Текст книги "Свои продают дороже"

Автор книги: Ольга Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

ВСЕ ДО ОДНОГО ИГРАЮЩИЕ

Все до одного играющие становятся в круг, в центре которого оказывается водящий, и дружно кричат, имитируя голоса животных («гав-гав», «хрю-хрю», «га-га-га» и т, п.).

Сборник «Развивающие игры в детских дошкольных учреждениях»

Полдень 27 ноября

Чоповский джип под окном намозолил глаза не одному только Змею. Есауловцы пасли его, может быть, не так аккуратно, как хотелось бы их опальному лидеру, но все же достаточно регулярно. Теперь Есаул знал, что дежурят люди Шишкина попарно в три смены и один из них – молодой, который участвовал в его захвате. Брюхо, посланный следить за следящими, слышал, как напарник называл его Виктором.

И Есаул решился. Если гора не идет к Магомету, то Магомет ставит ее на счетчик. Он больше не будет охотиться за Шишкиным, а сделает так, чтобы Шишкин охотился за ним.

Около полудня он позвонил Кадышеву из автомата на углу. Представляя себе уровень возможностей Шишкина, он был уверен, что квартира прослушивается, и, мало того, делал на это ставку.

– Владимир Иваныч? Снова беспокоит вас Есаулов Петр Петрович. – Есаул представил, какая физиономия сейчас у писателя: шантажист называет свое имя… А чопы уже наверняка звонят Шишкину. – Как видите, я не скрываюсь. Да! Да! Не вижу смысла!.. – Не сдерживая нервных смешков. Есаул назвал длинный ряд цифр. Для чопов, едва ли знакомых с системой кодировки договоров в издательстве СГВ, это должно было звучать, как китайская грамота… А Кадышев понял. В трубке было слышно, как он зашуршал бумагами.

– Нашли? – выдержав паузу, благожелательным тоном поинтересовался Есаул. – Посмотрите на пятой страничке. Я буду диктовать по цифрам: два, четыре…

– Достаточно, – перебил Кадышев. Было очевидно, что он тоже знает о прослушке. – Это не секрет. Чего вы добиваетесь?

– Да, но там было дополнение, так сказать, секретный протокол. Первая циферка – девять… Владимир Иваныч, я бы хотел зайти, обсудить наши дела. Один.

– Не в квартире, – быстро ответил Кадышев.

План Есаула основывался именно на том, чтобы попасть в квартиру писателя.

– Да я разговоры разговаривать не собираюсь, – простовато сказал он. – Оставлю еще некоторые циферки, так сказать, для воспоминаний и размышлений, а условия обговорим потом.

– Ладно, – сдался Кадышев. – Только учтите, у меня подокнами…

– Знаю. А у меня в голове. При себе ничего компрометирующего нет.

– Ладно, заходите, – повторил Кадышев и по-стариковски меленько хихикнул.

Есаул не вовремя вспомнил, как лихо писателишко прострелил руку Брюху, и на душе стало муторно.

Поднимаясь по стертым ступеням (лет пятьдесят дому, не меньше), он думал, что все хорошее достается слишком поздно. Акцию с бухгалтершей можно было провернуть и месяц назад, да он понадеялся на дуру наводчицу, а та, не то боясь, что ее выкинут из дела, не то набивая себе цену, обещала дать информацию со дня на день. И действительно давала, только по чайной ложке и каждый раз не совсем то, что требовалось. Дернет же черт связаться с бабой! Сам начинаешь глупеть.

Он позвонил в дверь и чуть отошел, чтобы его лучше было видно в «глазок», – Пальто снимите, – потребовал из-за двери Кадышев. Есаул безропотно повиновался. – Теперь пиджак… – Дверь приоткрылась на цепочку. – Подайте пальто и пиджак.

Есаул просунул одежду в щель, дверь захлопнулась и долго не открывалась. Самым разумным из всей чепухи, которая лезла Есаулу в голову, было предположение, что писатель и не собирается открывать. Оставит пальтишко себе.

– Заходите. – Было слышно, как залязгали замки. – Сами открывайте. Смелее, – не без издевки подбодрил Кадышев.

