Текст книги "Один Рё и два Бу"

Автор книги: Ольга Гурьян

ПРОГУЛКА ПО МАЦУТИЯМА

Дни текли тихие и ровные, будто сматывалась длинная нить с клубка, будто невидимые пальцы перебирали косточки простых четок. День сменялся вечером, и ночь наступала в свой срок, и опять просыпалось утро. Хироси резал кукольные головы и обучал Токуити ремеслу. О-Кику шила кукольные платья и ухаживала за садом. Мицуко обо всех заботилась и всеми командовала – руки у нее так и летали, будто усердные птицы, строящие гнездо.

По вечерам все вчетвером собирались вокруг жаровни с углями и играли в тихие игры и рассказывали истории о героях древности и происшествиях на соседней улице.

В положенное время в эту жизнь, приятную, но однообразную, шумно врывались праздники, каждый со своими особыми развлечениями, и лакомствами, и обычаями.

Под Новый год выгоняли злых духов. Впереди шел Хироси в парадной одежде – складчатой юбке и накидке. В руках он нес плоскую корзинку с круглыми бобами, которых злые духи до ужаса боятся. Хироси сильными взмахами раскидывал бобы по всему дому, а О-Кику, Мицуко и Токуити бежали следом, вскидывая, подбрасывая, подгоняя, подметая бобы метлами, выкидывая их вон из дома. При этом они пели высокими голосами:

 
Счастье, сюда, сюда!
Горе, несчастье, вон!
 

В Новый год рисовые пирожки украшали апельсинами и крабами. Можно подумать, что краб, взобравшись бочком-бочком на апельсин, лакомится им.

В седьмой день первого месяца, в праздник весенних трав, Хироси опять надевал парадную одежду и варил густой суп из молодых трав. Вся семья набожно ела – это приносило здоровье на весь год.

Летом наступал праздник в память о родных, ушедших из этого мира. О-Кику украшала домашний алтарь. Из маленьких кривых огурчиков она делала лошадок – гриву и хвост из шелковых ниток, из стебельков конопли – ноги. Буйволов она делала из толстых фиолетовых баклажанов. Над алтарем развешивали гирлянды из длинной-длинной лапши и зажигали белый фонарь, обвитый бумажными шнурами. От потока теплого воздуха бахрома шнуров взлетала и кружилась.

В последнюю ночь праздника еду и фонарь помещали в маленькие, свернутые из циновок лодочки и спускали их на воду. Река Сумида текла в огоньках фонарей, как в сиянии звезд.

Люди теснились на мостах, перегнувшись через перила, следили каждый за своей лодочкой.

Осенью любовались кленами, весной – цветами вишни…

Шел четвертый год, как Токуити жил в доме Хироси, когда однажды, в начале весны, О-Кику сказала:

– Вишня уже зацветает. Боюсь, как бы внезапный ветер в одну ночь не развеял лепестки.

Хироси, поняв намек, усмехнулся и ответил:

– Не бойся, не бойся! Завтра будем гулять под цветущими деревьями. Думаю, лучше всего будет нам отправиться в Мацутияма.

О-Кику возразила:

– Не слишком ли далек туда путь? Пожалуй, устанем.

Но Хироси сказал, торжествуя:

– Я уже заказал лодку. Она будет ждать нас с утра у берега канала.

Пораженные и обрадованные, все принялись благодарить его, восклицая:

– Лодка! Какое счастье! Вот будет весело!

И действительно, наутро их ждала лодка, не слишком большая, но поместительная, так что все удобно расселись в ней. Лодочник оттолкнулся от берега длинным бамбуковым шестом и затем, медленно шагая по краю палубы, направлял путь лодки, в то время как второй лодочник, сидя на корме, греб длинным, гибким веслом. Они плыли под высокими дугами мостов, мимо каменных стен дворцов, мимо почерневших от времени маленьких домишек, где деревья неогороженных садиков спускались к самой воде и полоскали в ней свои ветви. Их перегоняли другие лодки, а иногда они сами перегоняли других и кричали им вдогонку веселые шутки, и все люди были нарядные, в халатах светлых, весенних цветов, и все смеялись и пели песни.

Наконец они выбрались из переплетения каналов и повернули к реке.

