Текст книги "Мифологическая зоология"

Автор книги: Ольга Иванова-Казас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Предполагаемое (хотя и не доказанное!) превращение сирен в русалок должно было протекать в два этапа: сначала птичий хвост сирены превратился в рыбий и неизвестным образом появились человеческие руки, так что получилась тройная химера: человек + + птица + рыба, после чего произошла редукция птичьих частей. Это удивительный пример превращения одной двойной химеры в другую через промежуточную тройную стадию.

Однако гипотеза таких резких скачкообразных морфологических преобразований тоже плохо согласуется с эволюционной идеей. Как известно, в основе эволюции лежат наследственная изменчивость и естественный отбор, который определяет направление эволюционного процесса. При этом эволюция протекает очень медленно, новый признак появляется в виде незначительного отклонения от нормы и только в том случае, если окажется полезным, передаваясь от поколения к поколению, постепенно усиливается и наконец оформляется как новый орган. Так же постепенно происходит редукция органов, ставших бесполезными, и другие морфологические преобразования. А как протекают подобные процессы в мифологии? Здесь ничем не ограниченная сумбурная изменчивость явно преобладает над наследственностью, и ни о какой адаптивной направленности эволюции не может быть и речи. При создании химер человеческое воображение оперировало с вполне сформированными органами, произвольно соединяя их в разных комбинациях.

Естественный отбор в мифологии тоже не проявляется. Такие нелепые чудовища, как Минотавр, Медуза или Химера погибли не потому, что были плохо приспособлены к жизни, а потому, что были уничтожены героями – Тесеем, Персеем, Беллерофонтом, а кентавры – лапифами.

Таким образом, примеров настоящей эволюции – морфологических изменений в ряду сменяющих друг друга поколений – в мифологии нет (если опять-таки не считать превращения древнегреческих, славянских, скандинавских и т. д. змей в крылатых средневековых драконов, необычайную вариабельность в строении кентавров и в высшей степени сомнительной гипотезы превращения сирен в русалок через промежуточную стадию, совмещающую признаки обеих химер).

Однако наблюдается эволюция общих мифологических и религиозных представлений, на которую распространяются и некоторые общие законы эволюции. Первоначально мифы не имеют никакого философского или нравственного содержания, это просто попытки как-то объяснить непонятные явления. Лишь позднее они усложняются по форме и содержанию и облагораживаются (это показано во Введении на примере греческой мифологии). Изменяются мифологемы и действующие в них лица, в этом смысле к эволюции можно отнести процессы антропоморфизации и зооморфи– зации, даже если они не сопряжены со сменой поколений. Преобладающим модусом эволюции является дивергенция; это наблюдается и в мифологии, и в религии. Древний иудейский монотеизм дал начало трем мировым религиям – современному иудаизму, исламу и христианству, а последнее, в свою очередь, в разных странах и у разных народов приобрело свои собственные легенды и собственных святых. К дивергенции можно отнести и возникновение различных религиозных сект. В эволюции мифов наблюдается и параллелизм – сходные житейские ситуации у разных народов независимо друг от друга порождают сходные мифологемы. Так, ежегодное увядание и возрождение природы отражено в присутствии во многих религиях периодически умирающего и воскресающего бога. Превращение утопленников в человеко-рыб присутствует в упоминавшемся ранее апокрифическом мифе о поглощенном Чермным морем фараоновом войске, в простонародных русских повериях, в историях эскимосской Седны и китайского Хэ-бо и т. д., что тоже можно рассматривать как пример параллелизма. Реже наблюдаются конвергенции – вторичное сближение мифов, имеющих разное происхождение. Конвергенции обычно проявляются в более мелких деталях. Наличие «хвоста» скорпиона у ассирийских гиртаблулу, христианской саранчи и средневековой Мантикоры – существ, в прочих отношениях мало похожих друг на друга, – можно считать конвергенцией. Замечу, кстати, что «хвост» скорпиона – орган настолько впечатляющий, что у всех народов имеет одинаковое символическое значение.

