Текст книги "Модель событий"

Автор книги: Ольга Лукас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

В Тринадцатой редакции считали эту историю милой причудой двух пожилых гражданок: ну, одни бабульки подкармливают голубей, другие – кошек, третьи – собак, а эти вот с крысами нянькаются. Правда, сёстры Гусевы никогда не кормили крыс, полагая, что если крыса не в состоянии найти себе пропитание, то ей лучше бы вовсе не жить или покинуть территорию в поисках более хлебных мест. Сами крысы, кстати, были полностью с этим согласны.

Коллеги подшучивали над очаровательной слабостью стальных Бойцов, присылали им по электронной почте открыточки с умилительными крысятами, дарили плюшевые игрушки, и всё это сходило им с рук. Правду знал только Даниил Юрьевич, который хранил многие тайны своих подчинённых.

Конечно, никаких слабостей – ни очаровательных, ни ужасных – у сестёр Гусевых нет и быть не может, и то, что они так активно взялись за спасение диких крыс, – всего лишь зов крови.

Пятнадцать лет назад тётя с дядей подарили на день рождения маленькой Ане Гусевой двух живых крысят, белых с серыми воротничками. Назвали крыс Снежинка и Кнопочка. Вообще-то Аня мечтала о таксе, но оказалось, что крыса – она совсем как такса, только размером поменьше. А две крысы – это ведь в два раза лучше, чем одна какая-то такса, которую надо выгуливать рано утром, перед тем как идти в школу.

Но очень скоро девочка узнала страшную правду: декоративные крысы не живут более трёх лет – так устроен их мир. Кажется, какой-то одноклассник, не в меру начитанный, но совсем бессердечный, решил её просветить. И в этот момент Аня, ничего ещё толком не знавшая о смерти, потому что её мир был вечным и неизменным, вдруг поняла: ничего ей больше не надо – заберите дорогущую красавицу куклу на шарнирах, юбку с заклёпками, какой ни у кого в городе нет, – заберите, только, пожалуйста, пусть Снежинка и Кнопочка живут столько, сколько и люди, пусть не умирают через год, пусть даже состарятся, но живут долго-предолго. Можно считать, что ей повезло: сформулируй она своё заветное желание как-нибудь иначе – ну, например: «Не хочу, чтобы мои крысы жили меньше, чем я», – и эта история закончилась бы быстро и очень печально.

Как раз в это время в чудесном Анином городке гостил Миша Кулаков, легендарный в те годы шемобор, специализировавшийся только на необычных делах. Анино желание было крайне любопытным – и невыполнимым с точки зрения простой логики, которой придерживались и простодушные мунги, и даже многие шемоборы. Многие, но только не сам Миша и его друг Коля Василенко, служивший в департаменте исполнения желаний. Порывшись в архивах, Коля нашёл примеры и прецеденты, объединив которые вместе можно было решить задачу, поставленную перед ними Аней Гусевой.

Миша Кулаков верил в безнаказанность победителей. Коля Василенко верил в то, что нет невыполнимых желаний – есть туповатые исполнители. Вместе они провели столь опасный и этически недопустимый эксперимент, после которого немедленно были вычеркнуты из всех списков своей организации и оказались вне закона.

Для начала молодые самоуверенные шемоборы нашли в том же городе двух старушек сестёр, доживавших свой век в маленькой тесной квартире в полном уединении. Каждая из них, втайне от другой, мечтала поскорее уйти из жизни тихо и незаметно, никому не доставляя хлопот. С такими желаниями Миша никогда не связывался: слишком легко исполнять, нет куража, да и восторга первопроходца тоже нет, но бабушки были лишь частью плана.

Воспользовавшись наработками второй ступени, к которым ему, как подающему надежды молодому гению, был открыт избирательный доступ, Коля позволил старушкам особым образом уснуть, чтобы уже никогда не проснуться, а в тела их, обладавшие немалым запасом прочности и жизненных сил, вселил Аниных домашних любимцев.

