Текст книги "О чем разговаривают рыбы"
Автор книги: Ольга Гуссаковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
2
Очень давно, в детстве, отец принес Володе невиданную игрушку. Маленький невзрачный шарик бросили в воду, и вдруг шарик раскрылся и стал диковинным зверем.
В тяжелую осеннюю путину сейнер отца не вернулся. После одни говорили, что судно не смогло справиться со льдом, другие – что сейнер перекинулся. Все это не имело значения. Правда заключалась в одном: сейнер не вернулся на базу. И от всего, что было связано с отцом, осталась только смутная память о сильных руках, несших его куда-то, да еще о диковинной игрушке.
А сейчас перед Володей также неожиданно и чудесно открывалась новая земля. За ночь туман осел на кустах крупными звонкими каплями. Капли барабанили по крыше палатки, гулко падали в ведро.
Василий Геннадиевич поднялся еще до света и куда-то ушел.
– Пошел на станцию, радио давать, – коротко объяснил сын.
Сам он вытащил из палатки катушки, лески, палочки и мастерил что-то непонятное. Володя смотрел, смотрел, но так ничего и не понял. Стало скучновато, а кругом оставалось столько неузнанного!
– …Капитан, по курсу зюйд-зюйд-вест обнаружена неисследованная горная страна. Туземцы носят золотые украшения. Может быть, это и есть знаменитое Эльдорадо?
– Мы это скоро узнаем, боцман. В путь! Курс – зюйд-зюйд-вест! Девиз – приключения и удача!
Володя шел по дну ущелья. Широкий загроможденный камнями распадок незаметно и быстро сузился. Камни исчезли. Зато с двух сторон поднялись шершавые серые стены, с которых, как клочья волос, свисали вниз бледные травы. Между стен змеился мелкий ручей. К нему с обоих берегов подступала густая черная тень, и только на самой середине камни на дне светились, как стеклянные, под солнечным лучом.
Ущелье кончилось внезапно, словно его обрубили. Ручеек с разбегу нырнул в море, а скалы слегка раздвинулись. На них уже не висели плакучие травы. Высоко, куда ни за что не добраться, между камней синели незабудки.
Большая черная тень вдруг легла на светлое утреннее море. Володя поднял голову: в небо, словно ввинчиваясь, поднималась огромная птица. Скоро орлан уже был так высоко, что Напоминал маленький детский планер.
Володя уселся на шершавых от морской соли камнях. Спокойное море дремотно шуршало галькой, таскало взад-вперед бурые космы морской капусты и двух серых медуз.
Володя еще раз глянул вверх. С вершины обрыва свесилась старая лиственница, словно собиралась броситься вниз. Ему показалось, что дерево ожило и зашевелило ветками. Присмотревшись, он понял, что там, у самого ствола, сидел орлан. Детский планер в небе исчез. А возле корней дерева шла какая-то возня. Наверное, там делили добычу.
Если туда заберешься, то сразу весь остров увидишь: выше этого места ничего нет, подумал Володя.
…Руки моряка привыкли к вантам, но они не знают коварства земли.
– Пусть меня сожрет акула, если мы поднимемся на эту скалу, капитан! Я не обезьяна! – ворчал угрюмый боцман.
– У нас нет другого выхода, мы должны узнать свою землю. И это еще не все, что нам предстоит…
Хрупкий серый камень крошился и таял под руками, как мокрый сахар. Никлые травы словно и не имели корней – так легко они отрывались от скалы. Он быстро исцарапал руки и колени, а точно не двигался места.
Володя давно уже не смотрел вверх. Самое главное надо было решить, куда теперь поставить ногу. Если взяться вот за этот камень, то… Рядом с ним что-то с силой хлестнуло по камню – веревка! Надежная, толстая веревка чуть покачивалась возле его руки. Он схватился за нее, даже не взглянув, откуда она взялась.
Только поднявшись до гребня, Володя увидел, что веревка привязана к могучему лиственничному пню. Рядом, придерживая ее обеими руками, стоял Геннадий Васильевич. Лицо у него было бледное и растерянное.