Сумида текла широкая и гладкая, сверкающая на солнце. Такой был сияющий весенний день.

А над рекой летали, в прибрежном иле ступали изящно птички, похожие на чаек, но еще прелестней, все белые, с красным клювом и красными лапками, – мияко-дори, и подобных им нигде на свете больше не водится. О-Кику достала из деревянной коробки сладкий пирожок и раскрошила им. Птички подхватывали крошки на лету, будто играли в быструю игру. Но когда О-Кику взялась за второй пирожок, Мицуко дернула ее за рукав и шепнула:

– Оставьте и нам немного!

О-Кику засмеялась и проговорила:

 
Мияко-дори!
Ответьте на мой вопрос:
Ждет ли нас счастье?
 

Птички ничего не ответили. Наверно, они уже привыкли, что, по обычаю, все плывущие по Сумиде спрашивают их о счастье.

Ответил Токуити:

– Разве мы не счастливы? Я очень счастливый!

В Мацутияма они вышли из лодки.

Люди, не знающие правил хорошего поведения, радовались грубо: толпились, толкались и барахтались, чтобы подобраться поближе к деревьям, бессердечно ломали цветущие ветви, настойчиво уставившись, глазели на прохожих, полоскали руки и ноги в воде ручьев и, нарушая тишину визгливыми голосами, читали стихи, путая и перевирая древние строфы. Но семья Хироси вела себя скромно и сдержанно, и только по тому, как разрумянились щеки женщин, как блестели круглые глаза Токуити, можно было заметить, что они наслаждаются прогулкой. Токуити с легким стыдом вспоминал, как в первый год он вырвал свою руку из руки О-Кику, сбежал с дорожки и потянул за кончик цветущей ветки, чтобы понюхать ее. Теперь он знал, что это очень невоспитанно, и никогда бы не позволил себе ничего подобного. Теперь он уже не был ничтожный мальчишка, неумытое полуголое существо, а приемный сын почтенной и зажиточной семьи. Опустив глаза, он с тщеславным удовольствием смотрел, как ступают его ноги, обутые в красивые белые носки и сандалии на высоких подставках, с каждым шагом откидывая полы халата из прочной новой материи с крупным рисунком.

Так они медленно и чинно шли вдоль плотины. Откуда-то долетал звук дальнего колокола – нельзя было понять откуда, потому что облака цветущих в изобилии деревьев закрыли все окрестности. Можно было подумать, что не по земле движешься, а проплываешь по небу.

Вдруг Хироси шепнул:

– Смотрите, там, на террасе чайного дома, Дандзюро!

Токуити скосил глаза и увидел на нависшей над водой террасе небольшое общество. Двое были самураи – молодые господа в низко надвинутых на лоб больших шляпах, чтобы простонародье не могло рассмотреть их лица. Двое других были, вероятно, приживальщики. По тому, как они смотрели на богатое угощение и нерешительно играли палочками для еды, было видно, что они не знают, как поступить – есть или отказаться из скромности.

На почетном месте сидел невысокий и полный пожилой человек в простом клетчатом халате.

– Который? – шепнул Токуити.

– Не смотри пристально, не поворачивай головы. Тот, что посередке.

Прикрыв лицо рукавом, будто утирал он пот, Токуити все же умудрился еще раз взглянуть на Дандзюро. Неужели это был он? Совсем не похож, как выглядел со сцены. Ничуть не величественный, ничего геройского! Косматые брови, обрюзгшие щеки, в распахнутый ворот халата видна жирная шея, выражение лица брезгливое и скучающее, толстые пятки ног испачканы землей. И все же? Те двое знатных лебезили перед ним, их большие шляпы фасона «Туман над Фудзи» так и ныряли, будто утки, поочередно нагибаясь к нему. Своими палочками господа выбирали лучшие куски из блюд и клали ему на тарелку. А он даже не повертывал головы – такой знаменитый.

– Обедают, – сказала Мицуко печальным голосом.

Хироси засмеялся и спросил:

– Как говорит пословица: сперва рисовый колобок, а уж потом цветы. Ты тоже так думаешь, Мицуко? Я, пожалуй, согласен. Найдем чайный домик попроще и закусим.