«Ну вот. Теперь назад не повернёшь. Эти бабки уже на том свете, а крысаки либо приживутся, либо не приживутся», – сказал Коля и щёлкнул пальцами по корешку книги «Собачье сердце», вдохновившей его на этот эксперимент.

Вернувшись из школы, Аня, обнаружила, что дверь в квартиру закрыта не как обычно, на два поворота ключа, а на один. В коридоре пахло табаком: странно, папа никогда не курил в доме, всегда выходил на балкон, да и потом, сейчас он должен быть на работе. Аня сняла уличную обувь и верхнюю одежду, стянула колготки, зашвырнула их под полку для обуви и босиком (надень тапки!) пошлёпала в свою комнату.

Честно говоря, в последние два месяца девочка не слишком спешила домой: она боялась, что её любимые крысы, ставшие какими-то вялыми и сонными, уснут навсегда. Но не сидеть же на улице, когда все подруги разошлись по домам!

В Аниной комнате пахло табаком ещё сильнее, окно было распахнуто настежь, а у стены, рядом с клеткой её любимых Снежинки и Кнопочки, стояли две незнакомые бабки.

– У нас нечего красть! – закричала Аня, озираясь по сторонам в поисках швабры или скалки, которой можно отбиваться от чужачек. В том, что они – воровки, она не сомневалась. Родители предупреждали, что, прежде чем открыть дверь в квартиру, надо внимательно оглядеться по сторонам: не притаился ли поблизости кто посторонний? Но вот что делать, если посторонние уже оказались в квартире, они сказать забыли.

– Есть чего у вас брать, – сказала одна из бабок. – Еда. Здесь пахнет едой.

– Вы голодные, что ли? – растерялась Аня. – Вы давно не ели?

– Очень давно! – ответила вторая. Они действительно ничего не ели уже около двух часов: ровно с момента превращения, а для крыс это довольно большой срок.

– А зачем влезать в чужую квартиру? Попросили бы на улице, чтобы вам дали еды, – стараясь держать в поле зрения обеих старух разом, спросила Аня.

– Мы не влезали, – с раздражением ответили ей, – мы вылезли. Просто мы теперь не помещаемся туда, где наша еда.

Бабульки не выглядели опасно – скорее жалко. Наверное, пенсию не платят да ещё из дому выгнали. К тому же им, должно быть, тяжело стоять на ногах, вот они и держатся руками за стенку и только поводят головами влево-вправо, как будто принюхиваясь.

Аня осторожно подошла к ним поближе и тут только заметила, что клетка Кнопочки и Снежинки пуста.

– Где мои крысы? – закричала девочка так, что старухи синхронно согнулись пополам и прижали руки к ушам: у крыс, даже обращённых в людей, очень тонкий слух, и излишний шум их пугает.

– Не пищи так громко, – попросила бабка, стоявшая чуть поближе к девочке. – Мы твои крысы.

В первый же день знакомства Аня поняла, что Снежинка и Кнопочка – необыкновенно умные создания, уж куда умнее её самой, и была бы у них возможность говорить, они бы доказали это. В свою очередь крысы и сами давно хотели поболтать со своей хозяйкой, и вот наконец у них это получилось. Сидя на кухне и уплетая за обе щёки обед (Аня разогрела себе суп, а своим крыскам насыпала в тарелки овсяных хлопьев пополам с гречневой крупой), старухи старательно припоминали то, что знали и видели только они трое: как Аня, вместо того чтобы готовиться к урокам, читала «книжку для взрослых», как она, думая, что её никто не видит, изображала перед зеркалом попзвезду, как она красилась маминой косметикой, ну и так далее.

– Как хорошо, что вы не умрёте, – сказала Аня. – Только я не знаю, что скажет мама.

– Твоя мама хотела, чтобы мы умерли? – спросила старшая бабулька. – Надо же, а от неё так хорошо пахло.

– Нет. Мама может не разрешить жить у нас.

– А мы и сами не будем. Тут тесно, – заявила вторая. – Сейчас поедим и пойдём искать этих волшебников. Надо бы их загрызть за то, что мы теперь сами не понимаем, кто мы такие.

