Текст книги "Модель событий"

Автор книги: Ольга Лукас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Это неуважение к женщине. Это безответственно. И низко. Я же сказал, что ему нельзя доверять, – отрезал Денис.

– Если кому-то из нас и стоит относиться к Виталику с недоверием, так это мне, девушке, – вступила в разговор Наташа, о которой все как-то даже и позабыли, – но я, как видите, не шарахаюсь от него, не жду каждую минуту подвоха. А во всём, что касается работы, он вообще-то никого ещё ни разу не подводил.

– Если не считать сегодняшнего инцидента с гражданками Гусевыми, – кивнул Константин Петрович. – Кстати, Наташа, помнишь, я велел не оплачивать один грабительский счет? Придётся оплатить. Бухгалтерию нам действительно отрубили, и даже Виталик не смог ничего исправить. Марина с Галиной его за это чуть не порешили даже.

– Исправить? – вскочил с дивана Виталик. – Платить надо было вовремя, а не швырять меня в логово к тиграм! Когда-нибудь из-за твоей жадности нас всех здесь порубят в мелкую капусту!

– Кто не рискует быть порубленным в мелкую капусту – никогда не стрижет крупную, – философски заметил Константин Петрович. – Ступай уже, гладиатор. И вы трое тоже не отлынивайте от работы!

Эрикссон отпустил своего безответного раба на волю с одним условием: тот не будет предпринимать попыток к бегству, поселится у старого друга Джорджа, приведёт себя в порядок, чтобы не привлекать внимания, и будет дожидаться указаний учителя, смиренно сидя в кафе. Желательно при этом ничего постороннего не делать: книг не читать, кофе не пить, пасьянсы не раскладывать, – потому что в любое мгновение он должен быть готов вскочить и побежать в неизвестном направлении.

Выслушивая эти наставления, Дмитрий Олегович только мысленно посмеивался: ага, как же, сяду и буду сидеть! Однако, к своему немалому удивлению, он, словно робот, выполнял все указания учителя: освободил Джорджа от необходимости держать в гардеробе несколько безликих предметов одежды, неизвестно как туда затесавшихся, спустился вниз, занял одноместный столик и замер.

Пожалуй, это было одно из самых тягостных испытаний. Даже сидя взаперти, он никогда не оставался без дела: Эрикссон всегда ставил перед учеником чуть больше задач, чем тот в состоянии был выполнить. Теперь же, прозябая в полушаге от свободы, он только и мог глядеть на часы, тоже позаимствованные у Джорджа (стрелки как будто совсем замерли и не желали двигаться), менять позу, откидываться на спинку стула, закидывать ногу на ногу или ставить локти на стол. Джордж, к счастью, не приставал с расспросами и занимался своими делами где-то в другом зале: был самый разгар рабочего дня, люди заходили в кафе пообедать и поболтать.

Дмитрий Олегович окончательно решил, что просидит в «Фее-кофее» весь день, до самого закрытия, но тут как раз учитель соизволил явиться в этот мир во всём своём великолепии. Таким он был в день их первой встречи, когда судьба подающего надежды молодого психолога решила, что судьбой подающего надежды молодого шемобора ей быть куда интереснее.

– Какой послушный мальчик! – одобрительно усмехнулся Ингвар Эрикссон. – Всегда бы таким был, так бегал бы сейчас на свободе. Вижу, ты времени зря не терял.

– Как раз терял, – буркнул ученик. – Только и делал, что терял время, драгоценное время, свободное, вольное.

– Вот размечтался-то! Свободное время – у свободных людей, а твоя рабская доля такова: сидеть тут и делать, что я говорю. И скажи спасибо, что не требую называть меня господином.

– Спасибо, господин.

– Ай, какой молодец, как быстро учится! Надо бы продлить тебе обучение ещё годков на пятьдесят, уж больно мы хорошо сработались. Я вот, кстати, пока ты тут время зря терял, вызнал кое-что интересное про двух хорошо знакомых тебе мунговских Бойцов.