Действительно, пройдя немного дальше, они увидели соломенный навес – временную харчевню, как их устраивают многие хозяева чайных домов для посетителей, пришедших погулять в пору цветения вишен. Под навесом на циновках и цветных одеялах расположились несколько семей и весело закусывали. Хироси тоже заказал циновку и велел подать чай.

Взрослые ели медленно, беседуя вполголоса. Но Токуити быстро утолил свой голод, ему надоело сидеть неподвижно, и он тихонько спросил О-Кику:

– Можно, я немножко погуляю?

– Иди, – сказала О-Кику.

За навесом, под которым угощали гостей, находилось небольшое помещение, огороженное циновками. Над ним вздымались приторные облака чада, и оттуда доносились громкие голоса. Что-то звучало в них знакомое. Небрежно подкидывая ногой камешек, Токуити пошел по тропинке, огибающей это помещение, увидел, что одна сторона открыта, и заглянул внутрь.

Там, опустив руки по локоть в лоханку с горячей водой, стояла и мыла посуду его мать.

На ней был все тот же халат, как четыре года назад, но совсем уже грязный и такой выношенный, что сквозь тонкую ткань видно было, как движутся острые лопатки. Пряди сухих волос свисали на шею, будто за четыре года ни разу не коснулся их гребень.

Вдруг она повернулась и посмотрела на Токуити.

Он мгновенно согнулся, опустил голову, делая вид, что поправляет перемычку у сандалии. Сердце билось у него во рту, кровь горячим потоком прилила к щекам. Пальцы шевелились, копошились над перемычкой. Не разгибаясь, задом, он медленно отступал.

Только очутившись перед навесом, он выпрямился и бросил взгляд через плечо. Никого за ним не было. Значит, не узнала. Может быть, даже не заметила. Не потребует обратно.

Токуити вошел под навес, сел рядом с О-Кику и прижался к ней. Она взглянула на него и с беспокойством спросила:

– Что с тобой, мой мальчик? Ты совсем бледный и весь дрожишь?

Пока она утирала ему лицо чистым платком, он, едва шевеля языком, бормотал:

– Уйдем, уйдем, отсюда! Я так испугался.

– Ах, храбрый какой! – воскликнула Мицуко. – Что же ты увидел такое страшное?

Но Токуити только дрожал, как в ознобе, и повторял:

– Уйдем, уйдем скорее!

– Наверно, увидел он какое-нибудь привидение! – воскликнула О-Кику. – И стыдно тебе, Мицуко, смеяться над бедным ребенком. Наверно, это место проклятое. Может быть, кто-нибудь погиб здесь насильственной смертью. Может быть, кто-нибудь предал здесь своего благодетеля или, еще ужасней, ребенок отрекся от матери, и теперь ее неутешная тень бродит в этих местах.

– Такой поступок непростительный грех, – наставительно сказал Хироси. – Цветы и деревья растут благодеяниями дождя и росы и признательны им, как отцу и матери. Насколько же больше человеческий род должен быть благодарен своим родителям, не всегда это бывает так!

– Уйдем, уйдем отсюда! – воскликнула О-Кику, и подхватив подол платья и обернув длинные рукава вокруг тела, она схватила Токуити за руку и, не дожидаясь, пока Хироси расплатится, быстро вышла из-под навеса.

НОЧНЫЕ ГОСТИ

Случилось так, что Хироси понадобилось уехать на несколько дней. Дело было неожиданное и выгодное. Как отказаться от такого случая? Но сколько тут было хлопот, сборов и наставлений! Хироси очень не хотелось оставлять беспомощных женщин, но О-Кику постаралась его успокоить.

– Прошу вас не волноваться, – сказала она. – Ведь с нами остается Токуити. Ведь он уже не маленький и, без сомнения, сумеет за нас заступиться в случае нужды. Вспомните, что герой Усивака был немногим его старше, когда так успешно сражался с грозным разбойником Кумасакой.