– Это ты?!
– А ты что, думал – я тебя и брошу? Ты же тут и не знаешь ничего, а лезешь.
Володя лег на густую мягкую траву и смотрел в небо. Оно было высоким и синим, и только на почти неразличимой высоте тянулись по нему из конца в конец серебристые нити облаков. А за спиной угадывалось солнце.
Никуда больше не хотелось лезть. Просто лежать долго и смотреть в небо… И думать про что-нибудь хорошее. Уж, конечно, не про эту позорную веревку.
А когда он поднялся, то увидел, что слева, еще выше, чем они были, поднималась скала Орлиного гнезда, а правее сопка ровно скатывалась к морю, и на ее склоне пристроилось несколько домиков. Чуть в стороне и выше белел отдельный домик – метеостанция.
– Так тут же люди живут! – вырвалось у Володи.
– А ты думал кто – обезьяны? – презрительно спросил Геннадий Васильевич. Он делал вид, что его зря оторвали от дела, а вообще лопался от гордости.
Ненайденная земля исчезла. Ее открыли до него. Неважно кто и когда. Карта солгала, а его ждали теперь новые годы поисков, новые скалы, встающие из морских глубин.
– Все кончено, боцман. Я вижу лодки туземцев, причаленные у берега. Любая из них унесет нас в море.
– Как бы она не унесла нас в преисподнюю, капитан. Иногда земля надежнее моря, даже для моряка.
– Что ж, оставайся! А меня зовет пассат, и альбатросы кричат над волнами.
Геннадий Васильевич пожал плечами.
– Пойдем в обход, по отливу, – предложил Геннадий Васильевич, – тут совсем близко.
Издали казалось, что идти будет совсем легко. Море отступило далеко, оставив ровную полосу песка с редкими лужицами возле камней. Но песок мягко оседал под ногами, в каждом следе сейчас же с бульканьем собиралась вода. Кое-где непонятно отчего из песка взлетали водяные фонтанчики. Все кругом чавкало, охало, вздыхало. Словно море и не уходило никуда, а просто спряталось под песком.
Володя нагнулся, чтобы вытряхнуть песок из ботинка, и вдруг увидел, что из-под камня на него смотрят чьи-то большие немигающие глаза. Камень был высокий, и тень под ним казалась особенно густой и черной. Он замер, даже не вскрикнув, так это было непонятно.
Что-то произошло. Глаза исчезли, а вместо них показалось что-то острое, темное. Вода в луже под камнем пошла кругами. Да ведь рыба там сидит, сообразил Володя, а я-то…
– Смотри, там рыба прячется! – крикнул он Геннадию Васильевичу. Тот уже успел отойти далеко.
– Подумаешь! – ответил он, не оборачиваясь. – Бычок какой-нибудь паршивый. Тоже мне рыба. Пошли! Чего ты отстал?
Бывает же так. До этой минуты все лужи под камнями казались Володе одинаковыми – вода, и все. А теперь он вдруг увидел, что в каждой кто-то прятался, ждал возвращения моря. В одной чуть шевелила лучами бурая морская звезда. В другой плавал серый студенистый комок – медуза. А в третьей так и кипела какая-то мелочь – не то рачки, не то рыбья молодь или еще что-то такое же, маленькое и неунывающее. Беспомощно распластались по песку коричневые водоросли. В каждой капельке воды на них горело солнце. А по камням сновали птицы.
Вдали выросла знакомая скала птичьего базара. Птицы над ней издали напоминали тонкую сетку. Ветер трепал сетку и не давал ей опуститься на землю. Она то сникала, то вновь взвивалась вверх. Володя поежился: ему совсем не хотелось встречаться с птицами.
Но Геннадий Васильевич уже свернул в какую-то щель. Узкий заросший мокрым ольшаником распадок словно надвое разрубил скалу. По дну его бежал один тоненький звонкий ключик. Мальчики продрались сквозь кусты и неожиданно оказались в знакомой каменистой долине. Возле палатки прямой струей поднимался дым – значит, Василий Геннадиевич уже вернулся.
