Текст книги "Три смерти и Даша (СИ)"

Автор книги: Ольга Малашкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Вскоре, атакуемые каждый своими тяжелыми мыслями они улеглись спать. Отец Димитрий и матушка Людмила, повинуясь многолетней привычке, быстро заснули сном праведников. Пашка же еще долго лежал, заложив руки за голову, и погрузившись в тяжелые мысли и окрыляющие мечты.

И тут раздался вой. Родители как по команде проснулись, резко сели на постели и синхронно перекрестились. Матушка тут же почувствовала себя очень беззащитной.

– Дима, что это? – с придыханием спросила она.

– Не бойся, – ответил ей отец Димитрий, положив руку на ее обширное плечо.

И тут Пашка, резко отворив дверь и прервав интимный момент, ворвался в комнату. Глаза его горели, и он улыбался странной, как у сумасшедшего улыбкой.

– Вы слышали? – спросил он. – Это воет адова гончая. Значит, он есть!

– Иди спать, бесстыдник! – прикрикнул на него отец Димитрий, – и вообще в православном фольклоре нет никаких адовых гончих. Это католическая мифология!

– А разве бывают православные сатанисты? – саркастически заметил Паша, – Ладно ухожу.

И теперь Пашка заснул сном праведника. А отец и мать долго не могли заснуть, но потом заснули и они.

В тот же вечер Дашины родители и братья проводили время как всегда. Отец и мать смотрели ток – шоу, братья играли в солдатиков. Отец после трудового дня потягивал пиво из бутылки.

Жили они по понятиям того района очень хорошо, да и по городским меркам неплохо. Квартира была будто только что после ремонта (Роза никогда не работала по специальности, но не забыла, чему ее учили в училище). Все было подклеено и подкрашено идеально. И мебель в квартире был довольно новая, тусклых цветов, которые нравятся большинству, в большой комнате возвышался сервант с новой посудой, которой никогда не пользовались – в общем – все было подчинено вкусу вернее – его отсутствию. Этажерка с Дашиными книгами не вписывалась в интерьер и смотрелась неуместно.

Когда Даша вернулась домой, не ее приход никто никак не прореагировал. Девушка с грустью посмотрела на мать в грязном старом халате и отца с пивом, вздохнула и взяла с этажерки книгу. Потом села у окна и стала читать.

Во время рекламы Роза кое‑как оторвалась от телевизора и сердито посмотрела на дочь. И зачем она столько читает? Что ей это дает в жизни. Вот ее братья за всю жизнь не одной книжки по своей воле не открыли, а эта – какая‑то странная, просто выродок какой‑то! Роза переживала за дочь – как она будет жить – все время витает в облаках.

Наконец Роза не выдержала (да и никогда она особенно не сдерживалась), и к тому же ей хотелось поговорить, ведь муж с ней почти на разговаривал, а с пацанами говорить было не о чем, ну разве что о школьных делах; и она напустилась на дочь с упреками.

– Дашка, и когда ты бросишь свои книжки? До добра они тебя не доведут! Ты меня слышишь!? Я тобой разговариваю.

Даша действительно не сразу заметила, что ее ругают, и не сразу оторвалась от книги.

– Да?

– Что – "да"? – не унималась Роза, – Что – "да"? и в кого ты такая? Далось тебе это чтение? И главное зачем? Какая от него выгода?

Даша не стала говорить, что она становится более эрудированной. Да и не знала ее мать таких сложных слов.

– Да, потому что это интересно.

– Интересно? Да, что там интересного? Неужели читать тебе интереснее, чем жизнь.

– Если это ты называешь жизнью, то – да.

– Что‑то ты слишком умная, – по мнению Розы ум являл собой воплощение зла, – тебе будет очень тяжело в жизни. Ни в училище твой ум поступить не поможет. Да и кто тебя замуж возьмет такую.

– Не пойду я в твое училище, сколько раз уже говорить! – вспылила Даша.

– А куда пойдешь? В институт? Пять лет учиться, чтобы получать нищенскую зарплату. Ну, уж нет! Пойдешь на повара учиться как миленькая!

– Не пойду!

– Ничего, скоро выбросишь эту дурь из головы. Выйдешь замуж – будешь дома сидеть.

