Текст книги "О чем разговаривают рыбы"

Автор книги: Ольга Гуссаковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

4

Причал был неказистый. Четыре сваи, заросшие коричневой шкурой из ракушек и морских желудей, и на них хлипкий дощатый настил. Белый нарядный катер Гаврилыча словно бы сторонился такого неприличия, туго натянув причальный канат.

Мальчики с рассвета сидели на причале, поглядывая на катер. Геннадию Васильевичу пришла чудесная мысль, пусть Гаврилыч прокатит их до Соляного, он ведь пойдет мимо. А оттуда они вернутся маленьким катером, что ежеднёвно привозит на остров хлеб и молоко. Соляный – большой рыбацкий поселок, там интересно, Василий Геннадиевич не возражал, только велел вернуться в тот же день. А Гаврилыч явно не торопился. Уже и солнце давно оторвалось от гребня сопки, и тени ушли с берега, а его все не было.

От нечего делать мальчики стали высматривать на берегу занимательные вещи, оставленное приливом. Геннадий Васильевич похвастался, что однажды (ей-богу, не вру!) нашел настоящий морской компас, но Володя ему не поверил.

Сегодня море не оставило на берегу ничего интересного. Размытый обрывок чалки, сломанный ящик, бутылку из-под шампанского. Все это даже не стоило осмотра. Коричневые мордатые бычки, пупырчатые морские звезды и прочий морской хлам вообще не шли в счет…

Володе уже совсем надоело бродить по берегу, когда со стороны метеостанции наконец-то показался Гаврилыч. Утром его огромная фигура выглядела еще внушительнее. Глаза вовсе утонули в мякоти щек, а нос подозрительно покраснел, но шел он важно и спокойно. Следом плелась и его команда: двое ленивых заспанных парней. Еще одна всклокоченная голова высунулась из кубрика и снова исчезла. Минуту спустя мотор катера чихнул и застучал с перебоями, словно пробуя голос и прислушиваясь, как получается.

– Иван Гаврилыч, а мы к вам, – выступил навстречу капитану Геннадий Васильевич.

– Знаю, что ко мне, но… тю-тю, ничего не выйдет, юнги, – покачал головой Гаврилыч.

– Как не выйдет? А папа сказал…

– Папа сказал, а начальник приказал – меняю маршрут. Наше дело такое – куда прикажут, туда и топаем. А вы не вешайте носов, юнги! Еще встретимся! Привет родителям!

И очень довольный всем на свете, Гаврилыч ступил на причал. Доски прогнулись под ним с жалобным писком, от свай побежала рябь. Через минуту катер уже отошел от явно надоевшего ему причала и начал разворачиваться, оставляя за собой широкую дугу.

Мальчики проводили его глазами. Впереди целый день, на который не придумано заранее никакого занятия.

– Хорошо покатались, – сказал Володя. – Вредный он, этот Гаврилыч, вот и все.

– Да не вредный, он меня катал раньше. А раз приказ – так что? – Геннадий Васильевич провожал глазами катер. – Может, на птичий базар пойдем?

– Да ну их, этих птиц. Ладно пойдем, – скрепя сердце согласился Володя. Он еще помнил, как его били по голове и плечам тугие сильные крылья. Но раз Геннадий Васильевич не боялся птиц, Володе тоже не хотелось казаться трусливым. Однако до птичьего базара они не дошли. По дороге на взгорье, где и кусты-то никакие не росли, встретилось поле спелой морошки и голубики. Ягоды, как могли, приспособились к северной жизни. Морошка оставила себе только два листика, а между ними выращивала одну-единственную, но крупную желтую ягоду. Голубика стлалась по земле между камней, прячась от ветра за их ребрами. Сизые длинные; ягоды лежали на земле.

Оторваться от ягод было просто невозможно. Только оберешь один кустик голубики, а на другом ягоды еще крупнее. Мальчики ползали между камней и сухих веток стланика, похожих на сброшенные оленьи рога. Руки посинели от ягоды – не отмыть, а голубики все не становилось меньше. Наконец Володе это просто надоело. Он сел на камень и оглянулся, словно отыскивая что-то.

