Текст книги "Три смерти и Даша (СИ)"

Автор книги: Ольга Малашкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ничего себе!.. И ты хочешь сказать, что полюбил ее не за красоту?

– Нет. Просто, мне казалось, что только она сможет меня понять. А что?

– Ничего. Просто, очень редкий случай в моей практике. Понимания, конечно, ищут многие, но, чтобы – не зная о красоте. Да – а… Очень редкий случай. О такой любви многие мечтают.

Женщина взяла Пашу за руку.

– Слушай, а почему ты решил именно отравиться?

– Да, просто хотел заснуть, чтобы больше не просыпаться.

– Все, кто травится, так думают. Только они не знают, что в таких случаях умирают не от отравления, а оттого, что захлебываются собственной рвотой. Ну, что, пойдем? Разболталась я что‑то с тобой.

– Пойдем. Но, меня же не…

И тут Пашу начало рвать. Он наблюдал за этим как бы со стороны, а сам лежал на спине, раскинув руки, и ничего не мог сделать. А ему очень хотелось подняться и что‑нибудь сделать, ведь жить сейчас он хотел, как никогда. "Если я выживу." – подумал он и начал захлебываться.

Тут в комнату вошла Пашина мать – матушка Людмила. Сегодня она вернулась домой раньше, чем планировала. Увидев на полу пустые пачки, она сразу все поняла, испугалась, но не растерялась, а схватила сына за шиворот своими могучими руками (матушка была высокой и полной) и потащила в ванную. Она наклонила его над ванной и стала вызывать "скорую". Когда его увозили, он шептал: "Лейла…Лейла. Лейла!" – а мать сжала кулаки от злости. Потом он слезно умолял реаниматоров откачать его.

Когда "скорая" уехала, матушка постояла немного, собираясь с мыслями, потом захлопнула дверь в квартиру и решительным шагом направилась через двор – к Лейле.

Девушка оказалась дома и, когда открыла дверь, и матушка, уже набравшая в грудь воздуха, чтобы разразиться гневной речью, не смогла ничего сказать, залюбовавшись ею. Девушка была в коротком халатике, не скрывавшем фигуры. Она кротко улыбалась, а глаза ее светились участием. Впрочем, когда она увидела состояние матушки, это выражение лица быстро сменилось тревогой.

– Что‑то случилось, тетя Люда? – спросила она.

– Для тебя – матушка Людмила. Что ты сделала с моим сыном, ты – блудница, дочь блудницы?!

– Я? – опешила девушка.

– Он все время тебя звал, когда его увозили в больницу. Как будто ты не знаешь! Отравился он.

– Теперь – знаю.

Тут матушка, собравшаяся было сказать еще что‑то гневное, вдруг замолчала, смотря куда‑то позади Лейлы, словно бы там появилось что‑то очень страшное.

"Это кого ты назвала блудницей? – раздался дедушкин голос, – Ишь, ты, какое умное слово выучила! А у меня на семинарах двух слов связать не могла! Да, и кто бы говорил про блудницу‑то! Ты сама‑то как себя вела в молодости? А как тебя на факультете звали, помнишь? Да, ты и не обижалась, если мне не изменяет память. Ты по себе‑то людей не суди. Потому ты сейчас и такая праведная, что грешить надоело. Помнишь, что ты мне предложила за экзамен? Мне до сих пор вспоминать стыдно! И… уйди из моего дома, не приставай к моей внучке!"

Матушка и без того перенервничала, а тут ей стало совсем плохо. Все сказанное стариком было правдой. А она старалась пореже вспоминать свое прошлое. Забыв приличия, она крикнула: "Да, пошел ты, старый пень! В гробу я тебя видела!"

"Учил я тебя два семестра!" – отозвался дедушка.

Матушка быстрым шагом шла через двор. Сегодня у нее было слишком много впечатлений. Даже дядя Витя, собравшийся было что‑то у нее попросить, посмотрел на нее и решил, что не стоит.

Тем временем дедушка подошел к Лейле и обнял ее.

– Эх, внученька, вот так всегда: красивая – значит – шалава. А ведь тебе всего пятнадцать. Что же потом‑то будет? Э – хе – хе – е… Ты не слушай никого – это они от зависти. Палкой мне что ли отгонять твоих поклонников? А?

– Дед, а она тоже что ли на филфаке училась?

– Кто?

– Ну, тетя Люда.

