Текст книги "Повесть о верной Аниске"

Автор книги: Ольга Гурьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Ольга Гурьян
Повесть о верной Аниске

Глава первая
КИЕВ

авным-давно, без малого тысячу лет назад, стоял над широким Днепром-рекой, на зелёной-зелёной горе прекрасный замок.

Это был не какой-нибудь старый, замшелый замок, а совсем новый, незадолго до того построенный. Уж так он был хорош, что великий князь киевский, Ярослав Владимирович, не удержался, похвалился перед своей княгиней:

– А что, Ингегерда, небось у твоего отца, короля Олафа, в вашей стране Норвегии, нету таких хором?

Княгиня на это ответила:

– Может, ещё получше есть!

Нет, – сказал Ярослав, – лучше не бывает!

Замок был нарядный, весь полосатый: розовая полоса, красная полоса – кирпич и камень. По второму этажу опоясывала его крытая галерея – сени, а над сенями-то златоверхий терем. С того высокого терема можно было обозреть весь город, как стлался он по склонам горы.

Замок был твёрдо покрыт крышей: уж дождевым каплям его не пронзить. В окнах, в деревянных резных оконницах, вставлены круглые прозрачные стёкла – сквозь них всё видать, а ветер не дует. И было в замке сухо, тепло и светло. А внутри-то все стены разукрашены росписью, а полы-то из поливных плиток, зелёных и жёлтых, и поверх ещё коврами устлано. Уж так-то всё одно к одному пышно устроено, вовек не налюбуешься.

Вокруг хором было множество служб – погреба, и медуши, и скотницы, и бани, а позади хором сад, и в нём плодовые деревья и ягодные кусты. И всё вместе было огорожено высокой стеной с крепкими воротами.

Перед замком была площадь, а на ней построенный по княжьему Ярославову велению соборный храм – София – с тринадцатью главами. А дальше каменные и деревянные боярские хоромы, с садами и службами и всё за высокими заборами, крепкими запорами – неповадно бы было чёрному люду, взбунтовавшись, ворота поломать, сени посечь, опорные столбы подрубить. А кругом всё церкви и монастыри – четыреста церквей, – золотые маковки ярче солнца сияют. Весь город окружён валом, а в нём четверо ворот с каменными воротными башнями смотрят на четыре стороны света.

За валом спускался с горы к Подолу, к днепровскому берегу, внешний город со многими своими концами. Здесь люди селились по своему ремеслу. За кузнечными воротами – подальше от жилья, не быть бы пожару, – кузнецы поставили свои кузницы и домницы. На берегу ручья в Кожемяках жили кожемяки. В Гончарах у оврага с глинистыми берегами поселились гончары.

Здесь тесно толпились жилища, по пояс вырытые в земле, так что сверху только и видно было крытые дёрном крыши Здесь печи топились по-чёрному, и дым очага стлался низко, осаждался сажей на стенах, а дождь, проникая сквозь ела бую кровлю, расписывал по стенам узоры. Оконца тут были величиною с ладонь. Да и то оконце в холод и непогоду за двигалось деревянной дощечкой.

Здесь спали не на кроватях, резанных из тисового дерева и слоновой кости, а на вырубленных в земле нарах. Постели стлали не на шёлковых перинах, а на соломе. Не свечами освещались, а лучиной.

Здесь давным-давно, без малого тысячу лет назад, жили были две девочки. Одна в прекрасном замке на Горе, другая в сырой землянке на Подоле. Об этих девочках теперь начинается повесть.

Глава вторая
БЕГСТВО

окошко светлицы Анна Ярославна увидела, как монах идёт по двору, и ужас как испугалась. Вчерашний день монах так на неё обозлился; не посмотрел, что она княжья дочка, что уж не маленькая она, на самый праздник вознесенья пошёл ей двенадцатый год. Перегнулся он, злодей, через стол, схватил её за волосы и уже поднял свой посох, хотел ударить, да няньки-мамки переполошились, закудахтали, будто куры, окружили княжну, своими телами защи гили её. А монах до того разъярился, что съездил посохом главную нянюшку Амальфею Никитишну по жирной спине. Анна Ярославна взобралась на скамью и так визжала, что у самой зазвенело в ушах. Амальфея Никитишна взбрыкнула ногами и повалилась нянькам-мамкам на руки. Те как заверещат, а монах кинулся к самому князю, к Ярославу Владимировичу с жалобой.

