Текст книги "Три смерти и Даша (СИ)"

Автор книги: Ольга Малашкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Больница была та самая, возле забора которой встретились Лика и Антон.

За дверью послышались шаги. Катя не придала этому значение. Вдруг дверь резко без стука распахнулась. Катя привычно насторожилась и приготовилась звать санитара и привычно же не подала виду. Но когда она увидела вошедшего, то с облегчением вздохнула. Это был Рома – зав. мужским отделением.

Несмотря на должность, в общении они оба успешно обходились без отчества. Все в больнице – от медперсонала до практикантов и пациентов звали их просто Катя и Рома. Виной тому была их молодость. Кате было двадцать восемь, а Роме – двадцать семь.

Весьма юный возраст для заведующих отделениями. Но, что делать, если высшее медицинское образование было в больнице не у многих, и количество пациентов, имеющих его, значительно превышало количество дипломированных врачей. Вот, Рома с Катей и возглавляли отделения исключительно благодаря дипломам. Правда, надо сказать – возглавляли.

Виною в отсутствии квалифицированных психиатров была отчасти городская политика в отношении душевнобольных. Больница почти не финансировалась. Официально считалось, что в таком благополучном городе, как этот не сходят с ума. На самом же деле ужасная экология и равнодушно – потребительское отношение властей к простым гражданам плодило множество сумасшедших.

Местные, учащиеся на врачей, в психиатрию не шли, помня об ужасных условиях работы и максимально низкой зарплате, а если и шли, то не в родном городе. Катя и Рома тоже прекрасно об этом знали, но Рома был альтруистом и хотел помочь больным именно в своем городе. Катя же считала, что не сможет внести существенного вклада в науку. Иллюзий на свой счет она не питала, поэтому решила не искать лучшей доли и остаться в родном городе.

Катя встала навстречу Роме. Спрашивать первой она не хотела так, как была уверенна – ничего хорошего Рома ей не скажет. Так они и стояли некоторое время молча друг напротив друга. Катя была высокой и худой, глаза у нее были темные и устало – печальные. Кто бы мог подумать, что можно так стильно выглядеть в брючном медицинском костюме и длинном расстегнутом халате, но Катя выглядела именно так. И стрижка у нее была короткая и очень стильная. На шее у нее розовел длинный тонкий шрам.

Рома выглядел далеко не так хорошо, да он к этому и не стремился. Был он тоже высок и худ. Он слегка сутулился, кисти рук имел непропорционально большие. Его голубые глаза смотрели на все и всех с любовью и нежностью, и он часто и солнечно улыбался.

Наконец Рома нарушил молчание: "Ну, что, ты не слышала ничего о сбежавших?"

– Нет, а ты?

– И я – нет. А ведь один из них очень опасен.

– Да? Ах, да, точно. Напомни, что он там натворил.

– Девушку свою зарезал. Был уверен, что она хочет его бросить. Неделя оставалась до их свадьбы. Катя потерла шрам: "Что – бред ревности?"

– Ну, да. Еще и малопрогредиентная шизофрения*. Он даже под лекарствами здесь все мыл и стирал. Все боялся каких‑то инфекций. Придурок.

– Все они тут такие, не слышал?

– Что, серьезно? Да, неужели? А я не знал, – засмеялся Рома.

– Знаешь, я только сейчас вспомнила: где‑то за неделю до их побега ко мне приставала одна пациентка. Все говорила, что они хотят сбежать. Сейчас думаю: почему, дура, ее не послушала. И не волновались бы сейчас. Все‑таки, насколько мы привыкли их игнорировать.

– Я завтра к маме поеду, – резко сменил тему разговора Рома, – А то что‑то давненько она мне не говорила: "Сынок, когда же ты, наконец, женишься?"

– А ты?

– А что – я?

– Когда ты женишься?

– Не знаю, – честно ответил Рома.

– Ну, ты давай, не тяни, не расстраивай маму, – засмеялась Катя, – К твоим услугам все женское отделение – выбирай любую.

– Любую? Ой, даже не знаю…

– Могу посоветовать. На Лизке женись – она нимфоманка. Или на Инке – у нее любовный бред. Раньше президент ее любил, а теперь – ты. Так, что – подумай хорошо.

– Да? А я и не знал. Какой я, оказывается популярный. Надо подумать.