– Только придумай нам какие-нибудь человеческие имена, – попросила первая, – раз уж мы теперь люди.

– Пусть вы будете Марина. А вы – Галина. И ещё вам обязательно нужна фамилия. Берите мою, мне не жалко. Будете Гусевы. Ага?

– Пойдёт, – кивнула Галина, бесшумно и легко поднимаясь из-за стола: она уже начала привыкать к телу, в котором ей предстояло существовать. – Спасибо за прокорм.

С тех пор девочка ни разу не видела Марину с Галиной. Родителям она сказала, что крысы, кажется, убежали, через полгода ей подарили таксу, и воспоминания постепенно притупились. Повзрослев, Аня придумала простое объяснение этой истории: когда её крысы умерли, родители пригласили двух артисток из цирка, гастролировавшего в те дни у них в городе, и старушки разыграли перед ней целое представление. Вспомнить только, как ловко они грызли ядрицу! Аня не сердилась на родителей за этот обман, наоборот, она была им благодарна, но решила не признаваться, что обо всём догадалась.

Галина же с Мариной, выйдя во двор и принюхавшись, довольно быстро определили направление, в котором скрылись Миша и Коля. Этих злодеев следовало поскорее загрызть за то, что они украли их честную крысиную смерть, заменив её каким-то странным, почти посмертным существованием в чужом, человеческом, мире. Вскоре, однако, выяснилось, что, помимо прочих недостатков, существование в людском обличье не оставляет возможности легко и просто загрызть врага: нужны какие-то специальные приспособления, искусственные когти и зубы из стали. Да ещё и след злодейских гадов почему-то заканчивался на железнодорожном вокзале, хотя было понятно, что они не умерли.

Шатаясь по городу в поисках стальных зубов, эти два пожилых, невероятно развитых ребёнка набрели на обувную мастерскую и попытались украсть там шило и мыло. Шило – чтобы при встрече воткнуть в горло врагам, мыло – чтобы съесть. По некоторому стечению обстоятельств обувная мастерская была прикрытием местной ячейки мунгов, а за прилавком в тот момент как раз стояла шеф организации, Карина Петровна. Она знала всех людей в городе, особенно пожилых, и незнакомки, неумело пытавшиеся стащить копеечное оборудование, вызвали в ней интерес. Оставив за прилавком Разведчика, Карина Петровна залучила старушенций в служебное помещение, подальше от посторонних глаз. Она была прекрасным руководителем и хорошо понимала свои возможности, поэтому уже через пятнадцать минут в тесной комнатушке, именуемой кабинетом, материализовался «верховный экзекутор», мунг второй ступени, Трофим Парфёнович собственной персоной (из очей пламя пышет, из ноздрей дым валит) и взял руководство операцией в свои руки.

Тонким крысиным нюхом бывшие Снежинка и Кнопочка почуяли в истории своего превращения присутствие странной силы и готовы были искать, находить и рвать на кусочки всех, от кого пахло этой силой. Собственно, они и к мунгам-то забрели неслучайно: подманила их та же самая сила, хоть и по-другому сонастроенная с окружающим миром.

– Понятно, – сказал Трофим Парфёнович, внимательно оглядев сестёр Гусевых. – Это вас, значит, господа шемоборы объявили в розыск?

– А ты ведь мёртвый, – сказала вдруг Марина.

– Причём давно уже. Есть нельзя, – добавила Галина.

Карина Петровна приготовилась спрятаться под стол: ходили слухи, что «верховный экзекутор» испепеляет взглядом не только тех, кто посмел усомниться в его величии, но заодно и всех свидетелей. Слухи эти, впрочем, распространял Кастор, полагавший, что первой ступени положено трепетать перед начальством, а сам Трофим Парфёнович не имел о них ни малейшего представления.

– Не ешьте меня, – неожиданно сказал он, – вы же хотите отомстить? Я подскажу вам способ.

