Текст книги "Один Рё и два Бу"

Автор книги: Ольга Гурьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

МУРАМОРИ В ОТЧАЯНИИ

С того мгновенья, как Мурамори очнулся в сыром полумраке заброшенного храма рядом с поверженной деревянной и позолоченной статуей шести-рукой богини, им овладело мрачное отчаяние. Храм стоял в самом сердце сложного сплетения тупиков и переулочков, на задворках каких-то разрушенных домов, и, если не знать к нему подхода, ни за что бы не найти его. Здесь было тихо и пустынно. Двор зарос горькими травами, с трудом пробивавшимися сквозь груды мусора. Иногда залетала заблудившаяся пчела, долго билась в серо-зеленой поросли и сердито улетала, голодная.

По утрам, когда разбойники отдыхали от ночных трудов, Мурамори печально гулял здесь, размышляя о своей жизни:

«Даже если бы я попытался уйти отсюда, заблудился бы я подобно мальчику, посланному за мисо, и не нашел бы я пути с этой отдаленной окраины к дому Хироси, А если бы и нашел, не посмел бы я туда войти. Что за злобный дух дернул меня за язык, так что невольно я выдал тайну ящичка с рисунком ириса? Ведь у меня были самые лучшие намерения – защитить этих женщин от любой опасности. Ведь в душе я очень храбрый. Не понимаю, что на меня нашло. А теперь уже никогда мне не вернуться. Что со мной будет, что ждет меня?..»

И он плакал так горько, что рукава его халата промокли насквозь. К тому же он ужасно боялся Дзюэмона, каждое мгновение ожидая, что сейчас разбойник выполнит свою угрозу – ни с того ни с сего отрубит ему голову.

Подобно древнему великану Бэнкэю, слуге Иосицунэ, Дзюэмон собирал мечи. Правда, было их у него не тысяча, а всего десять – двенадцать. Но, едва проснувшись, он доставал свои мечи из укромного тайника, где-то в темной глубине храма среди разбитых статуй. Он любовался ими, то размахивал, то вертел с такой быстротой, как воздух, колеблющийся над горячей почвой, так что они крутились подобно мельничным колесам. То он наносил воображаемые удары, все приемы знал в совершенстве и поочередно выполнял восьмисторонний взмах, колесо, поворот, вращение смерча, падение клинка, львиное скрежетание и лукавую увертку кленового листа. Огни плясали на острие меча, и Мурамори каждое мгновение ожидал, что сейчас меч вырвется из рук, синий, как молния, ударит его и рассечет так чисто, что там, где только что стоял он один, две его половины упадут близнецами на землю. Но Дзюэмон, наигравшись, проводил пальцем вдоль лезвия, дышал на него, протирал и снова прятал, завернув в шелковые тряпки. Кошелек, полный золота, порадовал бы его меньше, чем вновь добытый меч.

И собой Дзюэмон был страшен. Низкого роста, но широк в плечах, что казался квадратным. У него были густые, сросшиеся брови, толстые уши, взгляд исподлобья, руки обезьяны и голос отрывистый и низкий, как удар барабана. Иногда он подолгу, неподвижно уставившись, смотрел на Мурамори, и нельзя было понять, что у него в мыслях.

Но и от веселого щеголя Рокубэя тоже не приходилось ждать ни защиты, ни снисхождения. Рокубэй Пыл совершенно равнодушен к Мурамори, видно, только готовил себе в нем новое орудие. В первый же день он заговорил так:

– Не воображай, что мы взяли тебя из жалости или доброты или чтобы умаслить богов. Таких побуждений у нас нет, и ты должен отработать свое пропитание.

Мурамори поклонился и сказал:

– Приказывайте, господин. Я буду усердно выполнять мою работу.

Рокубэй посмотрел искоса, усмехнулся и продолжал:

– Наша работа, мальчик, полна опасностей, и нужно быть готовым встретить их. Тебе, малорослому и слабому, меч будет только помехой. Его вышибут у тебя из рук и обратят против тебя. Придется обучить тебя сноровке слабых, искусству уступать, тайной науке каратэ – какуто-дзюцу, умению защищаться голыми руками, используя силу противника ему же на погибель. Если ты будешь прилежно учиться, ребро твоей ладони станет острее меча, пальцы рук подобны кинжалу или клещам, ноги мощнее боевого молота.