Он сидел возле палатки и держал в руках железные вилы. Только на концах вил торчали острые, загнутые внутрь крючья.
– А это что? – спросил Володя.
– Острога! Та самая! – вскрикнул Геннадий Васильевич.
– Вот именно – та самая! – Василий Геннадиевич с сердцем отшвырнул ее в сторону. – Век бы она, проклятая, на глаза мне не попадалась!
– А где вы ее взяли? И это что – плохо, да? – сгорал от любопытства Володя.
– Взял я ее возле речки, – в голосе Василия Геннадиевича слышалась горечь. – А дело скверное. Острогой этой браконьеры рыбу бьют. Остроги разные бывают, а эта – от всех на особицу. Посмотри, какие у нее крючья на концах – словно стружки завиваются. Такой, если ударить рыбину покрупнее, да она сорвется, то полбока на крючьях останется. И рыбе – конец. А браконьер одну вытащит, девять ранит. Сам должен понимать, что получается. И еще загадка: острога такая есть у одного человека. Он сам ее и придумал. Ловчее и наглее его нет браконьера на побережье. Прозвище его – Рыбий князь. А кто он на самом деле, неизвестно. Нам пока что попадаются только его следы. Вот эта брошенная острога.
Володя взял острогу в руки – тяжелая. Хоть и сломанная, она напоминала что-то знакомое, виденное. Он чуть отодвинул ее, солнце блеснуло на хищных загнутых крючьях. Вспомнил!
…Он заходил в разные дни. Никогда нельзя было заранее сказать, когда он явится. Мама, может, и знала, но для Володи это оставалось тайной. Вместе с дядей Сашей приходил шум. Он ничего не умел делать тихо, никогда не понижал голоса. Знакомые звали его «капитаном», и он действительно всегда носил фуражку с капитанской «капустой». Но такую же капитанку носил и приятель дяди Саши, а Володя знал, что никакой тот не капитан, а просто парикмахер из порта. Володя не верил ничему, что говорил и делал этот человек. Он всегда рассказывал невероятные истории о своих приключениях и нисколько не смущался, если его изобличали во вранье. Володиной маме все это почему-то казалось смешным, она весело смеялась над каждой дяди Сашиной историей и сразу хорошела. А Володя тихонько уходил из комнаты, если его не успевали заметить. Дядя Саша взял папину лодку. Не сам – мама отдала, но Володе было тяжело. Он часами просиживал на корме, когда лодка стояла у причала. Суденышко тихонько поскрипывало, качаясь на мелкой волне. Володе казалось: жалуется на нового владельца, и он шептал: «Все равно отберу! Все равно…»
Однажды лодка вернулась с рыбалки. На дне в донной водице – обрывки водорослей и мелкая рыбья чешуя, плавала кверху белым брюхом забытая наважка.
Обычно дядя Саша не оставлял лодку в таком виде. Володя выбросил навагу в море, собрал скользкие водоросли. На носу возле ящика, где хранилась всякая снасть, что-то блеснуло: косо воткнутая в дерево, там торчала такая же острога и тоже поломанная. Но рассмотреть ее хорошенько Володя не успел: дядя Саша вернулся и, ничего не сказав, унес ее с собой. Володя скоро забыл про нее, а теперь…
Василий Геннадиевич поставил на камень дымящийся котелок. Накрошил туда луку. Рядом на полотенце разложил ломти хлеба и куски копченой корейки. Ветер швырнул в лица дым от костра. Василий Геннадиевич отмахнулся от него, как от мухи.
– Ничего. С дымком самый вкус, да и от комаров спокойнее. – Покосился на Володю. – Ты чего не ешь? Стесняешься? Забавный ты человек, капитан! Чего же стесняться, если дают от души? И разве ты знаешь, что будет завтра? Может, тогда мы к тебе в гости придем, а?
