Текст книги "Опальный капитан. Спасти Новую Землю"
Автор книги: Ольга Куно
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Итак, вы изучаете теоретическую астрономию. С практической специализацией пока не определились?
Я мотнул головой.
– Ничего, еще успеете. Общепланетарное руководство тюрем, – перешел к сути зам, – приняло решение расширить программу обучения заключенных, предоставив им максимально возможный спектр курсов. Этой программе придается большое общественное значение. Аттестация у вас хорошая, личное дело чистое, никаких нарушений. – На этом месте я мысленно усмехнулся, но ни единый мускул на лице не дрогнул. – Так что можете приступать к работе прямо с завтрашнего дня.
Вот радость-то!
– В связи с учебой я смогу начинать не раньше четырех часов.
– Разумеется. Занятия, назначающиеся через ПС, как правило, проводятся во второй половине дня. Что вы скажете насчет вторника и четверга?
– Вполне устраивают, – кивнул я, радуясь, что меня не пытаются утянуть сюда еще и на третий день в неделю.
– Отлично. – Замдиректора ввел в свой компьютер какую-то информацию, вероятнее всего, связанную с нашими сегодняшними решениями. – Завтра как раз вторник. Приходите к четырем. Немного освоитесь и сразу попробуете дать первый урок. Посмотрим, как он пройдет. Ну и в зависимости от этого определимся с окончательной нагрузкой на ближайший квартал.
Вот так и случилось, что на следующий день я снова оказался в тюрьме, в очередном крошечном служебном помещении, где двое местных работников консультировали меня перед первым уроком, попутно занимаясь приведением моей персоны в должный внешний вид. На меня уже водрузили зеленый жилет с круглым символом на левом плече, таким образом придав сходства с тюремщиками. Не иначе, чтобы ученички прониклись ко мне особенно теплыми чувствами. Поверх жилета застегнули пояс, на пряжке которого размеренно помигивала красная точка.
Ужасно хотелось полюбопытствовать, насколько все это вообще безопасно, но я пока старался от этого вопроса воздерживаться. Вроде как не по-мужски это – беспокоиться о подобных вещах. Вместо этого просто пошутил:
– Пояс смертника?
– Пояс живчика, – хохотнул в ответ Раджер, один из приставленных ко мне тюремщиков. – Даже не сомневайся, так оно и есть, – продолжил он, щелкнув по пряжке ногтем и отступив в сторонку, чтобы посмотреть на результат своих действий.
Лично я никакого результата не видел, если не считать того факта, что огонек мигать перестал.
– ОСП, облегченное силовое поле, – объяснил затем охранник, – совершенно не видимое, но броня неплохая. – Он вытянул вперед руку и, к моему изумлению, в паре сантиметров от моего носа она остановилась, будто наткнувшись на что-то прочное. – Рукой его не пробить, ножом тоже.
– А если стрелять из бластера? – полюбопытствовал я.
– Да откуда же у узников возьмется бластер?! – пожурил меня за недальновидность второй «ассистент», чье имя мне не запомнилось.
Из этого утверждения я заключил, что ножи у уголовников откуда-то взяться вполне себе могли, и оптимизма этот вывод, признаюсь, не добавил.
– Сэм, ничего, что я так, на «ты»?
Я ответил Раджеру кивком.
– Тебе надо понять одну вещь. Заключенные – это не какие-нибудь кровожадные инопланетяне, которых хлебом не корми, дай только кого-нибудь убить или покалечить. У них неплохие условия жизни, как-никак тюрьма третьего уровня. От трех до шести человек в камере, у каждого кровать и створка шкафа, два рабочих стола, телевизор. Пусть даже допотопный и подключен далеко не ко всем каналам. А такие уроки – это для них разнообразие, которое, поверь, начинаешь невероятно ценить, просидев здесь пару месяцев, не говоря уже о годах. Плюс возможность почувствовать, что движешься в правильном направлении. Делаешь что-то, что может пригодиться тебе потом, на выходе. Так что меры безопасности мы, конечно, принять обязаны, но, поверь, они сами заинтересованы в том, чтобы занятия проходили как надо.