Только за ним захлопнулась дверь, Амальфея Никитишна вскочила и побежала следом подслушивать. И все няньки-мамки наперегонки за ней. А Анна Ярославна схватила лоскут пергамена, на котором выводила корявые буквы, захотела его в клочья изорвать. Да пергамен кожаный, не рвётся. Она его на пол кинула и ногами потоптала.

Тут Амальфея Никитишна с няньками-мамками возвратились, и, всплёскивая руками, перебивая друг друга, стали они рассказывать, что им удалось подслушать:

– Ох, ясынька наша, золотая наша жемчужинка, до чего эти печерские монахи зазнались и изнахалились! На самого князя-батюшку осмелился кричать. А кричит, что кто-де своё дитя любит, тот его наказует, а ты-де, румяное наше яблочко, чернобровая наша ласточка, ты-де ленива и невнимательна, на уроках ртом мух ловишь, целый год не научилась своё имя писать. Что не желаешь ты на восковых дощечках писать костяной палочкой, как все прилежные дети делают, а потребовала себе пергамену и чернила и гусиное перо. Да где это видано, чтобы детям пергамен – драгоценный и редкий – в руки давать. Однако ж достал он небольшой лоскут, ножичком выскоблил, что на нём раньше написано было, принёс тебе своё сокровище, а ты на нём кляксу посадила, а из кляксы рожицу нарисовала. Так расстроился монах, чуть не плачет, пристал к князю как банный лист. Князь-батюшка от него руками отмахивается, а монах пуще горланит. Князь грозится: «Выкину тебя из сеней прямо на улицу», а монах не отстаёт. Уж так донял князя, что махнул твой батюшка рукой, обещался наказать тебя, если не выкажешь прилежания к учению.

– Так я и испугалась монаха! – гордо сказала Анна Ярославна. – Если он ещё будет грозиться, я ему на голову чернильницу вместо камилавки опрокину.

Вчерашний-то день Анна Ярославна похорохорилась, а сегодня душа в пятки ушла. Вот идёт монах по двору, а за ним тень, будто тараканище по плитам ползёт. Сверху смотреть, так и хочется ему на макушку плюнуть. Вон уж скрыл в сенях. Сейчас галереей пройдёт, по лестнице поднимется Ой, куда бежать, куда спрятаться?

Анна Ярославна оглянулась. Сидят мамки-няньки рядыш ком на скамье, друг к другу всем туловом качнутся, откачнутся – платья-то на них тугого шёлка, согнуться не дают – ну прямо вырезанные из полена куклы. Судачат, сплетничают, на неё не смотрят. Шмыгнула Анна Ярославна в низкую двер цу, которая вела к спальным покоям, а оттуда ходами и пере ходами, да чёрной лестницей, да вниз, да прямо в сад-огород Там она проскользнула в самый дальний угол и спряталась в малиннике. Слава те господи, никто не видал, а здесь-то её подавно не найдут. Анна Ярославна присела на корточки и принялась ощипывать спелую ягоду с веток. Сперва подряд всё в рот совала, потом стала разборчивей: выбирала покрупней да послаще. Потом вовсе ей малина опротивела.

«Ой, – думает Анна Ярославна, – сколько ж мне тут сидеть? Неужто и ночь ночевать на сырой земле?»

А обратно вернуться ей боязно. Небось там шуму-гаму не оберёшься. Небось хватились её, ищут, во все углы заглянули, все постели переворошили, под столами, под скамьями шарят. А Анна Ярославна небось не горошина, под стол не закатилась, под лавкой не укрылась. А монах-то небось от крика охрип, лает как пёс. Увидит Анну Ярославну, в клочья её изорвёт, нянькам-мамкам уж её не защитить.