С этого дня к душевным мукам Мурамори прибавились мучения телесные. Долгие часы подряд он ударял ребром ладони по углу черепицы или беспрерывно протыкал пальцами дыры в отвесно натянутой циновке. Сперва это казалось легко, потом руки распухли, кожа трескалась, пальцы кровоточили. Рокубэй говорил любезно:

– Со временем так закалишь свои руки, что сумеешь пальцами пробить насквозь грудную клетку человека и, раздвинув ребра, вырвать его сердце.

От одной этой мысли в животе Мурамори начинались спазмы, и он едва удерживал дурноту.

Однажды в самый разгар этих ужасных упражнений, когда Мурамори совсем уже изнемогал, а Рокубэй, сидя против него и прихлебывая сакэ из маленькой чашечки, повторял: «Не криви лицо, улыбайся. Еще раз. Еще…» – Дзюэмон неожиданно сказал:

– Дай отдохнуть мальчишке. Так ты, пожалуй, отобьешь у него охоту к нашему ремеслу. Надо ему хоть немного развлечься.

Мурамори сунул в рот ободранные до крови пальцы и, удивленный этой внезапной добротой, уставился на Дзюэмона, а тот продолжал:

– Борцы сумо уже разбили свои шатры в Кокугикане, и завтра начнутся состязания. Сам великий Кагамияма прибыл в Эдо и примет участие в борьбе.

– Кагамияма? – воскликнул Рокубэй, и, словно паутину метелкой, смело с его лица маску равнодушия. – Величайший из великанов, сильнейший из силачей!

И, перебивая друг друга, они принялись восторгаться знаменитым борцом:

– Он может в один присест съесть тридцать шесть чашек лапши и закусить их двадцатью белыми редьками!

– Нет, тридцать шесть коробок рисовых пирожков с рыбной начинкой съедает он зараз и запивает их шестью кувшинами сакэ!

– Он может, протянув руку, одним пальцем поднять мешок с рисом!

– Подобно своему учителю Рёгоку, он поднимает в каждой руке по корабельному якорю!

– Про него говорят, что однажды, когда разразилась внезапная гроза, а на улице какая-то девушка купалась в большой деревянной бочке, Кагамияма выбежал, схватил бочку с водой и с девушкой и мгновенно унес под крышу, так что, представьте себе, ни одна капля дождя не успела смочить красавицу.

– И не с ним это случилось, а с Акаси. И как было отличить, от чего девушка мокрая – от дождя или купанья?

– Вечно ты зубоскалишь! Вода для купанья горячая, дождь холодный.

– Ах, Кагамияма!..

– Кагамияма!..

И, наконец истощив восторг восклицаний, Рокубэй сказал снисходительно:

– Что же, возьмем с собой Мурамори.

После этого до самого вечера они ни о чем другом не могли ни говорить, ни думать и даже не вышли на промысел.

Уже они погасили светильник и приготовились спать, когда вдруг раздался голос Рокубэя:

– Счастливые эти борцы – сумо. Родится в крестьянской семье мальчишка небывалого веса, и вот уже открыта перед ним дорога. Сам правитель не брезгает принимать его во дворце. Самые красивые девушки считают счастьем служить ему. Народ толпами сбегается восторгаться им. А что он? Всего только гора мяса.

– Не завидуй, – сказал Дзюэмон. – И на нас прибежит любоваться толпа, когда, поймав нас, отрубят нам головы и выставят на мосту.

На это Рокубэй не ответил, а только проскрежетал зубами. А Дзюэмон, помолчав, сказал задумчиво:

– Мы-то сами выбрали эту жизнь и готовы к такой смерти. А ведь голову Мурамори тоже воткнут на шест рядом с нашими, и ему, наверно, этого не хочется.

ВЕЛИКАНЫ

Тысячи, десятки тысяч людей стояли так тесно, будто рыбы, набитые для засола в бочку. Но Рокубэй едва заметным прикосновением пальцев раздвигал толпу, а Дзюэмон и Мурамори следовали за ним, и таким образом они пробрались к тому месту, где возвышалась круглая эстрада. Она была пустая, только, немного отступя от края, ее окружала лежащая на досках настила плетенная из соломы веревка – круг, где происходила борьба.

