Текст книги "Один Рё и два Бу"

Автор книги: Ольга Гурьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

УТРО ПРАЗДНИКА

 
Месяц за месяцем
Сменяются полные луны.
Ни одна не сравнится
С пятнадцатою луной
Осеннего месяца.
 

Токуити проснулся от звука мерных тяжелых ударов, будто огромное сердце билось.

«Пятнадцатый день восьмого месяца, – подумал он. – Это Мицуко толчет рис в большой деревянной ступке. Вечером будут горячие рисовые пирожки».

Пата-пата-пата-пата. О-Кику подвязала за спиной длинные рукава, чтобы не мешать работе, покрыла голову синим полотенцем и усердно махала пучком мелко нарезанной бумаги, привязанным к короткой палке. Она чистила бумажные перегородки. К вечеру все в доме должно быть чистое-чистое в честь совершенной полной луны.

Руками подбирали каждый сухой листик, упавший в саду, выщипывали каждую завядшую травинку. Помыли искусственную скалу, и плиты дорожки, и даже камни на берегу ручейка. И время от времени поднимали голову, со страхом глядя, не выпустил ли бог ветра злые вихри, завязанные в его большом мешке, не нагнали бы они на чистое небо серые тучи, которые закроют лунный лик. Не тряхнет ли богиня дождя своими широкими юбками, так что все зонтики, изображенные на них, вдруг раскроются и оттуда прольется неожиданный дождь? Но небо было чисто и ветра не было.

Среди всех этих волнений уборки и готовки вдруг послышался испуганный голос О-Кику:

– Маа! Что же нам делать? Торговец овощами все еще не пришел! Ждать ли его, или он, не дойдя до нас, распродал свой товар и уже не придет, быть может?

– Придется ждать! – ответила Мицуко. – Возможно, он зазевался, глядя на небо, – с самого утра ждет полную луну. К завтрашнему очнется и придет.

И сама, очень довольная своей шуткой, она рассмеялась, заслонив рукой лицо.

– Нечего прикрывать рот рукавом, когда глупость уже выскочила, – сказала О-Кику. – Думаю, ждать уже не стоит. Но кто пойдет за покупками, если столько еще недоделанных дел?

– Надо попросить хозяина, – предложила Мицуко. – Может быть, он отпустит Токуити.

Хироси благосклонно выслушал просьбу и разрешил Токуити отлучиться из мастерской.

– Купишь хурму, – объясняла О-Кику. – Но смотри, выбирай яркую, крупную и круглую, чтобы спелая, вся светилась изнутри, как фонарик. Не забудь желтые сливы и каштаны. И еще купи горох и маленькие круглые огурчики. Ты найдешь лавку? Не заблудишься? Здесь недалеко. Как выйдешь из ворот – к востоку. Ты знаешь, где восток? А то был, говорят, такой случай. Послали мальчика купить мисо-тесто из соевых бобов, чтобы сварить из него суп. И дорогу ему подробно объяснили, и рассказали как узнать лавку – в дверях сидит деревянная кошечка и заманивает лапкой покупателей, а хозяйки полная и румяная, и мисо у нее самое лучшее и дешевое. Всё ему объяснили, только не догадались спросить, знает ли он, где восток. А он возьми и заверни не в ту сторону. Идет он, идет, и на каждом шагу ему попадаются лавочки, где продают мисо, но все не те. В одной сидит у входа деревянная кошечка, а хозяйка худая и сердитая. В другой хозяйка добрая и румяная, а кошки никакой нет. Блуждал он, блуждал из переулка в переулок, совсем запутался и только чувствует, что у него ужасно чешется подбородок. Наконец он нашел такую лавку, и такую кошечку, и такую хозяйку, и такое мисо. Купил и побежал домой. А на пороге его встречает незнакомая женщина, кланяется и говорит: «Что вам угодно, почтенный старец?» И оказывается, он ровно пятьдесят лет блуждал по переулкам, и борода у него выросла до самого пояса.