Есаул распахнул дверь. Писатель стоял, отойдя в глубь прихожей, рука в кармане. Газовик, механически отметил Есаул, потому что ничего иного, кроме газовика да охотничьего ружья, законопослушным гражданам иметь не положено. Хотя черт их знает, военных, красивых-здоровенных…

– Отойдите от двери. Дальше… – Кадышев загремел ключами. Есаул прислушивался. Закрутит он головку щеколды или нет? По звукам было непонятно, а оборачиваться Есаул не стал, боясь выдать себя излишним вниманием к замкам.

– Я слушаю, – сказал Кадышев.

– Слушаете? Я думал, вы собираетесь посмотреть.

Кадышев усмехнулся, не разжимая губ. Гадская, однако, улыбочка. Не зря его зовут Змеем.

– Проходите… Вперед… Направо.

Есаулу стоило большого труда не показать, что он знаком с планировкой квартиры. Слыша за спиной прерывистое стариковское дыхание, он короткими шажками пошел по коридору, ткнулся в столовую.

– Не туда. Следующая дверь. Не задерживайтесь, проходите до окна, – командовал писатель.

Он все время держался шагах в трех позади. Есаула позабавила такая осторожность.

– Что вы, ей-богу, Владимир Иваныч, – миролюбивым тоном сказал он. – Я не собираюсь бить вас по голове тупым тяжелым предметом. Вот тут, – он постучал он себя пальцем по лбу, – достаточно, чтобы обойтись без холодного оружия.

Кадышев пропустил это замечание мимо ушей, а зря.

Радиоспектакль для чопов уже начался.

– Садитесь, руки на стол… Ку-уда?!

Есаул молча кивнул на стопку бумаги и, взяв листок, начал быстро писать. Полученную у главбухши издательства цифирь он помнил наизусть. Кадышев стоял за спиной, заглядывая через плечо-.

– Включите какую-нибудь музыку, не на ухо же перешептываться, – попросил Есаул.

Не спуская глаз с цифр, возникавших под пером Есаула, Кадышев потянулся к телевизору, включил. Какие-то очередные богатые заливали экран слезами.

– Попался, сука! Руки вверх! – закричал Есаул, наставив на Кадышева палец.

– Ты что?!

– Лицом к стене! Колись, где бабки?!

Писатель разинул рот и скорее от растерянности, чем по необходимости отвесил Есаулу сочную оплеуху.

– Получай! – выкрикнул Есаул, приписав себе авторство, и добавил кулаком по столу. – Не хочешь говорить, гнида?! Ну, сейчас…

Интересно, среагировали чопы или еще нет? По его расчетам, они должны были кинуться уже на выкрик «Руки вверх!». Кадышев нужен им живой, и какому-то блатарю его не отдадут. Ключи у них есть, до квартиры им бежать меньше минуты, и секунд двадцать уже прошло.

– Еще хочешь?! – подлил масла в огонь Есаул и еще раз врезал по столу. – Считаю до десяти, потом ты – покойник! Раз!.. Два!..

Сбивая Кадышева с толку, он подмигивал и пальцами тыкал себя в уши. Был момент – писатель поддался на игру, даже кивнул на бумагу: мол, напиши, что ты хочешь.

Есаул с готовностью схватил ручку.

– Три!.. Четыре!..

«Владимир Иванович! Нас прослушивают!»

Знаю, кивнул Кадышев. Еще двадцать секунд.

– Пять!.. – не спеша считал Есаул, выводя на бумаге:

«Я должен с вами встретиться…»

– По делу! – взревел Кадышев и осекся. Понял. – Только шевельнись, – пригрозил он и кинулся к двери.

Вслед ему полетела пепельница со стола и разбилась о дверной косяк. Писатель обернулся со свирепым лицом, стал промаргиваться – что-то угодило в глаз. В прихожей слышался топот. Есаул улыбнулся и, как первоклассник, сложил руки на столешнице.

Первым ворвался Виктор, и физиономия у него удивленно вытянулась. Кадышев успел отпрыгнуть в угол и пытался извлечь соринку известным способом, натягивая верхнее веко на нижнее. Вид у него был хоть и озабоченный, но ничуть не напуганный. А Есаул продолжал изображать первоклассника.

– Простите, Владимир Иванович, – растерянно сказал Виктор, убивая Есаула взглядом. – Мы думали…

– Насрать мне, что вы думали! – заорал Кадышев. – Немедленно оставьте мою квартиру!