И подумаешь, из-за чего вся кутерьма! Что гусиное перо в её руке неплотно держится, чернилами брызжет, по пергамену загогулины выписывает, как пьяный дружинник ногами по узорному полу. Научится Анна Ярославна грамоте, не научится – не всё ли равно? Какая ей забота зубрить Шестиднев да книгу Индикоплову, что земля-де плоская и кругом обтекает её океан? Это и без книг видать, что она плоская, а где холмистая. Небо-де одно по существу, но по числу их девять. А хоть бы и двенадцать, лишь бы непогоды не было, а каждый день вёдро. И какое существо у птицы Феникс? И если срубить сосну и обжечь её, она превратится в дуб? А ей сосен и дубов не рубить, она княжья дочка, её другое ожидает.

Уж она не маленькая, по двенадцатому году. Уж скоро станут за неё свататься заморские королевичи. Амальфея Никитишна говорила, будто уж и сватались.

– Ах, пропади всё пропадом – не пойду в горницу, не стану урок писать. Надоест монаху меня дожидаться. Уйдёт к себе в пещеры, в монастырь, я тогда вернусь. Скажу, что у меня живот заболел.

Тут она почувствовала, что самой ей страсть надоело сидеть в кустах. Неподалёку калитка, через которую садовники ходят. А не пойти ли да сквозь эту калитку, да по стольному городу Киеву погулять? Одной погулять, да не с матушкой, с княгиней Ингегердой Олафовной, не со старшей сестрой Елизаветой Ярославною, не с мамками-няньками, да не рядышком в Софийский собор, на хорах службу слушать, а одной-разодной, да подальше, да куда захочется.

Вот потеха будет!

Глава третья
ЧУДЕСА

е пошла Анна Ярославна на широкую площадь перед княжьим замком. Этой дорогой бояре ходят, как бы не признали, не воротили её. А пробралась она задворками, между глухих заборов, прошла в городские ворота, спустилась с холма и очутилась на незнакомой улице. Только ступила на неё, а навстречу ей чудовище!

Идёт чудовище, на четырёх ногах качается. Ростом оно с хороший дом, хвост львиный, шея лебединая, морда как у Змея Горыныча, на спине два горба, меж горбов поклажа. Идёт, голову задрало и плюётся. А подле чудовища незнаемый человек в невиданной одежде идёт и на ходу выдирает из бока чудовища бурую шерсть и прядёт нитку, на веретено наматывает.

Анна Ярославна прижалась к плетню, а за чудовищем второе такое ж горбатое шлёпает плоскими пятками А каждая пятка большая, что твой каравай, – вот такой ширины, вот такой вышины. И вдруг оно как посмотрит на Анну Ярославну! А она как взвизгнет и бросилась в переулок.

Бежала, бежала и выбежала на торговую площадь. Тут в палатках иноземные купцы торгуют заморскими товарами шелками, парчами, прозрачными муслинами. Иноземных-то купцов много, а своих ещё больше.

Златокузнецы разложили пряжки, цепочки, кольца. Портные швецы развесили плащи да епанчи. У кузнецов мечи да кольчуги..

Анну Ярославну этими товарами не соблазнишь. В княжий замок купцы ещё получше приносят. А посреди площади мальчишечка на верхушке высокого шеста пляшет. Такого она ещё не видала. Ох, страшно смотреть. Уж он пляшет, пляшет, то одну ногу подымет, то другую, то на голову ста нет, а с шеста не падает. Вот чудеса!

Вдруг что-то мокрое и шершавое защекотало ей шею Оглянулась, а это бурый медведь обнюхивает её. Она отскочила, а поводырь смеётся над ней, говорит:

– Чего ж ты встрепенулась? Не в лесу с Топтыгиным повстречалась, мой Мишка ручной и в носу кольцо – небось не укусит!

– Так я и испугалась твоего облезлого медведя! – гордо ответила Анна Ярославна, а сама отошла, не стала смотреть, что Мишка показывает, как ребята горох воруют, а бабы вальками бельё бьют.

А за ней чей-то голос выпевает:

– А вот сочни медовые, пироги подовые! С луком, с перцем, с собачьим сердцем! Везли перец из-за моря, по дороге рассыпали, рыбы его поглотали, птицы его поклевали, малая толика мне досталась. Эй, налетай, хватай-расхватывай! Надкусишь пирог – пальчики оближешь, второй попросишь!