И, встав в позу, она продекламировала:

 
Пику занес Кумасака, ударил с такой силой,
Что насквозь мог бы пробить железную стену.
Но Усивака удар отразил и подпрыгнул в воздух.
Неуловимый, туда и сюда заскакал он.
И в то время, когда разбойник пытался схватить его,
Мальчик сзади вонзил ему меч в прореху кольчуги.
Пику свою уронил Кумасака и, руки раздвинув,
За Усивакой погнался вдоль коридора,
В угол его загнал, и казалось, уж выхода нету.
Но, подобно зарнице, туману, луне, отраженной в волнах,
Глазом он мальчика видел, а рукой не мог прикоснуться…
 

– Все это так, это так, – перебил ее Хироси. – Однако же Усивака был герой, с детства обученный искусству сражаться. А Токуити всего лишь ученик кукольного мастера. Все же будем надеяться, что ничего дурного не случится. Кричите погромче – соседи вас услышат и позовут ночную стражу.

– Это не понадобится, – сказал Токуити. – Я сумею защитить женщин и без посторонней помощи.

Хироси с сомнением покачал головой, однако ж делать было нечего. Приходилось ехать.

Когда его проводили и вернулись в опустевший дом, им показалось, что время тащится, будто калека на двух костылях. Едва-едва дождались вечера.

Даже ужин не хотелось готовить, доели кой-какие остатки, и О-Кику сказала:

– Слава богам, один день уже прошел. Не лечь ли нам спать пораньше, чтобы скорее наступило завтра и тем приблизился срок возвращения уважаемого брата.

Только она это сказала, как послышался стук в калитку.

– Кто бы это мог быть? – воскликнула Мицуко. – Неужели хозяин забыл что-нибудь и ему пришлось вернуться с полдороги?

– Скорей, скорей беги отворить! – крикнула О-Кику. – Ах, да поторопись, не заставляй его дожидаться!

И Мицуко поскорей побежала к калитке, отодвинула засовы и распахнула створки.

Но вместо Хироси она увидела двух незнакомых мужчин в одних набедренных повязках и коротких куртках с подвязанными выше локтя рукавами. Лица у них были закутаны шарфами, а в руках они держали длинные мечи. Мицуко только набрала воздуху в рот, чтобы крикнуть погромче, когда один из незнакомцев, схватив ее, ласково проговорил:

– Какой хорошенький ротик! Только чересчур уж велик! – и в одно мгновенье заткнул открытый рот ее собственным рукавом и, распустив ее пояс, так ловко связал им ее руки и ноги и всю ее запеленал, что она стала похожа на кокон, из которого бабочке уж самой не вылупиться. Тут они оба пинками закатили ее с дорожки в кусты и прямо пошли в дом. Один остановился у входа, а другой вошел, потрясая сверкающим, как белое пламя, мечом.

При виде обнаженного меча Токуити вдруг почувствовал, что его руки и ноги обмякли и согнулись, и он нечаянно очутился на четвереньках и оказался в дальнем углу комнаты. Здесь он застыл неподвижно и почти без сознания.

О-Кику шагнула вперед, упала на колени и проговорила:

– Не убивайте нас!

– Мы вовсе не хотим убивать, – вежливо ответил разбойник. – Но нам нужны деньги. Дайте нам все, что у вас есть, и не вздумайте кричать. Если же вы не послушаетесь, придется нам вас прикончить. – И он с размаху воткнул меч в циновку, так что упругий клинок задрожал звеня.

Токуити смотрел на разбойника выкатившимися из орбит глазами, и ему казалось, что не может это быть на самом деле, а будто представляют в театре. И грозная поза разбойника, и его широкий жест, и самая угроза насильственной смерти – все это было так невероятно. Будто в смутном, густом тумане слышались голоса зазывал и великий Дандзюро вонзил меч в доски подмостков. В ушах шумела дальняя дробь барабанов…

Между тем О-Кику достала свой кошелек и подала его разбойнику со словами:

– Прошу извинить, что здесь так немного. Мой брат уехал и взял с собой деньги.

Разбойник открыл кошелек, пересчитал деньги и спросил:

– Это всё?

– Всё, – ответила О-Кику. – Клянусь богами!

Звук этих слов ударил слух Токуити, как будто в наизусть знакомой пьесе вдруг прозвучало что-то фальшивое, как будто актер ошибся, сбился и говорит не то. Он тихонько сделал О-Кику знак рукой. Разве она забыла, что на полке за ящичком с изображением ириса есть еще мешочек с деньгами? Но она повторила:

– Это все.