– Ой, как же я забыла про Катю! Как я могла. Она же у нас будущее предсказывает. Все наперед будешь знать.

– Какой ценный навык. Вот, на Кате и женюсь. Если согласиться, конечно.

– Да, как же она не согласится – ты жених видный.

– Да? Спасибо.

Катя и Рома стояли и смеялись, когда тишину, как всегда здесь бывает, неожиданно нарушил громкий протяжный плач: "А! А – а-а – а-а – а!"

– Кстати, о Кате, – сказала завотделением, – Ну, ладно, ты иди, а я пойду, посмотрю, что там. Пока.

– Счастливо.

И Катя пошла на плач. На полу возле процедурной извивалась и билась маленькая хрупкая женщина со спутанными светлыми волосами. Она горько и громко плакала: "А – а-а – а-а! Он убьет ее! Ее и девочку Дашу! А – а-а!"

– Кто – он? – уточнила врач.

– Тот, кто сбежа – ал!

Катя попыталась успокоить тезку: "Не плачь, никто никого не убьет – мы об этом позаботимся. Где ты ходишь?! – обрушилась она на подоспевшего санитара, – Она тут уже давно орет!"

– Что делать? – спросил санитар.

– А ты как будто – не знаешь!? Сделай так, чтобы она заткнулась! Быстрее!

Санитар явно не ожидал от всегда спокойной Кати такого всплеска эмоций. Даже пациентка на полу притихла от удивления. Правда, тут же закричала с новой силой.

– Может, в смирительную рубашку? – робко предложил санитар.

– А тебя – в смирительные штаны! Ты, что – тупой? Извини, я совсем забыла, что ты новенький. Дай что‑нибудь успокоительное. Не видишь – человеку плохо.

Санитар легко поднял с пола бьющуюся женщину и унес. Тут Катя заметила, что послушать пророчества пациентки собралось пол – отделения. "А ну‑ка – разошлись!" – рявкнула она.

"И чего это я так разнервничалась, – подумала она, уходя, – Надо следить за нервами, а то, как бы самой не пришлось лечиться".

По дороге в кабинет она обратила внимание на группу студентов, собравшихся около пациентки, в руках у которой был большой пакет. "Чего это они?" – подумала Катя и вспомнила, – "Сегодня же приносят передачи".

"Ух, ты, какая у тебя шоколадка!" – сказал один из практикантов, – "А с нами поделишься? Делиться надо".

"Я тебе поделюсь!" – вмешалась Катя, – "Как вам не стыдно! Не смейте у них ничего выпрашивать! Тоже мне – будущие врачи!"

Студенты смущенно притихли. Пациентка же широко улыбнулась: "Ой, Катя, какая ты добрая, какая хорошая. На".

И протянула ей ту самую шоколадку.

– Нет, спасибо, я не хочу, – подала пример практикантам Катя.

– Возьми, съешь, когда захочешь, – настойчиво предлагала пациентка.

– Я на диете, – соврала Катя.

– Ну, зачем тебе диета, ты и так просто красавица. Возьми.

– Нет, спасибо, кушай сама.

– Ладно.

Несколько пациенток, увидев Катю, устремились к ней. Среди них она всегда была всеобщей любимицей.

– У тебя на шее, Катя, шрам не зажил от ножа…

– Ну, вот, еще одна умная. Нет, чтобы какие‑нибудь добрые стихи почитать, – ответила Катя. Все мало – мальски интеллигентные больные цитировали ей эту строчку из "Двенадцати". Хорошо хоть, что только эту.

– Кать, а когда меня выпишут?

– Когда вылечишься.

– Значит – скоро.

– Кать, я беременна.

– Поздравляю. И кто отец?

– Это секрет.

– Кать, а на Ромку даже не заглядывайся – он мой.

– Катя, а скажи им, чтобы давали мне розовые таблетки. Я хочу розовые, а не белые.

– Кать, а я хочу убить наших санитаров, медсестер и тебя тоже.

– Кать, будь осторожна. ОНИ хотят тебя завербовать. Не верь им!

Катя тяжело вздохнула и закатила глаза к потолку и протянула: "Дурдом". Практиканты захихикали.

Вдруг все окружающие Катю больные как по команде повернули головы справа налево, словно бы следя за кем‑то или чем‑то взглядом. Катя повернулась в ту сторону, но никого и ничего не увидела.