– Уж этого не может быть, – сказала Мицуко. – Если он пятьдесят лет не нес мисо, они бы сварили суп из бобов.

– Я знаю, где восток, и я не такой глупый, – сказал Токуити. – Я куплю все самое лучшее. Круглое и свежее, без единого пятнышка. Прошу не беспокоиться.

О-Кику протянула ему кошелек, проводила до ворот ж, наверно, стояла бы там, пока он не скроется из глаз, если бы Мицуко не позвала ее.

Уже два месяца, как Токуити жил в доме Хироси, и впервые он очутился на улице один и с деньгами за поясом.

«А если пойти погулять ненадолго?» – подумал он, свернул в переулок и сам не заметил, как очутился около Ямамура-дза.

На фасаде театра висели новые незнакомые афиши. Зазывалы в темных халатах сидели на скамьях у входа, стучали веерами и рассказывали содержание пьес. Токуити остановился посмотреть и послушать.

Его рука сама полезла за пояс, достала кошелек и, слегка подкинув кверху, взвесила его. Кошелек был тяжелый.

«Я мог бы пойти в театр и посмотреть представление», – лениво подумал Токуити.

Но, странно, ему не очень хотелось. Если бы еще в другой день, не сегодня. Сегодня он был так взволнован приготовлениями к празднику, так жарко возбужден в ожидании вечера. В толпе говорили, что Дандзюро уехал на гастроли в Осака и вместо него выступает другой актер. Нет, сегодня Токуити не хотелось в театр.

Но, не понимая причины своего нежелания, он подумал, что в этом его большая заслуга и добродетель.

«Я хороший и честный мальчик, – размышлял он. – Ведь если я истрачу деньги, заплатив за вход, а деньги эти не мои, то это будет кража и очень нехорошо».

Тут его лицо залило яркой краской, и он в ужасе подумал: «Но ведь я уже один раз украл. В тот раз я украл деньги!»

Непонятно было, просто невозможно себе представить, что за дикий порыв овладел им тогда и как он мог совершить такой дурной поступок?

«И я до сих пор не отдал матери деньги! А вдруг хозяин посадил ее в тюрьму? Вдруг она уже умерла от стыда и отчаяния? Но как я мог отдать их, если у меня их тогда не было? А сейчас-то у меня есть, и даже больше, чем надо. Нужно сейчас же бежать л вернуть их – один рё два бу. Но что я скажу О-Кику, если она заметит, что денег не хватает? Скажу, что меня обсчитали или что их украли у меня. Она всему поверит. Украли? Но ведь я сам их у нее украду!»

Он был в таком смятении, что слезы выступили у него на глазах. Обокрасть О-Кику – вернуть матери? Но тогда ему придется на всю жизнь остаться в кухне чайного дома, и он никогда уже не сможет вернуться в мастерскую Хироси, и никогда он не станет уважаемым и зажиточным человеком, известным мастером кукол. И О-Кику сшила ему совсем новый халат, который он мог бы надеть сегодня вечером, чтобы любоваться полной луной. Такой красивый яркий халат! К тому же, может быть, мать действительно умерла от стыда или какой-нибудь болезни, и, пойдя туда, он только напрасно себя погубит.

«В другой раз отдам, – подумал он. – Подарят мне когда-нибудь деньги, тогда я и отдам. И я не виноват, что в тот раз так случилось. Наверно, злой дух овладел мной и толкнул на воровство. Сам я не способен на такой недостойный поступок».

Токуити потянул носом и вдохнул горячий приторный запах – на углу продавец каштанов поставил свою жаровню и бамбуковой палкой мешал каштаны в медном котле. Коричневая кожица лопалась с громким треском, и в щелку, дразнясь, глядел нежный кремовый орех.