Последнюю попытку согласовать существование фантастических животных с современной наукой сделал Сандомирский, высказав предположение, что нашу Землю некогда посетили космические пришельцы, обладавшие огромными научно-техническими возможностями в области генной инженерии. Они использовали земную фауну как источник подопытного материала, а саму Землю – как полигон для испытания результатов своих экспериментов. Таким образом были получены различные химеры, некоторые из которых оказались полезными как домашние животные или интересными в каких-то иных отношениях. Закончив свои исследования, инопланетяне покинули Землю, захватив с собой наиболее интересные образцы таких «составных» животных, а остальных бросили на произвол судьбы. Эти химеры были современниками первобытных людей и нашли свое отображение в мифах и сказках, но впоследствии они вымерли, не выдержав в борьбе за существование конкуренции с животными, развившимися эволюционным путем, прошедшими через фильтр естественного отбора и гораздо лучше приспособленными к жизни в земных условиях.

Отказавшись от услуг научной фантастики, попробуем теперь взглянуть на проблему происхождения мифозоев с более реалистических позиций. Поскольку занимающиеся мифологией гуманитарии с полным основанием полагают, что мифозои созданы воображением людей, их усилия направлены на выяснение причин и условий возникновения этих фантастических образов.

Почти все мифологи исходят из того, что первобытные люди ощущали себя частью природы и считали все окружающие предметы и явления (животных, растения, скалы, ручьи, ветер, небесные тела и т. д.) такими же одушевленными существами, как они сами (анимизм), а некоторых из них наделяли особыми магическими силами (фетишизм).

Штернберг (1936) предполагает, что образы разного рода фантастических существ зарождались в воображении находящихся в экстатическом состоянии шаманов и вдохновенных жрецов. Подтверждением этой идеи, казалось бы, может служить Откровение Иоанна Богослова. Однако саранча и прочие апокалиптические звери остались достоянием богословов и более образованных людей и не вошли в область общенародных верований. Наш обыкновенный черт больше похож на греческого сатира, чем на зверя с семью головами и десятью рогами, ногами медведя и пастью льва. У первобытных людей еще не было представления о естественном и сверхъестественном (из-за чего и представления о возможном и невозможном не совпадали с нашими). Им казалось, что люди и разные животные могут превращаться друг в друга (оборотниче– ство), вступать в любовные связи друг с другом и порождать смешанное потомство. Ближе всего к интересующей нас проблеме подошла 3. П. Соколова (1972). Она исходит из представления, что почти все человеческие племена на ранних стадиях своей истории считали своим первопредком (тотемом) какое-то животное (или растение, или даже неодушевленный предмет). Это существо считалось покровителем племени, наделялось сверхъестественными способностями и обожествлялось. Затем это зооморфное божество постепенно приобретало человеческие черты, происходила антро– поморфизация и получалась химера.

Эта, казалось бы, вполне правдоподобная гипотеза имеет слабые стороны. Во-первых, она может объяснить только возникновение миксантропных химер и не распространяется на химер полностью зооморфных. А во-вторых, Соколова, в сущности, не приводит ни одного достоверного примера превращения тотемического животного в химеру. Она упоминает греческое племя мирмидонян, считающее своим первопредком муравья, но соответствующей химеры (человеко-муравья) в греческой мифологии нет. Ссылаясь на Пана, она дает прекрасный пример антропоморфизации, но никаких оснований считать, что Пан – бог полей и рощ – был тотемом какого-то племени, нет. То же можно сказать и о египетских богах, которые, как правило, имеют тело человека и голову какого– нибудь зверя или птицы. Миксантропная апокалиптическая саранча тоже имеет не тотемический, а мистический смысл – это кара небесная. Иоанну Богослову показалось мало того вреда, который саранча приносит людям в реальной жизни, и он превратил ее в маленькое чудовище.

Особенно неудачной в этом отношении оказалась ссылка на четырех евангелистов, трое из которых тоже иногда изображались с головами льва, тельца и орла. Ведь евангелисты были не химерами, а историческими личностями; изображение у них голов названных животных имело лишь символическое значение. X. Л. Борхес (Инт.) поясняет это следующим образом: «...Матфею был дан ангел (человек), ибо он представлял человеческую природу Спасителя, Марку – лев, ибо он объявил о царском достоинстве Христа, Луке – бык, эмблема жертвенности, ибо он показал священническую сущность Христа; Иоанну же орел – за возвышенный полет его веры». Не исключено, что таким же символическим образом объясняются головы египетских богов. Из сказанного следует, что тотемизм был возможным источником возникновения только некоторых (но не всех!) миксантропных химер.