– Ой, девочки видели? К нам смерть пришла, – сказала одна из пациенток.

– Не к нам, а к Аграфене, – возразила другая.

– Давно пора, – вмешалась третья.

– За Грушкой баба пришла, а за мной придет мужик! – уверенно заявила четвертая.

– Что за ерунду вы говорите? – вмешалась наконец Катя. И тут в соседней палате послышался звук падающего тела. Все как по команде – Катя, практиканты и санитар бросились туда. Больным было все равно. Они и так все знали.

Пожилая Аграфена лежала на полу. Она уже была мертва. Как потом выяснилось – инфаркт. Аграфену унесли. Идя в кабинет, Катя поймала в коридоре за рукав санитарку Зину.

– Зин, тут Лисина заявляет, что беременна. Сделай ей тест, на всякий случай.

– Да врет она все, зачем?

– Сделай. Кто ее знает – она у нас недавно. Да и после Катькиных предсказаний я решила проверить их слова. Хотя бы некоторые. Сделаешь?

– Ладно. И в правду кто ее знает.

Из своего кабинета Катя позвонила в детское отделение: "Алло, Вик. Привет. Слушай, у вас случайно нет девочки по имени Даша? Да, не, ничего. Просто тут заявили, что сбежавший хочет убить какую‑то Дашу. Надо как‑то перестраховаться…"

Минут через двадцать зазвонил телефон: в детском отделении не было ни одной Даши и, притом, довольно давно.

Около одиннадцати вечера Лика возвращалась домой от Дины. Теперь она часто там бывает – город нужно защищать. Лика удивляется, как грызы не заполонил город, пока она отсутствовала. Город был совсем беззащитным, и надо же – выстоял. Наверное, кто посылает грыз, хотят сразиться лично с ней. Да, наверное, так оно и есть. Кто еще может быть нужен им в этом городе – только она. Они ведь уже пытались убить ее. Даже подослали эту девочку, которую она считала своей подругой. Даже вспоминать не хочется, а помнить надо. Нужно всегда быть бдительной, иначе. Иначе ее быстро уберут.

Антон вроде бы относился с пониманием, но все равно сильно ревновал. Ревновал к Дине, к долгим отлучкам, к делу, которое никто кроме нее не мог делать. Он, конечно, хотел бы, чтобы она всегда была только с ним, но Лика не такая. Он должен ее понять. Такова ее судьба – жертвовать всем ради жизни и спокойствия других. Может ей бы и хотелось все бросить, но нельзя, никак нельзя. Но Антон ее совсем не понимает.

Темнело. В сумерках все отбрасывало длинные тени. Тени вытягивались, скользили, прижимались к земле, выползали из грязных, смрадных подвалов. Они подползали все ближе к девушке. Когда Лика это заметила, то уже была окружена тенями.

Тени застыли неподвижно. Лика поняла, что сейчас они сделают рывок и затянут ее туда, откуда не возвращаются. Но получить ее не так‑то просто: девушка резко сорвалась с места и быстро побежала. Тени естественно были гораздо медленнее, чем она, что они не смогли за ней угнаться. Но Лика все равно бежала. Она несколько раз спотыкалась и падала (от асфальта во многих местах здесь остались только воспоминания, зато ржавая арматура все еще торчала), но вставала и продолжала бежать, очень уж хотелось жить. Глаза ее были расширены страхом. Редкие и, в основном, сильно пьяные прохожие с удивлением провожали глазами бегущую девушку.

Лика быстро взбежала по ступенькам и забарабанила в дверь. Антон открыл быстро, и сердитое выражение его лица тут же сменилось на встревоженное. Он зарыл за тяжело дышащей девушкой дверь и участливо посмотрел на нее.

– Лика, что случилось?

– Тени, – задыхаясь ответила девушка, – они пытались утянуть меня туда. К себе.

– Тени, говоришь? – Антон снисходительно улыбнулся.

– Я так испугалась.

– Бедная. Иди ко мне, – Антон порывисто обнял лику и прижал к себе, – Не бойся, я тебя никому не отдам. Ой, какие у нас грязные джинсы, – заметил он, – и на коленке кровь. А руки! Вымой их скорее, я не хочу, чтобы ты заболела. И раны надо продезинфицировать, чтобы не подхватить инфекции.