Один за другим борцы входили в круг и становились рядом, касаясь веревки пальцами голой ноги.

Невероятно огромные, нечеловечески толстые, горы мускулов, с выступающими вперед круглыми животами, с шеями, такими мощными, что головы с маленькой, уложенной на макушке косичкой казались всего лишь украшением, придатком к этой могучей шее – великаны были совсем обнажены, если не считать передник, отороченный тяжелой золотой бахромой и расшитый гербами или иероглифами, изображающими имя борца.

Тотчас же из толпы стали называть эти имена, каждый изо всей силы выкликал имя своего любимца:

– Дайтэнрю – великий небесный дракон!

– Хакуюяма – светлая могучая гора!

– Двойной дракон, море сокровищ!..

– Который всех лучше? Который лучше? – спрашивал Мурамори, теребя Рокубэя за рукав.

Но Рокубэй только отмахнулся от него.

Последний борец вошел в круг, и все сразу повернулись спиной к зрителям – какие широкие, толстые спины! А затем один за другим удалились, оставив лишь тех двух, кому предстояло бороться.

Эти двое сели на корточки, будто два тигра, приготовившиеся к прыжку, вперили в противника грозный взгляд и застыли так. Неожиданно то один, то другой дергал рукой, будто собираясь нанести удар, и, передумав, опять опускал ее. Иногда, тяжело поднявшись, шли каждый в свою сторону, брали пригоршню приносящей счастье соли и бросали ее в круг, опять приседали, свирепо уставившись, и снова толчок, и снова спокойствие.

– Следи за руками, следи за руками, – задыхаясь от ожидания, шептал Дзюэмон.

Внезапно, как молния, борцы сцепились в тесном объятии, каждый стремясь засунуть свои руки под руки противника.

– Ааа! – стонали зрители. – Аа!

Вдруг один из борцов выпятил свой огромный живот, могучим усилием мускулов опустил его книзу, рывком взгромоздил на него противника, повернулся, откинулся назад, изогнувшись, как боевой лук, и противник скатился с выпуклого живота, будто с п> ры, и беспомощно упал, ударившись об пол.

Это было великолепно – и зрители выли, и барабаны рокотали, как прибой на морском берегу.

Одна за другой выступали новые пары, так же разбрасывали соль, так же приседали со сжатыми кулаками, свирепо глядели друг на друга, долго примеряясь к противнику, и потом внезапно оба прыгали, как тигры на добычу. Но победы каждый раз добивались по-новому.

То, засунув обе руки под руки противника, хватали его за набедренную повязку и поднимали его кверху. Несчастный беспомощно брыкался ногами и корчился в воздухе% как рыба, вытащенная из воды, а победитель нес его высоко вытянутой рукой до края круга и под хохот зрителей кидал его за веревку.

Или же обвивали ногой ногу противника под коленом, так что он терял равновесие и падал.

Или в то мгновение, когда противник налетал, отступали в сторону и звонким ударом ладони по спине сбивали его с ног, так что он спотыкался и падал, уткнувшись носом в доски помоста. Где уже перечесть все способы, все искусные приемы, все хитрые уловки в этой борьбе тяжести, расчета и силы!

Но наконец в торжественной процессии появился сам Кагамияма, многолетний победитель, ни разу не побежденный слава борцов сумо, самый высокий, самый тяжелый, самый сильный из всех.

Сперва вышел слуга, несший высокую, чрезмерно набитую подушку, и положил ее около веревки. Когда Кагамияма сядет на нее, она сплющится в блин. Затем показался низенький старичок в халате из золотой парчи и остроконечном, подвязанном подбородком колпаке – главный судья. За ним шли два борца, ученики Кагамиямы. Один из них, обернув руку платком, высоко вздымал великолепный меч.

– Что за меч! – прошептал Дзюэмон.