– Это ты мне говоришь? – спросила Анна Ярославна.

А мальчишка-пирожник ответил небрежно:

– А хоть бы и тебе. Бери, не пожалеешь!

Посмотрела Анна Ярославна на пироги. Лежат на липовом лотке – такие румяные, и такой от них вкусный дух.

– Можно, я возьму? – спросила Анна Ярославна.

А пирожник уже не смотрит на неё, опять своё заладил:

– А вот сочни медовые!

Протянула Анна Ярославна руку, взяла пирожок, съела и за вторым потянулась. А пирожник как схватит её за руку, как закричит:

– Ты что же, пироги ешь, а денег не платишь?

– Ты же сам сказал: «Бери, не пожалеешь», я и взяла Хорошие у тебя пирожки, лучше, чем дома.

– Ты мне зубы не заговаривай, лучше иль хуже, – говорит пирожник. – Коли я всех прохожих буду даром кормить, мне самому не останется. Давай денежки.

– У меня нет, – говорит Анна Ярославна, а сама чуть не плачет.

– Тогда давай что другое! – кричит пирожник.– Boн колечко у тебя с камушком, давай!

И уже схватил её за палец, срывает кольцо.

Вдруг большая блестящая рыба пронеслась по воздуху и шлёпнула его мокрым хвостом по щеке. Пирожник вскрикнул и отпустил палец.

А рыба описала в воздухе полукруг и ещё по другой щеке – раз-раз! Мокрым широким хвостом – шлёп-шлёп шлёп!

Глава четвёртая
ЕЩЁ ЧУДЕСА

мотрит Анна Ярославна, сама рот как рыба разинула. А рядом с ней стоит девочка. Крепкая, коренастенькая, будто репка. Нос на солнце облупился, лицо засыпано веснушками, сама босая, а одета в чистую холщовую рубаху. В правой руке держит за верёвку, протянутую под жабры, большую рыбу и этой рыбой пирожника по щекам хлещет.

Берёт эта девчонка Анну Ярославну левой рукой за руку и говорит:

– Бежим скорей, пока он не опомнился и сам нас не отколотил.

Взявшись за руки, они побежали. А рыба такая большая, хвост за ней по пыли тащится.

Вот бегут они вниз с горки, а ветер им в спину дует, подгоняет, несёт их, будто на ковре-самолёте летят. Задохнулись, остановились у самого у днепровского берега. Тут девчонка спрашивает:

– Как тебя зовут?

А Анна Ярославна побоялась ей открыться, своё отчество назвать, как бы девчонка не подняла крик, не собрала людей, не отвели бы её обратно в светёлку. Она и говорит:

– Зовут меня Анка.

– А меня – Аниска. Давай дружить!

– Давай, – говорит Анна Ярославна. – Ты мне, может быть, жизнь спасла, он мне чуть не отвертел палец. Я тебя вовек не забуду. – И, степенно поклонившись, сказала: – Спасибо тебе!

– Неначем, – ответила Аниска и тоже поклонилась. – А ты лучше иди к нам в гости. Я рыбу выпотрошу, сварю уху, угощу тебя…

Вот идут они берегом, Аниска и говорит:

– Какое на тебе платье хорошее.

Анна Ярославна смутилась и отвечает:

– Это мне подарили. Ты не смотри. Оно старое, плохое.

Вот они идут, а навстречу им выбегают семеро мальчиков, мал мала меньше, все на одно лицо, бегут и кричат:

– Я воды натаскал.

– Я в котёл налил.

Я хворост наломал.

– Я в печку положил.

– Я печку затопил.

– А что мы в котле варить будем?

Смутилась Анна Ярославна, подумала: «А вдруг это ведьмины дети и сунут меня в котёл?» А Аниска говорит:

– Это мои братцы: Ивашка, Евлашка, Ерошка, Епишка, Алёшка и Гришка и младшенький Пантелеймонушка. Семеро братиков, а я им одна сестра. Матери у нас нет. Я за нее.

– У меня тоже четыре брата, такие сильные, они за меня всегда заступятся, – сказала Анна Ярославна. – И ещё у меня две сестры.

Ох, как мне хочется сестру, – сказала Аниска и вздохнула.