– Как будто замужем не живут по – человечески!

– Место женщины – дома, – вмешался отец.

– Место мужчины – возле параши! – ругнулась в ответ Даша, захлопнула книгу и вышла в другую комнату. На самом деле она так не считала, но родители по другому не понимали, поэтому дома у нее плохо получалось быть интеллигентной. И она искренне надеялась, что где‑то есть другие мужчины, не похожие на отца.

Отец так обалдел от такой наглости, что не нашелся, что ответить дочери.

Мать мыла посуду на кухне и чуть не плакала. Ну что будет с ее дочерью? Как она будет жить? А все это дружба с Лейлой и ее шибко умным дедушкой. А когда девочки были маленькие, казалось так мило, что они дружат. Эх, знать бы – на километр бы друг другу не подпустила. Но, ей всегда казалось, что, если матери были подругами, то и дочери должны дружить. Вот и подружились, и ничего хорошего из этого не вышло. А пока девочки были маленькими, она все умилялась, они были так неразлучны, что их даже называли сестренками. А сейчас уже поговаривают, что они – лесбиянки…

Свою единственную дочь Роза очень любила и всегда желала ей добра, потому что очень за нее переживала. Девочка явно двигалась куда‑то не туда по жизни.

В другой комнате Даша снова села с книжкой у окна. Она посмотрела в окно. В темноте не было видно, что дома старые, крыши – ржавые. Над крышами сверкали звезды.

Даша вздрогнула: и зачем она спорила с матерью – все равно ей ничего не докажешь. И все равно девушка сделает все по – своему: и в выборе профессии, и в выборе будущего избранника.

И тут ей стало тяжело на душе – она вспомнила, что замуж точно не выйдет – ведь она скоро умрет. А жаль, хотя Даша и не верила в любовь (она уже не в том возрасте, чтобы верить – в пятнадцать лет пора уже перестать быть наивной), но против семьи ничего не имела. Конечно, если ее семья не будет похожа на ту, в которой она родилась. Ну, и ладно. Чем меньше проживет, тем меньше разочаруется. Она и так уже разочаровалась лет на сто двадцать вперед.

Даша опять вздохнула. Бывать дома она не любила и уходила оттуда при первой удобной возможности, благо мать, помня себя в ее возрасте, разрешала ей гулять допоздна. А сама девушка предпочитала жить в книгах. Там действительно было интереснее.

Углубившись в чтение, Даша не сразу услышала жуткий протяжный вой. Девушка испугалась так, будто встретила монстра из своих самых кошмарных снов.

– Валь, что это? – спросила в соседней комнате мать.

– Наверное, бродячая собака. Сейчас полнолуние вот и воют на луну.

– Так страшно.

– Вот, дура, чего бояться, – сказал отец, успокаивая прежде всего самого себя, – мы же, к счастью в городе, а не в лесу. Здесь волков нет.

Даша подумала: "Наверное, это воет собака смерти. По крайней мере, если бы у нее была собака, то выла бы именно так". И ей опять стало невыносимо тоскливо и опять показалось, что она падает спиной вперед, раскинув руки в черную воду местной реки, и погружается все глубже и глубже.

Рома, как всегда вошел к Кате без предупреждения и стука.

– Ну, что, у тебя есть новости? – вместо приветствия спросил он.

– Ром, так, как ты ко мне заходят только больные. Ты хоть предупреждай меня, когда хочешь прийти, а то я пугаюсь, – не ответив на его вопрос, сказала Катя.

– Как – так? – не понял Рома.

– Без стука и предупреждения, – ответила Катя.

– Ну, а все‑таки – какие новости?

– Ты о чем?

– Да, все о том же – о твоей пациентке. Не нашли ее?

– Нет. А твоего?

– И моего не нашли. Ты в милицию звонила?

– Конечно.

– И что?

– Да, ничего. Как испарились.

– Может, федеральный розыск объявить?

– Да, надо бы.

– Слушай, а твоя, что – тоже опасна?