– А, эта. Нет. Она с дошфака.

– И откуда ты тогда ее знаешь?

– Да, русский у них вел. Двух слов связать не могла. И слава о ней шла дурная. И не зря – убедился на собственном опыте.

– Ты, что, с ней…?

– Нет, что ты, но она предлагала. А я заставил ее выучить.

– Да – а… Жестоко.

– Не то слово. Я так обрадовался, когда она Димку встретила.

– Димку?

– Ну – отца Дмитрия. Он ее из такой ямы вытащил. Если бы не он – страшно подумать, что бы с ней стало. Вот, теперь и праведная такая, что надоело все. Вот, и осуждает всех.

– Можно подумать, ты ее не осуждаешь?

– Нет, не осуждаю. Никогда не осуждал, всегда жалел. Да и вообще – она – такая страстная мне нравиться гораздо больше, чем все эти амебные верующие девочки. А она теперь имеет моральное право быть праведной. А вообще, внученька, ты на нее не обижайся – ее можно понять: чуть сына не потеряла. Ты, наверное, не помнишь – у них с Димой еще дочка была, только умерла совсем маленькой. Жалко так. Хорошая была девочка. Такая резвушка.

– Дед, ведь он и в правду из‑за меня отравился.

– Ты его что ли отравой накормила? Никто его не заставлял. Сам виноват, что такой дурак.

– Ой, дедуль, ты бы знал, как мне все это надоело.

… Паша лежал в районной больнице. Отец использовал свои связи, и в психушку его не забрали. Мать, отец и братья часто навещали его. Старший брат (священник, как и отец) даже приехал из соседнего города. Он и родители пытались уговорить Пашу обратиться к Богу, но потом сказали, что любят его таким какой он есть, пусть только не оставляет их больше. Паша не обратился, но пообещал больше не травиться.

Лика быстрым, то есть своим обычным шагом, шла домой с работы. Вдруг кто‑то преградил ей путь.

– Лика! Как давно я тебя не видел, – перед ней стоял Саша – ее старый знакомый.

– Как дела? – спросила Лика.

– Хорошо. Мы выпустили новый журнал. Скоро из непризнанного писателя я стану признанным.

– Какой это номер по счету?

– Уже десятый.

– Ну, тогда – конечно. Ты скоро станешь известным.

Саша давно писал довольно посредственные, зато с высокой идеей, рассказы. Он занимался в литературном объединении под руководством недалекого ума и неблестящего таланта мужчины, постоянно делавшего замечания не по существу. Они издавали свой журнал, имевший мизерный тираж и среди них же расходившийся. И Саша ждал, что станет известным.

– Конечно, ты будешь известным. Ведь у тебя даже инициалы как у Пушкина – Александр Сергеевич Пышкин.

– Спасибо. Ты всегда меня поддерживала. Ты совсем не изменилась.

– Ты – тоже.

Саша и в правду мало изменился. Все такой же круглолицый, светленький, лысеющий, с доброй, глуповатой улыбкой. И так же ждущий славы.

– Знаешь, я женился.

– Правда?! Я так за тебя рада! Ты же так этого хотел!

– Хотел… А помнишь, как предлагал тебе выйти за меня замуж, я ты отказалась? А я ведь так мечтал, как мы.

– Помню, – прервала его Лика, – Расскажи лучше, как это случилось. Кто она?

– Она из той же церкви, что и я.

– Церкви? Ах, да. (Саша принадлежал к малоизвестной секте "Церковь десяти отступников")

– Так вот, однажды идем мы с ней по улице, а навстречу нам – наш духовный наставник!

– Ну, и что?

– Разве ты забыла? Наша церковь запрещает парням и девушкам встречаться без свидетелей.

– Почему?

– Ты и в правду все забыла! Мы убеждены, что влюбленные наедине не могут удержаться и обязательно должны согрешить. Чтобы не допустить этого, им нельзя видеться без свидетелей.

– Ах, да. Ну, и что вы сделали.

– Наставник вздохнул, посмотрел на нас взглядом полным укора и молча ушел.

– А вы – что?

– А мы пошли ко мне домой и согрешили, – Саша не смог скрыть довольной улыбки, – до сих пор приятно вспомнить. Ой. извини! Как я могу рассказывать такое девушке! На следующий день мы покаялись наставнику, и он сочетал нас браком. Сейчас она ждет ребенка. Если будет девочка, мы назовем ее Лика.