– Ничего хорошего тут нет. Старшая сестра нос задирает, что она взрослая, не хочет со мной играть. А младшая пристаёт, хочет, чтобы я с ней играла, так надоела!

Тут подошли они к Анискиному жилью – не то избушка, не то погребушка, а похоже, будто крот себе норку вырыл и холмик насыпал. Однако же дверь есть, отворена, и ступеньки уходят вниз.

Братья горошком покатились с лесенки, Анна Ярославна спускается осторожно – сперва носочком нащупает ступеньку, а потом уж на пятку обопрётся. Аниска сзади идёт, предупреждает:

– Не сковырнись!

Спустились благополучно.

Аниска говорит:

– Садись, гостья будешь.

Села Анна Ярославна на лавочку, ручки сложила. Семеро братиков стоят кругом, смотрят на неё, а Аниска рыбу чистит.

Оглянулась Анна Ярославна, всё ей любопытно.

– Это что за камни у печки лежат?

Аниска отвечает:

– Это жерновки.

– А зачем жерновки?

– А зерно молоть.

– А зачем молоть?

– А чтобы мука стала.

– А зачем мука?

– Хлебушко печь.

Задумалась Анна Ярославна, опять спрашивает:

– А пироги из муки?

– И пироги, и блины, и оладушки.

– Вот чудеса!

Тут братцы не выдержали.

– Ой! – сказал Ивашка и фыркнул.

Какая ты! – сказали Евлашка и Ерошка и захохотали.

– Дурочка! – пискнул Пантелеймонушка и так и залился смехом.

Анна Ярославна смеётся, Аниска смеётся, все смеются-покатываются, удержаться нельзя.

Вдруг входит в избу рябая курочка. Поклонилась, лапкой шаркнула и закудахтала.

Ивашка говорит:

– Это она сказала, что снесла яйцо.

Рябая курочка опять прокудахтала.

Евлашка говорит:

– Это она сказала, что яйцо большое.

Анна Ярославна удивилась и спрашивает:

– Откуда вы знаете, что она сказала?

Я в самую полночь, в грозу, горькую травку съел, – ответил Ивашка. – Я теперь понимаю птичий язык.

– И я травку съел, – сказал Ерошка. – И я понимаю.

А младшенький Пантелеймонушка надул щёки и пропищал:

– И я съел. Я понимаю.

Вот они побежали искать яйцо. А рябая курочка ходит вокруг и кудахчет.

– Она говорит – яйцо под сараем.

Ищут под сараем, руки землёй перемазали, нет яйца.

– Она говорит – возле колодца.

Ищут возле колодца, руки крапивой обстрекали, нет яйца А маленький Пантелеймонушка присел подле кустика травы, пошарил пальчиками и говорит:

– Вот оно – яйцо!

Тут все взялись за руки, завели вокруг Пантелеймонушки хоровод и запели:

 
Снесла курочка яичко, не простое, а золотое.
Ивашка искал – не нашёл,
Евлашка искал – не нашёл,
Ерошка искал – не нашёл,
Епишка…
 

– Отец идёт! – закричал Епишка, и все побежали встречать его, а Анна Ярославна отошла в сторону—не мешать бы встрече.

Отец даже не здоровается, такие у него новости. Он руками машет, рассказывает:

– Случилось в городе невиданное, неслыханное, небывалое. Среди бела дня пропала княжья дочка. Только что здесь была, и нет её. Пало подозренье на мамок-нянек – нет ли среди них злой колдуньи, которая опоила княжну зельем или извела наговором, так что та вмиг растаяла и исчезла. Теперь нянек-мамок бросили в яму, будут их пытать, пока не сознаются. А по всему городу глашатаи выкликают – кто найдёт княжну, тому большая награда.

Тут Аниска пристально посмотрела на Анну Ярославну, а та замигала глазами, прижала палец к губам – молчи, мол, если догадалась.

– Вот бы нам найти княжну, – говорит отец. – Получить бы награду. Я бы тогда новую лопату купил да ребятам по прянику.

Аниска опять посмотрела на Анну Ярославну, а та нахмурилась, ногой топнула – молчи!