– Моя? Да, нет, не опасна. Хотя, смотря, что ты понимаешь под опасностью. У нее такой дар убеждения, дай Бог каждому. Все мир от кого‑то спасала. У нее и здесь много последовательниц. Честно говоря, я даже не знала, что с ней делать, чтобы народ в отделении не пугала. То война у нее грядет, после которой от планеты останется только пепел, то за окнами ночью она кого‑то видит, ну и естественно – я с ними заодно.

– С кем?

– Ну, с НИМИ, ты разве не понимаешь?

– А – а-а, с НИМИ. Тогда понятно.

– Да, все бы ничего, только ведь она все отделение переполошила. Народ беспокоился, а как я беспокоилась, это просто не передать. Ты представляешь, что это такое, когда почти все отделение ждет чего‑то страшного и неминуемого?

– Представляю, и, к сожалению, даже слишком хорошо – в деталях и красках.

– Я пробовала с ней разговаривать, просила, чтобы людей не тревожила, но ты же знаешь, что их почти невозможно переубедить. Она смотрела на меня и улыбалась улыбкой мудрого Будды. Конечно, я же специально ее здесь держу, чтобы помешать ей.

– Понятно. А диагноз?

– Параноидная шизофрения*.

– Я мог бы и не спрашивать. И так ясно.

– Наверное, скоро ее найдут и она вернется. А ведь только отделение успокоилось. Но и ее так оставлять нельзя. Я же клятву давала. Да и жалко ее.

Вдруг из коридора донеслось дружное: "У – у-у!"

– Что это? – не понял Рома.

– Что? А – а-а, это. Так полнолуние же. У меня ликантропия* обострилась.

– У тебя? И давно это с тобой?

– Со мной? Ром, ты чего? В отделении, естественно. У меня этих волчиц целых пять.

В коридоре завыли с новой силой. Там чувствовалось какое‑то движение.

– Да, что это такое, – не выдержала Катя, открыла дверь и выглянула в коридор, – Девочки, что вы делаете?

– Воем, – невозмутимо ответили ей.

– А зачем?

– Мы – волки, мы не можем не выть.

– Но, вы же всех пугаете.

– Так и нужно.

– Нужно, говорите? – не теряя терпения, спросила Катя. – Вам нужно пугать своих товарищей? Да, как вам не стыдно? Не ты ли, – обратилась Катя к одной из них, – еще недавно говорила, что всех нас любишь? А теперь хотите нас напугать.

– И что же нам делать, – растерялись пациентки. – Мы же волки, мы не можем не выть.

– Войте шепотом, – стараясь не улыбаться, посоветовала им Катя.

– Ладно, – просияли пациентки.

Когда Катя закрыла дверь в кабинет, ее оглушил такой громкий смех, что она вздрогнула от неожиданности. Это смеялся Рома.

– Молодец! Вот бы мне со своими так же. К сожалению, мои гораздо агрессивнее. А волки – особенно. Ты в курсе, что они с твоими бабами пытались встретиться сегодня ночью?

– Конечно, дежурные всю ночь не спали – их гоняли.

– А одна тут недавно стриптиз устроила.

– Стриптиз?

– Ну, не стриптиз, просто переодевалась прямо перед окном.

– Странно, кто бы это мог быть? А какое окно?

– Угловое, а что?

– Да, нет, ничего. Слушай, да это же мой кабинет!

– Вот, и я смотрю, что‑то она мне показалась знакомой.

– Вот, поросенок, – Катя попыталась рассердиться, но только устало улыбнулась. – Надо привыкать шторы задергивать, что ли. Надо, но никак не привыкну. Слушай, – Катя встревожено посмотрела на коллегу, – а того мужика ты видел?

– Какого мужика?

– Да, вчера приходил, когда стемнело. Я вчера заработалась. А он пришел и завыл так, что все проснулись. Звал всех на свободу, а мои волчицы прилипли к окнам, оперлись на них руками, распластались и тоскливо выли. Да и в твоем отделении, я слышала, что тоже выли.

– Да, мне рассказывали, что они беспокоились. А мужика ты хорошо запомнила?

– Еще бы – он мне всю ночь в кошмарах снился. А что?

– Да, это же наш пациент. Вернее, не наш, а мой.

– Нет, вряд ли.

– Я не понимаю твоих сомнений, Катя.

– Ты просто его не видел. Он не болен. Он на самом деле такой.

– Какой?

– Страшный.