Володя улыбнулся, кивнул и принялся за уху – на душе стало спокойнее. Действительно, отчего бы и не пригласить в гости своих новых друзей?
Он снова, покосился на острогу. Да, такая же точно. Значит, что же: дядя Саша это и есть Рыбий князь?
Геннадий Васильевич тоже что-то обдумывал, морща лоб. Глаза у него вдруг округлились:
– Пап, а что если он в вашей инспекции работает, а?!
– Ты говори, да не заговаривайся! У наших людей руки чистые. А вот если… Да нет, не то, не подходит. Главное, появляется он всегда в разных местах. Еще очень мы жалеем, браконьеров этих – и пальцем его не тронь, и слова ему резкого не скажи – одни убеждения. Ладно, давайте чаевничать, что ли.
Чайник сердито забулькал на костре.
Володя почувствовал, что и чая он не хочет – до того устал.
Вот прилягу здесь у палатки и полежу. Совсем-совсем немножечко, подумал он. А потом буду чай пить…
Трава ласково коснулась щеки, очень близко пискнула птичка, и все нырнуло в сон.
Проснулся Володя от того, что на щеку упала тяжелая холодная капля. Другая покатилась за шиворот. Он открыл глаза. Прямо над ним висела серая трепаная туча с ватными краями. Лиственница на склоне за палаткой уткнулась в тучу вершиной. Костер давно погас, и никого вокруг не было. Володя вскочил на ноги.
Куда они могли уйти? Вот ведь какие – и не разбудили…
Он знал только две дороги – к речке и вверх по ущелью к скале Орлиного гнезда. Мог еще пройти и к птичьему базару.
Володя хотел было обидеться – вот ушли и даже ничего не сказали. Но как-то не вышло. Подумал с минуту и зашагал к речке. Туча поволоклась следом, роняя редкие, как слезы, капли. Мир сузился до десяти шагов. Теперь за каждым камнем могло встретиться все что угодно.
Володе все это нравилось. Можно было представить себе, что из-за темного камня впереди выйдет желтополосый тигр или взлетит птица невиданной красоты.
Речку он не увидел, а услышал. Так же, как ночью, бурлила вода, и вместе с ней что-то шелестело, всплескивало, шуршало по камням.
– А больше не находили? – четко, будто возле самого уха, спросил из тумана голос Василия Геннадиевича.
– Нет… – ответил ему другой, незнакомый, – Да и этого вроде хватит. Когда только успели, гады?!
– Да… положеньице… – продолжал тот же голос. – Но наши не могут быть, это я тебе точно говорю.
Володя нырнул в сырую липкую мглу не то облака, не то тумана. И сразу увидел речку. Туман над ней держался словно купол, опирающийся о берега. Вода под ним была темной и кипящей, как густая уха. Большие горбатые рыбины скользили, прыгали, ползли по камням на перекате. Их движение было стремительным. Казалось, даже зубастые злые морды имели почти человеческое, одержимое выражение. Сильные прорывались вперед, слабых чуть шевелила у берега мелкая волна – им уже ничего не было нужно. Вокруг камней у берега завивался туман. Внезапно Он словно отшатнулся в сторону, и появились двое: Василий Геннадиевич и какой-то высокий парень с белыми ресницами. Парень, как выдернутую из земли редьку, нес за хвосты четыре большие рыбины. – И ты здесь? Проснулся, значит? – спросил Василий Геннадиевич. – Вот можешь посмотреть, как работает эта острога! – Он показал на большую рваную рану в боку одной рыбины. У другой с мясом был отодран спинной плавник, у третьей голова держалась, как на ниточке.
Володя молчал. Шумела, плескалась река. Падали из невидимой теперь тучи редкие капли. Чайки оплакивали солнце – кричали протяжно. Лица обоих мужчин были суровы.