Он не мог бы сказать, в чем дело, только все в этот день казалось ему странным, не таким, как всегда. Небо затянула еле видимая дымка, и солнце висело желтым кругом почти без лучей. Изменились тени, а от них и давно знакомые камни и деревья. Все стало резче, отчетливее и – не поймешь почему – тоскливее. Вот и ягода надоела, и на птичий базар идти не хочется, а впереди еще много времени.

И тихо стало как-то удивительно. Молчат кусты, бурундуки, даже море. Вся бухта сверху, как блюдце с подкрашенной голубой водицей. Кое-где, сбившись островками, белеют на воде чайки – им надоело летать.

Геннадий Васильевич тоже забрался на камень и сел, поджав ноги. Он словно и забыл, что собирался идти на птичий базар. Оба молчали.

И хорошо, что на Соляный не поехали, лениво подумал Володя. Так сегодня не хочется ничего.

Напротив, через ложбину, он хорошо видел домик метеостанции. Мелькнула знакомая белая голова радиста, потом прошла какая-то женщина. А потом он увидел, как на мачту медленно пополз всем на Севере знакомый сигнал. Полотнище обвисло и тащилось словно через силу.

– Штормовое предупреждение! – вскрикнул Володя и вскочил с камня.

– Ой, и верно! Да и чайки на воде сидят, а я и не подумал. Пошли к палатке скорее, – заторопился Геннадий Васильевич.

И в эту же минуту до них долетел знакомый голос:

– Капитаны! Эгей! – Это Василий Геннадиевич бродил по распадку, отыскивал их.

Возле палатки уже лежали два собранных рюкзака, посуда в сетке и одеяла – тючком. Василий Геннадиевич вытаскивал из земли колышки, чтобы свернуть и палатку.

– Давайте собираться, капитаны. Берите кто что может и айда на метеостанцию. Кажется, сегодня будет весело.

Мальчики разобрали вещи, и скоро их отряд побрел берегом к поселку.

Володя нес посуду и думал: откуда все-таки приходит шторм? Небо чистое, если не считать этой дымки, так она всегда бывает летом, когда лес горит. И по морю хоть пешком ходи. Не верится, что ветер уже летит сюда и лучше не попадаться ему на пути.

В ту же минуту он почувствовал, как кто-то словно тронул его по лицу прохладной влажной рукой. Голубая вода вдали потемнела, и это темное стремительно побежало к берегу. Пришел ветер. Еще почти бессильный, но уже все изменилось. Ожили кусты, запищали под корнями стланика бурундуки, прилетели и заплакали над островом темные большие птицы. Темная полоса ряби еще больше потемнела и незаметно слилась на горизонте с чем-то еще более темным и грозным. Это уже был шторм.

…В маленькой душной комнате непрерывно пищала морзянка: «Всем, всем, всем…» Белая голова Константина покачивалась в такт словам. Володя видел в окно только хлещущие под ветром ветки кустов, но он видел и море, и белые стаи сейнеров, разбегавшиеся от шторма подальше в открытое море. Земля стала опасной для моряков.

– А отец тогда не захотел спрятаться, да? – вдруг спросил он у Василия Геннадиевича. Тот сидел за голубым столом, вытянув натруженную ногу. Володя уже знал, что он ходит на протезе.

– Спрятаться? Негде нам было тогда прятаться. Кончалась осенняя путина, и пришел зимний шторм. Не такой, как сейчас, – со снегом. Видал, какими приходят сюда пароходы осенью? Не снасти – ледяная горка. А сейнер больно невелик. Эх, да все бы ничего, если бы у меня не отказал мотор! Они с Гаврилычем подошли, взяли на буксир. Вот из-за этого буксира…

Он замолчал, и Володя почувствовал – спрашивать не надо. Там такое было, чего нельзя рассказать даже ему, сыну. Может быть, после, когда он сам поведет в море сейнер, а сейчас нельзя. Он тронул Василия Геннадиевича за руку. Тот обернулся. Понял. А за окном еще только входил в силу северный, всегда коварный шторм. И где-то в море остался катер Гаврилыча, который тоже знал, как это произошло… и с тех пор навсегда распростился с сейнером.

Геннадий Васильевич и тут устроился удобно: постлал одеяла в углу, нашел книжку у радиста. Книжка была трепаная, наверное, интересная. Володя сел поближе к окну. Кусты совсем легли на землю, от ветра и остров словно облысел – отовсюду торчали острые черные камни. Ветер разбивался о них и отступал в море, поднимая водяные смерчи. А волны шли так широко и высоко, что казалось, весь остров качается на их спинах, как корабль, потерявший паруса.