Дмитрий Олегович почувствовал, что его слегка мутит: нет, не от страха, разумеется, а от какой-то свинцовой тоски. Как всё просто, как глупо и просто, – и стоило ли мариновать его несколько месяцев в плену, рассказывать о том, как здорово он может искупить свою вину, если будет работать на совесть, когда всё шло к тому, чтобы притупить его нюх, отвлечь и раскоординировать, а затем отдать на растерзание кошмарным старухам, вооружённым ножами, стилетами, скальпелями, топорами и свёрлами?

Он ничем не выдал своего замешательства, но Эрикссон всё равно прекрасно его понял и ухмыльнулся:

– Ждёшь, что сейчас к нам присоединятся эти славные старушки?

– Здесь не смогут. Здесь Джордж и его товарищи. Товарищ Костыль и вон тот, второй, – они, я знаю, могут справиться с целым отрядом таких старушек.

– Успокаивай себя, успокаивай, – кивнул Эрикссон, вытянул из кармана пачку папирос и вполне натурально закурил.

– Вы что делаете? Разве так можно?

– А что, это зал для некурящих? – Старый шемобор даже смутился.

– Да нет, зал-то как раз для курящих, но вы-то зачем курите, вы же... не нуждаетесь в этом.

– Да что ты говоришь? Большой специалист по нуждам умерших, встречайте, Дмитрий Маркин, он расскажет нам о том, что курить после смерти – вредно! От этого оживают! Когда умрёшь – сам поймёшь, что за все привычки, желания и вообще весь вкус к жизни отвечает не твоё бестолковое глупое тело, а твоя мудрая и бессмертная душа. В частности, моя мудрая душа научилась у моего глупого тела курению крепкого табака, и, когда я нацепляю человечью шкуру, она требует своей дозы.

Эрикссон замолчал и сделал несколько затяжек подряд, как настоящий заядлый курильщик, долгое время вынужденный обходиться без своей вредной, но приятной привычки.

– Это вроде того, как человек какое-то время чувствует боль в ампутированной конечности? – с интересом юного натуралиста спросил Дмитрий Олегович.

– А вот давай позовём наших драгоценных бойцов – и узнаем. Ампутируем тебе конечность, и ты скажешь, чувствуешь её или нет.

– Так вы что, всё это время водили меня за нос, манили надеждой, заговаривали зубы, а на самом деле только и ждали подходящего момента, чтобы отдать этим старым клюшкам?

– Старые клюшки, кстати, помоложе некоторых будут, – загадочно сказал Эрикссон. – Не дрожи так, убивать тебя здесь никто не намерен. К тому же – амулет. Да от такой защиты у тебя должно здоровья прибавиться, непонятно только за какие заслуги.

На амулет я как-то не особенно рассчитываю: вы его на меня надели, вы и снимете. В любой удобный момент.

– Очень разумная тактика: не доверяй никому, чтобы потом не разочароваться. Я вот всем доверял, а один ученик меня взял да и отравил.

Дмитрий Олегович стоически переносил все намёки на то, что случилось несколько лет назад. Если бы он знал, чем обернётся для него попытка побыстрее заполучить силу своего учителя – силу, которая и так была при нём с самого начала и не зависела от чьей-либо жизни или смерти, – он бы, конечно, поступил по-другому! Но что произошло, то произошло, ничего не исправить! Так зачем постоянно твердить об этом?

Эрикссон докурил папиросу и затушил окурок, помолчал ещё немного, сделал вид, что собирается исчезнуть, – а потом вывалил ученику на голову парочку тайн.