Если бы можно было одним словом изменить все, как всегда, в его мечтах. Капитан бы смог… Дядя Саша не приходил бы к ним больше, и мама не скучала бы без него. И тогда можно было бы рассказать про острогу. И самое главное – поймать неуловимого Рыбьего князя.
Но не было больше капитана, как не существовало и ненайденной волшебной земли. На берегу безымянной северной речки под заплаканным скупым небом стоял мальчик Володя и ничего не мог сделать.
– Ты что приуныл, капитан? – Василий Геннадиевич, положил руку на плечо Володи. Тот пригнулся: рука была как чугунная. – Да, знакомься. Радист с метеостанции, здешний рыбий бог. Константин Иванович, – Володя неловко ребром протянул руку, забыв, что у Константина Ивановича руки заняты. Тот улыбнулся:
– В другой раз поздороваемся. Не обижайся, парень. И иди. А то Геннадий Васильевич поди заждался тебя. Еще подумает, что тебя косатки сожрали или еще что…
Володе очень хотелось пойти с Василием Геннадиевичем, но он не стал напрашиваться. Он медленно побрел по тропинке обратно. К туману примешался запах дыма, Володя понял, что возле палатки горит костер, и обрадовался. Попробовать разве напугать Геннадия Васильевича – пусть не зазнается. Он нырнул в мокрый хлесткий стланик. За шиворот сейчас же хлынул целый водопад, ноги соскальзывали с мокрых корней, чавкали во мху.
– Куда ты ломишься? Дорогу потерял? – Рыжая голова Геннадия Васильевича вынырнула из-под ветки.
Володя, ничего не ответив, полез за ним следом.
3
Володя проснулся очень рано. Дождя как и не бывало. Было светло. По краю сопки брело ночное солнце. Оно светило как днем, но лучи его не грели, и свет их был странным, слепящим, от него ныли глаза. Спать уже больше не хотелось.
Володя осторожно взял ведро и спустился к речке. Она бурлила по-прежнему, только вода в ней под ночным солнцем стала светло-коричневой сверху, а снизу черной, словно воду разрезали на два слоя. И оттуда из черноты выскакивали сильные серебристые рыбы и снова уходили во тьму.
Володя зачерпнул воды, отнес к палатке. Потом сходил за примеченной еще вчера стланиковой корягой. А когда вернулся, проснулись уже все.
Василий Геннадиевич хлопнул его по плечу.
– Молодец, капитан! Так держать! Что проспал – того век не видать, а мы вот проспали.
– Да ничего и не было такого, – сказал Володя, чтобы не обижать товарища, но Геннадий Васильевич угрюмо хмурился. Попив чаю, он молча принялся собирать рыболовную снасть, прихватил ведерко.
– Ты что, за ершами собрался? – спросил его отец. – Что ж, товарища не зовешь?
– А ты сам разве не поедешь? – Геннадий Васильевич делал вид, что Володи и на свете нет.
– Я не поеду, надо на метео сходить, может, что получили насчет него, – он кивнул на Володю, – а ты, по-моему, опять дожидаешься картошки!
– Ничего не дожидаюсь! А только я каждый день раньше всех встаю, ты не видишь, а тут…
– Ах вот оно что. Ну виноват, прости. А за ершами вы все-таки вместе отправляйтесь, ладно?
– Ладно… Ты ершей-то хоть ловил когда? – Геннадий Васильевич наконец заметил Володю. – Лодка твоя нам во-как пригодится.
Ерши вели себя глупо. Володя даже подумал, что если вместо червяка прицепить на крючок гайку – все равно схватят. Их даже не хотелось таскать. Попав на дно лодки, черный щетинистый ерш лениво разевал страшную зубастую пасть и, словно поудобнее укладывался спать, затихал.
Солнце уже давно поднялось над сопкой, и лучи его светили и грели, как всегда. Море совсем очистилось от тумана, и город вдали был виден, как на картинке.
Сейчас бы он шел в молочную или на базар за картошкой и зеленью… или в порт за рыбой. Он отвернулся и стал смотреть на близкие скалы острова, думать о городе не хотелось.