А. Тахо-Годи (1989) в своей монографии по мифологии древних греков высказывает мысль, что возникновение фантастических существ связано с явлениями анимизма и фетишизма. Хотя языческие боги возникли как олицетворение могущественных сил природы, их идолами нередко служили различные фетишизированные предметы и животные, которые затем тоже подверглись антропо– морфизации.

Е. Г. Яковлев большое значение придает оборотничеству (способности некоторых людей и животных временно принимать вид других животных): «...в некоторых образцах античной мифологии эта возможность превращения как бы прерывается; процесс превращения застывает. Поэтому рождаются фантастические образы сфинксов, кентавров, нереид, козлоногих сатиров... Они продукт такой фантазии, в которой слиты элементы художественно-образного отражения действительности и религиозной фантазии, религиозного восприятия мира, магических и ритуальных действий» (Яковлев, 1977, с. 13). Эти идеи близки к гипотезе незавершенного метаморфоза А. П. Римского-Корсакова, так как оборотничество – это тоже метаморфоз, но не навсегда, а на время.

Я. Пропп (1996), не отрицая значения тотемизма, которым он объясняет наличие у египетских богов голов разных зверей и птиц, полагает все же, что многие химеры имели более позднее происхождение. По его мнению, в мифологии народов, находящихся на стадии доклассового родового общества, химер еще нет. «Эти фантастические животные – продукт культуры поздней, когда человек начал терять интимную органическую связь с животными» (с. 346). Эпоха расцвета таких «комбинированных» животных падает на древние государства – Египет, Вавилон, Древнюю Грецию, Китай. В качестве примера Пропп ссылается на превращение змея в крылатого дракона. Действительно, в древних мифологиях европейских народов крылатых драконов еще нет. Слово «дракон» (draco) имеет греческое происхождение и в переводе означает «змея с пронзительным взглядом» (Тресиддер, 1999, с. 119); судя по сохранившимся изображениям древнегреческих драконов, крыльев у них не было. В русских былинах тоже речь идет не о драконах, а о змеях. Змей Горыныч был змеей с несколькими головами. Скандинавский Фафнир, стороживший золото нибелунгов, тоже не имел крыльев. Относительно английских драконов К. М. Бриггс (Briggs, 1977) сообщает, что сначала они были похожи на червей, а сказочные и геральдические драконы с четырьмя ногами, крыльями летучей мыши, чешуйчатым хвостом и т. д. появились позднее в рыцарских романах (то же можно сказать о том драконе, с которым сражался Еруслан Лазаревич).

Не оспаривая эту идею в целом, можно все же заметить, что древние греки, еще не додумавшиеся до крылатых драконов, уже имели множество настоящих химер, в том числе первую Химеру, горгону Медузу, Сциллу, Сфинкса и др. Тем не менее идея сравнительно позднего происхождения многих фантастических животных безусловно заслуживает внимания. Своеобразный рецидив химеротворчества произошел в Европе в средние века – в бестиариях появились такие бестии, каких нет не только в природе, но и в классической мифологии (рис. 69). Идея Проппа оправдывается, даже будучи вывернутой наизнанку, – у оленеводов-эвенков, еще не вполне освоившихся с современной техникой, возникло техногенное чудовище Силавун (см. ниже).

Вообще, со временем многие животные приобрели в воображении людей символическое значение. Змея, пресмыкающаяся по земле и способная внезапно ужалить наступившего на нее ротозея, стала символом всего низменного и коварного, а парящая в небесах птица символизирует нечто свободное и возвышенное. Животные стали символизировать разные стороны человеческого характера – храбрость или трусость, хитрость или простоватость, жадность, похотливость и т. д., что тоже имеет отношение к формированию химер. Один из главных мексиканских богов Кецалькоатль («пернатый змей») считается символом неба и земли. Однако анализировать химер с позиций зоологической символики не очень просто, так как одни и те же животные у народов с разным менталитетом могут символизировать совершенно разные понятия. Так, например, в «Словаре символов» Тресиддера (1999) змее посвящено 6 страниц. Символика этого животного многозначна и противоречива. Первоначально змея была символом дождя и плодородия земли. Потом появилась сексуальная символика – аналогия с пенисом и пуповиной, объединение мужского и женского начала. Змея, периодически сбрасывающая кожу, стала символом омоложения и долголетия, а также целительства – символом бога Асклепия (Эскулапа) и осталась символом медицины до сих пор. Кроме того, змея была атрибутом богини мудрости Афины Паллады. В то же время Ороборо – змея, кусающая свой хвост, – является символом вечности и самодостаточности (но это далеко не все, что сообщает Тре– сиддер о змее). Поэтому при зарождении в воображении людей какого-то чудовища бессознательно подбираются части тела тех животных, которые лучше всего характеризует это фантастическое существо.