Токуити бросил презрительный взгляд на фасад театра, повернулся и пошел в овощную лавочку…

Вечером раздвинули стены, в ярком лунном свете расставили столики с угощением – в круглых вазах украшения из белой бумаги, на круглых блюдах лакомства – все круглое; пирожки, пятнадцать пирожков в честь пятнадцатой луны, хурма, сливы, каштаны – все круглое, потому что круг – знак совершенства.

После того как все долго любовались совершенным сверкающим лунным диском, Хироси сказал:

– Будем слагать стихи в честь луны.

И тут Мицуко зевнула. Бедняжка, ведь она весь день готовилась к празднику, но О-Кику засмеялась и, поддразнивая, проговорила:

 
Губы раздвинув,
Мицуко круглым зевком
Встречает луну.
 

Но Мицуко ничуть не смутилась и тотчас ответила:

 
Любуясь луной,
Еще на слепого наткнетесь.
Он будет смеяться.
 

– Возможно, возможно! – сказал Хироси. – В такую ночь трудно отвести глаза от божественного светила. Где уж заметить, что у вас под ногами? Однако же поэты видят всё и всё успеют воспеть. – И он, в свою очередь, прочел стихи:

 
В сиянье луны
На полу, на циновке
Тени от сосен.
 

– Это Басе? – спросила О-Кику.

– Нет, нет, – сказал Хироси. – Это Кикаку, его ученик. Но если вы хотите, я расскажу вам о великом Басе.

Все подсели немного ближе, расправили складки одежды на коленях и застыли неподвижно, слегка наклонив головы и выпрямив спины. А Хироси начал свой рассказ.

РАССКАЗ ХИРОСИ: КАК БАСЕ ОЖИДАЛ ПОЛНОЛУНИЕ

Встретишь Басе на улице и не оглянешься посмотреть ему вслед. И в голову не придет, что прошел мимо несравненного поэта. Подумаешь: горожанин из небогатых, пожилой человек, больной или, может быть, невыспавшийся: лицо отечное, глаза припухшие. А присмотришься – странное лицо, противоречивое. Жиденькие усы и брови редкие, а волосы в них свисают длинные, затеняя глаза, как изображают древних мудрецов. Нос длинный, щедрый, толстый, мясистый, а рот чересчур маленький, поджатый, скупой. Но как великодушно он дарит нас дивными стихами.

Так, в лице ни красоты, ни величия, в простой одежде паломника, в соломенном плаще бродит Басе по стране от Осака до Оу. Случилось ему однажды идти одному по отдаленной сельской местности. Было это в полнолуние. Небо залито светом, светло как в полдень.

Так хороша была эта тихая, ясная ночь, что Басе не стал искать ночлега, а продолжал свой путь. Вдруг сломанная ветвь на дороге остановила его шаги, не-м ройный шум смутил его слух, и, оглянувшись, он увидел на опушке рощи нескольких крестьян, которые пили из маленьких чашек подогретую водку – сакэ и по очереди читали стихи. Басе хотел пройти мимо, не беспокоя их, но человек с полным и важным лицом – видно, староста ближней деревни – заметил его и сказал:

– Вон идет нищенствующий монах. Позовем его!

Так он сказал, и все остальные сейчас же закричали:

– Эй, ты, подойди-ка поближе! Садись отдохни, не бойся! Мы люди добрые, уж раз тебя сюда занесло, так и быть, угостим тебя чашечкой сакэ. Пусть никто не скажет, что в нашей деревне неприветливы к путникам в ночь полной луны!

Басе принял приглашение и занял самое нижнее место. Староста сказал с важностью:

– Собрались мы здесь, чтобы чествовать полнолуние. Каждый из нас по очереди должен сочинить об этом стихи. Понатужься и тоже придумай что-нибудь.

– Прошу меня извинить, – сказал Басе. – Я человек ничтожный. Как мне посметь принять участие в развлечениях такого уважаемого общества?