Лика вымыла руки, и Антон помог ей смазать их и колено йодом.

За ужином Антон долго молчал, но потом все‑таки спросил: "Где ты была сегодня?"

– У Дины, – ответила Лика.

– Опять у Дины. Что вы там делаете?

– Я же тебе говорила, что грызы активизировались. Нужно спасать город.

– Ах, грызы, – Антон снисходительно улыбнулся. Не очень то он во все верить, – я до того, как познакомился с тобой, ничего о них не слышал.

– Не удивительно – они хорошо маскируются. Не все, далеко не все могут их видеть. У нас в городе только я и еще несколько человек.

– Ну, и кому они мешают, если их никто не видит?

– Зря ты так. Они очень опасны. Невидимость помогает им творить зло. Но мы этого так не оставим!

– Конечно. Лик, с тобой так интересно. Только ты бы не ходила так часто к Дине. Хоть иногда побудь со мной.

– Ты не понимаешь, там без меня не справятся.

– Не справятся, говоришь? А я? Я тебя вообще почти не вижу.

– Да, ты, никак, ревнуешь.

– Ревную. Я тебя люблю и хочу быть с тобой.

– Эгоист.

Лика улыбнулась: Антон не понимает, что у нее миссия, но он так ее любит.

Маленькую кухню уютно освещала желтая лампочка. В кружках дымился горячий чай. Пьяные песни под окнами были незаметны, как любой привычный фон. В открытое окно легкий ветерок доносил запах цветущей яблони и выбросов химзавода. Все вокруг располагало к покою и умиротворенности.

И тут откуда‑то донесся громкий жуткий вой. Определение "леденящий душу" было для него явно слабовато. Любой, услышавший его, словно бы разом вспоминал и осознавал все свои страхи. Даже Антону стало не по себе. Он поднялся было, чтобы закрыть окно, но ему стало неудобно перед Ликой, и он этого не сделал. Он овладел с собой – все‑таки он – мужчина, – хотя волосы у него на голове шевелились, а колени подгибались от страха. С напускной веселостью он спросил: "Слушай, Лик, это часом не твои грызы воют? Или может этот, как его – оборотень".

– Да, ты что, – спокойно улыбнулась Лика, – Нет, конечно. Наверное, это бродячие собаки – их здесь много.

Даша и Лейла шли по двору, разговаривали о всякой чепухе. О смерти ни та, ни другая заговорить не решались, но поминутно ждали этого друг от друга.

Солнце заходило за ржавые крыши домов. Под его лучами поблескивали осколки разбитых недавно стекол. Темные окна квартиры умершего деда смотрели зловеще. Но дворовая молодежь, выпивающая в беседке, ничего этого не замечала.

– Даш, ты пойдешь завтра на осмотр? – спросила Лейла.

– Куда? – не поняла Даша.

– Ты разве забыла – всех девчонок из девятых завтра ведут к гинекологу.

– А – а-а, понятно. Нет, не пойду, делать мне больше нечего, что ли? Или может сходим? А‑то неинтересно же будет, если все три класса окажутся девственницами. Слишком хорошие показатели.

– Ты думаешь – все? Вряд ли. А при чем тут показатели?

– А ты не знаешь? Мне Люська из десятого "а" рассказывала, что после таких осмотров в школу отправляются сведения – сколько в классе "девочек", сколько уже нет. Говорить, Александра Сергеевна им целую неделю проповеди читала.

– Ужас. И какое учителям дело до нашей сексуальной жизни?

– Так, своей то нет и не было, вот и интересуются, что да как.

– Точно.

В это время Паша сидел на подоконнике открытого окна и играл на гитаре. Одет он был как всегда во все черное. Его тонкие, длинные пальцы ловко перебирали струны. Длинные черные волосы спадали на склоненное бледное лицо, оттеняя его и делая еще более бледным.

Даша посмотрела на Пашу и залюбовалась: "И, ведь такой хорошенький, прямо лапочка, особенно, если его не знать", – подумала она. Лейла не слышала ее мыслей, но у нее было свое мнение на этот счет.

– Господи, как он меня бесит, – раздраженно произнесла она, – Романтический герой демонического типа, блин.

Тут Паша посмотрел на девушек и спросил: "И чем же я тебя бешу, Лейла, я что‑то не расслышал?"