Разбойник проговорил:

– Госпожа, прежде чем прийти в какой-нибудь дом, собираем мы сведения о тех, кто в нем живет. Так мы узнали, что вы люди зажиточные, и выбрали день, когда ваш брат отлучился. Узнали мы также, что вы женщина набожная, соблюдающая посты, милостивая к неимущим и не оскверняющая свои уста лживыми словами. Приходится вам верить.

Эта речь чрезвычайно понравилась Токуити. Слова катились торжественно, как строфы древних стихов. Поза была безупречна. Не шевеля губами, Токуити про себя повторил возглас восхищенных зрителей: «Маттэ имасита! Мы этого от тебя ожидали!»

Теперь он уже сидел в своем углу, удобно поджав ноги и сложив руки на коленях. Он слушал и смотрел, будто все это его не касалось, и уже голова его слегка кружилась и ноги похолодели. Рот растянулся улыбкой, сердце билось от нетерпения. Что будет дальше?

А между тем О-Кику говорила:

– Я с радостью отдаю вам все, что у меня есть. Без сомнения, это наказание за мои прошлые грехи. Наверно, в одной из моих прежних жизней я брала у вас деньги в долг и не отдала или, может быть, даже ограбила вас. Ваше сегодняшнее посещение зачтется мне как искупление когда-то совершенного дурного дела.

Разбойник ответил:

– В таком случае вы говорите правду, и мне остается только уйти, униженно умоляя вас простить меня за беспокойство, которое я вам причинил. Вы достойная уважения женщина.

С этими словами он повернулся к выходу.

У Токуити углы рта опустились. Уже конец?

И ничего не случилось? О-Кику солгала, а разбойник поверил. Она обманула этого вежливого, благородного разбойника, который вовсе не хотел никого убивать, а только, подобно несчастному Токубэю, нестерпимо нуждался в деньгах. Может быть, ему надо выкупить свою возлюбленную, а теперь они умрут.

 
Арэ кадзоюрэба…
Отзвук последний,
Который услышим мы…
 

Будто дернул его кукольник за невидимые нити, он выскочил из своего угла и крикнул:

– Подождите! В полке, за ящичком с изображением ириса… Выньте его, засуньте туда руку. Там много денег…

О-Кику закричала. Разбойник повернулся и ударил ее с такой силой, что она упала и откатилась в сторону. Выдернув ящик, он достал оттуда заветный мешочек, кинул его своему товарищу, и оба ушли.

Токуити мгновенье стоял неподвижно. Странный туман, застилавший его мысли, вдруг рассеялся. Вдруг он понял, что вовсе это не был театр, а произошло на самом деле. О-Кику лежит бледная, может быть, убитая. Сбережения многих лет усердного труда унесены. И он, Токуити, предал своих благодетелей. Его сердце сжалось от ужаса. Тело покрылось холодным потом. И, растерянно оглянувшись в последний раз, он выбежал из дома, по дорожке, через открытую калитку, по сонной улице, где еще виднелись две темные фигуры, уходившие вдаль.

Имя второе:
МУРАМОРИ

ПЛАТА ЗА УСЛУГУ

– За нами погоня, – прошептал Дзюэмон.

– Тебе померещилось, – ответил Рокубэй. – Все тихо, город спит.

– Я ясно слышал, как сыплются камни из-под чьих-то бегущих ног.

– Какой-нибудь паршивый пес ищет нового хозяина. С тех пор как наш собачий правитель запретил убивать собак, развелось их столько, что стало больше, чем честных людей.

– Долго ли ты будешь зубоскалить, задерживаясь здесь? Бежим!

– Дурак, побежим не глядя – напоремся на ночную стражу. Уж тут нам не вывернуться. Нет, нам идти идти медленно, спотыкаясь и покачиваясь, чтобы приняли нас за подгулявших самураев, за чашкой вина забывших о позднем времени. – И громким голосом Рокубэй затянул пьяную песню:

 
Хо! Вот сейчас время!
Вот сейчас время!
Ха! Ха! О-о!
 
 
Вот именно сейчас.
Время пить!
Именно сейчас!
 