– Капитан, вы и сейчас мечтаете о море? Будь я проклят, если мне захочется сегодня покинуть землю! – проворчал угрюмый боцман.

– Я всегда мечтаю о море, и в любую погоду оно мне дороже земли… Даже если придет зимний шторм.

5

– Завтра, наверное, и Гаврилыч вернется, кончится твое путешествие, капитан, – сказал однажды утром Василий Геннадиевич.

Володя выглянул из палатки, потянулся. Все те же, до трещинки знакомые камни и лиственница, поседевшая от мелкого дождя. Шторм ушел, но уже второй день небо затянули низкие серые тучи, и из них тихо сеется дождь. Он такой мелкий, что каплю не поймаешь на ладонь – просто рука сразу отпотеет.

Геннадий Васильевич тоже захандрил, даже про своих птиц не вспоминает. Вчера Володя хоть топливо носил для костра, а он так и не вылезал из палатки. Лежал и читал, как оказалось, совсем неинтересную книжку про любовь.

– И зачем он, этот остров, нужен? – мрачно спросил Геннадий Васильевич, убедившись, что дождь и не думает перестать. – В общем-то ничего интересного, верно, папа? Мы больше сюда не поедем. Подумаешь – птичий базар! Вот если бы на Врангеля податься.

– Капитан, земля эта бедна и мало пригодна к жизни… И на ней уже есть метеостанция и поселок, что тут еще делать? – Володя тряхнул головой: вместо привычных красивых слов получалась какая-то чепуха.

Володя давно думал только о доме, хоть и не признался бы в этом даже Василию Геннадиевичу. Остров, как одеялом, накрытый серой моросящей тучей, словно погас. Мама была права: ничего здесь нет хорошего, и зачем-он торчит посреди бухты – тоже неизвестно.

– Остров, говоришь, зачем? А ты весь его знаешь? – Василий Геннадиевич все-таки разжег костер и теперь осторожно подкладывал в него новые ветки сухого стланика.

– Не весь. Да чего там? Камни да лиственницы. Что я – не знаю? – Геннадий Васильевич нехотя поплелся за водой.

– Вот именно не знаешь, – вслед ему проворчал отец. – Эх, и не любопытный же ты человек, просто беда! Но погоди, кое-куда мы сегодня прогуляемся.

…Эту тропу проторили давно. Мимо скалы Орлиного гнезда, вверх но распадку, карабкалась она все дальше от – моря – в туман, в неизвестность. Между камней успели подняться побеги рябины, кое-где тропа и вовсе терялась в мокрой зелени. Только корни стланика – узловатые и гладкие, как металл, хранили память о тех, кто по ним ходил.

Очень скоро море исчезло, с двух сторон тропинки стеной стала блестящая рябина и седой от дождя стланик. Потерялось расстояние: не понять, далеко или близко увела их трона от знакомых мест.

Шли невесело. Василий Геннадиевич чуть слышно подсвистывал бурундуком, а мальчики молчали.

На каком-то взгорье туча над головой поредела, стала просвечивать, а потом сквозь нее прорвались два прямых солнечных луча и упали в море. Оно точно вскипело радостной синью, и от него загорелось все: темные листья рябины, изморось на стланике и слюда на камнях. В одну минуту остров снова стал чудом.

Оказывается, они поднялись уже очень высоко. Рябина кончалась. Между огромных камней зябко пряталась ползучая ива и мелкая березка, на низеньких кустиках висели красивые белые ягоды, темнела, на диво крупная спелая голубика. Внизу литой синей чашей лежала бухта, а в лощине, откуда они пришли, еще прятался слезливый туман и кричали птицы.

Володе показалось, что они попали в другую страну. Это не тот, уже порядком надоевший обжитый остров, это его наконец-то найденная земля. Как она красива и непохожа ни на какую другую. Ни один смелый капитан еще не встречал такой.

Уже давно он слышал ровный плеск воды, но как-то не обращал на него внимания. Тропинка резко свернула в сторону, обогнула огромный камень, похожий на башню, и кончилась на скользком каменном уступе. А дальше пенился водопад!