Сказал он это не потому, что презирал этих бедных людей, и не затем, чтобы пошутить над ними, а лишь не желая смущать их превосходством своего таланта и радуясь тому, что и в такой дикой местности люди любят поэзию. Но они не поняли его намерений, принимая его за необразованное и грубое существо, каким являются все нищенствующие монахи, думающие лишь о том, как бы выпить и поесть на дармовщинку. Поэтому они закричали:

– Ну, ну, худо ли, хорошо ли, сочини хоть одну строчку, всего пять слогов.

Басе улыбнулся, сложил почтительно руки и сказал:

– Если вам так угодно, не посмею я отказаться. Вот вам одна строчка:

 
Новолуние!
 

Тут они начали смеяться и кричать, перебивая друг друга:

– Новолуние! Вот дурак! Глупый, как редька!

А староста сказал, поучая:

– Как же ты говоришь «новолуние»? Разве ты не понял, что стихи должны быть о полной луне?

Но другие перебивали его, восклицая:

– Да пусть его! Тем смешней! – И, вскочив со своих мест, столпились вокруг Басе, смеялись и насмехались.

Но он продолжал:

 
Новолуние!
С тех самых пор я все жду…
И вот наступила ночь.
 

Тут они поняли, что никто из них не сумел бы выразить таким тонким, едва уловимым намеком томление о сияющей красоте луны, долгое ожидание я восторг этой ночи. В восхищении, изумленные, они спросили его имя.

– Мое ничтожное прозвище – Басе, – сказал он.

И все они склонились перед ним до земли, прося прощения и воздавая ему почести, потому что имя Басе известно по всей земле от края и до края: пастуху на крутых горных склонах, рыбаку на пустынном морском побережье – всем.

КРАСНЫЕ ЦВЕТЫ ЭДО

Один лист закружился, упал с ветки. Второй оторвался, лег рядом с ним. Вдвоем не так печально, не так ли?

Один за другим багровые листья кленов, колеблясь, падают. Все осыпались. Наступила зима.

Токуити проснулся и увидел, что вся комната полна чистым сверкающим светом.

– Первый снег выпал! – закричал он и выбежал в сад.

О-Кику уже стояла там, неподвижная, очарованными глазами смотрела на снег.

Пришел Хироси, прибежала Мицуко. Все стояли, смотрели на снег.

Снег выпал ночью, под утро ветер прогнал тучки, и теперь солнце светило яркое и холодное с большого голубого неба. Снег сверкал, пронзительно белый и прозрачный. От него пахло свежестью – чуть уловимый аромат, нежней и легче запаха цветов.

Внезапно Токуити почувствовал, что у него защипало глаза. Не оттого ли, что снег такой ослепительный? Он протер глаза рукой – это не помогло. Какая-то мутная пелена застилала все вокруг. В воздухе замелькали мохнатые черные хлопья. Снежные хлопья пушистые и белые и тают на ладони. А эти прилипли к коже, и нельзя их стереть. Вдруг О-Кику закашлялась и не могла остановиться.

– Сажа! – удивленно вскрикнула Мицуко, глядя на свои растопыренные пальцы. – Где-то горит!

Все подняли глаза и увидели, что день как будто померк, и ветер несет клубы дыма, и будто серым и едким туманом окутало дом и деревья.

– Горит далеко, – сказал Хироси. – Но пламя, подхлестываемое ветром, может перелететь сразу две-три улицы. Надо приготовиться.

С бледными лицами, но, двигаясь спокойно, все тотчас вернулись в дом. О-Кику сняла со стены и свернула изображение богини красоты и вместе с Мицуко собрала и связала в два больших узла одежду и постели. Хироси тщательно завернул кукол, а свои инструменты завязал в платок и спрятал в рукав. Все это они вынесли из дома и остановились у ворот.

Ветер дует во всех направлениях, как открытый веер, – сказал Хироси. – Неизвестно, откуда придет огонь и куда нам уходить. Сядем и будем спокойно ждать.

– Прошу извинить меня, – сказала О-Кику. – Может случиться, вы ничего не забыли? Что-нибудь очень важное? – И она значительно посмотрела на брата.