– Спасибо.

Саша нежно посмотрел на Лику, широко улыбаясь. Вдруг между ними неожиданно возник Антон. Он свирепо посмотрел на Сашу.

– Мужик, у тебя проблемы?

– Нет, что вы.

– Щас будут!

– Не понимаю, о чем вы?

– Ты чего пристаешь к моей девушке?

– Я. Я не пристаю – мы разговаривали.

– Ты сам уйдешь или тебе помочь?

– С – сам…

Саша поспешил удалиться. Антон свирепо зыркнул ему вслед. Потом шагнул к Лике.

– Что это?

– Да, так – старый знакомый.

– Знакомый? Я видел, как он на тебя смотрел! Просто знакомые так не смотрят!

– Ну, понимаешь – он когда‑то был влюблен в меня.

– Да, по – моему и сейчас.

– Нет, что ты – он женат.

– А – а-а… Ну, тогда ладно. Наверное, и тебя замуж звал?

– Звал.

– А ты?

– Я не пошла. Никогда не смогла бы с ним жить. Он хотел, чтобы я изменилась, бросила все и занималась только им, а еще вступила в его дебильную секту. Да, и не любила я его никогда – думала – мы – просто друзья.

– Да, тяжелый случай.

– А ты, оказывается, такой ревнивый.

– Да, а ты как хотела? Смотри – я тебя никому не отдам.

– Спасибо.

Антон обнял Лику. Девушка склонила голову к нему на плечо. Она кротко улыбалась и с нежностью думала о своей первой любви. Они не спеша шли домой. Но, спокойно дойти до дома сегодня, им было не суждено. Навстречу им шла высокая, костлявая (самый распространенный местный типаж) молодая женщина. Ее короткие волосы стояли дыбом, большие кошачьи глаза смотрели зло и презрительно. Лика отвела взгляд, но ее заметили.

– Лика! Тебя, что уже выпус… ты уже вернулась?!

– Вернулась.

– Как хорошо, что ты снова здесь.

– А‑то грызы нас совсем затерроризировали. Нужна твоя помощь. Ты придешь?

– Приду.

– Кто это? – спросил Антон после того, как девушка ушла.

– Это Дина.

– Да, я и сам понял, что не Петя. Кто такие грызы?

– Лучше тебе не знать.

– Это еще почему?

– Потому, что это – ужасные существа. Выглядят как сгусток тьмы с зубами и когтями. Издали напоминают человеческий силуэт. Нападают обычно ночью. Пугают, забирают воздух у спящих. Могут до смерти затерроризировать.

– Что были случаи?

– Пока – нет. Мы сражаемся с ними. Как видишь, пока меня здесь не было – с ними ничего не могли сделать. Это моя вина. Я не должна была уезжать отсюда.

– И что – их очень много?

– В этом районе просто кишмя кишат. Если бы не я – давно бы вырезали весь район.

– А как с ними бороться?

– Ты хочешь быть с нами?

– Конечно, хочу.

– Странно, обычно никто мне не верит, кроме тех, кто мне помогает.

– Если я не буду верить тебе, то кому я смогу верить?

– Да, конечно. Но подумай хорошо. Все, кто со мной общаются – многим рискуют. Я приношу несчастья.

– Я не верю.

– Увидишь.

– Ну, когда увижу, тогда и буду беспокоиться.

Марина шла по больничной лестнице в отделении, где лежал Леша. Его скоро должны были выписать, и она хотела узнать когда. Она привыкла и почти не ощущала тяжелых больничных запахов, витавших в воздухе. Пахло лекарствами, едой и какой‑то органической гнилью одновременно. Девушку привычно мутило, и она продолжала свой путь.

У большого окна на лестничной площадке стоял какой‑то парень. Марина прошла мимо него, не замечая, но он окликнул ее: "Лётова, привет!" Марина оглянулась и увидела Пашку – сатаниста из одиннадцатого "А".

– Привет. А ты что здесь делаешь?

– Лечусь.

– А что случилось?

– Отравился я, разве не знаешь?

– Нет. А почему?

– Несчастная любовь. А я думал, все об этом судачат.

– Может и все, но я не собираю сплетни.

Марина чуть наклонила голову и улыбалась сжатыми губами, старательно сдерживая смех, так не шла к Пашиной ангельской внешности дурацкая больничная пижамка с шариками и слониками.