Володя первым заметил Василия Геннадиевича. Тот стоял на камнях, что далеко уходили в море, и махал фуражкой.
Сердце замерло: что-то случилось с мамой. Наверное, случилось, а я-то…
– Поехали скорее! Ну, пожалуйста! – заторопил он Геннадия Васильевича. Тот с сожалением посмотрел на удочки, на море, но спорить не стал. Тяжело развернувшись, лодка направилась к берегу.
Василий Геннадиевич сошел с камней и помог вытащить лодку на песок. Закрепил. Володя с тревогой посмотрел ему в лицо: нет, такое же, как всегда.
Василий Геннадиевич прикинул на руке связку ершей.
– Мелковаты вроде…
– Уж и мелковаты! Сам таких в жизни не приносил! – возмутился Геннадий Васильевич. – Вот этот смотри какой – на цельную сковороду.
Нет, ничего не случилось, он бы не говорил о рыбе, подумал Володя. А может, он это нарочно? И тут Василий Геннадиевич повернулся к нему:
– Ты мне нужен. Мать твоя там с ума сходит, не верит, что с тобой все хорошо. Мы с Костей-радистом вот что придумали: пойдем сейчас с тобой на станцию, и ты передай ей что-нибудь такое, про что только вы двое знаете… Дельный план?
Володя кивнул, даже не успев обдумать всего. Конечно, надо идти. Но… что он передаст? О чем знают только они двое? Мысли разбежались, а они с Василием Геннадиевичем уже шагали вдоль берега.
Василий Геннадиевич знал самые близкие тропки. Правда, для ходьбы они годились мало. То еле заметная стежка петляла среди могучего стланика, перешагивала через полеглые сучья, ныряла среди корявых, липких от смолы и паутины стволов. То вдруг попадался непроходимый камнепад… Приходилось ползти, скользить по глыбам камней, съезжать, обдирая руки, по шершавому, как наждак, лишайнику.
Поселок появился неожиданно. Еще минуту назад вокруг была только непролазная душная стланиковая чащоба – и вдруг стоят дома. Володе они напомнили пестрых коров, которые в городе паслись каждое лето на берегу речонки Каменки. Дома когда-то были оштукатуренными, белыми, но со временем облезли, и стены их украсили темные глинистые пятна. Но крылечки возле домов сияли чистотой, а на дворах тянулись гряды в аккуратных деревянных бортиках. На грядах густо кудрявилась редиска, зеленел лук. А поперек дворов на веревках вместо белья сушилась рыба.
Метеостанция почти не отличалась от других домов – стояла на отшибе, да на крыше крутились какие-то вертушки и покачивалась гибкая радиомачта. На одной из растяжек моталось что-то пестрое, похожее на носок, Василий Геннадиевич посмотрел из-под руки, мешало солнце:
– А ведь Константин-то ушел… Ничего, подождем. Раз носок на крайней растяжке, вернется скоро. Это у него знак такой.
На крыльце, пригревшись на солнышке, дремали куры. Вдруг они вскочили и заполошно кинулись кто куда. Из открытого окна рявкнуло диким голосом:
– Эй, моряк, ты слишком долго плавал.
Я устала ждать на берегу… р… р… р…
Что-то заскрежетало, и все смолкло. Куры еще с минуту поглядели, вопросительно вытягивая шеи, и опять потянулись к крыльцу.
– Да это никак Гаврилыч прибыл? – Василий Геннадиевич чему-то улыбнулся про себя. – Опять его «японец» забарахлил. Эй, черепаший флагман, ты где?
Володе показалось, что в окне зашевелилось что-то большое и темное вроде медведя, а потом оттуда ухнуло, как из бочки:
– Здесь. Бросай чалку, тут коньяку обещали!
…В чистой и светлой комнате почти не было мебели, но зато на подоконнике тесным рядом стояли ящики с цветами. По стенам тоже вились цветы с пестренькими полосатыми листочками.