– Забыл, забыл! – проговорил Хироси и торопливо вернулся в дом.

Токуити, оглянувшись через плечо, увидел, что он вошел в большую комнату и прямо подошел к нагромождению полок в углу. Здесь он вынул один из ящичков – на нем был изображен цветок ириса. Потом, засунув руку по локоть в образовавшееся отверстие, он вытащил оттуда небольшой, но тяжелый мешочек и опять вставил ящик на место. Но рука у него дрогнула – мешочек упал на пол и зазвенел серебряным звоном. Хироси поднял мешочек, спрятал и рукав и вернулся к ожидавшей его семье.

Сперва они сидели молча, обхватив руками узлы, не в силах оторвать глаза от бушевавшего вдали мори огня. Из всех остальных домов в переулочке люди тоже вынесли свои пожитки, сидели и ждали, казалось, безучастно.

В это время в конце переулка показалась небольшая процессия. Может быть, двадцать или тридцать детей шли по нескольку в ряд под охраной взрослых мужчин. Эти мужчины останавливались у каждого дома и вежливо говорили:

– Начался пожар! Дайте нам ваших детей.

Детишки вставали и присоединялись к процессии. Девочки постарше несли на спине малышей. Когда они остановились около дома Хироси, Токуити гордо отказался уйти:

– Я уже большой и не покину моих благодетелей!

Дети ушли и скрылись вдали. Чтобы придать себе храбрости, они пели тоненькими голосами. Но слов уже нельзя было разобрать.

– Когда я была совсем маленькая, – заговорила О-Кику, – случился ужасный пожар, и вот так же собрали всех детей и увели в отдаленный храм. Там усадили нас в парке под соснами, и мы сидели смирно и только беспрестанно пели – одну песню кончим, сейчас же начинаем новую. И все время мы ждали, что скоро пожар окончится и наши родители придут за нами. Но никто не приходил. Под вечер монахи накормили нас, и каждому досталось по рисовому колобку.

Уж время бы наступить темноте, а небо было багровое от огня, и оттого так светло, как в полдень. Мы совсем ослабели от страха и от пения, и многие начали тихонько плакать, а некоторые заснули. Монахи принесли свои одеяла и постелили нам в большом храме, и весь пол был так тесно усеян детьми, что монахи переступали через нас, чтобы добраться до какого-нибудь малютки, рыдавшего особенно горько.

На рассвете по одному, по двое стали появляться взрослые, искать своих детей. Но вместо того чтобы увести их домой, они располагались под соснами и печально перешептывались между собой, и от этого многоголосого шепота казалось, что тысячи сосен шумят, кивая ветвями.

На следующий день пришел ко мне Хироси. В руках у него был небольшой узелок – все, что удалось ему вынести из бушующего пламени. Он рассказал мне, что наш дом сгорел и отец и мать погибли в огне. Я спросила его, что стало с моей кошечкой, и он ответил, что кошка убежала в самом начале и если она жива, то вернется на старое пепелище, а если нет, он достанет мне нового котенка. И хотя он был в то время совсем еще молодой мальчик, он так хорошо сумел меня утешить, что я, немножко поплакав, скоро успокоилась. По правде сказать, была я еще так мала и глупа, что не могла понять своей тяжкой утраты.

Мы прожили в монастыре несколько дней, и он все время нежно заботился обо мне, так что в самом деле заменил мне отца и мать.

В этот страшный пожар погибло семнадцать тысяч человек. За мостом Рёгацу в их память сооружен храм. Если пожар минует нас, я обещаюсь пойти туда, принести богам жертву…

– Просто уж не знаю, что делать, – сказала Мицуко и вздохнула. – Я уж с утра и крахмал развела, а теперь придется все перестирывать. Все в копоти.

– Я тебе помогу, – сказала О-Кику. – Не огорчайся.

Так они сидели, изредка перекидываясь двумя-тремя словами с соседями.