– А если взять учителя в заложники и таким образом выбраться на свободу?
Я задал этот вопрос, движимый не столько опасениями, которые, как ни странно, уже отступили на второй план, сколько любопытством.
Раджер откровенно скривился, его коллега только хмыкнул.
– Совершенно нереально, – заверил мой здешний наставник. – Даже если сумеют выйти из комнаты обучения, дальше надо проделать серьезный путь. А у нас везде камеры наблюдения, и коридоры сходятся и расходятся в самых неожиданных точках. Может свет погаснуть, может вода с потолка потечь, может ступенька под ногой обломиться. И с какой стороны появится группа захвата, беглец до последнего не заподозрит. Одним словом, подробности тебе ни к чему, – поспешил закруглиться он под укоризненным взглядом коллеги, как видно, считавшего, что не след предоставлять лишнюю информацию постороннему, в сущности, человеку. – Просто поверь на слово: все предусмотрено, ничего из такой попытки не выйдет. И главное, они сами хорошо знают, что не выйдет. Зато после одной-единственной попытки такого вот побега все эти курсы прикроют. А учеба для здешних – как глоток свежего воздуха. Так что они же с «беглеца» три шкуры снимут.
Я кивнул. Что ж, будем исходить из того, что эти ребята знают, что говорят. Но ощущения, когда я вместе с ними шагал к аудитории, все равно были не фонтан. О чем я им стану рассказывать? Можно подумать, тут кому-то действительно интересно слушать об инопланетной культуре или особенностях шестилапых пони как редкого биологического вида. Здесь бы больше подошла лекция на тему «Как взломать лазерный сейф»…
Граничащая с коридором стена аудитории казалась прозрачной, будто столы со встроенными в них электронными тетрадями для записей, стулья, голографический проектор под потолком и, собственно, ученики располагались за стеклом. В действительности материал был, конечно же, совершенно иной и намного более прочный – так называемое «герцианское стекло», то самое, из которого изготавливались стенки обычных, не матовых лифтов.
Точно такая же прозрачная дверь никак не выделялась на общем фоне до тех пор, пока Раджер, приложив к какому-то участку свой большой палец, не привел в движение отпирающий ее механизм. Створка автоматически открылась внутрь, и мы присоединились к уже собравшимся в классе людям.
Их было четырнадцать человек. Двое вооруженных охранников – вместе с моими спутниками теперь их стало четверо – и двенадцать учеников.
Честно говоря, увидев их, я оторопел и застыл у преподавательского стола, тупо глядя перед собой. Зная, куда меня распределили на ПС, я ожидал чего угодно – сборища головорезов, наемных убийц с холодными глазами, маньяков с нездоровыми лицами, наркоманов, мающихся от ломки. К чему же никак не был готов, так это к тому, насколько они окажутся… нормальными. Это были просто люди, двенадцать взрослых мужчин, ничем не отличающихся от группы обыкновенных студентов, особенно учитывая, что на сегодняшний день вольные слушатели среднего возраста вовсе не редкость. Странно разве что группа подобралась однополая, но и такое тоже случается. Лишь одежда – одинаковые желтые штаны и рубашки – не позволяла окончательно позабыть о статусе учащихся.
А в остальном… Интеллигентного вида молодой человек в очках, отличавшийся правильными чертами лица, внимательно просматривал высветившиеся на экране электротетради строки. Совсем юный на вид парень с курчавыми рыжими волосами и ямочками на щеках приветливо улыбался мне, комфортно устроившись на стуле. Вот разве что высокий толстяк в дальнем углу выглядел в должной степени мрачно и оттого зловеще. Сложно даже представить, что он способен наворотить при таких габаритах. Или, наоборот, слишком легко.