Девушки недоуменно переглянулись и подошли к нему.

– Как ты это услышал, мы же были так далеко? – спросила Даша.

– Я все слышу. Я вас слышал с того момента, как вы вошли во двор.

– Ничего себе, – удивилась Даша.

– Вы на учителей не обижайтесь. Должны же она знать, откуда берутся дети, которых они учат.

– Так ты и это слышал, – изумилась Даша. Лейла же по – прежнему была невозмутима.

Видел Паша неважно, зато слышал действительно хорошо, даже слишком хорошо. Он слышал, как в соседней комнате падала иголка или как падал лист с дерева. Если бы юноша чаще прислушивался, то секретов для него не существовало бы, но он был слишком погружен в себя, да и не интересовали его ничьи секреты.

– Присаживайтесь, что вы стоите? – Паша подвинулся на подоконнике. Лейла запрыгнула на подоконник легко, Даше парень протянул руку и помог.

– Лейла, ты мне не ответила: чем я тебя бешу? – возобновил разговор Паша.

– Всем, – ответила Лейла, – Ты как романтический литературный персонаж, тебя просто не бывает.

– Скажи, это моей маме, вот она обрадуется. Или – не обрадуется – не знаю. Вот и проверим.

– Что‑то ты сегодня разговорился. Лучше бы сыграл что‑нибудь.

– Хорошо. Ты же любишь "Калинов мост"? – и Паша заиграл.

– Моя любимая, – удивилась Лейла, – как ты узнал?

– В одном дворе живем, как никак.

И они запели. У Паши был приятный, хорошо поставленный (сказывалось пение в церковном хоре) голос и безупречный музыкальный слух. У Лейлы голос был грудной, низкий и мягкий. У Даши – средний по высоте, резкий в головном регистре.

Пока они пели откуда‑то, бесшумно материализовался дядя Витя. На плече у него сидел голубь, четыре голубя гуляли у его ног, голубиная стая вилась в небе почти точно над ним. Пока молодые люди пели, он с умилением смотрел на них и улыбался, а, когда допели, решительно двинулся к ним.

– Ой, ребятки, а сигаретки у вас не будет? Я точно помню, что кто‑то из вас курит.

– Я бросила, – отозвалась Даша.

– Да, действительно. А хлеба?

– Сейчас.

Паша спрыгнул в подоконника в свою комнату и отправился на кухню за хлебом. Из квартиры донесся голос матушки Людмилы: "Кому ты опять хлеб понес? Опять этому алкашу?"

– Мам, он не алкаш. Да не оскудеет рука дающего.

Паша вынес хлеб, отдал его дяде Вите и снова устроился на подоконнике.

По двору, испепеляя все и вся презрительным взглядом, шла бывшая опекунша и нынешняя наследница опустевшей квартиры. Девочки проводили ее долгим, неприязненным взглядом. Такого неуважения к своей особе она стерпеть не смогла и окрысилась на них: "Что уставились, шалавы?"

– От шалавы слышу, – первая сориентировалась Даша.

– А – ну, не обижай девочек, греховодница старая, – громко отозвалась из глубины квартиры матушка.

Один дядя Витя лучезарно улыбнулся неприятной женщине и изрек: "О! Вот и наш местный черный риэлтор!"

Ее возмущенные возгласы были перекрыты взрывом хохота. Смеялись даже подвыпившие в беседке.

– Он у нас такой. Дядя Витя – остряк, – резюмировала Лейла…

Опекунша удалилась возмущенная. Дядя Витя пошел в беседку, собирать сигареты у восторженно аплодирующей ему молодежи, набрал полные карманы и ушел.

Девочки тоже пошли домой. Когда они проходили беседки, то один из сидевших в ней обритый наголо парень с тупым лицом спросил: "Кто это?"

– Кто? А, эти. Это Дашка и Лейла – девчонки как девчонки.

– Лейла, говоришь? Красивая баба, жаль, что чурка. Ей здесь не место.

– Почему?

– Да, понаехали тут. Надо с ней поговорить.

– Да, брось ты. Когда еще в нашем дворе поселится такая телка.

И они продолжали пить. На полу в беседке росла гора пустых бутылок.