Складывается впечатление, что возникновение различных чудовищ не обязательно связано с менталитетом первобытного человека и может базироваться на общечеловеческих свойствах психики. В связи с этим большой интерес представляют взгляды психолога К. Г. Юнга, который ввел в науку понятие «архетип». По мнению этого автора, в сновидениях иногда проявляются элементы, не принадлежащие личному опыту сновидца; эти первообразы (архетипы) являются «первозданными, врожденными и унаследованными от первобытных людей формами разума» (Юнг и др., 1997, с. 66). «Мы зависим в большей степени, чем мы думаем, от посланий, которые получаем с помощью таких символов, оказывающих воздействие на наши убеждения и на наше поведение» (там же, с. 196).

С.С. Аверинцев (МНМ; Т. 1, с. ПО) определяет архетипы как «первичные схемы образов, воспроизводимые бессознательно и априорно формирующие активность воображения, а потому выявляющиеся в мифах и верованиях, в произведениях литературы и искусства, в снах и бредовых фантазиях». Иначе говоря, архетипы – не сами образы, а их схемы, которые пополняются материалом сознательного опыта, а мифотворчество состоит в конкретизации этих схем; архетипы – это нечто бессознательное, присущее всем людям и передающееся по наследству. Таким образом, концепция Юнга сводится к двум положениям: 1) в мифологии разных народов представлены ситуации, построенные по одинаковым схемам; 2) эти схемы заключены в подсознании и унаследованы от далеких предков.

В кратком предисловии к «Словарю мифов» (1999) Рой Уиллис довольно скептически упоминает Юнга, «пытавшегося поставить главные персонажи европейской мифологической традиции – Матерь и Мудрого старца – архетипами общественного подсознания. К сожалению, все гипотезы такого рода не выдерживают критики, когда дело касается культурного наследия неевропейских цивилизаций» (с. 5). Но Уиллис все-таки признает универсальность некоторых символов, таких как Космическое яйцо, Мировое древо и др., которые повторяются в мифологии разных народов.

Замечу, однако, что универсальность Мирового древа сильно преувеличена. Вполне естественно, что в мифологию вовлечены не только животные, но и растения – различные травы и деревья (было бы небезынтересно написать не только мифологическую зоологию, но и мифологическую ботанику, но это уже не в моей компетенции). Но роль деревьев в мифологии разных народов далеко не однозначна. Мировое древо нанайцев и скандинавский Иггдра– зиль олицетворяют модель мироздания. Но эту же идею пермский звериный стиль выражает без помощи дерева. В Библии Древо Познания приносит волшебные плоды, но не имеет отношения к мирозданию. Едва ли можно приравнять к Мировому древу деревья из греческого сада Гесперид, на которых созревают яблоки вечной молодости.

Что касается Космического яйца, то от внимания первобытных людей не могло ускользнуть чудо развития из относительно простого (по их представлениям) небольшого яйца большой и сложной птицы. Поэтому яйцо рано стало символом рождения (и возрождения), развития от простого к сложному и совершенно независимо могло лечь в основу космогонических представлений у разных народов. Но Библия обошлась и без этого символа.