– Что ты смеешься? – спросил Паша, – А – а это. Я сам мимо отражающих поверхностей стараюсь не ходить: не могу удержаться от смеха.

– Зато лежать весело.

– Не то слово. Правда, не столько весело, сколько – познавательно. Отец уже давно рассказывал, что отделение реанимации не полагается освящать – нельзя возвращать душу, которую забрал Бог. И поэтому в реанимации какое‑то постоянное фоновое напряжение. И место там нехорошее: постоянно раздаются какие‑то стоны ниоткуда, двери хлопают и там постоянно кого‑то видят.

– Ну, еще бы – врачи, пациенты…

– Нет, я не об этом. Хотя, в чем‑то ты права: действительно – пациенты. Только бывшие.

– Благодарные?

– Нет, умершие там.

– Брось, я в это не верю.

– Я раньше тоже не верил. Думал – отец меня обращает. Но здесь я сам многое видел и слышал. Здесь так интересно! Я еще в морг собираюсь сходить.

– Ну, вот видишь – жизнь прекрасна, а ты хотел отравиться!

– И вправду, что это я? А хочешь – пойдем со мной? Я тебе кое‑что покажу – сразу поверишь.

– Во что?

– Во все…

– Нет, мне нужно идти.

– А – а-а, испугалась!

– Нет, меня ждут. До свидания. Ой, совсем забыла – в морг иди сам, не позволяй себя везти.

– Спасибо – учту.

Марина повернулась к Паше спиной, собираясь уйти. Формально Паша уже вышел из детского возраста, но фактически этот процесс был еще не завершен. А Маринины волосы были уложены в такой соблазнительный тяжелый узел и заколоты такой соблазнительной большой шпилькой. Паша привстал на цыпочки и быстро вынул шпильку двумя пальцами.

– Лётова, а я не знал, что у тебя есть волосы, – сказал он, оценив увиденное.

– Что ж я по – твоему – лысая? Вот, дурак, что ты наделал! Я же не успею сходить домой, причесаться до закрытия отделения.

– И не надо. Так всегда и ходи. У тебя очень красивые волосы.

– Спасибо.

К Леше девушка пришла расстроенной. Она каждый день так тщательно причесывалась, а тут предстанет перед ним растрепанной и неаккуратной.

Первое, что Леша ей сказал, было: "Ты прекрасно выглядишь. Почему ты раньше не распускала волосы? Так всегда и ходи. Я вижу – ты чем‑то расстроена. Что‑то случилось?"

– Нет, все в порядке.

– А меня завтра выпишут.

– Ну, наконец‑то.

– Мотоцикл соберу.

– А ты, разве, его не разбил?

– Один разбил – три осталось.

– Ты, что, – богатый – столько мотоциклов?

– Нет, я их из старых собираю.

– Понятно. А меня покатаешь?

– Конечно.

Они разговаривали еще долго. Выходя из отделения, Марина увидела на стене зеркало и посмотрелась в него. Зря она так расстроилась – ее длинные волосы красиво лежали и смягчали резкие черты лица. И зачем она все это время носила этот дурацкий пучок?

Проходя по больничному двору, девушка подняла голову: Леша махал ей из окна своей палаты.

Домой Марина не шла, а словно бы летела над землей. Она счастливо улыбалась. Рядом с ней летели старые пакеты, грязные бумажки и сухие листья – дул весенний ветер, и светило ласковое, неяркое солнце.

Старик, находящийся под опекой неприятной женщины, умирал медленно, даже слишком медленно на ее взгляд, и она делала все, чтобы процесс пошел быстрее. Она недокармливала его (назвать супом воду с изредка встречающейся там лапшой язык не поворачивается), а, если это можно так назвать, еду приносила раз в полторы – две недели. Пока старик мог ходить, он попрошайничал по соседям, но вскоре сильно ослабел, слег и больше не вставал. Ходил он под себя, опекунша и не думала за ним убирать. В грязной комнате стоял невыносимый запах. Старик уже давно плохо ориентировался в происходящем и доживал где‑то между сном и явью. И однажды он тихо умер. Никто не знал об этом, ведь никто не приходил к нему, кроме опекунши, которая собиралась зайти через неделю.