Было около двенадцати. Ночью Лейла обычно долго читала или слушала музыку, но сегодня решила лечь пораньше. Она всегда спала на свежем (если это можно так назвать, конечно) воздухе и всегда открывала форточку. И только девушка открыла форточку, как сразу услышала вой. Лейла машинально закрыла форточку и задернула шторы, которые не закрывала никогда. Ей стало страшно, сонливость улетучилась. Она инстинктивно напряглась и обняла себя руками, пытаясь унять дрожь. Свет выключать она боялась.

Из своей комнаты прибежал заспанный перепуганный дедушка. "Лейла, что это было?" – держась за сердце спросил он. "Не бойся. Наверное, это бродячая собака", успокоила его девушка.

Тем временем, в беседке во дворе все протрезвели в одну секунду.

В гараже пахло бензином, машинным маслом и теплой пылью. Тускло горела лампочка, через маленькое окошко на потолке падал длинный солнечный луч. В нем медленно кружились пылинки. В слабом свете поблескивали мотоциклы, детали и инструменты. Марина с любопытством рассматривала все вокруг и одновременно мучительно контролировала себя, чтобы на что‑нибудь не опереться, боясь запачкаться.

Леша молча наблюдал за произведенным впечатлением, потом спросил: "Ну, как тебе?"

– Интересно. Это ты все сам сделал?

– Нет, это моя бабушка, – улыбнулся Леша, – Конечно – я, кто же еще.

– Ты, наверное, прочитал много книг по механике.

– Нет, я вообще не помню, когда в последний раз читал.

– Но, как? Как же ты тогда научился?

– Батя научил, да пацаны со двора – у нас каких только механиков не живет.

– И что – тебе показали, и ты научился? – с недоверием в голосе спросила Марина.

– Да, а что?

– И ты, правда, ничего не читал?

– Правда.

– Ну, и как ты научился?

Леша хлопнул себя по лбу и рассмеялся: "Понимаешь, одно дело – читать, другое – делать".

– Да? – Марина по – прежнему смотрела на Лешу с недоверием.

– Да, – подвел итог Леша, – Марин, ты такая странная. Слушай, а как ты учишься? Просто интересно.

– Я – отличница. А что?

– Да, нет – ничего. Просто, в первый раз общаюсь с отличницей. Раньше только со стороны наблюдал.

– Ну, вот и запомни, как следует! – всегда спокойная девушка перешла на крик, – Чтобы было, что сопоставить с последующим опытом! Потому, что больше в твоей жизни такого не повториться! – Марина резко развернулась, собираясь уходить.

Леша догнал ее и поймал за руку: "Ну, Марин…"

Марина отдернула руку – сработала многолетняя привычка быть примерной девушкой. Леша примиряющее улыбнулся: "Ну, вот я и говорю, что странная. Ну, Марин", – он проникновенно посмотрел на нее, – "Ну, не обижайся, пожалуйста. С тобой так интересно. Не уходи".

Марина испытующе посмотрела на него.

– Ты считаешь, что быть отличницей плохо?

– Нет. То есть, не знаю, не пробовал. Тебе виднее. И, вообще, куда ты собралась? Я хотел покатать тебя на мотоцикле.

Марина с детства привыкла сдерживать свои чувства, но на этот раз ей это плохо удалось.

– На м – мотоцикле..? Я? А ты не боишься после того, что с тобой случилось?

– Я? Нет.

– А я боюсь. Я никогда.

– Ну, надо же когда‑то начинать, – перебил ее Леша, – Выбирай.

– Что? – не поняла девушка.

– Мотоцикл. Их тут целых три. Какой тебе больше нравиться?

– Никакой. Можно, я просто постою?

– Нельзя. Ну, смелее!

– И, правда. Давай поедем на этом, – Марина указала на мотоцикл, который показался ей наиболее надежным.

– Как скажешь.

Леша распахнул двери гаража, и Марина зажмурилась от яркого света. Леша завел мотоцикл,

Марина стояла в нерешительности. "Ну, поехали?" – спросил Леша и подмигнул. Марина глубоко вдохнула и села позади него. Сначала она ухватилась за сидение, но когда мотоцикл тронулся с места, она, наплевав на все свои правила, обняла Лешу сзади, потому, что очень боялась упасть.