В целом неожиданность увиденного дезориентировала, но одновременно и упрощала задачу. С людьми общаться как-то легче, чем с преступниками. Хотя и степень ответственности – моей, субъективной, что же еще может иметь значение? – мгновенно возросла.
Представлять меня явно никто не собирался, так что пришлось, невзирая на чувство неловкости, взять ситуацию в свои руки.
– Добрый день. Меня зовут Сэм Логсон, и сегодня мы поговорим об астрономии.
Дурацкая фраза. Зазубренная, школьная. Но что еще говорить на этом этапе, когда со слушателями пока нет никакого контакта? Это была не первая моя лекция, за почти пять лет обучения проводить уроки то тут, то там доводилось. Но, мягко говоря, при других обстоятельствах.
Подцепив ногтем тонкую крышку, встроенную в поверхность стола, вставил в предназначенное для нее гнездо «пластинку», плоский переносной носитель информации, имеющий форму круга. Проектор был уже включен, и теперь перед учащимися медленно закружилась объемная карта звездного неба. Не профессиональная карта, конечно. Сильно урезанная и местами устаревшая, но для нынешних целей она подходила прекрасно, весьма качественно демонстрируя звезды, планеты, спутники, туманности, пояса астероидов и даже зияющие пятна черных дыр.
Заставив себя оторвать взгляд от голограммы, я медленно обвел глазами аудиторию. Есть ли им хоть какое-то дело до космоса – этим людям, жизнь которых ограничена крохотным кусочком Новой Земли? Ответ пришел сам собой: есть. Космос значим для них так же, как и для меня, свободно передвигающегося по континенту, но в некотором смысле подобно им запертого в клетке. Просто для них эта клетка – тюрьма, а для меня – планета. Но никто не может нам запретить мечтать, и я поступил на кафедру теоретической астрономии, чтобы космос стал для меня ближе – хотя бы как предмет изучения. И теперь, возможно, я смогу поделиться этой мечтой с кем-нибудь из них.
– Как правило, астрономия ассоциируется у нас с далекими звездами и огромными расстояниями.
Я начал говорить, тщательно подбирая слова, задумываясь о формулировках и беспокойно следя за реакцией слушателей. Но с каждым предложением мой голос становился увереннее, нужные фразы составлялись спонтанно, речь потекла сама собой.
– Мы вспоминаем о межгалактических круизах, гиперпрыжках и ребусах, которые продолжают загадывать черные дыры. Однако на самом деле космос начинается здесь. На Новой Земле. В нас. В каждой частичке нашего тела.
Я прикоснулся к голографическому изображению Новой Земли. Ясное дело, ничего не почувствовал, зато потревожил лазерный луч, что было сразу же зафиксировано компьютером. Теперь я резким движением развел в стороны большой и указательный пальцы правой руки, так, словно работал с сенсорным экраном. Машина это движение распознала и выполнила соответствующую команду. Изображение планеты увеличилось в размерах, в то время как остальные детали карты основательно уменьшились и отступили на второй план. Теперь каждый имел возможность беспрепятственно наблюдать за вращением Новой Земли и пяти ее спутников, созерцая при этом выпуклости гор, впадины морей и Единого океана и даже зеленые пятна, соответствующие покрытым лесами территориям.
Все без исключения учащиеся подались вперед, с видимым интересом рассматривая голограмму.
– Каждый наш шаг подвержен действию законов космоса, – вещал я. – Когда мы, поскользнувшись, падаем на землю, тому виной гравитация нашей планеты. Приливы, отливы и прочие колебания морей – это результат движения ее спутников. Основным источником электричества, которым мы пользуемся не то что каждый день – каждую минуту! – является Рейза, звезда нашей планетной системы. Поэтому, говоря об астрономии, мы можем, в сущности, говорить о чем угодно. Как о самом далеком, так и о повседневном. Астрономия – это наука, которая не имеет границ.