В тот же день, минут через пять после смерти старика, Лейла услышала откуда‑то сверху звон стекла. Движимая любопытством она выбежала на улицу. Все, кто в это время был во дворе, смотрели на окна стариковской квартиры. На лицах их было удивление. Кто‑то сказал Лейле, что окно было разбито изнутри. Под неярким солнцем сверкали осколки стекла, разлетевшиеся по всему двору. Среди собравшихся любопытных Лейла увидела Дашу, которая как раз шла к ней, но задержалась. Она подошла к подруге, и они уже собрались было уйти, а другие любопытные – разойтись, но тут лопнуло (именно – лопнуло, надувшись изнутри) второе окно. Мелкие стеклышки фейерверком разлетелись по всему двору. Люди стояли, удивленно тараща глаза и не думая, что летящие с такой скоростью осколки могут сильно поранить. Но, осколки не ранили, они огибали людей. Никто не пострадал. Любопытствующих прибавилось. Те, кто не решались выйти, прилипли к окнам.

Тут со звоном лопнуло третье окно. Закачалась и вырвалась из стены прочная деревянная рама. В воздухе она с треском разломилась пополам и осталась висеть. Те, кто стояли поближе, почувствовали невыносимый запах (комнаты не проветривались с тех пор, когда старик еще мог ходить).

И тут в оконном проеме появился труп старика. Он висел в воздухе, словно бы кто‑то держал его за шиворот. Потом он упал на половину рамы и полетел на ней, закладывая крутые виражи. Люди инстинктивно пригнулись, закрыв головы руками, а труп на раме с грохотом влетел прямо в окно квартиры своей опекунши. И попал в окно именно той комнаты, где она находилась.

Она громко закричала, когда оконная рама с грохотом и треском упала внутрь квартиры, и что‑то быстро туда влетело, вслед за рамой. И закричала еще громче, когда поняла, кто к ней пожаловал.

Но, она быстро взяла себя в руки и выбежала на улицу, громко, скрипучим голосом крича: "Что происходит?! Вызовите милицию!" За ней тут же увязался дядя Витя, крича: "Получила, крыса! Получила! Полу – чила!" Она не обращала на него внимания. Ее интересовало только, кто хулиганит в ее новой квартире.

И тут лопнуло четвертое, последнее окно. Лопнуло так же громко, как и три предыдущих. Так же быстро разлетелись осколки, никого не поранив, кроме идущей быстрым шагом опекунши. Она не заметила, что по ней течет кровь и одежда порвана в нескольких местах.

Все таким же быстрым шагом она вошла в подъезд и взбежала на второй этаж. Трясущимися руками открыла дверь. И как только она это сделала, дверь с силой распахнулась, припечатав ее к стене. Любую другую такой удар убил бы, но не ее. Когда на карту было поставлено ее имущество, она была готова на все.

На полусогнутых ногах она вошла в зловонную квартиру. И вдруг увидела, что навстречу ей ползет что‑то черное, бесформенное. Она широко открыла рот и несколько раз судорожно вздохнула, но закричать уже не смогла. Черное приближалось к ней, подобно животному, передвигающемуся на четвереньках. Женщина разглядела у него красивые, изящные руки. И тут черное подняло голову. У него было лицо хорошенькой молодой женщины. Оно улыбнулось и залихватски подмигнуло опекунше. Это было уже слишком, и та, обалдело посмотрев на черное, упала в обморок. Ее бездвижное тело какая‑то неведомая сила несколько раз ударила об стену.

Из квартиры доносились звуки падающих вещей, но никто и не думал бросаться на помощь. И вдруг все стихло.

Через минуту Даша нервно хлопнула Лейлу по плечу: "С – с-смотри", и указала на двери подъезда. Лейла ничего не увидела. И вдруг перед ними материализовалась ниоткуда красивая молодая женщина в длинном черном балахоне. Она широко улыбнулась: "Здравствуй, Дашенька. Видишь, и в моей работе бывают непредвиденные ситуации. Но, ты не волнуйся – в основном все спокойно. А сегодня даже сама не смогла справиться – пришлось подмогу вызывать". Она махнула рукой в сторону подъезда, и девочки на секунду увидели там мужчину и ангелоподобное существо неопределенного пола в черных балахонах. "Ну, увидимся еще", сказала женщина и исчезла.

– Кто это был??? – удивленно спросила Лейла.

– Смерть, – ответила Даша: А ты еще не хотела мне верить.

– Так, она и вправду смерть. И что теперь делать?

– Я не знаю.