Наличие мифологических сюжетов, построенных по одинаковой схеме, и сходство участвующих в них персонажей бесспорно и неоднократно отмечалось разными авторами. На мой взгляд, это объясняется прежде всего тем, что всех людей издавна волнуют одни и те же вопросы. Таковы проблема космогонии – происхождения мира, богов, людей и всей природы – и проблемы жизни (судьбы), смерти и загробного мира. Во всех мифологиях есть герои-драконоборцы, сражающиеся с чудовищами, олицетворяющими враждебные людям силы природы, и так называемые культурные герои, которые приносят людям огонь, обучают их ремеслам и искусствам, а у более цивилизованных народов – также грамоте, счету, астрономии. По всей вероятности, некоторые из этих вопросов в смутной форме уже шевелились в мозгу первобытного человека, но потом, в результате прогрессивного развития умственных способностей (в том числе фантазии) или постепенного раскрытия способностей, изначально присущих уму первобытного человека, и расширения его кругозора, возникли космогонические системы и другие мифологические представления ассирийцев, египтян, древних греков и других народов. Но разве для этого были необходимы переданные через подсознание послания первобытного человека?

Это относится и к более мелким житейским ситуациям. У всех народов есть сказки, в которых фигурируют злая мачеха, добрая фея и Золушка, вознагражденная за ее добродетели, и т. д. В. Мясников (2001) назвал такой ультрасовременный литературный жанр, как детективы, «бульварным эпосом» и показал, что по содержанию он мало отличается от древних былин и сказок, сюжеты которых сохранили свою актуальность и вполне могут быть пересказаны современным языком: «Вот медведь рэкетирует крестьянина-ферме– ра, требует отстегнуть пятьдесят процентов урожая, иначе тому непоздоровится. Но мужик обводит вокруг пальца быковатого вымогателя, оставляя ботву ему, а репу себе... А вот хитрая лиса из ледяной избушки покушается на чужую жилплощадь, забалтывая зайца. Тот, косой, прописывает ее к себе, а когда трезвеет, оказывается уже на положении бомжа. В какие только структуры бедолага не обращается, ни прокурор-медведь, ни „крутой" бык не смогли отбить его лубяную избушку. Всех запугала лиса. Но потом появился петух с косой на плече и попер буром. Лису выгнал, а сам остался с зайчиком, вроде как крышу обеспечивать» (с. 154).

Живучесть этих сюжетов и типов действующих в них лиц объясняется тем, что они бесконечно повторяются в самой жизни, а мифология только вносит в них элемент фантастики, объясняя все необычное и непонятное вмешательством сверхъестественных сил. Могущественные мифические злодеи (и чудовища) отличаются от современных только тем, что пользуются зубами, когтями, огненным дыханием, убивающим взглядом и колдовством, а не техническими средствами и хитроумными законами. То же можно сказать о добрых феях, которые, однако, в реальной жизни встречаются не так часто. Разница только в форме, а не в содержании. Кроме того, нередко происходит мифологизация реальных исторических событий. Если не считать самого начала, повествующего о сотворении мира, библейский Ветхий завет есть мифологизированная древняя история еврейского народа. Вполне правдоподобной представляется идея Б. А. Рыбакова (1987), о том что победа былинного богатыря Добры– ни Никитича над Змеем Горынычем и освобождение томившихся в плену у Змея князей, бояр и витязей символизируют успешное отражение нашествия враждебного племени степных кочевников.

Существование подсознания, в котором формируются некоторые общие представления и зарождаются побудительные причины для многих поступков, в настоящее время, по-видимому, можно считать общепризнанным, вопрос лишь в том, как это отражается в мифологии. Попробуем проанализировать с этой точки зрения образ саранчи, описанный в Откровении Иоанна Богослова. Саранча олицетворяет грядущую Кару небесную и должна жалить и терзать грешников в течение пяти месяцев. Она имеет голову женщины в золотой короне и с зубами льва, тело лошади, жало скорпиона и крылья насекомого, которые создают шум, подобный стуку боевых колесниц. Возникает вопрос, какой архетип мог бы лежать в основе этого видения? Очевидно, смутная идея, что нарушение каких-то запретов влечет за собой суровую кару. Но значит ли это, что идея возмездия пришла из далекого прошлого? Реальная история человечества полна примерами жестокой мести. Каждый четырехлетний ребенок из своего небольшого житейского опыта уже знает, что непослушание наказуемо. Концепция Юнга не делает наше понимание образа саранчи более глубоким и не прибавляет ничего к тому, что было сказано выше, она просто не нужна.