Они стояли у самой его вершины, и мимо них стремительно проносилась темно-зеленая вода, полосатая от белой пены. Ее провожали ветви кустов и чайки, словно скатывавшиеся вниз над потоком. Далеко внизу он исчезал в легком радужном облаке и где-то там, уже невидимый, падал в море.

– Ой, как тут!.. – Геннадий Васильевич и сказать больше ничего не мог, а Володя и не хотел. И никто никогда не видал до них этой красоты. Ведь по тропинке могли ходить и звери. Медведи, например.

Но глаза уже ловили что-то необычное. На той стороне водопада, где над самой водой повис ивовый куст.

– Надпись!

– «Кра… син», – по слогам разобрал Геннадий Васильевич. – А вот еще, еще… Тут много.

Да, тропинку проложили не медведи. На потрескавшихся камнях там и тут виднелись красные буквы – писали корабельным суриком кто как умел: «Двинск», «Волховстрой»… и снова «Красин». Сквозь большое «К» в слове «Красин» проросла ольха. Многие надписи и прочесть было нельзя: смыло паводком, затянуло цепкими корнями трав. Словно большое корабельное кладбище, где от пароходов остались только их имена.

– Вот отсюда и начался наш город, – просто сказал Василий Геннадиевич. – Если бы не этот водопад, пароходы не смогли бы набрать воды и век бы еще не пришли в нашу бухту. Теперь понятно, зачем этот остров? – повернулся он к сыну. – Здесь бы по делу-то памятник поставить нужно…

Шумела вода, иногда ее ровный гул перебивал накат морских волн.

Бухта оставалась пустынной, но для Володи ее наполнили корабли. Он видел их, знал. Темные борта глубоко осели в воду – ледяную, покрытую мелкой шугой, и снасти поникли от ледяной коры. Они входили в бухту медленно, из последних сил, и все тянулись сюда – к воде, к жизни. А уходя, оставляли на камнях свои имена – ведь они не знали, вернутся ли снова. И что перед этим была земля какого-то одного капитана?

Володя взял осколок гранита с мазком сурика – наверное, когда-то он тоже был буквой – и спрятал его в карман. Геннадий Васильевич тоже притих и не спорил, как всегда, оглядывался, нахмурив брови, и кто знает, какие мысли бродили в его рыжей голове. А водопад шумел и уносил к морю никому теперь не нужную воду. Город, выросший на том берегу бухты, обходился теперь без него.

6

На закате ребята лежали на тёплых, пахнущих морем камнях. Отсюда хорошо было видно бухту, но город исчез в сизой мгле тумана. Геннадий Васильевич кивнул на море:

– Смотри, вон нефтянка пришла.

Володя приподнялся: недалеко от берега на мелкой волне покачивалось неуклюжее черное судно.

– Ну и уродина, – сказал он с пренебрежением. – Было бы на что смотреть.

Любивший точность, Геннадий Васильевич не без труда прочел: «Оне… га».

– А что, капитан, хотел бы ты плавать на таком корабле?

Володя пожал плечами:

– Какой же это корабль? Так… лоханка.

– Ну, ты поосторожней насчет «лоханок»? Если хочешь знать, без этой «лоханки» рыбацкий флот и в море бы не ушел, – строго сказал за спинами ребят голос Василия Геннадиевича.

Володя мельком покосился на него: когда успел подойти? И еще раз глянул на нефтянку. «Онега» не стала симпатичнее. Вокруг приземистого измятого корпуса расплывались переливчатые пятна мазута. Даже чайки облетали «Онегу» стороной.

Гравий заскрипел под чьими-то тяжелыми шагами, по берегу шел еще кто-то. Володя обернулся… и увидел дядю Сашу! Он шел своей обычной развалистой походкой, где-то на самом кончике уха держалась потрепанная капитанка, а тугой русый чуб застил глаза.

– Так, я вижу, к вам новенький прибыл? – весело спросил дядя Саша, показав на диво крупные белые зубы. – Между прочем, я еще и матери его говорил: «Выдери, пока не поздно, а то зачитается, да и выкинет номер…» Вот и выкинул. – Однако смотрел дядя Саша без злости, даже весело.

– В общем, чтобы без хлопот, сбегаем мы на Холодный, а через час развернемся – и к дому. Ну и тебя прихватим. Хватит уже матери нервы трепать… Как, Василий?