Дмитрию Олеговичу очень понравилась история о том, как ни о чём не подозревающий Джордж стал Хозяином Места, то есть человеком, который умудряется настолько понравиться заведению, в котором он вроде как главный, что заведение лезет ради него вон из кожи: держит защиту, улучшает посетителям настроение, приносит прибыль, даже в землетрясение может выстоять, если, конечно, сам хозяин не убежит. По словам учителя, выходило, что это он, своей волей, наделил Джорджа столь заманчивым даром. Одна беда – парень теперь не может никуда уехать, не имеет просто права покинуть место, которое так к нему привязано, а не то будет ой как плохо – и самому месту, и Джорджу. Вот когда он умрёт – от старости или там ещё почему, – место погорюет какое-то время, да и смирится, но живым своего возлюбленного Хозяина не отпустит ни за что. Зато в стенах «Феи-кофеи» и хозяину, и гостям всегда будет хорошо, привольно и спокойно. Даже непримиримые враги – мунг с шемобором – могут сесть рядом друг с другом и мирно побеседовать. Даже самые отмороженные Бойцы не станут размахивать ножами и плевать в кофе своему врагу, потому что ничего у них всё равно не получится. Короче, по словам учителя, выходило так, что Дима Маркин, если он боится страшных старушек Гусевых, мечтающих разорвать его на кусочки, может безвылазно сидеть в кафе у своего друга Джорджа и мелко-мелко дрожать. Хотя нет, дрожать ему долго не удастся: придётся как-то собраться с силами и выйти на улицу, потому что именно там, за пределами «Феи-кофеи», поджидает его дело, ради которого они оба – ученик и учитель – явились в этот город.

Начать надо с того, что Бойцы, о которых так много было сказано, сами нуждаются в помощи. Пару десятков лет назад два талантливых, но очень самостоятельных шемобора вторглись в такие тонкие материи, в которых и после четвёртой ступени не всякий специалист разбирается. Умники сделали своё дело, исполнили не выполнимое ни при каких условиях желание какой-то малявки, но при этом вмешались в то, во что им вмешиваться бы не стоило. Их стараниями две дряхлые крысы получили в своё распоряжение человеческие жизни, но не человеческие смерти. Когда придёт им пора умирать, они окажутся между двумя мирами: миром людей и миром животных, – и вот тогда может случиться всякое, если, конечно, не найдётся пара добровольцев, готовых по собственной воле отправиться в крысиный ад. Ага, ищите дурака. Вернее, даже двух дураков. Ищите-ищите, и как-нибудь да найдите, потому что, к сожалению, Зелёным хвостам в некоторых случаях приходится не только расследовать должностные преступления, но и устранять их последствия. Так что Дмитрию Олеговичу и его учителю надо как-то расстараться, тем более что случай благоприятствует. Миша и Коля, шемоборы вне закона, долгие годы скитавшиеся по России, заявились в Петербург, где одному из них по наследству досталась квартира. Жильё они, конечно, планируют продать, но продать повыгоднее, так что упорхнут не сразу, а вернее, совсем не упорхнут, потому что у Эрикссона припасена для них повестка о повышении по службе.

Дело за малым: до того, как это повышение случится, они должны добровольно, без принуждения и от чистого сердца поменяться смертями с мунговскими Бойцами Гусевыми. Как это произойдёт – забота Дмитрия Олеговича, на то он и раб, чтобы исполнять всю чёрную и грязную работу. А учителю некогда – ему попался какой-то любопытный случай, на который ему куда интереснее тратить своё время.

– Бойцам, значит, тоже светит повышение? – мстительно уточнил раб.

– Владение данной информацией не является необходимым условием для выполнения задания. Всё, разговор окончен, пшёл работать, а я буду развлекаться.

Эрикссон немного лукавил: развлекаться он на самом деле не собирался, потому что никакого любопытного случая ему не перепало и не перепадёт ещё какое-то время. По сути дела, он находится в таком же странном, промежуточном состоянии, что и его ученик. Он умер раньше положенного срока и теперь, после смерти, должен отработать своё с миром живых.

Виталик шёл по тротуару и жмурился от непривычно яркого солнца. Откуда-то налетел неожиданный снег, больше напоминающий пыльцу с крыльев феи, возвращающейся с модной ночной тусовки. Похожие на блёстки снежинки искрились и сияли, но дело своё знали: вскоре автомобили, припаркованные у обочины, уже покрывал тонкий снежный платок. Этот снег совсем не походил на своего собрата, подтаивающего, собранного в сугробы и с покорной обречённостью ожидающего прихода настоящей весны. Виталик даже провёл пальцем по капоту одной машины – настолько бутафорским казался этот новый снег. Но на ощупь он ничем не отличался от обычного. «Ничему нельзя верить. Снегопад в апреле. Настоящий снег выглядит как искусственный. Неделя только началась, а силы мои на исходе».