Тем временем, к дому подъехали две милицейские машины. Милиционеры удивленно огляделись и выхватив пистолеты вбежали на второй этаж. Они же вызвали скорую для опекунши. Она не давалась врачам, кричала, что с ней все впорядке и постоянно спрашивала, куда делась черная женщина.

Старик в последний раз глубоко вздохнул, потом поднялся и сел на кровати. Впервые за долгое время у него ничего не болело, и движения давались ему легко, без усилий. Он улыбнулся, не понимая, что случилось.

– Здравствуй, – сказала ему я.

– Ах, вот в чем дело, – понял он, – А почему ты так долго ко мне не приходила? Я давно тебя жду.

– Прости. Все должно идти своим чередом. Я не могу прийти ни раньше, ни позже – только вовремя. Ну, что, пойдем?

– Пойдем? Пойдем?!!! Я никуда не пойду!!!

– А что тебе остается?

– Я никуда не пойду, пока не разберусь с ней! Пока не отомщу за все! Потому, что это несправедливо! Несправедливо!

– Тогда я уведу тебя.

– Не – ет, не уведешь.

Я крепко взяла его за руку и потянула за собой, но старик раздраженно, с неожиданной силой отбросил меня от себя. Я отлетела и уже хотела было принять вертикальное положение, но за взмахом стариковской руки последовала мощная волна энергии, которая просто смела меня и с огромной силой ударила о стену у окна. Окно с громким звоном разбилось, и мелкие стекла брызнули во двор.

Я сидела, прислонившись к стене, и медленно приходила в себя. Боль от удара об стену разлилась по всему телу и голове. И почему я во плоти? Если бы я была скелетом, то, наверняка даже не почувствовала бы. Но это – если бы, а так я сидела у стены, собираясь с мыслями и силами, а дух старика летал по квартире, невыносимо громко хохотал и кричал что‑то про красную армию.

Превозмогая боль, я встала и приказала настолько властно, насколько позволяло мое состояние: "Пойдем! Ты все равно ничего не сможешь сделать. А за ней скоро придет Он – насильственная смерть. Пойдем".

– Сказал же – не пойду, – ответил старик, – Будет ей насильственная смерть от моих рук! Скоро! Ха – ха – ха!

– Нет, не от твоих. Пойдем, – я снова попыталась взять его за руку и увести.

– Не пойду! – меня отбросило к другому окну с еще большей силой. Лопнуло второе окно, и осколки стекла полетели во двор. Я лежала на полу и медленно соображала. Как же я забыла, что души людей, долго копящих злобу, могут выйти из‑под контроля. Ведь злоба и жажда мести преобразуются после моего прихода в разрушительную силу. Такой вот закон сохранения энергии. Как я могла об этом забыть! Я должна была помнить! Как я могла?! А ведь Оно стало бесплодным при похожих обстоятельствах… А если и я…Что же тогда будет? Мы же останемся бездетными. Да – а, не надо было старика лишний раз злить. Но, что я могу поделать? Я обязана его остановить. Ведь он может причинить много вреда.

Я медленно поднялась по стенке и осталась стоять, собираясь с силами. Тем временем старик громко бормотал: "Это несправедливо. Все она ко мне приходила. Надо и мне к ней наведаться. Надо непременно".

Он уже ставшим привычным движением руки выбил третье окно. Потом расшатал и разломил пополам раму. Я пыталась понять, что он делает. Тут он поднял за шиворот свой труп и бросил на половину рамы. Я хотела было подойти к нему и помешать, но он сильной волной энергии запустил свое тело на раме в окно. Заодно отбросило и меня. Я услышала где‑то звук бьющегося стекла, видимо, он достиг своей цели. Я поняла, что одна не справлюсь. То есть, поняла я это давно, но на помощь позвать догадалась только сейчас. "Помогите. Мне нужна помощь", – прошептала я. Вряд ли меня услышат. Чтобы Они меня услышали, нужно сказать громче, а еще лучше – закричать. Но, может, они почувствуют, что мне плохо. Может. Я надеюсь. Но, боюсь, что – нет.

Я, качаясь, встала. Похоже – старик забыл про меня. Нужно уйти отсюда. Нужно позвать Их на помощь. Нужно. и тут я упала на пол, сметенная новой волной. Старик разбил последнее окно. Интересно, почему ему так нравится бить окна? Наверное, это из детства.