– Ну, если бы это было критерием…

– Не перебивай меня. Он был весь в серой шерсти, здоровенные клыки во рту не помещались, и глаза в темноте горели. Я, ведь сегодня здесь и ночевала, выходить я боялась, – Катя положила ладонь на шею и потерла шрам.

– Интересно– интересно, – задумался Рома.

– Только, это между нами, ладно. А то, если кто узнает, я тут надолго поселюсь.

– И где они возьмут другого врача с таки же образованием, как у тебя? Не волнуйся. Я тоже знаю много такого, за что меня могли бы упечь сюда. К сожалению или к счастью, все совсем не так просто, как нас учили. Я тебе тоже как‑нибудь расскажу о некоторых случаях в из моей практики. А когда мы поссоримся, ты сможешь сдать меня нашему главврачу.

Я лежала на теплом белом песке и смотрела на волны, разбивающиеся о берег. Это место показал мне Он. Это маленький остров, не нанесенный ни на одну карту, но очень опасный для моряков. Подводные скалы у берега загубили немало кораблей. Неудивительно, что Он здесь частый гость. Правда, по мере совершенствования техники, Он бывает здесь все реже и реже. Да, Он и не любит море, слишком уж часто Он там случается – надоело. Я бываю здесь гораздо чаще – в море я случаюсь довольно редко.

Море помогает успокоиться а мне сейчас это особенно необходимо. Мне нужно прийти в себя после случившегося. Надеюсь, что этот бешеный старик не травмировал меня. А вдруг я тоже стала бесплодной, как Оно? Ведь Оно получило травму при похожих обстоятельствах. Нет, лучше об этом даже не думать.

А все‑таки, какими злыми могут быть люди. Прерывают чужие, и без того короткие жизни, а потом кто‑нибудь точно так же прервет и их жизнь. А как выпускает свою злобу на волю те, кто долго терпел! Это действительно страшно.

И что мне теперь делать с Дашей? После того, что она увидела, вряд ли ей захочется попробовать что‑нибудь подобное. Она и так – то не торопится соглашаться, а теперь тем более. Даже не знаю, как ее уговорить. Хуже всего, что мое предложение беспрецедентно. Если бы подобное уже когда‑нибудь случалось, ей было бы легче принять решение. Недавно она говорила, что хотела бы путешествовать, но не имеет возможности. Не понимает, что никто не путешествует столько, сколько я. Надо будет ей сказать.

Как всегда бесшумно и мягко подошло Оно, опустилось на песок около меня и нежно меня обняло. Оно очень любит море, особенно после своей пустой планеты. Есть в море что‑то такое, от чего Оно впадает в транс. Оно может подолгу сидеть у моря и смотреть вдаль. Благо, занятость позволяет.

Оно нежно гладит меня своими красивыми тонкими пальцами. Оно всегда просто лучится нежностью, не исключение и данный момент.

– Ты в порядке? – спрашивает меня Оно. Голос как всегда нежный и мелодичный.

– Вроде – да.

– Я надеюсь.

– Не понимаю, чего ты боишься, меня невозможно убить.

– Я не о том. Давай заведем ребенка, – без всякого перехода предложило Оно: Мальчика. Мне так одиноко. Вас постоянно нет дома. А ребенка я буду любить, буду нянчиться с ним.

– А нас ты уже не любишь?

– Почему, люблю.

– Но, меньше, чем обычно.

– Нет, что ты. Просто, мне вас так не хватает. У меня столько нерастраченной нежности.

– А почему именно мальчика? Ребенка своего пола ты любить не будешь?

– Почему же? Конечно – буду. Только, я вам не нужно, чтобы завести его…

– Прости, я еще не решила, ребенок какого пола у меня появится первым.

– Ладно, решай.

И зачем я спросила? Оно по – прежнему боится, что не нужно нам из‑за своего частичного бесплодия. А как же любовь? Разве можно бросить того, кого полюбили. Тем более, что Оно – настоящий ангел сглаживает острые углы между мною и Ним. Правда, недавно я заметила, что Оно все чаше стало нас стравливать. Оно боится.

– Какой – то сегодня странный прибой. Интересно, почему? – спросило Оно.