Вскоре солнце, ненадолго выглянувшее из-за туч, решило, что там, за тучами, ему будет куда комфортнее, и город снова погрузился в серо-пасмурную хмарь.

Виталик и вправду очень устал. Кажется, на выходных он толком не выспался. А может быть, и выспался, но всё время чем-то занимался: счета оплачивал, порядок наводил, выслушивал упрёки в неверности и бессердечности, уходил от разговора, переустанавливал систему подруге подруги, которая, узнав о том, что он работает в издательстве, забросала его вопросами литературоведческого характера, – словом, не выходные, а караул. Вышел на работу, думал хоть там отдохнуть, но у сёстёр Гусевых очередное обострение случилось.

А вот сейчас от него зависят погода и общее самочувствие всего населения земного шарика. Неплохо. Константин Цианидович считает, что это – отдых. В сказочное время живём, товарищи!

Виталик чувствовал, что заводится, и заводится совершенно не по делу, но не может отказать себе в этом удовольствии: никто же не узнает! А он хоть пар выпустит.

Благодаря тому что Техник полностью погрузился в пережевывание своих мелких тягот и невзгод, автопилот аккуратно привёл его в нужное место. Сам Виталик наверняка бы заблудился, плутал бы тут и там, расспрашивал прохожих, потратил бы уйму времени и явился в кафе через час после того, как Вероника расправилась с ланчем.

Он настолько закопался в своих обидах, что в полутьме не заметил ведущие вниз ступеньки, и, уже падая, схватился за кактус, словно нарочно установленный слева от входа в обеденный зал. Кактус, к счастью, оказался устойчивым и вдобавок искусственным, но вот колючки на нём были что надо – лучше, чем у настоящего. Виталик моментально пришёл в себя, поднялся на ноги и с грустью отметил, что проделал этот бездарный акробатический этюд на глазах у весьма милой леди. Более того, не ухватись он вовремя за кактус – непременно влетел бы своей бестолковой головой в её тарелку.

– Извините, пожалуйста, всем известно, что я конченый идиот, и я подтверждаю это звание снова и снова, – буркнул Техник, приготовившись задать стрекача, если местная охрана вздумает предъявить ему счёт за порчу кактуса, признанного шедевром современного искусства и находящегося под охраной ЮНЕСКО.

– Тогда здесь бывает слишком много идиотов, – улыбнулась леди. – Весьма неудачная конструкция ступенек. Сильно ушиблись?

Виталик стянул с себя куртку, повесил её на вешалку (а мог бы, как все нормальные люди, сдать в гардероб!), после чего обнаружил, что колючки зловредного лжекактуса всё-таки пропороли ему ладонь.

– Вот же я дебил! – в сердцах воскликнул он и покрутил пораненной рукой в воздухе, надеясь, что это заклинание мгновенно залечит рану.

– Вам помочь? – вежливо спросила леди.

– Ну... Неловко как-то. Вообще-то обычно мужчины предлагают помощь женщинам, а не наоборот, – брякнул Виталик – и моментально понял, что сказал неслыханную глупость, но собеседница только слегка улыбнулась: одними уголками губ, – но за окном почему-то сразу стало светлее, кажется, даже солнце выглянуло из-за низких, начинённых снегом туч.

– Вообще-то люди предлагают помощь друг другу вне зависимости от половой принадлежности, а просто тогда, когда у них есть соответствующее настроение. А ну покажите, что у вас с рукой, – попросила леди за столом.

– Да чего – кровища! Сам виноват, под ноги надо смотреть, – ответил Виталик.

– Руку дайте, – почти приказала собеседница.

– Пожалуйста. – Техник протянул ей раненую конечность и чуть не брякнул: «Пусть мне будет хуже!» Но хуже ему не стало.

Прекрасная незнакомка достала из сумочки пластырь, протянула ему и не терпящим возражений тоном сказала:

– Руку промыть в туалете, вон там. Потом заклеить. Кстати, у вас ещё на щеке царапина и на левом рукаве прореха.