Доподлинно известно, что животные – самые лучшие Бойцы. Там, где опытный шемобор запутает след и обведёт сильного и храброго, но не всегда проницательного человека, зверь не ошибётся и будет идти до последнего. Не то чтобы Бойцов-животных за всю историю мунговства было действительно много, но их количество перевалило уже за два десятка. Все знали, что где-то в Южной Америке и сейчас существует пара Бойцов, состоящая из собаки и человека, причём человек при собаке числится чуть ли не прислугой: ну там, выгулять, вычесать, лапы помыть, накормить, отвести, куда она пожелает, и всё прочее.

Уяснив, что лучший способ отомстить проклятым Мише и Коле – это вступить в ряды мунгов, Галина с Мариной тут же согласились делать всё, что скажет им этот странный, давно уже мёртвый, а оттого несъедобный человек.

– У меня уже есть Бойцы, – с тревогой в голосе произнесла Карина Петровна.

– Просто воспитайте их. Временно поселите гденибудь. Объясните правила существования в человеческой шкуре и в нашей организации. У вас, я знаю, неуправляемый трёхлетний внук, и вы с ним отлично ладите. Потом найдём им другую команду.

Неуправляемые трёхлетние старухи довольно быстро осваивали жизнь в новом обличье, так что вскоре их действительно перевели в другую команду, после гибели которой они попали под крыло к Даниилу Юрьевичу. И если о том, что сёстры Гусевы хотят поймать и извести Студента, знала вся Тринадцатая редакция, то про их ненависть к Коле и Мише не подозревал даже Даниил Юрьевич: Кастор просто забыл это рассказать, а сами сёстры помалкивали, только принюхивались внимательно каждый раз, когда выходили на улицу.

От Трофима Парфёновича они знали, что их враги были изгнаны из рядов шемоборов и доживали свой век обычными людьми, причём старались этот век продлить всеми возможными средствами, потому что после смерти их ожидало возмездие. А отчего бы при случае не приблизить к ним это самое возмездие? Галина с Мариной долго тренировались: теперь, несмотря на человечье обличие, они смогут перегрызть им горло, не пользуясь никакими искусственными когтями и клыками.

Старухи были неприятно удивлены тем, что дикие крысы – их ближайшая родня – не понимают домашних крыс и относятся к ним с некоторой настороженностью. Но спасение их от самопровозглашенных царей природы, а вернее было бы сказать – от её диктаторов – они всё равно считали своим долгом, и во всех конфликтах людей с крысами становились на сторону серой родни.

Настоящий шемобор может жить где угодно: в роскошном пентхаусе, в старинном замке, в бунгало на берегу океана, в квартире, выходящей окнами на главную городскую достопримечательность. Конечно, в тяжёлые годы можно перебиваться номерами люкс в лучших городских отелях, но рассказывать об этом коллегам не стоит: засмеют, перестанут здороваться и откажутся принимать за своего.

Странное место, в котором оказался Дмитрий Маркин после того, как учитель Эрикссон уволок его за грехи в ад, не походило на номер люкс. Да, здесь было тепло и сухо, даже, может быть, слишком сухо. От этой сухости шелушилась кожа, контактные линзы, с которыми никогда не было никаких проблем, натирали глаза, губы сохли, першило в горле. Но если становилось совсем невмоготу, можно было выйти в коридор, освещённый тусклой лампой дневного света. По правую руку располагалась каморка, в которой находился исправный душ – под ним можно было нежиться целую минуту, потом вода заканчивалась. По левую руку располагался туалет. Там была и дверь, запирающаяся на крючок, и раковина, и зеркало, и даже туалетная бумага. Других дверей не было. Коридор уходил куда-то вдаль, заворачивал и снова продолжался, но Дмитрий не мог туда попасть: невидимая стена не позволяла ему передвигаться дальше, чем это необходимо. А ведь там, за поворотом, день и ночь гудит какой-то конвейер, иногда раздаются людские голоса. Один из этих людей (а может быть – нелюдей) приносит ему пищу, но в разговоры не вступает и не реагирует даже на оскорбления. Один раз Дмитрий Олегович попробовал – исключительно эксперимента ради – надеть ему на голову тарелку с холодными макаронами, после чего пришёл в себя только на следующее утро, а пошевелить дерзновенной правой рукой смог только через десяток приёмов пищи. Смена дня и ночи в этом подвале отсутствовала, часов господин Маркин отродясь не носил, а мобильный телефон и прочие электронные игрушки у него отобрали на входе. У него вообще всё отобрали, спасибо, что хоть оставили какую-то одежду и подушку с одеялом выдали. Но всё это было не больно, не обидно, а главное – не смертельно. Просыпаясь каждое утро в своём закутке, Дмитрий Олегович думал: вот, и сегодня я живой. А мог бы быть мёртвым уже неделю (две недели, ещё больше недель). Это его воодушевляло.