Вообще юнговскую теорию архетипов едва ли можно распространять на мифозоев, так как Юнг имел в виду лишь расплывчатые и туманные образы добрых и злых духов, врагов и покровителей человека, а не анатомически конкретизированных ангелов, бесов, драконов, змея-искусителя, Сфинкса (Сфинги, задающей загадки) и т. д. Существование юнговского архетипа можно приписать разве что драконам.

Превращение утопленников в человеко-рыб, содержащееся в библейской легенде, в мифологии эскимосов, в русском и китайском фольклоре, является, по-видимому, пережитком (термин Э. Б. Тайлора, 1989) древних представлений о близости людей и животных и о существовании оборотничества, но для сохранения подобных пережитков подсознание не требуется. Существует множество предрассудков, которые передаются из поколения в поколение от родителей к детям. Поэтому самым уязвимым местом концепции Юнга является идея наследственной природы архетипов, если же от нее отказаться, эта концепция утратит свою оригинальность.

Тем не менее термин «архетип» стоит сохранить, вкладывая в него иное содержание, т. е. предполагая, что это более древний, первичный вариант мифологемы, с которого началась ее эволюция. Примером такой эволюции может служить история оленя, который по первоначальной версии омолаживался, совокупляясь со змеей, потом он начал достигать той же цели, убивая змею, а еще позднее это убийство стало рассматриваться как символ победы Христа над дьяволом (Юрченко, 2001). Эволюционно-мифологическое понимание термина «архетип» хорошо согласуется с разделяемым многими специалистами мнением, что мифология всех индоевропейских народов происходит из одного корня. А в отношении мифозоев, пожалуй, лучше использовать термин «прототип». Так, прототипом европейского дракона послужила змея, а китайского – ящерица, архепрототипом Сциллы – шестиглавый Гомеровский пес, можно предположить также, что прототипом рыбохвостой русалки послужила ожившая утопленница, еще имеющая обе ноги, и т. д. Но не исключено, что некоторые мифозои (например, саранча) не имеют более простого прототипа и возникли сразу в сложной форме.

Из сказанного видно, что Юнга интересуют не морфологические, а психологические характеристики мифологических персонажей и возникающие между ними коллизии. А с зоологической точки зрения гораздо более интересны представления этолога В. Р. Дольника (2003) о влиянии генетической памяти, т. е. инстинктов, унаследованных человеком от его животных предков и хранящихся в подсознании, на его поведенческие реакции, мимоходом этот автор коснулся и проблемы химерообразования.

Страх перед дикими зверями, связанный с инстинктом самосохранения, может побудить воображение к созданию фантастических чудовищ. «Все животные наделены инстинктом самосохранения, страхом смерти – программами, обеспечивающими узнавание главных, стандартных опасностей...» (Дольник, 2003, с. 86). Самым страшным хищником для наземных приматов были леопард и другие крупные кошки, а для более отдаленных наших предков – небольших древесных обезьян – особенно опасны были хищные птицы и змеи. «Наша неосознанная иррациональная боязнь змей, ночных и дневных хищных птиц – наше генетическое наследство» (там же, с. 96). Врожденный страх перед этими животными привел, по мнению Дольника, к их обожествлению и поискам у них же защиты. А следующий абзац имеет прямое отношение к теме настоящей книги:

«Этологу особенно забавны химеры – совмещающие в одном теле животного-защитника частей, взятых от нескольких животных. В химере всегда есть кусочки льва, орла или змеи – трех врожденных образов врагов приматов. Кусочки можно „приклеить" и к быку, и к человеку, но этологически чистая химера – это грифон, жуткая помесь льва, орла и змеи» (с. 92; для иллюстрации автор приводит изображение Мушхуша).

Сразу же следует заметить, что самые страшные химеры (горгоны, Сцилла, Сфинкс и др.) вовсе не были божествами, к которым обращались за помощью. И далеко не все химеры содержали в себе части тела названных хищников. Последнее ясно видно из табл. I, на которой приводятся цифры, являющиеся показателем популярности различных видов обыкновенных животных, в том числе и человека, используемых при построения фантастических существ, т. е. ми– фозоев (ради простоты этот показатель был назван «мифозойным рейтингом»). Самый высокий рейтинг (149) оказался у человека; древние люди явно не страдали от комплекса неполноценности. На 2-м месте оказались змеи (42); по-видимому, это объясняется именно тем, что они меньше всего похожи на человека, их образ жизни и поведение непонятны и вселяют мистический ужас. Среди млекопитающих лидирует лев (25), но от него лишь совсем немного отстает лошадь (23). Довольно часто встречаются химеры с частями тела козы или козла (16), коровы или быка (14) и собаки (14).