Всеобщий интерес к моему рассказу придал уверенности, и, испытывая чувство, чрезвычайно близкое к вдохновению, я продолжил:
– Кроме того, как все мы знаем со школьных времен, историческая родина людей – планета Земля. Не Новая Земля, а та, изначальная, в честь которой наш мир и был назван. Все жители Новой Земли, ее спутников и прочих человеческих планет корнями происходят оттуда. Мы все – потомки первопроходцев, решившихся на заселение новых миров в те времена, когда подобные перелеты никому не казались банальностью. А значит, межзвездная экспансия для нас – не пустое слово. Каждый из нас принадлежит по меньшей мере к двум мирам – Новой Земле и той, первой.
– А сейчас на Старой Земле кто-нибудь живет? – поинтересовался рыжеволосый парень.
В поле моего зрения попал Раджер. Он подмигнул, незаметно поднимая вверх большой палец. Дескать, вот и с первым вопросом тебя. С почином. Сдержав улыбку, я поспешил ответить:
– Да. Население есть, но небольшое. Экосистема планеты основательно испорчена, поэтому сейчас там не лучшее место для жизни. Ситуацию стараются исправить, но пока неизвестно, каких результатов удастся достичь.
– То есть возвращение на историческую родину нам пока не грозит, – вздохнув, заключил светловолосый мужчина немного за двадцать, в котором легко было определить не блондина, а альбиноса.
– Видимо, нет, – подтвердил я. – К счастью, в нашем распоряжении достаточно пригодных для жизни и давно освоенных планет. Был период, что-то около столетия, когда на экспансию и приспособление к жизни в новых условиях уходили практически все ресурсы. Прогресс тогда остановился, а в некоторых областях нас даже ощутимо отбросило назад. Но с тех пор все наладилось, в технологиях произошел очередной скачок, и нет никаких причин опасаться, что человечество потеряет хотя бы одну обжитую планету.
– А это правда, что у людей и всех гуманоидов общие предки?
– Нет. Почти точно нет, – исправился я. – Действительно, была такая теория, гипотеза Бейла, согласно которой не только люди, но и все виды человекоподобных существ происходят с Земли. Якобы те, кто отличается от нас, изменились в ходе очередного витка эволюции, подстраиваясь под природные условия новых планет. Подтвердить или опровергнуть эту теорию исторически достаточно сложно, поскольку космические корабли того времени нередко сбивались с курса, люди теряли связь со своими соотечественниками, и никто не знал, погибали ли они или добирались до пригодных к жизни планет, а если добирались, то до каких именно. С этой точки зрения возможно все. Но то, что мы знаем о законах эволюции и генетики, заставляет сильно усомниться в справедливости гипотезы Бейла. Вероятнее всего, с большинством из гуманоидов мы не родственники.
– Но разве это не удивительно? – снова вмешался рыжий. – Такие совпадения, если они просто случайны?
– Удивительно, – согласился я. – Но не настолько, как можно было бы подумать. Все же многим сходствам можно найти логическое объяснение. Более-менее одинаковым размерам, например. Симметричному строению тела. Органам чувств, устроенным по схеме хищников, а не жертв. Словом, при всех странностях объяснимое тоже есть.
– А сколько существует разумных рас?
Это уже тот, здоровый, чуть ли не единственный из них, кто реально походил на преступника.
– На сегодняшний день нам известно двенадцать. – Повезло, что я в очередной раз знал ответ на заданный вопрос, – в чем-то преподавание оказывается почище иных экзаменов. – Это если включать людей. Но о существовании двух рас из этих двенадцати мы узнали совсем недавно, буквально в последние десятилетия. Так что в любой день кто-нибудь может открыть и тринадцатую.
– Двенадцать… Символическое число, – задумчиво, я бы даже сказал, мечтательно произнес обладатель очков. – Двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать месяцев…
– Что значит «двенадцать месяцев»? – вмешался здоровяк. – А тринадцатый куда подевался?
– Сказка старая есть с таким названием, – отозвался очкарик.