– Говорят, пожары бывают тогда, когда у плотников не хватает работы, – сказала одна женщина.

Но О-Кику с жаром возразила:

– Зачем так говорить? Ведь это неправда! Всем известно, что у нас в Эдо каждый день в неделе где-нибудь да горит. Кто-нибудь переносил жаровню с места на место и уронил уголек. Мало ли как это могло случиться!

– Такой был утром красивый снег, – проговорила одна девушка. – Можно было подумать, что весь сад усеян цветочными лепестками. Но лепестки не тают так быстро.

– Цветы Эдо – пожары, – сказала наставительно ее бабушка. – А снег еще будет, налюбуешься им. Еще много раз успеешь порадоваться ему, пока нетающий снег покажется в твоих волосах.

Между тем ветер утих и опасность миновала. Все вернулись в свои дома. С соседней улицы уже долетала песня возвращающихся детей.

Токуити заметил, что Хироси снова вынул ящичек с изображением ириса и положил на прежнее место тяжелый мешочек.

О НЕСЧАСТНЫХ ВЛЮБЛЕННЫХ

Лет за шестьдесят до начала этой повести приехал в Эдо человек, по имени Торая Дзироэмон. Он привез с собой из Киото несколько деревянных кукол, одетых, как мужчины и женщины, монахи, солдаты, всадники и носильщики. Торая открыл кукольным театр, и зрители с удовольствием смотрели, как куклы прыгают по сцене, стреляют из лука, правят лодкой и танцуют под аккомпанемент музыкантов, отбивающих такт веерами и барабанами. Но с течением времени пьесы становились все сложнее. Уже стук барабана казался простым и грубым, и его сменили мелодии струн сямисэна, и привезенных из Киото кукол уже не хватало, чтобы исполнить все роли. Так случилось, что внук основателя театра – и звали его Дзюромару– постоянно заказывал резчику по дереву Хироси все новых и новых кукол.

Однажды среди зимы Хироси собрался отвезти в театр только что выполненный заказ, тогда Токуити стал упрашивать взять его с собой. О-Кику, усердно протиравшая кукольные головы шелковым платком, тотчас поддержала его просьбу.

– Хоть я всего только женщина, – заговорила она, – и моя похвала немногого стоит, должны вы признать, братец, что Токуити усердно трудится и во всех делах у него самые лучшие намерения. Почему бы ребенку не развлечься немного, и это будет заслуженная награда. К тому же, естественно, что, надеясь стать со временем кукольным мастером, хотел бы он увидеть, как эти куклы разыгрывают различные чувства. А также следует добавить, что, если вы возьмете Токуити с собой, не придется вам зря тратить деньги, нанимая носильщика, а сможете вы, уложив кукол на тачку, довезти их до места.

– Хорошо, – сказал Хироси. – Я согласен, согласен.

Токуити скорей побежал переодеться в теплый халат…

Пока Хироси и Дзюромару развертывали и разглядывали кукол, Токуити чинно стоял за спиной Хироси, ни звуком, ни движением не выдавая своего нетерпения, но только сверлил глазами затылок Хироси и мысленно настойчиво повторял:

«Ну оглянись, ну оглянись, ну скоро ли?»

Наконец Хироси обернулся и, увидев отчаянное выражение его лица, обратился к Дзюромару со ело вами:

– Этот мой мальчик никогда еще не видел, как представляют куклы, и очень хотел бы посмотреть их игру.

– Конечно, пусть посмотрит, – любезно ответил Дзюромару. – Сегодня мы показываем печальную историю двух влюбленных – девушки Охацу, проданной хозяину чайного дома, и Токубэя, бедного приказчика, у которого обманом выманили деньги, так что не осталось у него средств выкупить возлюбленную. Решают они тайно убежать вдвоем. Пьеса уже началась, но самое интересное впереди.