И я стала уходить, вернее – отползать. Правда, несколько раз я пыталась принять вертикальное положение, но снова падала. Когда надо мною пронеслась очередная волна энергии, я только упала на пол, а потом сразу встала (на четвереньки) и продолжила свой путь.

Вдруг я услышала впереди себя какое‑то движение. Я подняла голову и увидела неприятную женщину – опекуншу старика. Так вот из‑за кого все это! Я глупо широко улыбнулась ей и подмигнула. Похоже – ей сегодня и без меня хватило впечатлений, судя по длинным царапинам, покрывавшим тело и порванной одежде. Она посмотрела на меня и упала в обморок.

Дух старика тут же подлетел к ней и начал сильно со злостью пинать ее почти бездыханное тело: "Получи, тварь. Получи". Я сидела на полу, не в силах вмешаться. А вмешаться требовалось. И тогда я в полный голос позвала: "Помогите!"

Они почти сразу же материализовались в дверном проеме. Оно сперва отшатнулось, увидя буйствующего духа (неприятные воспоминания, что поделаешь). Но Он тут же кинулся к старику, Оно последовало за Ним, и вскоре буйный дух был обезврежен, и только тихо повторял: "Это несправедливо. Несправедливо. Несправедливо".

– Успокойся, – сказал ему Он, – И на нее найдется справедливость. Я скоро приду за ней.

– А почему не сегодня? – спросил старик.

– Время не пришло.

Пока Он держал старика, Оно подошло ко мне и помогло подняться.

– Ты впорядке? – спросило Оно.

– Да, – ответила я.

Оно порывисто обняло меня.

Мы спокойно вышли во двор. Там я увидела Дашу с подругой. Видимо, они давно наблюдали за происходящим. Я подошла к ним и сделалась видимой. Я поздоровалась с ней и объяснила ситуацию. Даже Их ей показала и ушла. Позже я поняла, что ее подруга тоже видела и меня, и Их.

Пашу выписали из больницы. Он шел домой. Ветер гнал пыль и мусор. Листья в этом году появляться не торопились. Размытые очертания предметов, которые Паша видел, покрывала голубовато – белая дымка. Сначала он удивился – несмотря на плохое зрение, цвета он видел гораздо ярче, а потом понял по запаху, что это выбросы завода. И тут же зашелся кашлем.

Когда Паша пришел домой, матушка Людмила перебирала луковицы тюльпанов, которые собиралась сегодня посадить.

– Здравствуй, сынок. Наконец‑то ты вернулся. Без тебя здесь так скучно. Не знаю, что буду делать, когда ты станешь жить отдельно?

– К тому времени Димка тебе внуков наделает.

– Паша, ну зачем так грубо. Да и Дима в другом городе. Придется им с Катей самим справляться. А здесь, если только Фима женится, или Миша. Тебе‑то еще рано. Они там не собираются, ты не знаешь?

– Да, вроде – нет. А тебе что, так сильно внуков захотелось?

– Да, не то, чтобы очень. Просто, я вдруг поняла, как буду скучать, когда и ты уйдешь.

– Но, я же буду приходить.

– Ну – ну… Как твои братья – раз в сто лет.

– Нет, постараюсь по чаще. Хотя бы – раз в пятьдесят. Мам, а внуков ты хочешь воспитать праведными?

– Конечно.

– Какой ужас. Мишка и Фимка тебе своих детей не доверят.

– Почему? Ах, да… Что же делать?

– Это ты о чем?

– Да, так.

Паша повертел в руках большую луковицу, потом снял с нее маленькие и положил на стол.

– Когда собираешься сажать? – спросил он.

– Сегодня. Осенью не высадила, так хоть сегодня посажу. Ты мне поможешь?

– Помогу.

– Вот, только маленькие луковицы куда девать, я не знаю. Что‑то их много наросло в прошлом году. Под окном высадить и этих хватит. А маленькие надо бросить где‑нибудь в землю, может вырастут.

Паша собрал маленькие луковицы в пакет и положил в карман – пригодятся. Потом они с матерью вышли во двор и наделали лунок в газоне под окном. Они посадили тюльпаны и полили их.

Двор, в котором стоял их дом, выглядел, мягко говоря – неухоженным: чахлая трава, уродливо обрезанные деревья, ветхий и опасный детский городок. На клумбе перед их окном взгляд отдыхал.