– Угу, – кивнул Виталик и неловко прихватил пластырь здоровой рукой, не уточняя, что прореха и царапина поселились на нём чуть раньше, благодаря милейшим, но слегка несдержанным в проявлении своих чувств сёстрам Гусевым.

– Вы левша, что ли?

– Ну, практически. Да, да, левша. Перед вами полный лузер.

– Давайте сеанс самокритики отложим на более подходящее время. Промойте руку и скорее возвращайтесь, я сама заклею, только давайте быстро, у меня не так много времени.

«А чего ты вообще ко мне прицепилась?» – чуть не спросил Виталик, но вместо этого покорно поплёлся в туалет, тщательно, насколько позволяла ему общая неорганизованность натуры, промыл ладонь и вернулся обратно.

– Я, пожалуй, ещё платком сверху завяжу, потому что видите – тут два пластыря пришлось наклеить, так будет лучше, ага? – спросила чудесная спасительница, уже накладывая Виталику повязку. – Как вас зовут-то хоть? А то рукопожатиями мы уже обменялись, и неоднократно.

– Виталий.

– А меня Вероника.

– Всё-таки я сегодня дебил, – нервно засмеялся Техник, – а вы – волшебная волшебница.

– Боже, как это мило, – улыбнулась Вероника. – Вы так смешно ругаете себя из-за полнейшей ерунды. А теперь извините, но обедать я предпочитаю в одиночестве.

Виталика как ветром сдуло. Схватив куртку в охапку, он пулей вылетел на улицу, словно только и ждал этого, потому что не может, не может такая дама тратить своё время на клоуна, который брякнулся ей под ноги, отвлекает от обеда своей дурацкой царапиной и вообще – нарушает мир и гармонию.

«Теперь меня не спасёт даже Константин наш свет Петрович, – грустно подумал Виталик, выходя на улицу. – С заданием я не справился, провалил его, как последний не знаю кто, так что славные Марина и Галина без помех разорвут меня на части и скормят своим маленьким серым подвальным друзьям».

На улице было безмятежно: выглянуло солнце, причём не как в прошлый раз выглянуло, оценило обстановку и в ужасе спряталось за горизонт, а по-хозяйски разогнало все облака, поудобнее устроилось на небесной перине и принялось светить, греть и даже слегка припекать. Прохожие снимали на ходу зимние шапки, расстёгивали пальто и шубы, улыбались друг другу. «А меня никто не заставляет топать обратно, на верную погибель, – подумал Виталик. – У меня травма. Я травмирован на работе!»

Весь день, до самого вечера, он бесцельно шатался по городу, пил пиво в забегаловках, сидел на троллейбусных остановках и на гранитном парапете набережных, подставлял лицо солнечным лучам, вдыхал весенний воздух и не думал ни о чём. Ближе к вечеру погода снова испортилась: солнце спряталось, прохожие закутались в шарфы и натянули шапки до бровей, а у Виталика ко всему прочему ещё и деньги закончились. Он миллиметр за миллиметром прощупал кошелёк, потом перерыл все карманы, но нашёл только двадцать рублей мелочью и чью-то визитку. Впрочем, постойте – почему же чью-то? Это была визитка Вероники, которую ему перед уходом вручил Константин Петрович.

Виталик оглядел со всех сторон свою левую руку и решительно снял повязку. Да, добрая госпожа не пожалела на него самый лучший, дорогой шёлковый носовой платок. Таким и нос-то вытирать жалко. А обматывать грязные, расцарапанные руки разных там малолетних придурков – и подавно. «Они, наверное, с нашим Цианидиком – два сапога пара, не зря же вместе учились. Сначала полдня гордилась своим благородным поступком, а теперь взгрустнула: платочек-то жалко. Вот температура-то и пошла на минус. Ну а я что – враг себе и всему прочему миру? Верну я ей этот платок и заодно мир спасу», – решил Виталик и отправился по указанному на визитке адресу. На этот раз, к сожалению, его автопилот крепко спал, так что пришлось слегка поплутать, но к тому времени, когда он вышел к нужному подъезду, рабочий день закончился ещё не у всех. Во всяком случае, автомобиль Вероники, о котором так подробно рассказывал Лёва, всё ещё маячил на служебной парковке.