– На Земле – той, старой – год состоит из двенадцати месяцев, – подсказал я.
– Ух ты! А которого у них нету? – осведомился толстяк с чисто детской непосредственностью.
– У них там вообще вся система другая, – ответил уклончиво, не стремясь признаваться, что названий земных месяцев просто-напросто не знаю.
– А сколько у них дней в году?
– А сутки длиннее, чем у нас, или короче?
Пожалуй, с уверенностью можно было сказать, что мой первый урок удался.
– Кто все эти люди? – спросил я у Раджера, вновь оказавшись в одном из служебных помещений.
Тюремщик помог мне снять «пояс безопасности», у которого была довольно-таки хитрая застежка.
– Убийцы, – просто ответил он.
– Что, все?
Я недоверчиво вытаращил на него глаза.
– В той или иной степени. Но здесь только те, у кого нет отягчающих обстоятельств, таких отправляют во вторую категорию. Рецидивисты, террористы, убийства с особой жестокостью – это все не у нас. Политические тоже. А здесь – те, у кого дела попроще.
– И что, у них такие хорошие условия? Телевизор в камере, широкий выбор курсов, обед из трех блюд?
Я кивнул в сторону кухни, мимо которой мы проходили всего пару минут назад. Нам вослед до сих пор тянулись вполне впечатляющие запахи.
Тюремщик усмехнулся с видом человека, понимающего что-то, чего не может пока уразуметь его собеседник.
– Их приговаривали не к плохим условиям, а к лишению свободы, – заметил он. – Это сурово само по себе, ты постепенно поймешь. Но вообще во «вторых» тюрьмах условия намного тяжелее.
Я задумался, пробуя проникнуться позицией Раджера, но в итоге лишь пришел к выводу, что разделить его точку зрения не могу. Для преступников, получивших срок за убийство, наказание казалось слабоватым. Мысли переключились собственно на преступников, которых я видел совсем недавно и которые так оживленно закидывали меня вопросами о далеких планетах и разумных расах.
– А этот, с очками? – не удержался от вопроса. – Он что, тоже кого-то… того?
– Дядю своего грохнул, – без особых сантиментов сообщил Раджер. – Наследство большое было. Серьезный соблазн. Кстати, неплохо, говорят, спланировал, но все же не все просчитал. Подозрение-то первым делом пало на наследников – ну и на него в том числе. А наши копы, если носом землю роют, редко когда промахиваются.
– Ну хорошо, а тот рыжий паренек, впереди сидел. С ним-то что не так? – не унимался я.
– Наркоту продал несовершеннолетнему.
Информация о каждом заключенном буквально отскакивала у тюремщика от зубов, будто он сдавал экзамен по их личным делам. Хотя на самом деле наверняка все запоминал постепенно – просто потому, что день за днем имел дело с этими людьми.
– Наркоту?!
Образ любознательного парня никак не вязался с вмененным ему преступлением. Я легко мог представить его работающим с подростками, но в качестве какого-нибудь вожатого, а никак не торговца дурманящими средствами.
Однако флегматичный кивок Раджера убедил меня в том, что он ничего не напутал.
– А почему здесь? Это же не убийство, совсем другая статья?
– Тот парень, ему лет двадцать, кажется, было, умер от передозировки, – пояснил тюремщик. – Факт торговли доказать не смогли, а вот то, что наш рыжий приятель передал ему наркотик, установили. Так что сидит за непредумышленное убийство.
«Всего лишь?» – я хотел возмутиться, но вспомнил «студента», который на наркодельца походил еще меньше, чем на убийцу, и промолчал, чувствуя, что начисто дезориентирован.
– Ну а самый здоровый? Высокий толстяк, он еще сидел за последним столом?