Они выехали со двора и поехали по дороге, вдоль которой стояли знакомые с детства "аварийные" дома. Потом их сменил частный сектор, тоже не в лучшем состоянии, зато куда более разнообразный. Но Марина мало что видела. Она с трудом переводила дыхание от страха. Сердце ее билось громко и часто, руки крепко сжимали Лешину футболку, которая полоскалась на бьющем навстречу ветре. Длинная черная юбка Марины облепила ее ноги и пиратским флагом развевалась сзади. Летели по ветру и ее длинные волосы – девушка больше не укладывала их в сложные строгие прически, а к огромному неудовольствию родителей, носила распущенными.

Немного осмелев, девушка прижалась к Лешиной спине. Теперь она слышала не только свое учащенное сердцебиение, но и его – спокойное и ровное. И Марина расслабилась и перестала бояться.

Они выехали из города. Вокруг них была степь в легких сумерках, а над ними горели и переливались закатные небеса. Дорога была пуста.

– Похоже на роман – странствие, – сказала Марина.

– Что? – не понял Леша.

– Следи за дорогой. Я говорю, мы как в романе – странствии, где главный герой не важен. Он просто движущаяся в пространстве точка, являющаяся связующим звеном романа. А сам роман призван показать многообразие окружающего мира.

– Прости, я не расслышал. Ладно, потом скажешь…

Они въехали в еловый лес, тот самый, куда Антон ездил за еловыми ветками. В бледно – синих небесах еще только появлялись первые звезды, а в ельнике было темно и жутко. Марина лишь крепче прижалась к Леше и улыбнулась.

Леша довез ее до подъезда. Они еще немного поговорили, стоя в темноте. Марина даже объяснила Леше, что такое роман – странствие. А Леша спросил у Марины, почему она одевается как монашка, когда такая красивая девчонка. Девушка не поверила последнему утверждению, но задумалась.

Когда она уходила, то Леша протянул было к ней руки, но тут же опустил их и тяжело вздохнул.

К себе на второй этаж Марина не поднялась, а взлетела. Она не помнила, чтобы хоть когда‑нибудь переживала столь же сильные эмоции. Она не понимала, как она жила до этого. Сейчас ей казалось, что не жила вовсе.

Дверь ей открыла мама.

– Марина, где ты была? – спросила она.

– Гуляла, – Марине не хотелось разговаривать.

– А уроки ты сделала?

– Конечно, – девушка соврала едва ли не впервые в жизни.

Умылась и переоделась она моментально, не думая о том, что делает. Потом она легла в постель. Спать не хотелось. Девушка смотрела на колышущиеся тени веток на стене, которые отбрасывало дерево за окном. Марина счастливо улыбалась.

И тут она услышала вой. Всегда трезвый рассудок в одну секунду ей отказал. Девушка напряглась и села на кровати, обхватив колени руками. Брат и родители уже давно мирно спали. Марина не видела, как они испуганно заметались во сне.

Девушка так и не смогла понять, что ее так напугало, но этой ночью она так и не заснула. И всю ночь страх не отпускал ее.

Когда девочки ушили, Паша спрыгнул с подоконника в квартиру и убрал гитару в чехол. На этой же гитаре – с черной готической надписью "Ave Satanas" отец Димитрий играл духовные романсы и подпевал себе сильным, хорошо поставленным голосом.

– Слушай, Паша, – спросила матушка Людмила, – а чего это старая карга на девочек напала? А?

– Не знаю. Да, она вечно всеми недовольна.

– Конечно. Одна она непогрешима.

– Люда, не осуждай ее. Не надо никого осуждать, – вмешался отец Димитрий.

– Осуждала, осуждаю и буду осуждать. Зачем она девочек обижает. Сама небось… Хотя, нет по ней же видно, что у нее мужик в последний раз был где то в середине прошлого века (после этих слов батюшка почему‑то поперхнулся и долго не мог прокашляться). А ты, Паша, ее не слушай. Мало ли, кто что говорит. Они хорошие девочки, я больше, чем уверена. Что до Лейлы, так это ее крест на всю жизнь. Про нее всегда будут слухи распускать только потому, что она красивая даже слишком. Ну, это неудивительно. У нее и мать была такая красивая, что птицы на деревьях замолкали.

– Была? – удивленно переспросил Паша.