Когда вся свита заняла свои места, тяжелыми и важными шагами вошел в круг великан Кагамияма. Казалось, сами горы ему по плечо и головой он подпирает тучи. Он присел на корточки и, подняв руки, небрежно приветствовал обезумевших от восторга зрителей. Встал, ступил и остановился в середине круга. Исполняя древний ритуал, он захлопал в ладоши; вытянув руки, завертел кистями, так что они затрепетали, как толстые бледные бабочки; расставив ноги, упершись руками в колени, деликатно балансируя на одной ноге, поднял другую до уровня плеча и, опустив, грозно топнул ею. Так он показал свою силу и втоптал зло в землю в честь бога силачей.

Что касается самой борьбы, Мурамори неопытным взглядом не успел ее заметить. Только что выступил против Кагамиямы другой знаменитый борец, и вдруг, будто небо обрушилось и земля содрогнулась, Кагамияма выбросил его за веревку.

Еще предстояла заключительная церемония «танец с луком», когда какой-то дюжий человек схватил Дзюэмона за шиворот и закричал:

– Думаешь, в увлечении борьбой я тебя не замечу, не узнаю твою мерзкую рожу? Это ты в начале зимы наскочил на меня из-за угла и, оглушив ударами, украл мой кошелек и дорогой футляр с трубкой. Теперь не уйдешь, гнусный разбойник!..

Нападение было так неожиданно, что Дзюэмон только поднял локоть защитить лицо от ударов. Мурамори ждал, что Рокубэй сейчас заступится за товарища, но тот схватил мальчика за руку и нырнул в толпу.

– Почему… – начал Мурамори.

Но Рокубэй зашипел:

– Молчи, или я тебя убью! – крепче вцепился в него и, скользкий, как угорь, никого не задев, пробрался между людьми. Вскоре они оба очутились на краю поля и, замедлив шаг, пошли по каким-то незнакомым улицам.

Здесь Мурамори боязливо открыл рот и спросил:

– Если позволите задать вопрос?

Рокубэй оглянулся через плечо и любезно ответил:

– Теперь можно. Сколько угодно.

– Почему, даже если не было при вас меча, не применили вы искусство Каратэ – какуто-дзюцу, которым владеете в таком совершенстве? Ведь вы можете поворотом кисти вывихнуть руку врага, простым рукопожатием сломать ему позвоночник и по вашему желанию ударить так, чтобы только обезопасить врага, лишив его сознания, или мгновенно и неслышно убить.

– Зачем же мне это было делать? – спросил Рокубэй.

– Но для того, чтобы спасти Дзюэмона.

– Ты глуп! – сказал Рокубэй и засмеялся. – Если бы я ввязался в драку, мы привлекли бы к себе внимание, и, наверно, среди всех этих людей оказалось бы немало таких, которых случилось мне ограбить. Они, конечно, узнали бы меня, и со всеми сразу не сумел бы я справиться. А Дзюэмон уж как-нибудь выкарабкается из беды.

Действительно, не успели они запутанным и долгим путем вернуться домой, как появился Дзюэмон. Но в каком виде!

Сразу можно было заметить, что он перенес сильную трепку, потому что куртка висела с плеч полосами, тонкими, как лапша, в прорехи были видны кровоподтеки, один глаз подбит, нос распух. Он едва держался на ногах и без лишних слов добрался до своей циновки, упал на нее и закрыл глаза. Рокубэй искоса поглядел на него и сказал:

– Посиди с ним, Мурамори, а я побегу за помощью.

Скоро он вернулся, ведя за руку массажиста, молодого парня, рябого от оспы и слепого, потому что только одним слепым разрешается заниматься этим ремеслом, таким подходящим для людей, у которых осязание заменяет зрение и оттого так удивительно развито. Рокубэй подвел массажиста к ложу больного. Слепой вежливо поклонился Дзюэмону, ощупал его, а затем принялся его мять, гладить, взбивать и месить, как тесто, выворачивать суставы и ударять пальцами с такой быстротой, будто отбивал палочками барабанную дробь.

Мурамори с ужасом смотрел на эту пытку, ожидая, что сейчас Дзюэмон испустит дух. Но вместо того тот открыл глаза, пошевелил губами, потрогал свой нос и сказал:

– Мне уже лучше!

Рокубэй пошел проводить слепого, а Мурамори покипятил воду и подал Дзюэмону чашечку чаю. Тот выпил, попросил еще, а потом сел и заговорил:

– Большое неудобство нашей жизни, что всегда можно встретить знакомого.