Возле окна стоял стол, выкрашенный в голубую краску, а за столом сидел огромный дядька с усами и копался внутри небольшой пестрой коробочки. Пальцы у него были короткие и тупые, и не верилось, что они могут подцепить тонюсенькие хрупкие проволочки.
– Ты что ж это не вовремя явился? – еще с порога спросил Василий Геннадиевич.
– Спецрейс! – не отрываясь от дела, пробасил Гаврилыч, – Доктора подкинул, ребятенок тут у сторожа захворал… Хотел ребятам музыку прокрутить – забарахлил, подлец! – Он с сердцем оттолкнул коробку магнитофона.
– Да брось ты его рыбам! Ведь никогда он у тебя и не работал как следует, одно звание, что японский. – Василий Геннадиевич присел к столу напротив. – Лучше скажи, как молодая жизнь?
С этой минуты Володе стало казаться, что он остался в комнате один. Мужчины уже видели только друг друга и говорили между собой. Володя прошелся по комнате ничего интересного не нашел и сел на подоконник ждать, когда придет радист. Разговор за столом тянулся, как невод, который петлю за петлей выбирали в лодку.
– А что мне не жить? – Гаврилыч поднял голову, и Володя мог рассмотреть его лицо – кирпичного цвета кос, крошечные темные глазки – щеки прижали их к самым бровям – и воинственные усы с проседью, словно бы чужие на рыхлом лице. – Жизнь моя самая морская, – продолжал он. – Отвез почту, привез почту, людей подбросил куда надо – только и делов. Покой, дорогой…
– Да уж точно: покойнее некуда, – согласился Василий Геннадиевич. – Вот еще старые лоханки на причале сторожить, тоже дело тихое, безобидное, как раз по тебе. Да неужели обратно на сейнер не тянет?
– Нет. Вот уж нет! – Гаврилыч энергично затряс головой, – Повозился я с этой рыбкой – будет! Мутное дело.
Василий Геннадиевич вскочил, прошелся по комнате, резко повернулся:
– Не дело мутное, людей вокруг него мутных много! Дело ты не тронь!
Гаврилыч пожал плечами:
– А чего ты в бутылку лезешь? Люди ли, дело ли, а раз шальная деньга близко – добра не жди. Ты вот, к примеру, ловишь-ловишь своих браконьеров, а толку что? Нет… меня к этому пирогу не сманишь, не дурной.
– Куда Константин ушел? – не отвечая, холодно спросил Василий Геннадиевич.
– На сопку, грибов на закуску набрать. Вернется, не беспокойсь. А ты уж и осерчал, я гляжу? Ладно, не буду больше, а то опять поссоримся. Я ведь это спроста болтаю.
– И спроста думать надо, что говоришь. Вон пацан нас слушает.
– Ну и зануда ты. Сказал же, что не буду больше! – Гаврилыч уж и сам начал сердиться.
А Володя почти их не слушал. Не так уж было интересно. За окном открывалась бухта и далеко в дрожащем мареве – город. Дома то выступали яснее, то двоились, делались похожими на зыбкое облако. Можно только догадываться, где сейчас его улица и знакомый дом с чайками на крыше.
Тоскливо заныло сердце. Вот он сидит тут, и никому нет до него дела. И радист ушел, и Эти двое говорят и говорят о своем, точно никто и нигде не ждет радиограммы и вообще ничего не случилось. Как они так могут – непонятно!
Чтобы совсем не раскиснуть, Володя стал думать о маме.
…Володя с детства знал слова: «отчет» и «квартал» – в такие дни мама приходила поздно, очень усталая. Но и в другое время он редко видел ее веселой. Только последнее время, когда появился дядя Саша. А обычно их вечерний разговор состоял из одних и тех же вопросов и ответов: «сделал, принес, купил». Палец Володи почти всегда зажимал самую интересную страницу книжки и отвечал он чаще всего невпопад. Мама не бранилась, вздыхала, как-то странно глядела на него и уходила на кухню делиться новостями с соседкой. А он снова читал.