В образовании химер очень часто участвуют птицы (66), но у них обычно «заимствуется» отнюдь не вооруженная страшным клювом голова, а то, чему действительно можно позавидовать – крылья. Поэтому и видовая принадлежность птицы указывается редко и орел назван всего лишь 5 раз.

Таким образом, приведенные выше статистические данные плохо согласуются с идеей Дольника, но это в значительной степени объясняется тем, что для своих подсчетов я использовала в основном материалы из довольно поздних, «развитых» мифологий. Вероятно, на первых порах «человек разумный» действительно обожествлял или создавал в своем воображении существа, которые казались ему самыми могущественными и грозными. Но позднее он понял свое умственное превосходство (не случайно у большинства миксантропных химер присутствует голова человека) и стал создавать богов «по образу и подобию своему»; одновременно начался процесс антропоморфизации химер. Все это прекрасно показано А. А. Та– хо-Годи (1989) на примере истории развития древнегреческой мифологии, в которой она различает архаический и классический периоды. Но и среди возникших в архаический период химер многие были вполне безобидными (тритоны, сатиры, кентавры и т. д.).

Тем не менее едва ли следует слишком преувеличивать пределы генетической памяти. Может ли возникнуть в воображении человека образ леопарда, если он никогда не видел этого животного ни в реальной жизни, ни на картинке? В связи с этим уместно вспомнить шаманистскую мифологию народов Северо-Восточной Сибири, в которой упоминается очень много различных животных, в число которых не входят, однако, леопарды и змеи. Хотя в этой мифологии упоминается Орел, но доминирующее положение занимает Великий Ворон, повелитель Верхнего мира. А культовое значение у этих народов в разные эпохи играли животные, являющиеся их основным охотничьим объектом, – мамонт, медведь, олень (Диксон, 2000). Орочи произошли от тех же обезьяноподобных предков, что и древние греки, почему же их генетическая память не сохранила образы главных врагов этих предков? Из сказанного следует, что человеческое воображение оперирует и использует при создании фантастических существ образы тех животных, которые играют важную роль (как враги или как источник пищи) в их реальной повседневной жизни.

Возникновение мифологии и мифозоев, несомненно, связано с какими-то особенностями человеческой психики, не имеющим никакого отношения к юнговским архетипам. Юнг и Дольник явно недооценивают творческие возможности человеческой фантазии. В частности, у людей рано возникла потребность понять окружающий их мир и свое место в нем, выработать правила поведения, обеспечивающие успешную охоту и избежание всевозможных опасностей. Но многое оставалось неизвестным, и создать целостную картину помогала фантазия; она же породила магические ритуалы. Подсказки фантазии проявлялись и в более поздние периоды человеческой истории. Путешественник, не сумевший разглядеть как следует какое-то экзотическое животное, привозит домой его совершенно фантастическое описание. Европейцы, впервые увидевшие коробочки хлопка, вообразили, что существуют растения, плодами которых являются овцы с необычайно нежной белой шерстью. Классическим примером подобного заблуждения может служить одно из первых изображений сперматозоида – в его головке исследователь усмотрел вполне сформированного зародыша с относительно большой головой, с ручками и ножками, а жгутик сперматозоида он принял за пупочный канатик.

Другими важными общечеловеческими чертами являются потребность в самовыражении и стремление в какой-то форме передать информацию о своем мироощущении другим людям. Об этом свидетельствуют наскальные рисунки, сделанные людьми каменного века (хотя они могут иметь и магическое значение). Такое самовыражение могло осуществляться и в словесной форме. По всей вероятности, первые мифы имели характер охотничьих рассказов. В воображении первобытного охотника и рыболова каждый лес и каждый водоем имели своего «хозяина», от благосклонности которого зависел успех охоты и рыбной ловли. Это мог быть медведь, лось или рыба, говорящая человеческим голосом. Сюжетами первых мифов могли служить описания встречи с таким «хозяином». Должно быть, и женщины рассказывали детям назидательные истории, в которых фигурировали фантастические существа.