Утро начиналось, как правило, с появления Эрикссона. Он мог возникнуть в комнатушке в любой момент. Более того, он, вероятно, всегда находился и в ней, и везде, так же как и другие шемоборы второй ступени. В какой-то момент пленник даже понял, как это у них получается. Если исхитриться и просунуть руку сквозь все три измерения, то можно дотянуться до руководящего состава. Принесёт ли этот поступок пользу, а главное – не последует ли за ним мгновенное повышение по службе, Дмитрий не знал, поэтому старался даже не думать в этом направлении. Всё-таки сидеть в тёплом застенке, не имея возможности выйти на воздух, понять, какое там время года и время суток, не так уж плохо. Свобода – даже полная, абсолютная, нереальная свобода второй ступени – не сравнится пока с удовольствием каждую секунду ощущать своё тело, дышать, облизывать пересохшие губы, потягиваться до хруста в суставах и даже вскакивать на ноги при появлении Эрикссона.

Учитель, равно как и прочие Зелёные хвосты, занимался предотвращением и расследованием преступлений, совершённых шемоборами, а негодного предателя-ученика он приспособил для скучной, но не менее важной работы: подбирать провинившимся соответствующие посмертные наказания. Каждый преступник должен получить после смерти то, чего он больше всего боялся, избегал, ненавидел при жизни, и ровно в таком количестве, чтобы пробрало как следует, но не перевесило меру его преступления.

Дмитрий Олегович получил нечто вроде временного допуска к всемирному информаторию, а вернее будет сказать – к той его части, где хранились досье на всех шемоборов мира. Впрочем, большинство ячеек этого информатория было для него закрыто. Стоило ему только проявить интерес к посторонним жизням, как та же невидимая стена, что перекрывала коридор, возникала перед его мысленным взором, и волей-неволей приходилось возвращаться к своим делам. Видимо, там, за пределами третьего измерения, такие вещи можно регулировать легко.

Лежа на своём топчанчике в углу, он изучал биографии бывших коллег. Ничего неожиданного: родился, жил, с детства выделялся умом и стремлением к обособленности, встретил учителя, стал шемобором, подавал надежды, демонстрировал успехи, в какой-то момент шагнул в неправильном направлении. Жил дальше, умер, теперь должен быть наказан.

Дмитрию Олеговичу стало казаться, что ни один шемобор не проживает жизнь безгрешно: обязательно где-нибудь, да оступится. Иные по сравнению с ним самим были просто невинными младенцами: подумаешь, сфальсифицировал пару договоров, чтобы полгода понежиться на пляже, наслаждаясь счастливым ничегонеделанием, тьфу, – мелочь какая. Отправить его на эти же самые полгода в ледяную полярную ночь и сказать, что это – навсегда, и будет с него. Или вот, например, эта фифа – закрутила роман с носителем и чуть ли не за ручку отвела его к мунгам. Потому что полюбила, ах, что вы говорите! Покажите ей двухнедельное кино о том, как этот якобы спасённый носитель изменял ей, лгал, смеялся над ней за глаза, тем более что всё это действительно было.