Сконфуженно улыбаясь и пряча пистолеты, чопы попятились к двери.

– Погодите, – подобревшим голосом остановил их Кадышев и, сам о том не подозревая, подыграл Есаулу:

– Гляньте, что у меня с глазом.

Было ясно, что слежка не является для Кадышева секретом и чопы прекрасно об этом знают. Они и не старались скрываться: джип все время открыто стоял под окнами. Может быть, объект, выходя на улицу, обменивался кивками с чопами. Неисповедимы пути твои, господи.

Во всяком случае, Кадышев доверил им свой глаз. Проштрафившиеся чопы подвели писателя к окну и стали ковыряться у него под веком уголком носового платка.

– Помочь? – проявил чувство юмора тихо вошедший Брюхо и грохнул на стол ребристую гранату. – Все болячки враз пройдут!

Прежде чем чопы успели достать пистолеты, Брюхо схватил гранату, выдернул чеку и предъявил ее высокому собранию:

– Волыны на пол! Я псих со справкой.

Придавливая друг друга в дверях, вломились еще трое: опозорившиеся «быки», которых люди Шишкина задерживали вместе с Есаулом, и Синий. Этот сразу кинулся к брошенным чопами пистолетам, подобрал и стал озираться с таким видом, как будто придумывал, что скомандовать.

– Это он! – Один из «быков» узнал Виктора и кинулся к нему с явным намерением свести счеты.

– Стой! – Брюхо вдогонку ударил его по затылку раненой рукой, сморщился. «Бык» молча клюнул носом стену.

– Ты на кого?! – начал Синий.

Кулачище Брюха с зажатой гранатой замаячил у него перед носом.

– Я сказал: стоять! Всех касается!!

– Синий, если тебе хотелось покомандовать, надо было первому входить, – елейным голосом заметил Есаул. – А теперь положи-ка пистолетики…

Брюхо поднял гранату над головой.

– Положи, – повторил Есаул. – Возьми у этих наручники и прикуй их к батарее.

Косясь на Брюхо и ворча, как побитая собака, Синий повиновался.

– Брюхо на самом деле чокнутый. У чеченцев был в плену в девяносто пятом, – ни к кому специально не обращаясь, сообщил Есаул. – Швырнет гранату и выскочит, а мы не успеем.

– Не тормози, сникерсни! – взорвался тихо бормотавший телевизор.

Есаул не поленился встать и выключить, после чего без стеснения плюхнулся в писательское кресло и по памяти набрал телефонный номер.

– Господина Шишкина, будьте любезны.

Трубку снял второй хохмист, который допрашивал Есаула в джипе, детским садиком грозил – у лидера преступников была отличная память на голоса, а чоп его не узнал и выложил, что Никита Васильевич только что отъехал по срочному делу.

Что ж, на ловца и зверь бежит. Есаул собирался выдернуть Шишкина к себе, сообщив, что чопы оказались у него в заложниках. Но если Никита Васильич сами изволят…

* * *

Шишкин помчался к дому Кадышева, как только Виктор сообщил о звонке Есаула. Поведение братвы было непонятно. Не заметить под окнами джип, в котором его допрашивали, мог только слепой, и, если Есаул демонстративно поперся в кадышевскую квартиру, то ясно, что он затеял провокацию.

На то, чтобы спуститься со второго этажа к машине и выехать со двора, у Шишкина ушло минуты полторы.

Влившись в поток на Ленинском, он снова позвонил Виктору. Чоп сообщил, что Есаул только что, сей момент, скрылся в подъезде писателя. Еще раз Шишкин позвонил минут через пять, подъезжая к Крымскому мосту. Трубку не брали, и он понял, что провокация удалась.

Связавшись с Гришей, начальник отдела безопасности приказал взять пять человек из дневной смены и рвать к писательской квартире. Потом он сообразил, что начинать надо было с двоих, дежуривших у дома Вики Левашовой, – им и ехать ближе, и, кроме того, с их приемником можно прослушивать квартиру Кадышева – там «жучки» такие же, какие всадили его бывшей жене. Шишкин приказал своим гнать на «Октябрьское Поле», встать в сторонке, не мелькая под окнами, ждать и слушать. Через двадцать минут, подъезжая к «Беговой», он уже знал, что произошло: Кадышев и двое чопов захвачены есауловцами, причем бандитов неожиданно много – человек пять.