– Ха! Ха! О-о! – подтянул Дзюэмон, и, замолчав на мгновение, оба прислушалась. Теперь уже отчетливо было слышно, что кто-то бежит к ним.

Рокубэй тихонько выругался и заорал еще громче, коверкая слова заплетающимся языком:

 
Хо! Вот сейчас время!
 

– Хо! Хо! Э-э! – подхватил Дзюэмон, покачиваясь и приплясывая. Но тут они увидели, что зря старались. Запыхавшись, подбежал к ним мальчик лет двенадцати-тринадцати, с размаху упал на колени и начал кланяться.

– Что тебе? – спросил Рокубэй.

Мальчик поднял голову. В темноте его лицо светилось, так обильно было оно залито слезами.

– Вы не узнали меня, господа? – спросил он прерывающимся голосом. – Только что… в доме Хироси…

– А, это ты! – сказал Рокубэй. – Пришел за наградой? Что же, ты оказал нам хорошую услугу. Не будь тебя, что бы нам досталось за наши труды? Одна мелочь!

– Я счастлив, что оказал услугу таким храбрым господам, – проговорил мальчик, и в его голосе слышалось такое отчаяние, что Рокубэй нагнулся и, взяв его за плечо, поднял. Мальчик не держался на ногах, задыхался, протягивал к ним руки и умолял – Господа, сжальтесь надо мной! Ведь теперь не могу я остаться в этом доме и у людей, которых я предал.

– Да что ты возишься с ним?! – крикнул Дзюэмон. – Того и гляди, нагрянет ночная стража и всех нас заберет. Отруби мальчишке голову, и тем самым сразу прекратится этот дурацкий шум.

Но Рокубэй отвел его руку и сказал:

– Подожди! Ведь мальчик прав. Куда ему деваться? К тому же он оказал нам услугу и заслужил, чтобы мы отплатили ему.

– Ну и уплатим ударом меча!

– Э, Дзюэмон, ненасытный у тебя меч, и вечно тебе хочется рубить. Зачем это? Мальчик смышленый. Росточек у него невысок, плечи узкие – такой мальчик нам очень пригодится. Возьмем его с собой и обучим нашему ремеслу. Вот это будет хорошая плата за услугу… Как тебя зовут, мальчик?

Но мальчик молчал и только утирал слезы. Рокубэй сказал с презрительной усмешкой:

– Вижу, боишься ты назвать свое имя, чтобы, став разбойником, не опозорить его. Ну, живо, отвечай! Когда я приказываю, следует слушаться. Как тебя звать? Говори первое, что в голову придет, мне безразлично, какую выдумаешь себе кличку.

Мальчик открыл рот, схватился за голову, проглотил слюну и вдруг выкрикнул:

– Мурамори!

– Ну, что же, Мурамори так Мурамори. Утри нос и идем, Мурамори.

(Читатель, конечно, уже догадался, кто был этот мальчик, но мы для удобства рассказа уже будем дальше называть его этим новым именем.)

Дзюэмон мрачно слушал и вдруг сказал:

– Что же, ты так и собираешься вести его в наш дом? Чтобы наутро он побежал и донес на нас и тем самым вымолил себе прощение? Один раз предатель– всегда предатель. Завяжи ему, по крайней мере, глаза, чтобы он не узнал дороги.

Мурамори послушно вытянул шею. Дзюэмон завязал ему глаза и, затягивая узел, больно прихватил прядь волос. Потом оба разбойника схватили его под руки и потащили за собой. Зажатый между ними, он не мог упасть, но его ноги то и дело отделялись от земли, когда то перетаскивали его через какие-то заборы, то протискивали в тесные проходы, то бегом пересекали какую-нибудь широкую улицу или площадь.

Наконец он услышал, как загрохотали засовы и медленно заскрипела тяжелая дверь. Его втолкнули внутрь какого-то помещения, и он упал, ударившись о каменный пол. Застучал, высекая искры, кремень об огниво. Грубая рука сдернула повязку с его глаз. Прямо перед собой Мурамори увидел подобие тускло мерцающего паука – шесть распростертых, скрюченных, с изогнутыми ладонями, направленных прямо на него золотых рук. Мурамори пронзительно пискнул и потерял сознание.