– Послушайте, зачем вы тащите мне дела всех грешников, начиная с Сотворения мира? – взмолился Дмитрий Олегович, когда вместо благодарности за очередное прекрасно выдуманное наказание Эрикссон подсунул ему истории ещё парочки нарушителей. – Я и не знал, что на свете существует столько шемоборов! Вернее, не существует.

– И существует, и не существует, и будет существовать, – неопределённо произнёс Эрикссон. – Видишь ли, нам ещё никогда не удавалось привлечь к этой работе живого человека, мелочного, мстительного и жестокого.

– Это вы обо мне сейчас? – догадался Дмитрий Олегович.

– Ну а о ком же ещё? Мы-то сами, как оказалось, очень многое упускаем, потому что смерть – это хорошее мерило ценности всего. Но к наказаниям с этим мерилом подходить нельзя: тут важна каждая мелочь, а ты как раз всё принимаешь во внимание, умничка. Вот мы и стараемся, набираем наказания впрок. Те ребята, которых ты будешь сейчас изучать, уже успели набезобразничать, но повышать их пока не спешат.

– Может быть, я отдохну, а? А когда они повысятся – тут же придумаю, чем их занять, чтобы больше не баловались.

– Не пойдёт, – покачал головой Эрикссон, – кто знает, сколько ты ещё протянешь.

– В смысле? – насторожился Дмитрий Олегович.

– В том самом, – хищно улыбнулся Эрикссон. – Так что работай, работай. Каждый жестоко, но справедливо наказанный негодяй уменьшает тяжесть твоей вины. На вот столечко, но уменьшает. Так что не отлынивай.

Дмитрий Олегович и не отлынивал. Придумывал хитроумные ловушки и капканы для других, а в свободное от работы время (за завтраком, обедом и ужином, а ещё перед сном) размышлял над тем, что же может пронять его самого – кроме, разумеется, смерти как таковой. При этом он прекрасно понимал, что не уйдёт от наказания и ему тоже со временем придумают что-нибудь этакое, от чего всю его невозмутимую самоуверенность как рукой снимет, – и будет он маленьким, жалким, никчёмным, молящим только об одном – о прощении и о возможности заново родиться с чистой совестью и стёртой памятью. В свободное от работы время этот выдумщик изобретал кошмары и ужасы, которые могли бы его сломать, тестировал их на себе, прокручивал в голове, не подозревая, что это и есть часть возмездия. Таким образом, он был уже многократно и разнообразно наказан, наказан собой же, и всё никак не мог угомониться. Эрикссону эта ситуация особенно нравилась, да и с работой негодяй справлялся прекрасно – что ещё, спрашивается, надо? Иногда Дмитрий Олегович исполнял обязанности координатора между миром живых и миром мёртвых. Зелёные хвосты, помимо наказаний и расследований, занимаются ещё и некоторыми научными исследованиями – исключительно, как признался Эрикссон, ради собственного удовольствия. Многие разработки требуют длительной подготовки, проведения целой серии однообразных унылых опытов и снятия всевозможных проб, которые можно без особых проблем отдавать на землю, обычным людским исследовательским центрам, готовым за деньги исполнять любую скучную работу. Это ведь только после смерти по-настоящему учишься ценить своё время, хотя времени-то как раз становится хоть отбавляй. Так или иначе, но с людскими исследователями нужно вести переписку, приглядывать за бухгалтерией, перезваниваться. Кому поручить эту не слишком увлекательную работу? Правильно, рабу бесправному, Дмитрию Маркину недостойному. Так что недостойный покорно координировал всё, что ему велели, и в награду даже получил пижаму. Ингвар Эрикссон, поначалу всерьёз мечтавший довести предателя до нервного, а заодно и физического истощения и поглядеть, как он полезет на стенку, желательно – невидимую, которая поперёк коридора стоит, как-то внезапно понял, что не испытывает по отношению к бывшему ученику никаких отрицательных эмоций. Они хорошо работали вместе – вот, пожалуй, и всё. Смерть и в самом деле главное мерило всего.