«Хорошо бы у них была сегодня корпоративная пьянка, и она уехала домой на метро. Или на такси. Да, пусть её уже не будет на месте. А я лучше постоюпостою, замёрзну насмерть, да и пойду домой», – колдовал Виталик. Ему не особенно хотелось снова позориться перед этой дамой. Всего должно быть в меру. При этом с места он не двигался, стоял, прислонившись спиной к дереву, и внимательно сканировал взглядом местность. Время шло, Вероники всё не было, её автомобиль не трогался с места, на улице становилось всё темнее и холоднее.

Когда Вероника наконец разделалась с отчётом, который решила подготовить в спокойной обстановке, было уже довольно поздно. Она тщательно закрыла свой кабинет, включила сигнализацию, попрощалась с охранником, вышла на крыльцо и остановилась, вдыхая морозный воздух и припоминая, не забыла ли она что-нибудь важное на рабочем столе. Она любила вот так постоять на улице пару минут, прикинуть, что бы такое приготовить на ужин, куда заехать, что купить, не сходить ли в кино и так далее. Но на этот раз ей не удалось собраться с мыслями: какой-то парень взбежал на крыльцо, будто из-под земли выпрыгнул, и что-то невнятно пробормотал себе под нос.

– Я не курю, – ответила Вероника, не отвлекаясь от своих мыслей: а что обычно спрашивают такие ребята? Сигарету или зажигалку.

– Я тоже не курю. Здравствуйте, я Виталик, вы меня сегодня спасли от заражения крови, – довольно внятно самовыразился этот чёртик из табакерки.

– А что вы здесь делаете? – строго спросила Вероника.

– Пришёл вернуть платочек, вот, – невинно похлопал глазками Техник, – он же дорогой, наверное.

– Наверное, – пожала плечами Вероника и небрежно сунула платок в карман. – Мне его подарили. Вообще-то я хотела от него избавиться, но вы, конечно, герой. Это, значит, вы проследили за мной, узнали, где я работаю, и пришли сюда, чтобы вернуть мне эту ерунду? Какая удивительная честность. Но это вы совершенно напрасно.

– Ну, извините, если что, – шаркнул ножкой Виталик.

«Бедный мальчик стоял на морозе неизвестно сколько, ждал меня, вернул платок, а я издеваюсь над ним. Он же не виноват в том, что у меня плохое настроение», – подумала Вероника и встревоженно спросила:

– Вы долго тут стоите?

– Не знаю, – пожал плечами Виталик, и только тут понял, что почти не чувствует пальцев ног: так они замёрзли. Руки тоже закоченели. Горло что-то побаливать начало. И – шмыг-шмыг – насморк вот-вот нагрянет. Сейчас бы очень не помешала пара рюмочек чего-нибудь горячительного. Были б деньги.

– Быстро марш домой. И обязательно выпить несколько чашек чая с малиновым вареньем! – распорядилась Вероника.

– Чая с вареньем, как же! У меня и чай-то вроде кончился, а варенья отродясь не было.

– Тогда давайте сделаем так, – немного подумав, приняла решение Вероника, – сейчас поедем ко мне, и я вам вынесу банку с вареньем. Даже две банки, если хотите. Хотите?

– Угу, – кивнул Виталик и понял, что насморк, кашель и обморожение всего организма отменяются. Пока они будут ехать, у него одна задача: сделать так, чтобы Вероника пригласила его к себе, а не просто «вынесла банку с вареньем», как выносят приблудным дворнягам кусок колбасы.

В субботу утром Шурик достиг просветления и познал секрет счастья. Для этого ему не понадобилось несколько лет сидеть в позе лотоса, медитировать, наблюдать за привычками или переосмысливать своё отношение к миру. Просветление пришло к нему само, в виде внезапной и острой зубной боли.