– А тут печальная история. – Раджер и правда заметно помрачнел. – На жену его в подъезде напал грабитель. А он как раз из квартиры спускался. Схватил этого грабителя, врезал по лицу, да и отшвырнул куда подальше. Оказалось – на лестницу, которая, значит, на улицу вела. Тот по ступенькам проехал, головой ударился и отдал концы. Ну и вот, в итоге – труп со следами побоев. Сочли чрезмерным применением силы, дескать, можно было разрулить ситуацию без жертв. С учетом смягчающих обстоятельств дали двадцать два месяца. Восемь из них он уже отсидел.
Я с округлившимися глазами прислонился плечом к невзрачной стене. В моем мозгу все более прочно укреплялся вывод, что ничего-то я не понимаю в этой жизни.
Глава 2
– Планеты можно делить на группы по самым разным признакам. Одна из наиболее распространенных классификаций, предложенная два столетия назад Георгом Файнсом, базируется на наличии или отсутствии на небесном теле жизни вообще и разумной жизни в частности.
Заключенные слушали, время от времени делая пометки в электротетрадях. Каждый использовал предпочтительный для него способ ведения записей. Одни открыли в нижней части экрана сенсорную клавиатуру, другие активировали клавиатуру виртуальную, третьи и вовсе водили по экрану пальцем, предоставляя машине затем «переводить» написанное в электронный текст.
– Категория 1 – это планеты, населенные людьми. Я говорю «планеты», но это также могут быть и спутники. Например, два наших спутника, заселенные в ходе экспансии, – Митос и Истерна. К этой же категории, естественно, относится и Новая Земля.
– И Земля – тоже? – уточнил, поднимая руку, рыжий.
– Безусловно, – подтвердил я. – Категория 2 – планеты, основное население которых составляют гуманоиды, но не люди. К ним, например, относятся Крисена и Рока.
– Рока? Никогда про такую не слышал, – удивился очкастый убийца дяди.
– У них не слишком развиты технологии, – пустился я в объяснения, – кроме того, условия плохо подходят для инопланетного туризма. Корабли других рас приземляются там крайне редко, сами же роцеанцы и вовсе не покидают свою планету. Тем не менее они считаются гуманоидами, и, соответственно, их планета классифицируется как двойка. Категория 3 – на планете обитают разумные расы, но не гуманоиды. Например, Йелонди. Кому-нибудь из вас доводилось видеть йелондцев?
Два человека вытянули руки.
– Это было забавно, – заметил один. – Они летели в экскурсионном флаербусе, и каждый сидел в этаком скафандре, наполненном водой.
– Они не могут дышать кислородом, – подтвердил я. – Вся поверхность их планеты покрыта водой, а сверху – еще и толстым слоем льда. Мы бы никогда не узнали об их существовании, если бы эта цивилизация не была настолько развитой и они не отправились на собственных космических кораблях в поисках других миров. Так что это они нас открыли, а не мы их. А скафандры они используют еще и для того, чтобы передвигаться по земной поверхности при помощи специальной системы управления, поскольку ног у них нет, только хвост. Вообще биологически они ближе всего к нашим рыбам, хотя различий тоже хватает. Итак, категория 4, – продолжил, сочтя отступление достаточно длинным, – планеты, на которых не обитают разумные расы, но есть животные или растения. Категория 5 – жизнь представлена исключительно микроорганизмами. Наконец, категория 6 – это полное отсутствие жизни на планете.
– Все отлично, – сообщил Раджер, когда с меня в очередной раз снимали хитрый пояс. – Начальство с записью позавчерашней лекции ознакомилось, и курс окончательно одобрили. Ты вообще молодец, правда интересно рассказываешь.
– Спасибо. – ОСП наконец сняли, и я смог нормально повернуться к собеседнику. – Это будет единственная группа?
Вначале упоминалось, что классов может оказаться несколько, но это должно было проясниться в дальнейшем.
– Да вроде бы, – кивнул второй охранник, помогавший мне сегодня с поясом. – У остальных сейчас учебные часы полностью забиты. Здесь ведь на все свои ограничения. Хотя, может, ближе к весне что-нибудь изменится, какие-то курсы закроют. Ты как, предпочитаешь нагрузку повыше, чтобы быстрее срок отмотать? В смысле, ПС закончить, – усмехнулся он.