В один прекрасный день, когда Эрикссону удалось разобраться в мотивациях двух закоренелых негодяев, он увлёкся настолько, что даже решил похвастаться перед Дмитрием своим достижением и приоткрыл перед ним несколько дополнительных ячеек информатория. Кажется, он перестарался. Своими глазами увидев и даже косвенным образом почувствовав радость и азарт учителя, недостойный ученик попробовал заглянуть туда, куда прежде путь ему был заказан. Он с удивлением обнаружил, что некоторые замки поддаются и двери распахиваются. Он мельком убедился в том, что Джордж сдал его в рабство Эрикссону с единственной целью: спасти от смерти, – а затем ради интереса решил ознакомиться со своим собственным досье.

Сначала это было похоже на документальный фильм: Дмитрий Олегович сел прямо на пол, прижался спиной к тёплой шершавой стене и начал «вспоминать» себя, перемещаясь по этим воспоминаниям в произвольном направлении. Постепенно он наткнулся на те воспоминания, которых у него на самом деле не было.

Его родители, Алла Николаевна и Олег Борисович Маркины, были очень хорошими людьми, просто удивительно, как им удалось вырастить такого сыночка. У них не было друг от друга тайн и секретов, они даже думали в унисон. Единственное, о чём каждый мечтал втайне от другого, – так это о ребёнке. Понимая, что природа, видимо, решила иначе, и не желая мучить любимого человека разговорами о несбыточном, каждый нёс это желание в сердце, пока желания не доросли до состояния заветных. Два носителя одного желания – это сильно. И это ярко. На него слетаются все окрестные шемоборы и мунги и, опережая друг друга, стараются исполнить как можно быстрее. Неважно, кто победит, – исход этого соревнования уже заранее предрешен: ребёнок появится на свет очень скоро. И будет это непременно мунг или шемобор, которому по какой-то причине надо заново появиться на этом свете. Ну вот, скажем, поступил он в прошлый раз плохо, дурно поступил, затем умер, расплатился по счёту и хочет всё начать с начала, чтобы не маячили у него на внутреннем горизонте эти наказание и преступление.

Дмитрий Олегович усмехнулся. Вот, значит, как оно было: он уже жил однажды, сделал что-то ужасное, был за это наказан и попросил дать ему ещё один шанс, и что же? – вот он снова сделал что-то ужасное, и непонятно ещё, как его накажут и сколько раз уже повторялась эта история.

Будущие родители, подписывающие договор с шемоборами, повторяют подвиг многочисленных сказочных героев, готовых отдать Бабе-яге или Кощею «то, чего дома не знаешь». Душу у них никто не требует в залог – не тот случай. А вот обещание вырастить, а затем беспрекословно передать «сотрудникам соответствующей организации» долгожданного ребёнка с них берут. Маркины-родители, не сговариваясь, заявили искусителю: «А вот ребёнка вы получите только через мой труп».

Дмитрий Олегович вздрогнул, ударился затылком о стену и моментально вылетел из информатория. Он стал шемобором сразу после смерти родителей, которые умерли в один месяц. Значит, их убило его решение стать учеником Эрикссона. В самом прямом смысле слова убило: удар, молния и – тишина.

И тут Дмитрий Маркин заплакал. Он конечно же не зарыдал в голос, не принялся кататься по полу, рвать на себе волосы, он даже не переменил позы и не издал ни звука. Просто на щеках его появились две блестящие полоски.

Он сидел, глядя прямо перед собой, чувствуя, как эти слёзы своевольно и бесцеремонно катятся по его лицу, и, помимо тоски и горя, которых он не ощутил, когда узнал о смерти родителей, но сполна отведал теперь, испытывал ещё некоторое облегчение, граничащее с радостью, а может быть, даже просветлением. Он плачет, ему стыдно, ему плохо, понимаете? Он умеет чувствовать. Он не робот, не зомби, не инопланетянин, не гомункулус, а обычный человек.