Шурик проснулся, вскочил на ноги, ударился плечом о полку с книгами, бросился к аптечке, служившей также коробкой для компьютерной мелочи: флэшек, шнуров, подзарядок, старых дискет и так далее, вытряхнул содержимое на кухонный стол и принял разом две таблетки обезболивающего. Запил водой из-под крана. Сел на подоконник и прислушался к своим ощущениям. Зуб, словно древнее чудовище, долгие тысячелетия спавшее во льдах, проснулся и ворочался во сне. А то ли ещё будет, когда он проснётся окончательно. За окном шёл снег. Когда глядишь на метель с достаточной высоты, кажется, что снег в самом деле идёт: величественно шагает вперёд. Засмотревшись на снег, Шурик не заметил, как зубная боль отступила. А когда заметил – испытал самое настоящее счастье. Мир был у его ног. Жизнь только ещё начиналась. Все ошибки можно было исправить. А сколько всего можно сделать прекрасного, когда у тебя ничего не болит!

Однако если просветление, однажды случившись с человеком, уже никуда от него не денется, то счастье способно распрощаться с ним в любой момент. Вот и на этот раз оно вероломно покинуло Шурика как раз после обеда. Только он потянулся к телефонной трубке, чтобы договориться о встрече с новым внештатным корректором, как зуб перехватил инициативу. Древнее чудовище вновь проснулось и даже как будто потянулось. Шурик уронил трубку, схватился за нижнюю челюсть и жалобно протянул: «Ы-ы-ы».

– Мы опять упустили срок сдачи чего-то важного? – не отвлекаясь от работы, спросил Денис. Он всегда говорил «мы», разделяя таким образом всю ответственность на двоих.

– Нет. У нас зуб болит.

От неожиданности Денис даже повернулся на девяносто градусов на стуле: такого ещё не было.

Он уже знал, что мунги, благодаря заботе старших товарищей и верховного начальства, избавлены от простуды, кашля и насморка, а также от целой кучи других болезней, из-за которых им может потребоваться постельный режим или амбулаторное лечение, и переспросил ещё раз, полагая, что «зуб» – это какой-то профессиональный термин, ещё неизвестный ему. Поскуливая и легонечко похлопывая себя по щеке кончиками пальцев, Шурик объяснил, что зубная боль, к сожалению, не входит в чудесный список проблем, от которых избавлены мунги первой ступени. В те далёкие времена, когда был принят устав «Об избавлении от вмешательства медицины», лечением зубов занимались цирюльники и кузнецы. Поправки в устав, конечно, время от времени вносятся, но вносят их мунги третьей ступени, давно уже забывшие о зубной боли.

– Если есть много сладостей, зубы однажды заболят, – сказал рассудительный Денис. – К сожалению, не смогу тебе ничем помочь – наш семейный доктор в Москве. Я, разумеется, поддерживаю с ним переписку, более того, существует договорённость о том, что он приедет сюда или направит меня к компетентным коллегам, если со мной что-либо случится. Но со мной, как ты видишь, ничего не случается, и я надеюсь, не случится ещё очень долго.

– Никак не могу привыкнуть к тому, что у тебя был семейный врач, – попытался улыбнуться Шурик. – Для меня что-то вроде авто с личным шофёром. Впрочем, у твоего папаши и это, наверное, было. Но переписка с врачом – это уже что-то вообще запредельное. Ты, может быть, в конце письма ещё смайлики рисуешь?

– Не имею привычки рисовать смайлики. Переписка устраивает меня больше, чем телефонные консультации. Тем более что отношения у нас всегда были почти дружеские: наш семейный доктор предпочитал по возможности общаться со мной, а не с сестрой или родителями. Я, по крайней мере, мог поддерживать разговоры на интересную ему тему – скажем, о литературе. Мы синхронно, не сговариваясь, читали одни и те же книги.

– Винни–Пуха, Карлсона, Мэри Поппинс? – уточнил Шурик.

– Разумеется нет, – неприязненно повёл плечом Денис. – Борхеса, Кортасара, Гессе. Ну и конечно, в процессе общения он находил у меня уйму заболеваний – чтобы как-то отрабатывать деньги, которые ему платили за визит. Я мужественно лечился от всех возможных хворей только для того, чтобы у меня не отобрали единственного толкового собеседника. Жертва достойная, я считаю.