Тут он объяснил Токуити, как пройти в зрительный зал, а сам снова занялся куклами. Так как Токуити еще никогда не бывал за кулисами театра, то не пошел прямо, как было ему указано, а, очутившись в коридоре, заглянул в первую дверь и увидел, что там какой-то старичок причесывает куклу, красиво укладывая волосы, перехватывает их на макушке полоской золотой бумаги и вкалывает в них богатые парные гребни.

Токуити прикрыл дверь и заглянул в следующую.

Здесь были прислонены к стене куклы, ожидающие выхода. Казались они вялыми и безжизненными. У одной голова была опущена на грудь, у другой склонилась вбок, что придавало ей опасливое и подозрительное выражение. Около кукол сидел на страже маленький мальчик. Увидев Токуити, он вскочил, и глазенки у него сердито сверкнули. Токуити отступил и поскорее задвинул дверь. Теперь он очутился перед занавеской, пальцем отвел ее немного в сторону и увидел сцену театра, но не прямо перед собой, как зрители из зала, а сзади, можно сказать, с изнанки – не лица, а спины, не декорации, а их бесцветную оборотную сторону.

За пересекавшей всю сцену низкой дощатой перегородкой кукольник в светло-голубой одежде, стоя на высоких деревянных подставках – сандалиях, вел главную куклу. Он держал ее на левой руке и этой же рукой управлял ее головой – движением ее глаз и губ, ее улыбкой и слезами.

Правой рукой он двигал правую руку куклы, и кукле, приложенной к сердцу человека, передавалось волнение его чувств и мыслей, так что казалась она чудесно ожившей. Рядом, незаметный в своем черном халате, помощник кукольника управлял левой рукой куклы. Сквозь узкие прорези в черной ткани закрывавшего голову капюшона его глаза, не отрываясь, следили за куклой, чтобы движение руки не нарушало гармонии остальных частей ее тела.

Кукла изображала женщину, а у куклы-женщины нет ног, потому что их не видно – они постоянно закрыты тяжелой оторочкой ее халата, и, следовательно, они не нужны. Но, скорчившись за перегородкой, второй помощник, также закутанный с ног до головы в черный балахон, то расправлял край ее костюма, когда кукла шла, то складывал его, когда она садилась. А так как снизу ему не было видно положение ее тела, главный кукольник направлял его то резким толчком локтя, то пинком ноги. Так, оживленная тремя людьми, кукла двигалась гармонично, в такт музыки сямисэна, в соответствии со словами рассказчика. Эти двое – рассказчик и музыкант сидели с правой стороны сцены. Перед рассказчиком на украшенном пышными кистями пюпитре была развернута книга – текст пьесы, и он то пел, то декламировал его. А музыкант, касаясь пластинкой слоновой кости струн сямисэна – трехструнной гитары, обтянутой кожей кошки, подчеркивал интонацию слов и волнение выражаемых чувств.

Пословица говорит: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Вот сколько слов пришлось потратить, описывая все, что Токуити увидел в несколько кратких мгновений. Опустив край занавески, он коридором обогнул сцену, вышел в зрительный зал и сел на пол. Теперь, не замечая кукольников, он мог смотреть в лицо куклам, отдавая все свое внимание происходящему на сцене действию. И хотя он пропустил начало, но, вспомнив объяснение Дзюромару, все понял.

Час быка – третий час ночи. Фонарь освещает комнату в чайном доме. Все спят. Под лестницей, закрывшись клетчатым одеялом, спит служанка. Наверху каморка хозяина и чуланчики танцовщиц. Там тоже спят.

На верхней площадке показалась Охацу. На ней самые ее лучшие наряды – халат китайского светло-сиреневого шелка с рисунком павилики, поверх прозрачная накидка с цветными узорами, пояс с модным рисунком завязан спереди изящным узлом, широкий подол халата ложится веером.