В детстве – где-то лет до пяти – Дима был уверен в том, что он – приёмный сын в своей семье. Он даже сочинил историю о том, что у мамы был брат, а у папы – сестра. И вот эти брат и сестра родили его, Димочку, и умерли. А мама с папой решили воспитать сиротку. Родительскую чуткую, сдержанную привязанность к нему и друг к другу он поначалу принимал за холодную отстранённость. Но уже к восьми годам сообразил, что ему повезло с родителями. Они его любили таким, какой он был, и не требовали от него ничего, не пытались лепить его жизнь по своему образцу, а просто всегда шли рядом и готовы были в любой момент прийти на помощь. Диме с детства разрешалось всё, поэтому он не совершил многих глупостей. Например, тех, что совершают из чувства протеста. Ему было незачем протестовать. Когда он начал курить, родители это молча приняли. Когда сдружился с Джорджем, которого отец как-то назвал «представителем чуждого класса», они это тоже приняли. Хотя если уж говорить совсем честно, то Димина дружба с «сынком Соколова» вызвала у Маркиных-старших пусть тихое, но всё же регулярно демонстрируемое недовольство. Наверное, поначалу парень общался с «представителем чуждого класса» только из чувства противоречия, которое ему наконец-то дали возможность проявить. Только потом оказалось, что Джордж – хороший друг и совсем не дурак похулиганить, да и вообще не дурак. А потом они рассорились. Через год после этой ссоры, до отъезда сына в Москву, семья Маркиных жила, будто стараясь подарить друг другу как можно больше хороших воспоминаний. И сейчас все эти воспоминания, без всякого информатория, дающего почти полный эффект присутствия, окружили Дмитрия Олеговича: каждый семейный ужин, каждый разговор, каждый воскресный бокал вина, каждая прогулка по летнему, зимнему, осеннему, весеннему скверу, каждая партия в преферанс словно вернулись к нему, чтобы строго спросить: «Ну и зачем ты прервал всё это, зачем пошёл в шемоборы?»

Когда Эрикссон появился из ниоткуда, чтобы загрузить своего помощника очередным любопытным делом, он обнаружил, что этот ротозей отлынивает от работы: сидит на полу, прижавшись спиной к стене, смотрит сквозь предметы, дышит медленнее обычного и вот-вот рассыплется на тысячу ледяных осколков. Пара оплеух – вполне чувствительных и болезненных – быстро привели бездельника в чувство.

– Не придумал ничего интереснее, чем прочитать собственную героическую биографию? – сварливо спросил учитель.

– Они, значит, меня породили, а я их убил? И вы знали с самого начала?

– Чего-чего? А, ну да. – В голосе Эрикссона проскользнуло недоверие, потом – притворство.

– Или нет? – с нажимом спросил ученик.

– А ты разве не прочитал договоры как следует? – удивился тот. – Сидел, ловил ртом рыбу и толком ничего не узнал? Кажется, я зря тебя расхваливал, ох, зря.

– Вы? Меня? Расхваливали? Не припомню что-то.

– Да за глаза, конечно. Чего тебя так-то хвалить, ты вон и без того наглый. Но ты в самом деле так хорошо изобретаешь наказания, мой друг, что я подумываю сдавать тебя в аренду смежникам.

– Исполнять наказания? Увольте. Палачом быть не желаю! – гордо отвечал Дмитрий Олегович и тут же примолк: после таких слов вредный шемобор мог нарочно отправить его именно в палачи.

– Об этом мы тоже подумаем, – хищно ухмыльнулся Эрикссон, – но нет. Видишь ли, после смерти всем нашим клиентам надо находить подходящее занятие. Не все же, подобно тебе, ничтожному, заслужили наказание. Кто-то ведь и честно живёт, знаешь ли. Таким ребятам иногда не удаётся найти идеальную работёнку после смерти, и они вроде бы и приятным делом занимаются, но всё же не тем, которому готовы посвятить вечность. Ты мог бы помочь им.

– Загробный хэдхантинг! – восхитился Дмитрий Олегович. – Могу попробовать, если хотите. Результат не гарантирую. Но это что же получается, что поговорка «Отдохнём на том свете» не имеет под собой никаких оснований?