Странный мамин взгляд. Вспомнив о нем, Володя уже не мог его забыть, и на душе кошки заскребли, словно он сделал что-то нехорошее. Но что? Он оглянулся. Мужчины за столом разговаривали о своем. А мама? Нет, конечно, Он любит ее, это же мама. Но… помнил ли он о ней всегда? Может быть, и он думал только о своем?
Корабли Беллинсгаузена пробивались к Антарктиде, удивительным запахом гвоздичных деревьев встречали русских моряков острова Пряностей, Запах этот вел их в океан… Он видел все это, он сам был с ними, но… всегда только он один!
Володя вспомнил. Придя из ванны, все еще пахнущая мыльной пеной после стирки, мама присела на диван:
– И о чем ты все читаешь, сынок? Хоть бы рассказал.
Капитаны оставляли женщин на земле, о них почти и не упоминалось в книгах – разве изредка, случайно. Что им было до таинственных ненайденных островов?
Он отложил книжку.
– Ты этого не поймешь, мама. – Ну как еще мог ответить женщине настоящий капитан?
Мама ушла, только посмотрела тем самым взглядом. Только сейчас, далеко от нее, на подоконнике чужого дома, Володя понял, что было в нем: глубокая обида. Он часто обижал маму и не понимал этого.
Город на горизонте все больше дрожал, расплывался – по щекам Володи одна за другой сползали слезы. Он не видел, как пришел радист, А когда его спросили, что же все-таки передать, ответил тихо:
– Передайте, что плитку я выключил и… что я очень люблю ее… Я прочитаю ей все свои книжки, если она захочет.
Возвращались они берегом, по отливу. На сыром песке оставались глубокие следы, полные темной воды, а под легкими птичьими крестиками песок только слегка белел. Солнце неожиданно осветило серый обрыв, который тогда, в первый раз, показался Володе мертвым. Теперь он увидел, что из каждой трещины на нем поднимался какой-нибудь цветок. То желтая рябинка, то сквозные белые лисьи хвостики, то голубая герань. А по камням, где уже никак не могли удержаться цветы, ползли камнеломки – зеленые, красноватые, бурые. Весь обрыв цвел.
– А… капитаны могут скучать по дому? – вдруг спросил Володя.
– Еще как! – серьезно ответил Василий Геннадиевич. – На земле и не знают такой тоски. Только море они любят еще сильнее. Как твой отец любил. Мы вместе с ним плавали, и в одну путину море с нами посчиталось. Он не вернулся, а я на всю жизнь сухопутный капитан.
– Вы знали папу?! И не сказали!
– Не приходилось пока. Всякому слову свой срок. А вот теперь сказал.
Лицо у Василия Геннадиевича стало таким понимающе добрым, что Володя почувствовал, ему и надо рассказать все. И действительно, рассказал – и про маму, и про дядю Сашу, и про себя – как сумел. Только так и не упомянул про острогу, просто забыл о ней.
Они уже сворачивали к знакомому ключику. Солнце просвечивало воду до дна, и было видно, как между камней бродят небольшие рыбки. Сверху они казались серыми и плоскими, а плавники торчали в стороны, как весла. Вот одна ухватила что-то, и сейчас же к ней кинулись другие. Облачко перебаламученного песка скрыло всех.
– А почему ты думаешь, что дядя Саша плохой человек?
Володя остановился. Для него самого это было так ясно, что он никогда и не задумывался – почему.
– Он… он… хвастается много. – Володя беспомощно оглянулся: слова не находились. Нужно было сказать что-то одно и такое, чтобы сразу все стало ясно.
– Ну хвастается – беда не велика. Моряки мастера заливать. Всякому хочется большого моря, а если не повезло, если судьба в луже оставила? Бывает такое и с хорошими людьми. Вот и хвастается человек. Ну, а еще что?
Володя молчал. Слишком много всего навалилось на него. Василий Геннадиевич, видимо, понял это и не стая продолжать разговора.