Каким образом они просочились незамеченными, оставалось загадкой.

– Ждать! – повторил Шишкин и перезвонил Грише.

Зам уже выехал. Взял он с собой не пятерых, как сгоряча приказал Шишкин, а двоих доверенных, и начальник отдела безопасности согласился с таким решением.

Судя по всему, предстояла стрельба в чужой квартире, которую чопы отнюдь не охраняли, а в такой ситуации невозможно быть чистым перед законом. Шишкин осознавал, что идет на преступление, но поступить по-другому не мог.

* * *

Досадовать, что, мол, попался, и пребывать по этому поводу в мерихлюндии Змея отучили несколько десятилетий назад. Времени на анализ ошибки он тоже не тратил. Главное ясно: не учел, что у чопов может оказаться ключ от его квартиры, а остальное – потом. Второй неожиданностью было то, что Есаулов, оказалось, не работал на Тарковского. Об этом тоже стоило подумать как-нибудь потом. А сейчас Змей отошел в угол и, прислушиваясь к перебранке чопов с блатными, взвешивал свои активы.

Первое: о нем забыли. Никто, кроме, пожалуй, верзилы, которому Змей в свое время прострелил руку, не принимал старичка всерьез. Есаулов не мог не заметить, что Змей держал руку в кармане, но обыскать его и не подумал, и пистолет остался у него, патрон в стволе. Наше дело, конечно, стариковское, но за секунду с четвертью мы выхватывать умеем.

Второе: граната у верзилы – обычная «фенька», замедление взрыва от трех с половиной до четырех с половиной секунд. Если он прямо сейчас по какой-то причине выпустит гранату из рук, Змей успеет спрятаться за стол, а там в левой тумбе – сейф из восьмимиллиметровой броневой стали. Рикошета можно не бояться: кругом полки с книгами, потолок – не бетон, а сухая штукатурка, деревянные перекрытия. Максимум, что грозит сочинителю Кадышеву, – легкая контузия и немного трухи за шиворот.

Третье: если не считать этой гранаты, Змей был фактически единственным вооруженным человеком в комнате. Пистолеты чопов валялись на столе – по какой-то причине Есаулов не хотел, чтобы они оказались в руках у его сообщника, которого он называл Синий (оно понятно, почему называл: на запястьях и в разрезе рубашки видны татуировки, наверное, по всему телу то же самое.

Таких на зоне зовут либо Синий, либо Расписной).

Словом, Змей мог с чистой душой считать, что контролирует ситуацию. Ему и сейчас ничего не стоило выстрелить верзиле в голову и спрятаться за сейф. Кроме него, живых в комнате не останется: «феньку» предписывается метать из укрытия, площадь разлета осколков – не менее семидесяти пяти квадратных метров. Змей и выстрелил бы, будь у него ружье, а не пистолет, на который не имелось разрешения. Впрочем, на крайний случай сойдет и пистолет. Уж кого-кого, а сочинителя Кадышева наш гуманный суд пощадит: убийство – чистая самооборона, а за незаконное хранение оружия дадут условно.

Итак, Змей стоял себе в уголочке и не без любопытства следил, как развивается конфликт между блатными и людьми Тарковского. К одному из схваченных блатные явно имели особые счеты. Двое громил взяли его в коробочку и, припоминая какой-то грех, молотили с душой и слаженностью, но без особого знания дела: один в солнечное сплетение, чтобы согнулся, другой в подбородок, чтобы разогнулся, а потом бойцы менялись ролями.

У парня перехватило дыхание, он уже посинел и немо глотал ртом воздух.

– Прекратить! – скомандовал Есаулов. – Раньше надо было геройствовать.

Похоже, это был намек на какое-то известное всем обстоятельство. Громилы заозирались. Они смотрели на Синего, ожидая подтверждения или отмены приказа, и Змей понял ситуацию: ба, да тут борьба за лидерство! Косясь на верзилу с гранатой (этот явно на стороне Есаулова), Синий высказался в том духе, что-де братва в своем праве. Верзила молча погрозил «фенькой», и правовой вопрос был снят.