Аниска опустила глаза, молчит, а маленький Пантелеймонушка дёргает отца за рубаху и пищит:

– У нас гостья!

Посмотрел отец, увидел Анну Ярославну. Она стоит, вся пунцовая от волнения. Платье на ней по зелёному полю золотыми травами, алая шапочка опушена соболем, на пальце перстенёк. Уж если это не княжна, так какие же они бывают.

Подошёл отец, хотел её взять за руку, домой отвести, а она упирается, кусаться вздумала.

Аниска плачет:

– Да это же Анка, моя подружка. Не трожь её!

Изловчился отец, поднял Анну Ярославну, понёс. Хорошо, что уж вечер настал, никто им на улицах не встретился, не увидел, как несёт мужик на руках княжну, а она брыкается, царапает ему лицо и верещит, как поросёнок.

Наконец она устала кричать и биться, нахмурила брови и говорит тихим голосом:

– А вот я на тебя князю-батюшке пожалуюсь. Знаешь, что он с тобой сделает?

– Не знаю, – говорит Анискин отец, а у самого мурашки по спине пробежали.

– Не знаешь? – говорит Анна Ярославна. – А вот погоди, узнаешь!

Тут ему так стало страшно, что он поскорей принёс её в замок и сдал страже, а сам убежал. Награду не стал спрашивать. И за то спасибо, что самого в яму не посадили.

Няньки-мамки, чихая и кашляя – в яме-то было сыро, – окружили Анну Ярославну, полезли целовать ей ручки и плечики, принялись расспрашивать, что же с ней приключилось Но она не пожелала рассказывать и притворилась, что хочет спать.

Глава пятая
ТРИ ЖЕНИХА

а следующее утро было воскресенье, и все пошли в Софийский собор церковную службу слушать. И хоть собор был совсем близко, на одной площади с замком, а шли торжественным шествием. Впереди княгиня Ингегерда Олафовна, за ней дочери. А там боярыни и боярышни, и старшая нянюшка Амальфея Никитишна, и другие – всех не пересчитаешь.

Вот прошли они через площадь – а простой народ толпится, глазеет на них, – сквозь резные двери вошли в лестничную башню и стали подниматься на хоры. Простые люди молились внизу, а княжья семья с приближёнными, высоко над народом взнесённая, и в молитве с ним не смешивалась. И стены лестничной башни были расписаны не иконами, строгими ликами, чтобы люди трепетали и повиновались, а разными хорошими картинками, на которые было приятно смотреть. Тут была и охота, и всякие скоморохи, и разные птицы, и звери, и музыканты.

И была там одна картинка – гудочник водит смычком по струнам гудка. У него были такие большие круглые задумчивые глаза и пухлые губы под тонкими усиками поджаты, как у обиженного ребёнка. Анна Ярославна всегда ему улыбалась, а он смотрел на неё так печально-печально. Бедненький!

Вот княгиня со свитой поднялась на хоры, и сейчас же началась служба. Анна Ярославна сложила ручки, сделала постное лицо и приготовилась скучать. А краешком уха слышит, как толстая Амальфея Никитишна, шурша несгибающимися складками платья, бочком пробирается между боярынь к своей княжне поближе.

Амальфея Никитишна нагнулась к ней и зашептала:

– Ой, ясынька моя, вчерашний день, как тебя не было, приехали сваты.

– За кого сватать? – шепнула в ответ Анна Ярославна.

Тут княгиня Ингегерда Олафовна сердито оглянулась и зашикала. Нянюшка поспешно отодвинулась, Анна Ярославна притворилась, что вся погружена в молитву, а у самой мысли в голове так и пляшут. Сваты приехали!

Далеко-далеко внизу священники в золотых ризах кадят ладаном, читают молитвы, хор выпевает: «Услышь, господи», и простой народ с громким стуком кладёт земные поклоны, а Анна Ярославна стоит, ничего не видит, не слышит – размечталась.