– Так ведь полнолуние, – ответила я. – Луна влияет на приливы и отливы, тянет к себе воду. И на прибой влияет, только не так заметно. Еще полнолуние влияет на некоторых странных индивидов. Поэтому люди считают, что в это время свирепствуют силы зла. Хотя, по моему, люди сами и есть своя главная сила зла.

Мы обнялись еще крепче и слушали шум моря.

"Павел, проснись", – разбудил сына ранним воскресным утром отец Димитрий. Паша не сразу понял, почему человек его вероисповедания должен так рано вставать в воскресенье, но потом вспомнил, что вчера пообещал помочь отцу, и нехотя поднялся.

Отец попросил его помочь донести до церкви узлы с вещами, собранными для детей из малоимущих семей. Узлы получились увесистые, одежда в них была в основном поношенная, некоторая, даже слишком. Но, что поделаешь, если люди более или менее хорошо обеспеченные помогали неохотно, полагая, что каждый должен заботиться о себе сам. В этом, конечно была своя доля истины, но все‑таки не каждый наделен деловой хваткой. А вот небогатые жители их района всегда были готовы помочь. Так менее бедные помогали более бедным.

Отец, мать и сын шли молча: отец Димитрий всегда был сосредоточен перед службой, матушка Людмила еще толком не проснулась, а у Пашки не было настроения разговаривать, да и он, честно говоря тоже еще не проснулся. В прохладном утреннем воздухе витал смрадный дым. По выходным, когда все руководство заблаговременно, чтобы не дышать вредными веществами, уезжало за город, завод всегда выбрасывал в атмосферу много разной дряни.

Вскоре они пришли в церковь. Она была небольшая, скромная и не очень красивая, построенная наспех когда‑то в поздние советские времена, когда никто уже толком не помнил, как это правильно делается. Зато в ней царил образцовый порядок, поддерживаемый педантичным отцом Димитрием и энергичной матушкой Людмилой. А еще в ней была какая‑то особая энергетика, дарящая душевное просветление всем прихожанам. Наверное, именно это и называется присутствием духа Божьего.

Пашка печально оглядел знакомые с детства стены. Он хорошо помнил, как пел здесь в хоре каждое воскресенье. Он был одет в белый стихарь, знаменующий чистоту души, а из узких окон под потолком падали длинные солнечные лучи, совсем как сейчас.

И хор сейчас распевался совсем как тогда, только благочестивые девочки, поющие в нем, подросли. Они все были в длинных юбках и кофтах с длинным рукавом, платки скрывали их волосы и обрамляли ненакрашенные лица с безмятежным выражением у всех, как у одной. Паша улыбнулся им и кивнул, здороваясь. Девочки осуждающе на него посмотрели и не ответили ему, хотя в мечтах все, кроме двух, возвращали его на путь истинный, а после жили с ним в освященном церковью браке. И сейчас почти все они украдкой посмотрели на его ангельское лицо, вздохнули и отвернулись. Им запрещено было мечтать и делиться своими мечтами.

Тем временем отец Димитрий услышал, как бабули из числа самых ревностных прихожанок благочестиво беседуют о предстоящей посадке свеклы. "Я слышала, что когда садишь свеклу, надо говорить: "Не будь голенаста, будь пузаста, не будь красна, будь вкусна", – поделилась ценным советом одна из них. Отец Димитрий хотел было сделать им замечание, ведь церковь запрещала любые заговоры – пережиток языческих времен, который никак не хотел оставаться в прошлом; но вовремя вспомнил, что подслушивать, даже невольно, тоже нехорошо и не стал.

Когда Пашка вошел в храм, по нему прокатилась волна осуждающего шепота. Некоторые прихожане даже строили предположения, не поразит ли отступника громом прямо здесь. И как бы отец Димитрий ни хотел вернуть сына на путь истинный, но этот шепот не мог его не раздражать. Ему показалось, что он произнес: "Не судите, да не судимы будете", – тихо, но его хорошо поставленный голос разнесся по всему храму и прихожане примолкли.