– Э… ну да, – согласился я.
Не признаваться же, что преподавать в тюрьме мне понравилось, в работу втянулся уже со второй лекции и теперь с удовольствием расширил бы спектр своих обязанностей, взявшись вести еще одну группу.
Раджер, поглядывая на меня, явно пребывал в раздумьях.
– Вообще-то если только на нижний этаж пойти…
– Нет! – Второй тюремщик активно замотал головой. – Вот туда не надо.
– Почему? – Раджер возразил так уверенно, словно сам только что не колебался. – Формально обучение полагается всем, в том числе и тем, кто отбывает заключение внизу.
– Формально – не знаю, но только начальство этого не одобрит, – упорствовал второй.
– Да вряд ли, – протянул Раджер, – начальству до таких мелочей особого дела-то и нет.
– А что там внизу? – не выдержав, вклинился я.
– Одиночки, – лаконично отозвался второй тюремщик, все еще неодобрительно взиравший на своего коллегу.
– Одиночные камеры, – расшифровал тот.
– И условия куда как хуже, – нехотя, как бы через силу разомкнув губы, добавил другой охранник. – Не как в гостинице, а как в тюрьме.
– Убийства с отягчающими обстоятельствами? – предположил, припомнив слова о рецидивистах и членах террористических организаций.
– Нет, – покачал головой Раджер, – эти в других тюрьмах сидят, во «вторых».
– А кто же тогда?
Вот теперь у меня не было на сей счет даже невероятных догадок.
– Те, кто не сознался в совершенном преступлении.
Мы спускались по лестнице, освещаемой лишь маленькими круглыми лампочками, вмонтированными в стену. От этого наши тени приобретали весьма причудливую форму, придавая атмосфере несколько зловещий оттенок.
– Даже после вынесения приговора за заключенным сохраняется право признать себя виновным. Ну и, соответственно, не признаваться.
Спокойный рассудительный голос Раджера, напротив, начисто развеивал мистический налет. Второй тюремщик с нами не пошел, заявив, что не хочет иметь к этому делу никакого отношения, дабы потом ему от начальства не влетело в случае чего. Видимо, правила безопасности не требовали присутствия в подобной ситуации двоих служащих охраны.
– Формально чистосердечное не требуется, – продолжал объяснять мой спутник. Миновав крошечную лестничную площадку, мы возобновили спуск, и снизу повеяло холодом. – Но когда преступник уходит в несознанку, для правоохранительной системы это не слишком хорошо. Получается, будто остаются шансы на ошибку. А правосудие не любит, когда его в таких ошибках обвиняют. Дело-то, сам понимаешь, нешуточное – тюремный срок за убийство.
– Так их, получается, наказывают заточением в одиночки?
Я поежился, сам не понимая: от того ли, что здесь стало зябко, или от правды жизни, завесу которой приоткрывал передо мной сейчас Раджер. Последняя, прямо скажем, дурно пахла.
– Ну, формально, – тюремщик в очередной раз особо выделил интонацией это слово, – их никто не наказывает. В целом обеспечивать преступникам такие условия, как наверху, – указательный палец Раджера был направлен в потолок, – никто не обязан. К тому же и поведение играет роль при распределении по камерам, и наличие свободных мест. Так что одни оказываются там, а другие здесь, и никаких претензий руководство тюрем в связи с этим не предъявит. Тем более что система такие методы негласно поддерживает. Это ведь не в качестве наказания придумано, – теперь он говорил, слегка понизив голос, – а для того, чтобы признание в конечном итоге спровоцировать. Человек все равно осужден, все равно сидит, так можно ведь с тем же успехом отбыть срок и в лучших условиях. А у правоохранительных органов статистика повышается.