«За кого сватать будут? А за кого бы мне хотелось бы? Ох, я бы пошла за гудочника. У него глазки круглые, усики тонкие. Вышла бы я за гудочника – он бы целый день на гудке гудел, а я б под то гуденье плясала бы. Ходили бы мы с ним с одной площади на другую, с Горы на Подол, с Подола на Гору. И ели бы пироги с луком, с перцем. А если пирожник опять на меня забранится, мой гудочник его по голове гудком как стукнет! Гудок в щепы, на лбу шишка Пирожник испугается и убежит и все пироги растеряет. А мы пироги подберём и угостим Аниску с братиками».

И Анна Ярославна тихонько улыбнулась своим мыслям «А может, я лучше выйду за Анискиных братиков? Пантелеймонушка ещё молоденек, я за Ивашку выйду. Он мне в самую полночь, в грозу, сорвёт горькую травку. Я её проглочу и пойму, что птицы говорят. Ворон на дубу кра-кра, селезень на пруду кря-кря, – а мне всё понятно! А потом я буду с Аниской уху варить, братиков кормить. Этому ложку, этому плошку, а маленькому Пантелеймонушке все остаточки соскребу. Ты кушай-покушай, расти-подрасти! Уж мне за Пантелеймонушку нельзя будет выйти, уж я за Ивашкой, а мы найдём ему другую раскрасавицу. Не такую красивую, как я, но тоже не плохую. А может, лучше не выходить за Ивашку? У него нос от загара лупится. Может, лучше за гудочника? Вот он как губы надул. За что его обижать?»

Вдруг неожиданно служба кончилась, и все опять пошли обратно через площадь, вернулись в светёлку. Амальфея Никитишна вся красная – видно, чуть не лопнула оттого, что пришлось так долго молчать, – поспешила выложить свои новости.

– Ох, ясынька моя, вчера, как тебя не было, приехали сваты, сватать тебя за французского короля. Прислал король за тобой епископа, и с ним большая свита, и подарков навезли множество.

– Не хочу за французского короля! – закричала Анна Ярославна. – Чего я за королём не видела? – И как брякнулась на пол, кулаками, каблуками по полу бьёт, кричит: – Не хочу за короля! У меня получше женихи есть!

– Ой, что ты! Опомнись!

Побежала Амальфея Никитишна за княгиней, за Ингегердой Олафовной. Княгиня поспешно пришла, видит – сидит Анна Ярославна на полу, в три ручья слезами заливается, кричит:

– Не хочу за короля! Не хочу! Не хочу!

– Почему это ты не хочешь? – строго спрашивает княгиня.

– Не хочу, и всё тут! Лучше я в монастырь пойду, в окошко выпрыгну, о камни разобьюсь, утоплюсь в Днепре-реке..

Тут княгиня подняла Анну Ярославну с полу, притянула её к своим коленям, пригладила ей волосы, утёрла лицо платочком и ласково спросила:

– А что же тебе хочется?

– Хочу за гудочника, который на стене нарисованный. Мы с ним будем по площадям ходить, на гудке гудеть.

– Да он же не живой. Его же, может быть, и нет такого. Может быть, его художник придумал.

– Тогда за Анискиного братика, за Ивашку. Мы с ним будем песни петь и с птицами беседу вести. Матушка родимая, мне за королём будет скучно. Поиграть не с кем.

– Глупенькая, – говорит княгиня. – Ведь вы не сейчас венчаться будете, не скоро ещё, лет через шесть, через семь, когда ты подрастёшь. Французский король сейчас за тобой прислал, чтобы мы тебя покамест за другого короля не просватали. А ты будешь жить у его матушки, королевы Констанции, и она тебя обучит всему, что надо знать будущей королеве. У неё там много придворных дам и знатных девиц. Ты будешь с ними в мяч играть.

– Не хочу в мяч, не хочу ихних дам. Хочу Аниску!

– Слушай меня внимательно, – сказала княгиня. – Твой батюшка, великий князь Ярослав Владимирович, так порешил, что быть тебе за королём. С ним спорить не приходится, и так оно и будет. А чтобы тебе не было скучно, мы возьмем твою Аниску, и она поедет с тобой во Францию. Будете с ней играть, и с птицами беседовать, и песни петь. Хочешь?

Анна Ярославна кивнула головой.

– Тогда умойся и причешись, чтобы сваты могли на тебя посмотреть, какая ты умница и красавица, королевская невеста.