– Что же тут плохого? – спросил Мурамори.

– А это ты сам видел сегодня на моем примере, – ответил Дзюэмон. – Посмотрю я, ты хороший мальчик, усердно ухаживаешь за мной, хоть ничего хорошего от меня не видел. Неужели тебе нравится наша жизнь и не хочется убежать подальше? Я бы на твоем месте убежал, пока не поздно.

– Что вы, что вы! – испуганно ответил Мурамори. – Мне здесь очень хорошо, и я очень благодарен вам и господину Рокубэю, что вы приютили меня и обучаете ремеслу.

– Не бойся, говори правду.

– Нет, – печально сказал Мурамори. – Мне некуда идти. В тот дом я уже не смею вернуться.

– Как это грустно, – заговорил, помолчав, Дзюэмон, – что человек, один раз поступив опрометчиво, увлекшись мечтой, поддавшись порыву, один раз отступив с узкой дорожки, проложенной ему обычаями, теряет свое место в жизни, отверженный, несется по течению – человек-волна. Но в твоем случае, Мурамори, еще не поздно раскаяться, попросить прощения, исправить свою ошибку. А вот со мной, нет, я хотел сказать, с одним моим приятелем случилось, что, восстав против бесчестного поступка, сам он навеки потерял честь.

– А может быть, ему тоже не поздно? – спросил Мурамори. – Может быть, геройским поступком он снова обретет уважение людей?

– Каких людей? – сердито сказал Дзюэмон. – А впрочем, хочешь, я тебе расскажу?.. Ночь длинная, и Рокубэй, видно, не скоро вернется.

РАССКАЗ ДЗЮЭМОНА: КАК БЫЛ ПОХИЩЕН МЕЧ МУРОМАСЫ

Мой приятель родился в княжеском замке. Но не в тех высоких и обширных залах, где стены украшены росписью и золотым лаком и откуда открывается вид на городок, распростершийся у подножия холма, как раб пред лицом владыки. Нет, он родился и тесной каменной каморке, такой холодной и темной, что она казалась щелью в громаде замковой стены. Отец моего приятеля был самурай, но не из гордых и роскошных приближенных молодого князя. Его служба состояла в том, что он воспитывал княжеских соколов, как до него занимались тем же его деды. И моему приятелю предстояла та же служба.

Но моему приятелю был противен запах птичьего помета и невыносимо низкое и зависимое положение. В своем теле он чувствовал богатырскую силу. Его голова была набита мечтами о подвигах, историями героев древних времен, будто трухлявый сундук истлевшими, старинными книгами. Под всякими предлогами удирал он из своей каморки, чтобы исподтишка любоваться рыцарскими состязаниями, про исходившими во дворе замка. Горькая зависть терзала его. Но пойми, о Мурамори! Он завидовал не бездельной жизни и богатым одеждам княжеских придворных, не веселым пирам, на которые его не приглашали, а только оружию молодого князя, блеску и крепости острых мечей.

Он всячески старался услужить хранителю княжеского оружия, бегал за ним следом, как собачонка, и будто подачку ловил на лету каждое снисходительно брошенное слово или указание. Таким образом он скоро узнал все княжеские мечи, если можно так выразиться, в лицо и различал их, будто знакомых людей, отдавая предпочтение одному, коротко кивая другому.

Среди этих мечей был один, работы оружейника Масамунэ. Об этом знаменитом мастере рассказывали, что он не иначе начинал ковать меч, чем постясь предварительно несколько дней. Чтобы отогнать злых духов, он вешал в своей кузнице священный соломенный жгут и лишь затем, повязав назад рукава, брался за молот и, ударяя им, пел: «Тэнка тайхэй, тайхэй», что значит «мир на земле». И его мечи, поднятые за правое дело, всегда приносили владельцу победу.

Но молодой князь предпочитал этому благородному и миролюбивому мечу другой меч – работы мастера Муромасы. Мрачный Муромаса, ученик Масамунэ, ударяя молотом, пел: «Тэнка тайран. Раздор на земле!» И владельцы его мечей постоянно ссорились друг с другом.