– Поразительно. Другой бы на твоём месте сказал: «В детстве я был болезненным ребёнком».

– В детстве я был нормальным ребёнком! – ответил Денис, да так резко, что Шурик от неожиданности даже выронил карандаш, который зачем-то крутил в руках.

– Извини, – чуть мягче продолжал Денис, – в самом деле, я не могу тебе помочь. Давай лучше поговорим о чём-нибудь более интересном. Например, я тут придумал способ оптимизировать отчётность по фрилансерам...

Это означало, что разговор окончен и Денису хотелось бы вернуться к работе.

– Давай с отчётностью ближе к вечеру, ага? – простонал Шурик. Это означало, что он полностью ему доверяет, к тому же, ох не до отчётов ему сейчас!

– Как скажешь. Что касается зубной боли – то, повторюсь, всё дело в твоём рационе, который... – пробормотал Денис, возвращаясь к прерванной работе. Он не закончил фразу: дела поглотили его раньше.

Денис часто ругал Шурика за излишнюю любовь к сладостям. Ведь это, во-первых, вредно, во-вторых – несерьёзно. Знал бы он настоящую причину этой безобидной склонности!

С раннего детства Шурик отказывался есть свежие фрукты и овощи, а также мясные и рыбные блюда. Ему – да-да, не смейтесь – было жалко огурцы и яблоки, потому что они «живые», ну а уж о котлетках, сделанных из бычков и коровок, и говорить не стоило: ребёнок сразу ударялся в рёв. Поскольку почётная миссия кормить обедом малолетнего Шурика обычно выпадала старшему брату, тот, не желая тратить время на уговоры, скармливал младшему конфеты и печенье, которые с виду были не слишком-то «живыми», ну а сам спокойно уплетал на обед двойную порцию, как того требовал его молодой, растущий организм.

Прошло время, и Шурик с удивлением узнал, что его любимые сладости тоже делают из «живой» пшеницы и не менее «живых» плодов какао, но это его уже не смущало, ведь, прежде чем превратиться в печенье, злаки были подвергнуты всевозможным мучениям, выбившим из них остатки жизни. В число продуктов, которые «не жалко», были включены всевозможные каши, что существенно облегчило жизнь всей семье.

Разумеется, Шурик сидит на своей странной диете не всегда: иногда он может запросто схрумкать яблоко или даже котлету съесть. Но до сих пор на него время от времени накатывает волна бесконечной любви ко всему живому, и тогда он не может, просто физически не может, есть ничего, кроме пирожных, каш, конфет и печенья. А иногда – и тут уж просто хоть криком кричи, хоть о стену лоб разбивай, хоть на потолок без страховки забирайся – ему бывает жалко деревья, из которых делают бумагу. На бумаге печатают книги, и книг этих в Тринадцатой редакции столько, что если оплакивать все деревья, загубленные ради их появления на свет, то можно навеки поселиться на складе, зарасти диким волосом, потерять человеческий облик и питаться разве что подачками Гумира.

Эту болезненную прихоть, проклятие или шутку природы Шурик скрывает ото всех, кроме Даниила Юрьевича, разумеется. Он и сам ужасно страдает: не так-то на самом деле приятно целую неделю, а иногда и больше питаться одними только десертами. Хорошо хоть закон «Об избавлении от вмешательства медицины» работает, и работает исправно, так что никаких последствий для здоровья эта система питания не имеет, но даже из самых мудрых и справедливых законов бывают неприятные исключения.

Сообразив, что от Дениса ему будет мало прока, Шурик попытался вспомнить всё, чему его учил Даниил Юрьевич. Во всех подробностях представил, что зубы у него не болят, и вообще не болели никогда, и не будут никогда болеть, потому что у него нет зубов, а вместо зубов – остро отточенные карандаши, а карандаши не болят, это всем известно... Минут через пять боль купилась на этот дешёвый трюк и в самом деле отступила. Зато у Шурика появилось настойчивое желание поковырять во рту точилкой.