Освобожденного для битья чопа снова приковали к батарее, и повисла непонятная Змею пауза. Все ровным счетом ничего не делали, если не считать делом то, что громилы обнаружили в нише между книжными полками бар и лакали двадцатилетнее виски, которое сам Змей принимал по торжественным случаям и стопочками, как лекарство. У Синего бегали глаза: посрамленный уголовник жаждал на ком-нибудь отличиться. Змей раньше, чем он, сообразил, что, если чопов бить запрещено, остается лишь одна возможная жертва. Ну, валяй, про себя подбодрил он Синего. Лучше было действовать сейчас, пока расстановка сил ясна и не объявился какой-то Шишкин («господин Шишкин»!), которого, похоже, ждала эта братия.

– Значит, этого пня трухлявого ты два месяца пасешь? – Палец Синего с наколотыми перстнями указал на Змея. Есаулов молчал. – А замажем, что я его за пять минут сделаю? Дед! Дед, тебе говорю! Ну-ка, пискни, где бабки прячешь, и разбежимся.

– Отстань от него, – буркнул Есаул. – В банках он деньги прячет – поди возьми, если можешь.

– Поганку мне крутишь?! – взъелся Синий. – В банках – значит, сберкнижки есть! Пойдем и снимем, правда, дед?

Услышав про сберкнижки. Змей даже пожалел Есаулова. Его соперником был кретин, а такие чаще всего и побеждают, ибо сомнений не ведают и остановить их может только гибель.

– Дед! Дедуечек! Пошли за бабками! А то смотри, кожаную трубку курить заставлю!

Уголовник надвигался, и Змей опустил глаза. У таких синих развито чутье на противника. Спугнешь, чего Доброго.

– Дедуек! Ты че молчишь, проглотил чего-нибудь?

Так я еще не начал… Вздрочнем? – Синий демонстративно покатал шары в карманах и достал нож. – Дедуек, учти: кожаным – оно мягше пойдет, чем железным!

Щелкая пружиной, он подошел на расстояние контакта, но стоял несподручно. Так, как он стоял, пришлось бы его убивать. Змей закрылся беспомощным жестом, выставив руки ладонями наружу. Может, пожалеет старого? Есть же у этого хмыря отец? Хотя, если отец у него такой же, как он сам, Синий должен его ненавидеть.

– Тук-тук! Дедуечек! Пиздец пришел! – Нож с тонким свистом рассек воздух и наотмашь писанул Змея поперек ладони.

Старость, как известно, не радость. Змей уже был не способен махнуть ногами выше поясницы и вообще полагался больше не на силу, а на удары по точкам. Каковой и провел. Синий, как уже было сказано, стоял несподручно для его коронного клевка по сонной артерии. Имея под носом нож, вырубать противника надо было с гарантией, и Змей перебил ему трахею. Смешно: в каком-то американском боевичке это выдавалось за вершины тайного мастерства – плохой парень долго выдрючивался с обезьяньими ужимками и наконец ударил, визжа, как будто ему прищемили мошонку. А Змей просто воткнул Синему большой палец пониже адамова яблока.

Уголовник еще жил остаточной жизнью повешенного. Кинул руки к горлу, полоснув себя по щеке забытым ножом, и кровь побежала, живая кровь. Наверное, врачи еще могли бы его спасти, но для этого Синего надо было положить на операционный стол не позже чем через десять минут. А поскольку это было нереально. Синий де-факто уже вошел в круговорот веществ в природе. Хрипя, он попытался ткнуть Змея ножиком, но был слишком потрясен и озабочен собой. Змей выбил ножик простым ударом по запястью.

«Дедуечек», – прочитал он по шевелящимся губам, оттолкнул умирающего, чтобы расчистить сектор обстрела, и перешагнул.

Громилы, занятые истреблением виски, обернулись только на звук упавшего тела. К тому времени Змей успел достать пистолет и для вящей убедительности взвести курок.

– Вставь чеку, внучок, – попросил он верзилу с гранатой. Этот, надо сказать, наблюдал за умерщвлением Синего с самого начала (видимо, Есаулов не врал насчет его чеченского опыта), но почему-то не пытался вмешаться. Впрочем, ясно почему: он на стороне Есаулова. Какого черта они приперлись сюда выяснять отношения?!

Гранатометчик не реагировал, и Змей подкрепил просьбу движением ствола.

– Вставь, пожалуйста. Где она у тебя?