– Пожалуй, верно. Я думал Гаврилыча с катером подождать, но так быстрее будет, да и не чужие вы вроде… – И он кинул быстрый взгляд на Володю, Но тот, отвернувшись, смотрел на море.

– Как, капитан?

Володя, так же не поворачиваясь, кивнул. Он все помнил; дорогу с метеостанции, разговор на берегу, но… ничего не мог поделать с собой. Все слова, все мысли словно вывернулись на черную изнанку, как только он увидел дядю Сашу. И знал: скажи он, что не хочет ехать, что ему противен этот человек, опять Василий Геннадиевич спросит: почему? И опять он не сможет ответить. Разве, что про острогу… Но поверят ли ему? А сам Володя верил, как никогда, перед ним: Рыбий князь! И через час он уедет с ним, так ничего и не узнав. Он так сжал камень, что острые колпачки мидий впились в ладони. Боль вернула его к действительности.

Дядя Саша спокойно уходил, размахивая длинными руками и уже что-то рассказывал Василию Геннадиевичу.

– А вот со мной был случай… – долетели знакомые слова.

Возле палатки горел костер, и оттуда воняло: это Геннадий Васильевич надумал жарить ершей на палочках вроде шашлыка. Володя поднялся с камней и побрел к палатке, отмахиваясь от дыма.

Все это в последний раз: костер, палатка, чай, пахнущий дымом, и даже горелые вонючие ерши. И кончается все совсем не так, как хотелось. Ну что стоило этому Гаврилычу вернуться чуть раньше срока?

Но ведь он вернется завтра утром… Всего одна ночь, – словно шепнул ему кто-то. А ночь можно провести где угодно – хоть в кустах. Ведь не убьют же за это? Только написать записку – и все.

Володя ожил. Незаметно юркнул в палатку, вырвал чистую страницу из той самой книжки про любовь. В кармане нашел огрызок карандаша. Написал сразу, не обдумывая: «Я не поеду с дядей Сашей, это мое дело почему. Буду ждать Гаврилыча на острове, а вы меня не ищите».

Оставив записку в палатке, он, опять никем не замеченный, исчез в кустах. Стланик сзади палатки стоял густо.

Володя нашел плоский теплый камень, лег на него ничком. Низкие лучи солнца добрались до самой земли, и перед Володей открылся маленький хлопотливый мирок. Темной ниткой тянулись куда-то муравьи, словно привязанные друг к другу. Уже зарумянились бочки на ягодах брусники, Некоторые наклеваны: кто-то уже пробовал их на вкус. И у сыроежки, что спряталась между корней стланика, надкушена ножка. Тихо, чуть слышно прошелестели сухие хвоинки – на корне сидела рыжая мышь. Так вот кто тут хозяйничал.

Наверное, для ее мира Володя был так велик, что она его просто не могла увидеть. Она долго мылась, потом еще раз куснула сыроежку. Несколько капель со шляпки гриба скатилось ей на спинку – мышь вздрогнула и мгновенно исчезла в норке.

– Вот глупая-то… – прошептал Володя. – Вылезай опять, чего боишься?

Но мышь не появлялась больше, да и солнце ушло – мирок возле корней стланика канул в темноту.

– Воло… одя! Воло… одя! – услышал он совсем близко.

«Что я тут сижу? Ведь найдут… Наверное, «Онега» вернулась уже.»

Стиснув зубы – почему-то казалось, что тогда ноги ступают тише, – он стал пробираться вверх по склону, подальше от палатки. Сучок треснул под ногами, с шумом покатился вниз камешек, но застрял в стланике. Его не услышали.

Володя выбрался к знакомой речке. Теперь надо чуть выше, к скале Орлиного гнезда. Там ветер и не так много комаров.

Уже совсем стемнело, и Володя, не прячась, уселся на обломке скалы. С моря тянуло сырым соленым ветром. Ветер, как простыню, тянул за собой плотный туман, укрывая море. Всмотревшись, Володя увидел топовые огни и концы мачт, похожие на воткнутые в снег крестовины: это вернулась «Онега».

«Но ведь в такой туман она не уйдет до утра, а Гаврилыч не сможет прийти. И я зря прятался, все равно с дядей Сашей придется ехать. Может, уж пойти к палатке?»