Мечи Муромасы плясали в своих ножнах, стучали и подскакивали, стремясь вырваться, и не успокаивались, не испробовав крови. Было даже небезопасно держать такой меч в руках, потому что, не найдя противника, меч обращался против своего владельца, и несчастным овладевало отвращение к жизни, и жажда крови, и желание смерти, если не чужой, так хоть своей, и человек как очарованный кидался на свой собственный меч и погибал.

Нот этот-то меч молодой князь постоянно брал с собой, когда спускался в призамковый городок. Увидев на длинном мосту нищего, или презренного торговца сандалиями, или старого крестьянина, согбенного под огромной связкой соломы и недостаточно быстро упавшего ниц при виде владыки, молодой князь вскрикивал:

– Мой меч хочет пить! – и, нагнувшись с седла, выхватывал меч из ножен.

Голова несчастного высокой дугой взлетала над перилами моста и с плеском падала в воду, фонтан горячей крови обагрял клинок до самой рукоятки. А княжеская свита наперебой восхваляла остроту лезвия и меткость удара.

Однако же во время состязаний во дворе замка упражнялись не смертоносными стальными мечами, а деревянными их подобиями во избежание царапины или – упасите боги! – ранения.

Как я уже говорил, мой приятель каждый раз, как ему удавалось ускользнуть от своей работы, постоянно наблюдал за этими состязаниями и вместе со всеми придворными восторженными криками приветствовал неизменные победы князя. При этом он заметил, что все попытки противников князя отразить его удары были удивительно и смехотворно неловки.

Моему приятелю было уже лет восемнадцать, когда однажды ко двору князя явился знаменитый фехтовальщик. Молодой князь сам пожелал сразиться с ним. Но, о чудо! Этот мастер, знаменитый по всей стране, фехтовал так плохо, что князь с первого выпада выбил меч из его рук. Такая очевидная несообразность так удивила моего приятеля, что он но сумел удержаться и громко вскрикнул:

– Он нарочно поддался! Это неправильно!

На этот возглас молодой князь обернулся, взглядом отыскал в толпе моего приятеля и позвал:

– Эй, ты, подойди сюда!

Мой приятель испугался и смутился, потому что на нем была старая одежда, порванная и испачканная птицами, за которыми он ходил. К тому же ни разу в жизни еще не приходилось ему приближаться к особе владыки. Однако же множество услужливых рук вытолкнули его вперед, он упал ниц перед князем и не смел поднять глаз. Князь смерил его взглядом и сказал:

– Так тебе не нравится моя победа? Может быть, ты фехтуешь лучше, чем этот знаменитый мастер?

И, так как мой приятель молчал, князь приказал:

– Дайте ему меч. Я хочу сам сразиться с этим никому не известным героем.

Ты можешь себе представить, в каком ужасе был мой приятель. Уже кто-то поднял его и встряхнул, кто-то сунул ему в руку деревянный меч, кто-то настойчиво шептал в ухо:

– А ты знаешь, как следует поступить, когда состязаешься с такой высокой особой?

Но он все стоял неподвижно, будто соломенное чучело. Но едва он почувствовал удар княжеского меча, как воинственный дух расширил его грудь и окрасил его бледные щеки, и, совсем забыв, с кем имеет великую честь и несчастье сражаться, в несколько кратких мгновений двумя-тремя искусными порогами руки обезоружил князя. Можно было подумать, что всех присутствующих поразил гром, – такая мертвая наступила тишина. Князь, бледный, как привидение, с усилием скривил рот в улыбку, пробормотал:

– Ты действительно хорошо фехтуешь! – поспешно повернулся и ушел. Свита бросилась за ним следом. А мой приятель убежал в свою каморку и в невыносимом ужасе бросился на кучу тряпья в углу.

– Что с тобой? Что с тобой?.. – спрашивал отец, но он не отвечал и только сильней зарывался в тряпье головой.

Вдруг дверь каморки приоткрылась, в нее просунулась голова слуги, а вслед за тем протиснулось его тело. Слуга почтительно поклонился и доложил:

– Владыка так доволен тобой, что приказал дать пир в твою честь. Живее одевайся и следуй за мной!

Пока мой приятель поспешно напяливал на себя все лучшее, что было у него и отца, слуга болтал:

– Владыка так доволен, что хочет назначить тебя своим оруженосцем. Он. изволил выразить, что впервые в жизни встретил честного человека, который не боится говорить правду в лицо и сражается подобно древнему воину.