– Да граната учебная, отец, – без особого волнения сообщил верзила, показывая из кулака высверленное дно «феньки». – Запал только настоящий. Ща вставлю чеку, у меня просто пальцы свело. Ты, главное, не нервничай с большой.

– Я и не нервничаю, – ответил Змей, переводя ствол на истребителей виски, которые наконец-то сообразили полезть по карманам. – Замрите, внучки. Есаулов, скажите им.

За спиной забился в конвульсиях Синий.

– Замрите, замрите, – подтвердил верзила с гранатой. Сосредоточенно щурясь, он тыкал чекой в отверстие запала с таким видом, как будто вставлял нитку в иголку.

Есаулов (если он действительно Есаулов) онемело смотрел на своего поверженного соперника-сообщника.

Змей слышал позади себя дробный стук и, не оборачиваясь, знал, что Синий пляшет, как марионетка, и кровавая пена лезет у него изо рта.

– Синего замочили! – охнул один из истребителей виски и, мало что соображая, снова дернул рукой к карману.

Пускать в ход незарегистрированный пистолет не хотелось. Давая бандиту время опомниться. Змей выждал долгие две секунды, и тут директрису перекрыла спина верзилы. Он подскочил и вмазал своему рукой с зажатой гранатой.

– Базара нет, отец. Мы уходим.

– Скатертью дорожка, – пожелал Змей. – Тело захватите, а ключики от двери оставьте. И от наручников.

– Глохни, гнида, – ерепенился получивший гранатой бандит. Верзила в спину вытолкнул его из кабинета и вернулся за Синим.

– Оно конечно, гнидам глохнуть, а героям петь. – Змей подмигнул верзиле, чувствуя к нему что-то вроде симпатии.

Есаулов уходил последним. В удивившем Змея порыве он схватил его руку и горячо пожал:

– Никаких претензий, Владимир Иванович! Я исчезаю.

Змей остался наедине с прикованными к батарее чопами.

– Вот что, гопота, – начал он, раздумывая, что с ними делать: освободить немедленно и вытянуть информацию по принципу «гора с плеч – языки до плеч» или для начала припугнуть.

Пол вдруг ушел из-под ног и ударил Змея в подбородок. Под сердцем знакомо разлилась расплавленная сталь.

Он почувствовал, как его переворачивают, в ноздри ударило влажным смрадом джунглей, и Альварес, лицо реальное, кубинский лейтенант и добросовестный экспортер революции, склонился над своим командиром.

– Я Шишкин, – сказал он. – Владимир Иваныч, что вы принимаете? Лекарства где?

«Какие лекарства?! – изумился Змей. – Ты же давно мертвый, и я, стало быть, тоже, раз мы с тобой разговариваем. Мне теперь не нужны лекарства».

Яркий свет вспыхнул перед ними, он был так ослепителен, что казался осязаемым. Альварес нырнул в свет и растворился, а Змей еще стоял в темноте, как топором обрубленной у самых его ног, и это показалось ему обидным. Он шагнул вперед, торопясь и предвкушая покой.

* * *

Семга, балык, икра белужья – не просто «черная», а бе-лу-жья, понимаете? – маслинки, огурцы и помидоры, персики… Змеева пятисотка растаяла. Забежав в общагу, Татьяна подчистую выгребла получку, которую дали ей раньше времени по указанию Барсукова, и уже в Москве, в супермаркете на Октябрьском Поле, купила любимые Змеевы сладости: вишню в коньяке и трюфельный бельгийский тортик. Девчонки отдали ей взяточное шампанское, и ужин при свечах должен был получиться просто грандиозным. Душа пела – раз шубу подарил, то, может, все-таки женится. По крайней мере, обсуждение нового брачного контракта сегодня вполне может состояться.

Нагруженная Татьяна несла пакеты на полувытянутых руках, стараясь не касаться шубы. Со двора она увидела свет в его кабинете.

Вошла в прихожую, положила покупки и прислушалась.

– Володя!

Дверь в спальню была закрыта, и Татьяна, обругав себя, на цыпочках прошмыгнула на кухню. Пусть выспится. Открыла холодильник – шампанское, фрукты, торт.

Выходит, они со Змеем думали одинаково. Любит!

В кабинете мигал глазок автоответчика. Татьяна убавила звук и нажала на кнопку. Голос Барсукова: «Владимир Иванович, мне все передали, машину я выслал».