– Нет, она и сейчас есть, но уже не здесь. Эх. А про девочек ты не слушай. Даша из приличной семьи, да и Лейла тоже из куда какой приличной. Да и религия ей запрещает – она же мусульманка? Хотя, что‑то я не видела мусульманок в таких коротких юбках.

– Она – атеистка.

– Какой ужас. Ты бы ее в свою веру обратил, что ли. Все же это лучше, чем атеизм.

– Люда, не шути так! – вмешался отец Димитрий.

Паша ушел к себе в комнату. Родители что‑то бурно обсуждали за стеной. Парень мечтательно улыбнулся. Он подумал о Лейле. Лейла. Знала бы мама. Улыбка на Пашином лице стала еще более блаженной: он вспомнил ту ночь, старый диван в комнате девушки, огненные блики на стенах, запах сырости и духов, ее совершенное тело и запах костра. Паша продолжал улыбаться: все‑таки – какая девушка! Смелая. Странная. Или, может, на нее заклинание так подействовало? Теперь уже не проверишь. Да – а. Странно все, очень странно. Бывает, конечно, чтобы отношения этим заканчивались, но чтобы начинались и заканчивались сразу – такие примеры ему не известны. И это только лишний раз доказывает, что Лейла – самая необыкновенная девушка из всех, кого он знает. И самая лучшая, конечно же.

Лицо Паши омрачилось. Только, почему она его отвергает? Чем он хуже других? Он ведь на все ради нее готов! И почему он решил, что она его поймет? Он и сам не знает. Хотя, может, она слишком хорошо его понимает и не хочет с ним быть? Или просто он ей не нравится. Сердцу не прикажешь, что поделаешь. Но, все равно он любит ее и будет любить, несмотря ни на что.

А родители, тем временем, окончили свое очередное бурное обсуждение, и теперь отец что‑то читал в большой комнате, а матушка мыла посуду на кухне. В последнее время они стали ссориться все чаще, и матушка с ужасом думала о том времени, когда Паша решит от них уйти, как это сделали его старшие братья. Тогда они с мужем останутся в пустой холодной квартире, наедине друг с другом и непрощенными обидами юности. Матушка всегда гнала от себя эти мысли. Жизнерадостный с мягким характером и солнечной улыбкой Паша с самого своего рождения примирял их с жизнью и друг с другом.

А как хорошо было, когда мальчики втроем спали в комнате за стеной, Лизонька – в своей маленькой кроватке на кухне. Смерть Лизы они все переживали очень тяжело и переживали бы, наверное, еще больше, если бы не Пашка. Он появился на свет неожиданно для всех и, главным образом, для матушки, которая считала, что не сможет больше иметь детей. В заботах о Пашке боль потери отошла на второй план и со временем сгладилась. Маленький Пашка так же, как его старшие братья и сестренка, которую он никогда не видел, ползал по холодным полам (старшие прозвали его Черепашкой), сначала простужаясь, потом закаляясь. Уже тогда он умел улыбаться так же солнечно как сейчас. И зачем ему уходить? Разве ему здесь плохо? Разве она его в чем‑то ограничивает? Даже не запрещает его ночные походы неизвестно, это Паша наивный мальчик думает, что она не знает, куда. Другая бы на ее месте запретила, а она даже хотела разрешить ему, но потом вовремя поняла, что испортит ему половину удовольствия, и не стала.

А отец Димитрий тем временем перелистывал страницу за страницей книги духовного содержания, но мысли его были при этом далеко.

Эх, пережал он в свое время с семинарией. Слишком уж он хотел, чтобы его сыновья стали священниками. Он же хотел как лучше! Хотел, чтобы они несли людям добро и учили их жить по христиански.

Теперь то он понимал, что, если бы он не настаивал на семинарии, то его сыновья, быть может, не стали бы священниками, но и сатанистами не стали бы. Может быть. А с Пашей так вообще он повторил ошибку. Он хорошо помнит, как спросил его, когда пришло время отправлять его в семинарию: "Ну, в ты, Павел, я надеюсь не хочешь меня огорчить?"

– Не хочу, – ответил Павел, – не хочу, но придется.

Оказалось, что Павел скрывал, что он сатанист.

Отец Димитрий многое понял, благодаря своим сыновьям. Другие священники сильно осуждали его за то, что он помирился с сыновьями и больше не пытался вернуть их на путь истинный.