Рассуждал Раджер спокойно, я бы даже сказал, беспристрастно и личного отношения к описываемой данности не высказывал, словно был в равной степени готов обосновать как решение заключенного, так и политику правоохранительной системы.
Меж тем мы успели спуститься на нижний этаж и теперь продвигались по странным закоулкам: коридор поворачивал чуть ли не через каждые несколько метров. Как вскоре выяснилось, это делалось для того, чтобы одиночные камеры были поистине одиночными: их обитатели никак не пересекались друг с другом, а звукоизоляция не позволяла даже перекрикиваться. Несмотря на включенную систему вентиляции, пахло здесь не слишком приятно. Воздух, как я уже упоминал, был более чем прохладным, хотя кондиционирование наверняка позволяло выставить любой температурный режим.
Камер оказалось не слишком много, и большая часть пустовала. По-видимому, заключенные и правда предпочитали, уж коли получили срок, сознаться в совершенных (или не вполне совершенных) преступлениях, чтобы отбывать его в нормальных условиях.
Вскоре мы дошли до той камеры, к которой вел меня Раджер. Стена и здесь была абсолютно прозрачной, но сомнений не возникало: прочнее не бывает. Внутри помещения – никакой мебели, за исключением низкой и жесткой даже на вид кровати. Из постельного белья – только старая, рваная в нескольких местах простыня – их шили из крайне непрочного материала, дабы у заключенных и мысли не возникло попытаться смастерить удавку из ткани – и засаленная подушка без наволочки. Слева – унитаз без сиденья, не прикрытый от посторонних глаз даже какой-нибудь хлипкой перегородкой.
Вспомнились наличествующие наверху телевизоры, компьютеризированные классы, чистенькие душевые со свежими полотенцами и обеды из трех блюд. Кажется, я бы сознался.
Естественно, все эти условия отмечались мной все больше мельком, поскольку в первую очередь взгляд приковывал обитатель камеры. Мужчина сидел на полу, опираясь спиной о край кровати. На вид я дал бы ему лет сорок. Короткие русые волосы, то ли голубые, то ли серые – из коридора было не разобрать – глаза, под которыми залегли круги. По лбу несколькими извилистыми полосками пробежали морщины. Одежда такая же, как и у тех, что наверху, только более старая и явно реже отдаваемая в стирку. На безымянном пальце левой руки – классическое обручальное кольцо-печатка. Ногти выглядели неопрятно. И все эти штрихи страшно диссонировали с волевым и дисциплинированным лицом. Не знаю, может ли лицо быть дисциплинированным, но почему-то именно так хотелось его охарактеризовать. Сразу же сложилось впечатление, что передо мной военный, или полицейский, или по меньшей мере руководитель какого-нибудь крупного проекта, требующего быстрых решений и железной субординации.
– Кто это? – спросил я шепотом.
– Рейер Макнэлл, бывший капитан патрульного звездолета, – не понижая голоса, ответил Раджер. – Он нас не услышит, пока мы не разблокируем звукоизолирующее поле.
– И кого он убил? – Я тоже заговорил с нормальной громкостью.
– Свою жену.
Вот тебе и флотская дисциплина. Своеобразное применение полученным в армии навыкам. Впрочем, если две лекции, проведенные в тюрьме, успели чему-то меня научить, так это воздерживаться от поспешных выводов. Так что я относительно спокойно продолжал стоять напротив камеры и не сразу отвел глаза, встретившись взглядом с распрямившим спину заключенным.
– А обручальное кольцо он что, в память о ней носит? – прокашлявшись, полюбопытствовал я.
– Снимать не захотел. – Тюремщик пожал плечами. – На такую личную вещь имеет право – после тщательной проверки, разумеется.
Между тем Макнэлл поднялся и приблизился к прозрачной стене. Вид его был не испуганным, но настороженным. Раджер приложил палец к небольшому квадрату сенсора, расположенному на уровне глаз слева от камеры, деактивировав таким образом звуковой барьер между помещениями.