Я не буду описывать этот пир, и заморские кушанья, и смущение моего приятеля, который даже не знал, как их едят. Скажу только, что к концу пира молодой князь проговорил:

– Возможно, что твоя сегодняшняя победа всего лишь случайность. Завтра сразимся еще раз, и если ты опять победишь, то будешь моим оруженосцем, и телохранителем, и самым близким другом.

С этими словами он поднялся, и пир кончился.

Когда мой приятель спускался к себе по узкой и темной лестнице, вдруг из-за угла вышла дворцовая служаночка. Эх, да что вспоминать! Сказать по правде, была она ему хорошо знакома, добрая и скромная девушка из небогатой самурайской семьи – самая могла бы ему стать подходящая жена.

Девушка приложила палец к губам и шепнула:

– Дзюэмон, постой!

Он остановился, а она шептала, беспрестанно оглядываясь, и так тихо, что он едва улавливал ее голос:

– Слушай! Когда князь после состязания вернулся во внутренние покои и мы подавали ему другую одежду, он был так гневен, что все мы дрожали от ужаса. Он позвал своего оруженосца и сказал ему, что завтра будет сражаться настоящим мечом, и приказал приготовить меч Муромасы, а тебе дадут ржавый клинок, который сломается от первого взмаха. О Дзюэмон, это смерть!

Он долго думал, хмуря густые брови, и сказал:

– Ты имеешь доступ во все дворцовые помещения. Укради меч Муромасы и принеси его мне.

Она в ужасе вскрикнула:

– Что ты задумал?

Довольно уж этот меч пил кровь невинных бедняков. Завтра я напою его знатной кровью, кровью труса и лжеца, коварного негодяя…

Она прервала его, дрожа и ломая руки:

– Опомнись, что ты говоришь? Даже мысль об убийстве господина – величайшее преступление. Верность владыке – первая заповедь самурая. Покорность воле владыки – закон чести.

Так она умоляла его, а он повторил:

– Ты принесешь мне меч.

Она молча плакала, а он повторил в третий раз:.

– Принесешь ты мне меч? Или хочешь, чтобы завтра меня подло убили?

Тогда она выпрямилась, утерла глаза рукавами и сказала:

– Принесу. Жди меня.

Он спустился в свою каморку, и отец, нетерпеливо ожидавший его возвращения, стал расспрашивать, на какое место посадили его на пиру, и кто сидел рядом, и какие кушанья подавали, и что ему говорили, и что он отвечал. Наконец, удовлетворив свое радостное любопытство, старик закрылся с головой стеганым одеялом и заснул. А Дзюэмон долго сидел неподвижно в мучительном раздумье, и уже наступила ночь, когда кто-то тихонько зацарапался за дверью, будто кошка скребла коготком, желая войти.

Дзюэмон поднялся, открыл дверь, и в комнату скользнула девушка.

Из широких складок своей одежды она достала меч и протянула его Дзюэмону.

Он схватил его, вытащил из ножен и по узору древесных колец на сверкающей стали узнал меч Муромасы и поспешно вновь опустил его в ножны.

Девушка заговорила:

– Вот я принесла тебе меч. А когда ты убьешь князя и пытками дознаются, что я похитила этот проклятый меч, казнят меня, и моих родителей, и мою престарелую бабку, и моего маленького братца – весь наш род. И тебя, убийцу, казнят мучительной казнью и твоего отца – весь твой род. Теперь делай что хочешь.

Он прислушался к дыханию спящего отца, он долго смотрел на бледное лицо девушки, он залился слезами и сказал:

– Прощай, больше никогда мы не увидимся. Я ухожу, и подумают, что я украл меч. Подумают, что я испугался и бежал. На тебя не падет подозрение, и ты будешь жива.

Он заткнул меч за пояс и ушел. Так как странен его знала, его выпустили из ворот замка…

– Это все? – воскликнул Мурамори. – А что же случилось дальше с вашим приятелем?

– Ничего хорошего, – мрачно ответил Дзюэмон.

– И вы ни разу больше не видели его?

– Каждый раз, когда я брею бороду и вместо зеркала смотрю в миску с водой, я…