Охацу на цыпочках идет к лестнице и смотрит вниз. Токубэй спрятался под домом, теперь он вылезает, машет ей и кивает, стараясь привлечь ее внимание. Она успокаивает его жестом, показывает на фонарь – спрячься, мол, тебя видно! Он проскальзывает в нишу около двери.

Своими белыми руками – каждый сустав пальцев подвижный – Охацу берет метлу, прислоненную к стене, привязывает к ней свой веер и со второй ступеньки лестницы пытается задуть фонарь. При каждой ее попытке Токубэй высовывает голову из прикрытия и снова прячется. Охацу тянется что есть силы, но не может достать фонарь. Тянется, едва касаясь ступеньки краем халата, дотянулась, гасит свет. И, не удержав равновесия, с треском падает вниз с лестницы. Служанка поворачивается во сне, а сверху, из своей комнаты, хозяин кричит:

– Фонарь погас. Вставай, зажги его!

Служанка встает кряхтя. Волосы у нее растрепаны, глаза полузакрыты. Спросонья она качается, ищет кресало, не может его найти, топчется взад и вперед. Чтобы не столкнуться с ней, Охацу за ее спиной повторяет ее движения, широко расставив руки с раздвинутыми пальцами, как делают люди, когда им приходится двигаться в темноте. Наконец ей удается схватить руку Токубэя. Держась за руки, влюбленные крадутся к выходу. Задвижка открыта, но дверные петли скрипят.

Служанка начинает стучать огнивом. В такт каждому скребущему звуку кремня они осторожно нажимают на дверь. С каждым ударом она открывается все шире. Тогда, обвив широкие рукава вокруг тела, чтобы не зацепиться и не застрять, Охацу и Токубэй пробираются в дверь осторожно, будто переступают через хвост тигра…

– Я иду домой, – шепнул за спиной Токуити голос Хироси, и мальчик неохотно поднялся и вышел из залы.

Странно было смотреть на яркий дневной свет и снующую по улице толпу. Как грубо ступали люд к. стучали деревянными подошвами, шлепали соломенными сандалиями. Ноги кукол совсем не касались пола, передвигались, будто плыли по воздуху волшебные создания.

– Вот не удалось узнать, что дальше, – грустно сказал Токуити. – Сумели ли они убежать и, поженившись, счастливо прожить вместе долгую жизнь?

– Нет, – сказал Хироси. – Вместе жить им не пришлось, но они умерли вместе на рассвете этого же дня. Прозвучала их предсмертная песнь:

 
Вы семь сосчитали ли
Ударов колокола,
Рассвет отмечающих?
Шесть прозвенели,
Остался один еще
Отзвук последний,
Который услышим мы
Здесь, в нашей жизни.
 

От этой печальной песни слезы выступили на глазах Токуити, он воскликнул:

– Никогда в жизни не был я так огорчен! Эти куклы куда лучше живых актеров. В одной-единственной из них чувства больше, чем в пяти людях!

– Восхваляя кукол, не забывай, не забывай одного! – возразил Хироси. – Чтобы оживить ее, понадобились талант и искусство пяти человек – тех трех, которые управляли ее движениями, певца, который одолжил ей свой голос, и музыканта, выразившего ее чувства. Не забудь и писателя, который придумал ее жизнь и написал ее слова. Вспомни и обо мне, вырезавшем ее тело из куска дерева. Кукла подобна человеку, одного ей не хватает.

– Чего же это? – спросил Токуити.

А Хироси ответил:

– Несколько лет назад жила в столице прекрасная дама. Ее возлюбленный уехал по делам службы, и она, тоскуя, заказала мне его деревянное изображение Приложив все свое уменье, удалось мне точно передать цвет его лица, и даже поры на коже были видны. Рисунок ушей, вырез ноздрей я выполнил с взыскательной точностью, даже число зубов во рту было правильно. Но когда дама, обрадовавшись, схватила куклу и прижала ее к себе, она испугалась и похолодела от отвращения и страха и выбросила куклу. Во всем эта кукла была подобна человеку, одного ей не хватало – жизни.