Прихожане обожали своего страстного и искреннего батюшку. Если бы он родился в средние века, то смог бы стать известным проповедником, да и в наше время он мог бы сделать карьеру. Но в молодости его продвижению помешала женитьба на недостойной с точки зрения других священников женщине, а потом – отступничество детей. Все это как‑то не вязалось с имиджем образцового священнослужителя. Может, отец Димитрий и жалел о несостоявшейся карьере, но если бы он мог вернуть прошлое, то ничего бы не изменил. Он нисколько не жалел ни о жене, которую вовсе не считал недостойной, и которая напоминала ему Марию Магдалину, ни о детях, какими бы они ни были.

– Паша, ты не хочешь остаться? – спросила его матушка.

– Нет, пойду заниматься своими сатанинскими делами! – нарочно громко ответил он.

На самом же деле никакими сатанинскими делами заниматься он не пошел, а просто поехал к однокласснику. В трамвае к нему привязался какой‑то дедок из церкви десяти отступников. Дедок раздавал всем бумажки с текстом молитвы и адресом их церкви. Паша бумажку не взял.

– Возьмите, я сатанист, мне нельзя, – Паша и сам толком не понял, что ему нельзя.

– Правда? А ты не боишься?

– Нет.

– И, что – вам нельзя молиться?

– Нельзя.

– Ну, надо же – в первый раз такое встречаю, – удивился дедок и отошел от Паши.

Почти весь день Паша провел у одноклассника, переписал у него несколько дисков, дал переписать три своих и до смерти напугал его маму, которой Пашкин одноклассник сообщил, что тот – сатанист. Потом Паша навестил своего брата Серафима и домой возвращался поздно.

Неподалеку от своего двора он увидел идущую впереди Лейлу. Он, так же как и днем узнал ее по силуэту и неподражаемой походке (впрочем, по походке он узнавал всех своих знакомых). Сердце Паши учащенно забилось, и он поспешил догнать девушку.

Он поравнялся с ней, и она его увидела, но поздороваться они не успели. Паша увидел вдалеке силуэт бесшумно приближающейся к ним огромной собаки. Когда животное подошло к ним вплотную, Лейла увидела, что это не собака, а огромный волк. И парень, и девушка почувствовали исходящую от него угрозу и не двигались с места, не зная, что делать. Волк тоже замер в напряженной позе и как‑то не по – животному внимательно смотрел на Лейлу. Глаза у волка были небесно – голубые и светились в темноте, шерсть была светло – серая, почти белая.

Лейла слабо приподняла руки, защищаясь. Паша же, как настоящий мужчина вышел вперед. Он понял, что это за странный волк. Это никто иной, как адова гончая. Парень инстинктивно ухватился за перевернутый крест, висящий у него на цепочке поверх одежды, и показал его волку. На волка это не произвело никакого впечатления. Тогда Паша понял, что адский волк, как посланник злых сил, должен испугаться скорее креста в его оригинальном исполнении. И парень перевернул перевернутый крест и показал его волку. Лейла, у которой уже дрожали руки от страха и нервного напряжения, разразилась совершенно не подходящим ситуации громким смехом. Волк недоуменно посмотрел на Пашку и убежал.

На кухне у Лики тускло горела лампочка. Там было почти образцово чисто, что сильно раздражало Лику, и витал сигаретный дым, что несказанно раздражало Антона. Был у Антона и другой повод для раздражения – у них были гости, а гостей он не любил. На плите готовилось что‑то неаппетитно пахнущее (по – другому готовить Лика не умела).

За столом вместе с ними сидела Дина. Она курила вонючие сигареты одну за другой, стараясь делать это как можно эротичнее и соблазнительнее, демонстрируя свои руки и губы. Но эротичность получалась у нее плохо: слишком ломкая у нее была пластика, да и руки и губы были не такие уж красивые. Выпуская дым девушка щурила глаза и томным взглядом смотрела на Антона.

Парень игнорировал эти взгляды без каких либо видимых усилий с его стороны. Дина совсем ему не нравилась. Ему стоило большого труда это скрывать или, по крайней мере не показывать слишком явно. Он ревновал Лику ко всем и вся. Он предпочел бы, чтобы у них дома вовсе не появлялся никто посторонний, а только он и Лика. Зато, когда Лика приглашала подруг к себе домой, он мог не беспокоиться о том, с кем она сейчас, и ревновать гораздо меньше.