Зачем? Она кинулась в спальню.

Змеева половинка гардероба была открыта, на разобранной кровати валялся вышедший из моды костюм с пуговицами в два ряда. Змей его несколько лет не надевал, Татьяна думала, что отдал нищим.

Позвонили в дверь, и она побежала открывать.

– Танечка! – вошла соседка-пенсионерка. Паузу она держала, как во МХАТе: осмотрела новую шубу на вешалке, Татьянин макияж, костюм, ботиночки, и – осуждающим голосом:

– А Владимира Ивановича увезли в больницу.

– Когда? В какую?

– С полчаса назад. В пятьдесят вторую, наверно. Это не «Скорая» была, а его знакомые, ничего здесь не знали.

Я говорю: пятьдесят вторая ближе, но вы погодите, я уже из госпиталя вызвала. В больнице что? Положат в коридоре. А в госпитале ему палата генеральская…

Схватив шубу и бесцеремонно вытолкав собиравшуюся поболтать соседку, Татьяна помчалась вниз по лестнице.

Во двор въезжал скоропомощной «Мерседес». Опоздала госпитальная перевозка.

Татьяна подбежала, распахнула дверцу, вскарабкалась на неудобную подножку.

– Гони в пятьдесят вторую!

Водитель-контрактник заныл, что не знает никакой пятьдесят второй, что ему приказано…

– Гони! – по-змейски рявкнула Татьяна. – Я покажу дорогу.

В приемном покое ее остудили: к нам не поступал, вокруг еще пять больниц, в том числе военный госпиталь…

Деньги остались в сумочке, и Татьяна Христа ради упросила пустить ее к телефону. Пустили и дали номера соседних больниц. Змей оказался в шестьдесят седьмой, в реанимации.

Она заставила водителя включить сирену. В однообразном унылом вое слышалось: «Опоздаешь», «Опоздаешь», «Опоздаешь».

Опоздала.

Усталый и, Татьяне показалось, выпивший реаниматор в балахоне горчичного цвета сунул ей бумажник и ключи, завязанные в разорванную окровавленную тельняшку.

– Вы дочь?

– Жена.

– "Сосуды ломкие, пытались в подключичку. Разрезали, хотели прямой массаж, понимаете?

– Я медик.

– Ну, тогда сами все понимаете… Что у него за порез на ладони?

– Не знаю, – ответила Татьяна, – не было никаких порезов.

Реаниматор махнул рукой – теперь уже неважно.

– А можно мне к нему? – с остатками надежды спросила Татьяна.

– Опоздали, женщина. Его увезли.

Она пришла в себя от острого запаха нашатыря. Из ординаторской, не спрашивая разрешения (но никто и не возражал), позвонила Сашке. Трубку взяла сноха, было плохо слышно, и Татьяна поняла только, что Сашки дома нет.

– Передай ему, что Володя скончался, – сказала Татьяна. – Пусть приедет, когда сможет.

Галька запричитала, потому что так положено, и что-то завела про наследство, потому что жадная.

Госпитальная перевозка отвезла Татьяну домой.

Не раздеваясь, она кинулась к телефону.

– Вика! Это Таня, Таня Кадышева. Вика, Владимир Иванович скончался.

Вика вскрикнула, и пошли короткие гудки. Бросила трубку? Не может быть. Татьяна снова набрала ее номер – занято, – прижала рычаг, и телефон сразу же звякнул.

– У меня телефон упал, – сквозь рыдания выговорила Вика. – Таня-а-а!

– Вика-а-а!

Слышно было, как Сергей спрашивает жену, в чем дело.

– Змей умер! – В трубке грохот: видно, телефон опять упал, но не отключился. – Все, это край, край! Я осталась одна, одна! – кричала Вика. Слышалась какая-то возня.

– Виктошка, Виктошка, вставай! Успокойся, я с тобой…

Татьяна представила себе, как Вика сползла на пол, а Сергей ее поднимает. Голоса раздавались то далеко, то у самой трубки.

– У меня больше нет никого!

– Интересно, будешь ли ты по мне так рыдать! – гаркнул Сергей и хлопнул дверью.

Вика в трубке всхлипывала.

– Сыну-то сообщать? – спросила Татьяна.

– Володю будем хоронить мы! – неожиданно твердо ответила вторая змеежена.