Но тут он так ясно представил себе глаза Василия Геннадиевича, что идти расхотелось. Затея уже не казалась ему такой привлекательной, но делать нечего, надо довести ее до конца. Он выбрал местечко за ветром, где камни хранили дневное тепло, принес несколько лап стланика, уложил их поудобнее.

А те, первые, наверное, ночевали здесь так же, ведь домов не было, подумал Володя, и от этой мысли ему сразу стало легче. Пахучая ветка удобно легла под голову, протяжно, как далекая сирена маяка, кричала ночная птица. Крикнет – и замолчит, ждет ответа, но ответа нет, и она снова тянет свое «кви… и… и».

Шумел водопад, а к нему шли люди. Много людей.

– Тише ты, матери твоей черт! – странным свистящим голосом сказал один из них. – Свет давай, быстро!

Запахло бензином, мутно-слепящим в тумане пятном вспыхнул самодельный факел. Володя окончательно проснулся и сел. В двух шагах от него на берегу речки шла работа В расплывчатом свете факела он видел, как огромные серебристые рыбины шлепались о гальку. Ловкие руки одним движением вспарывали рыбу, бережно, но быстро выбирали затянутую белесой пленкой икру. Потом небрежным пинком рыба сталкивалась в воду. Одна, вторая, третья… – десятая.

Вот мелькнуло лицо человека. Глаза точно вынырнули из-под бровей и остро блестят. И усы вовсе не кажутся чужими на словно бы похудевшем лице. Руки по локоть в рыбьей крови. Гаврилыч! Да, Гаврилыч. Добрый, ленивый, навсегда распростившийся с сейнером. Как же так? А дядя Саша?

– Не смейте! Не смейте! Не смейте! – Володе казалось что кричит не он, кто-то другой – чужим жалобным голосом.

Факел у реки нырнул вниз и погас – затоптали. Сразу стало так темно, что Володя не только людей, камней от кустов не мог отличить. И в этой темноте ему показалось, что ветки на земле затрещали от хищных крадущихся шагов, что-то холодное, скользкое потянулось к нему.

– Мамочка! – Володя помчался, не разбирая дороги, не зная, куда бежит. Только подальше от реки, от этих страшных ночных людей.

Цепкий стланик схватил за плечи, корнями опутал ноги. Володя упал, прислушался. Все тихо. Слышно, как зовет кого-то невидимая ночная птица. Плещется вода, ноют комары. И ни шагов, ни голоса…

Он приподнялся, сел и сейчас же вскочил. Надо бежать к Василию Геннадиевичу, они же уйдут!

Только где знакомая тропинка? И стланика такого непролазного здесь не бывало.

А это что? Ниже по речке снова разлилось мутное пятно света. Значит, они и не думают уходить. Зло завизжал гравий, что-то с плеском упало в воду. Там дерутся?

Прячась за каждым камнем, Володя пошел на свет.

– Ну, чего размахался-то? – долетел удивительно знакомый голос. – Говорю, брось!

Это же дядя Саша! Уж его голос Володя ни с кем не спутает. Он тоже с ними?

– Да хватит, наверное. Или еще одну статью захотели?

А это… это Василий Геннадиевич! Конечно, он. Значит… Ничего не значит. Еще не понимая, с кем же дядя Саша, только вдруг почувствовав что-то хорошее, Володя со всех ног побежал по берегу.

Он увидел их раньше, чем заметили его, И из всех, стоявших на берегу, запомнился именно дядя Саша. Он стоял возле самой воды и высоко держал дымный факел. Наверное, поднял его, когда бросили браконьеры, и теперь широко освещал все, что творилось вокруг. Лицо его уже не было ни хвастливым, ни нахальным. Таким Володя никогда его не видел. Василий Геннадиевич и радист Костя собирали по берегу «вещественные доказательства»: ножи, почти полный бочонок с икрой. Дядя Саша сказал кому-то негромко:

– Рыбу-то подбери. Пропадет…

И даже голос его понравился Володе, хоть ничего особенного и не было сказано. Браконьеры понуро жались друг к другу серой безликой кучкой. Один услужливо нагнулся и подал Василию Геннадиевичу крупную горбушу. Но тот словно и не заметил его.

Огненные капли, шипя, падали в черную воду. Тускло серебрились на берегу рыбьи туши, а речка все кипела и пенилась от стремительного хода рыбы.