А вот Дине Антон очень нравился. Симпатичный, атлетически сложенный и заботливый, он нравился многим девушкам. Его безграничная преданность Лике вызывала белую и черную зависть. И не одна Дина мечтала о том, как он расстанется с Ликой и будет так же предан ей.

Неприязнь Антона она заметила, но истолковала по – своему. Сама она всегда была нарочито груба с теми, кто ей нравился. Поэтому она флиртовала с парнем как умела и питала самые радужные надежды на его счет.

– Я – волчица, – произнесла она, выпустив облако дыма и глядя на полную луну. – В полнолуние я так странно себя чувствую. Появляются необычные мысли и…желания, – Дина сделала ударение на последнем слове и томно посмотрела на Антона.

– Волчица? – переспросил он. – Ты, что – веришь в оборотней?

– Не верю, а знаю, что они есть. Я – одна из них. А ты разве не чувствуешь в себе зверя в такое время?

– Нет, не чувствую. И вообще, как ты можешь верить в такую чушь?

– Это не чушь, это – правда!

– Правда, говоришь? А в медицине это по – другому называется. Лик, как называется болезнь, когда человек считает себя волком?

– Ликантропия, а что?

– Да, ничего, у тебя ликантропия, Дин. Она в полнолуние всегда обостряется.

– Заткнись! – разъярилась Дина.

Она так разозлилась, что была готова броситься на Антона с кулаками. Антон насмешливо на нее смотрел и приподнял руку, защищаясь.

– Смотрите, – шепотом, с придыханием произнесла Лика. Глаза ее были открыты еще шире, чем обычно. Она сжалась от испуга и смотрела в окно. Дина и Антон посмотрели туда же, но ничего не увидели.

– Вы видели? – спросила Лика.

– Нет, а что случилось? – поинтересовался в свою очередь Антон.

– Видели – за окном промелькнула тень? Вернее даже не тень, а сгусток тьмы.

– Нет, а что? – не понял Антон.

– Тень, говоришь? – насторожилась Дина.

– Это была грыза. Они за нами шпионят.

– Да, брось ты, – попытался успокоить подругу Антон. – Ночь на дворе. Что теперь – каждой тени пугаться?

– Да, что ты понимаешь в этом! – почти хором напустились на него девушки. – Ты не понимаешь, какая опасность нам всем угрожает!

Антон примолк, не зная даже, что им ответить. Парень ни одному слову не поверил. Но он старался принимать свою возлюбленную такой, какая она есть. Ему было даже интересно с ней. Она была очень необычной, но это его мало волновало. С обычными девушками у него почему‑то никогда не складывались отношения.

– Что‑то они разлетались в последнее время, – сказала Дина, закуривая новую сигарету.

– После тебя придется долго проветривать, – с невинной улыбкой произнес Антон.

– Ты сегодня заткнешься или нет! – рассвирепела в очередной раз девушка.

– Нет, – улыбнулся Антон. Ему нравилось ее злить.

Дина глубоко и шумно вздохнула и зло посмотрела на него. Теперь она точно знала, что нравится ему.

– Не ругайтесь, – вступила в разговор Лика. – Не понимаю, почему вы постоянно ссоритесь? Что до грыз, так я даже не знаю, что с ними делать. Их поведение меня пугает. Похоже, они нам угрожают.

– Действительно, похоже на то, – ответила Дина. – А как она выглядела?

– Да, как обычно: сгусток тьмы пролетел мимо нашего окна, ненадолго завис и полетел дальше. Видно, подслушивала. Хорошо, что мы не говорили ни о чем важном.

– А если бы говорили? Надо с ними что‑то делать, иначе житья от них не будет. Может, проведем ритуал изгнания?

– Можно. Я только подготовлюсь и обязательно проведем. Это нельзя так оставлять. На следующих же выходных пойдем в развалины.

Дина помрачнела: "Лик, я не сказала тебе – нас теперь не пускают в развалины. Там обосновалась секта."

– Какая секта? – не поняла Лика.

– Сатанисты.

– Сатанисты? – переспросил Антон: Я смотрю – у вас тут интересно.

– Не смешно! – огрызнулась Дина.

– Действительно – ничего смешного, – поддержала ее Лика: Они выгнали нас из места силы.