Посадив цветы, Паша, как всегда – не предупредив, куда‑то ушел. То есть – куда‑то – для матушки Людмилы, а для себя он вполне определился с направлением. Он пошел к Лейле. Ему нужно было многое ей сказать.

Под окном Лейлы тоже была клумба. Маленькая – размером с канализационный люк. На ней уже много лет росли ирисы. Их не трогали даже самые циничные хулиганы – во дворе действительно было не на чем отдохнуть взгляду.

Паша робко постучал в дверь. Лейла открыла ему, и тут же выражение ее лица стало растеряннонедоуменным, но по слабости зрения Паша этого не увидел.

– Лейла, здравствуй, – сказал он, глядя на нее влюбленными глазами, и улыбаясь так глупо, что девушка тоже улыбнулась, с трудом сдерживая смех. Потом она глубоко вздохнула, сделала над собой усилие и не рассмеялась.

– Проходи. Сюда. Ты же был здесь.

– С этой стороны – нет.

Паша зашел в комнату.

– Здравствуй, Даша, – сказал он.

– Здравствуй, – отозвалась Даша, сидящая в кресле с чашкой чая.

Тем временем с кухни пришла Лейла с еще одной чашкой, которую дала Паше. "Садись куда‑нибудь. Что ты стоишь"? – сказала она.

Парень робко присел на диван. Лейла старалась быть спокойной. Она была сильно растеряна: как вести себя с неудавшимся самоубийцей, она не знала. Девушки скованно молчали – продолжать при нем начатый разговор они не хотели. А Паша стеснялся.

Он поставил чашку на пол, достал из кармана очки и надел их. Девочки хихикнули – так не шли к тонким чертам его лица и длинным волосам эти небольшие очки в тонкой оправе с прямоугольными стеклами. Надев очки, Паша долго и внимательно смотрел на Лейлу. "А ты и вправду очень красивая", – резюмировал он.

Лейла поперхнулась чаем и закашлялась. Даша постучала ее по спине. Паша снял очки и положил их обратно в карман.

– А я не знала, что ты плохо видишь, – сказала Даша.

– Я тоже, – добавила Лейла.

– У меня – минус девять. Я практически не различаю черты лица.

Вдруг Даша рассмеялась.

– Ты чего, – спросила Лейла.

– Ну, вот, а ты переживала, что тебя любят только за красоту!

– М – да – а, – протянула Лейла. она не знала, смеяться ей или плакать.

– Ну, я пошел, – сказал Паша.

Уже в дверях он спохватился: "Ах, да, совсем забыл – Лейла, прости меня, пожалуйста".

– За что? – не поняла девушка.

– За самоубийство. Наверное, с тобой такое впервые.

– Да.

Лейла посмотрела на Пашу тяжелым взглядом, потом вдруг размахнулась и ударила его кулаком по лицу: "Никогда больше так не делай, понял?!"

Паша вытер кровь, текущую из разбитой губы. Он не переставал смотреть на девушку влюбленными глазами: "Не буду. И не собирался. Все‑таки Она правильно сказала – ради тебя нужно перевернуть мир, а не травиться".

– Она – это кто? – уточнила Лейла.

– Смерть. Я ее видел.

Когда Лейла вернулась в комнату, ее трясло.

– Ты чего? – спросила ее Даша.

– Он тоже Ее видел.

– Кого – ее? А – а-а – Ее. А насчет Пашки ты все‑таки подумай. Вот она – любовь твоей жизни!

– Типун тебе на язык. Любовь! А со смертью что будем делать?

– Я не знаю.

– Я – тоже.

Стемнело. Во дворе, исключая пьяные песни и тупое ржание в беседке, было тихо. Потом стихло и это. И только Пашка – сатанист ползал по земле под окном Лейлы около ее клумбы и, шепотом матерясь, сажал тюльпаны.

Катя – заведующая женским отделением психиатрической больницы – сидела в своем кабинете, листая одну из многочисленных историй болезни. За дверью кабинета было тихо – больные умудрялись ходить бесшумно даже по старым, скрипучим полам отделения. Изредка доносились тяжелые шаги и неприятный, протяжный скрип половиц, когда мимо проходил кто‑нибудь из санитаров, или дружный топот, сдержанное хихиканье, когда проходили студенты – практиканты. Еще тишину время от времени нарушали резкие вскрики, ссоры или продолжительные истерики больных, но, в общем, было тихо.