– Из какого места? – не понял Антон.

– Там – природный источник энергии, – ответила Лика.

– Так, они же нюхом чуют, что место хорошее. Их Кристина – очень сильный маг.

– Кто такая Кристина? – Антон пока мало кого знал в этом городе.

– Она возглавляет секту. С ней не договоришься – она думает только о себе и своих приспешниках.

– Как ты думаешь, не она ли помогла Лейле продать душу? – спросила Дина.

– А кто такая Лейла? И разве такое бывает? – Антон сегодня мало что понимал из разговора.

– Да, есть тут одна. Живет, кстати, недалеко. Безумно красивая и неадекватно самовлюбленная. А душу она продала не свою, а нерожденной сестренки. За такую красоту надо платить. И ее мать в свое время сделала то же самое, и, говорят, бабушка тоже.

– А, может, они просто красивые от природы? – не хотел верить услышанному Антон.

– Нет, это исключено, – Лика пристально на него посмотрела: К тому же – ты ее не знаешь…Если бы знал – поверил бы сразу.

– Да и Кристина никому не отказывает в такого рода помощи, – вмешалась Дина: А колдует она хорошо. Вон как Серафима к себе приворожила. Ни за что не поверю, что он ее любит. А что до Лейлы – тварь она последняя. Всегда нам мешала. И подругу свою против нас настроила.

– Не говори о ней, – глухим голосом произнесла Лика.

– Она отбила у меня парня, – ответила девушка на непонимающий взгляд Антона: И вообще – они друг друга стоят. Что она, что подружка ее. А еще я подозреваю, что это из‑за нее мне пришлось уехать. Я, конечно, никогда не опущусь до мести, но ее поступку нет прощения. Наверное, она боялась, что он ко мне вернется, вот и решила меня убрать с дороги. Хотя, я подозреваю, что у нее могли быть и другие мотивы…

После этих слов Дина отвела взгляд и заторопилась домой. Лика предложила проводить ее, но Дина, видя, что Антон не проявляет особого энтузиазма, отказалась.

Когда они выключили свет и легли спать, Лика снова увидела за окном сгусток тьмы. Антону она не сказала – побоялась, что он и на этот раз ее не поймет. Она успокоила сильно бьющееся от страха сердце, представила, что с ней сейчас не Антон, а ее возлюбленный и закрыла глаза. Антон почувствовал, что она всем телом вздрогнула, и обнял ее еще крепче.

Рома снова сидел в кабинете у Кати. Утро было наредкость спокойное и тихое (больных укололи совсем недавно), яркие солнечные лучи врывались через окна, лежали на полу и стенах.

– Что‑то ты ко мне зачастил. Мог бы и позвонить, – сказала Катя.

– А, может мне захотелось тебя увидеть, – ответил Рома и, заметив, как сразу после этих слов отдвинулась от него Катя, добавил: Хоть для разнообразия поговорить с нормальным человеком. Я просто хотел спросить – ты подала в розыск?

– Подала. С трудом взяли – видите ли, она не опасна. Для жизни‑то может и нет, а для рассудка…С ее‑то даром убеждения…Ленин чертов.

– Это она что ли – Ленин?

– Ну, не ты же и не я. Я же тебе рассказывала, как она тут все отделение баламутила.

– Рассказывала. Зато – она никого не убьет. А вот мой…С его бредом ревности – найдет себе бабу и…Бедная женщина.

– Да, бред ревности это страшно. У моего был тот же диагноз, – Катя вздохнула и потерла шрам.

– У твоего? А – а-а…Извини – сразу не понял.

– Ничего. А мою, наверное, трудно будет найти.

– Почему?

– Потому, что сразу не понятно, что она – наш клиент. Первое время она производит впечатление вполне нормальной. По ней и не скажешь, пока поближе не узнаешь.

– А так всегда и бывает. Слишком много людей с отклонениями в психике. Помнишь, что на этот счет говорил наш Сысойка?

– Сысойка?

– Ну, Сысоев – основы психиатрии у нас вел.

– Точно. А я совсем забыла. Старею, наверное.

– Так, вот, – он говорил.

– Помню – помню: одна из главных проблем психиатрии в том, что невозможно всех госпитализировать.