Текст книги "Наследник Тавриды"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Я и самому наместнику скажу! Это грабеж! Где их высокопревосходительство?

– Я за него, – меланхолично отозвался Саша.

Тетка уставилась на него с подозрением, а потом выпалила жалобу. Не уходить же, раз прорвалась.

– Рожнова моя фамилия. Купчиха. Держу меблированные комнаты. А в первом этаже бильярд. Имела от магистрата разрешение в ночь на 1 января устроить коммерческий съезд гостей с балом, фейерверком и закусками. Продала билеты. Народ прикатил. Музыканты ну им марш играть. А полицейский пристав явился и разогнал всех. Велел свечи тушить и чтобы скрипачи убирались. А в двух домах от меня еврейке Рухле дозволено было всю ночь гостей угощать и танцы устраивать. Это как?

– Нехорошо, – согласился правитель канцелярии. – Как фамилия пристава?

– Курцевич. У меня тут жалоба. В ней все указано. С кого убытки взыскивать? 47 рублей 40 копеек. Изволите видеть. Извозчикам 3 рубля 20 копеек. Музыкантам 12 рублей. Дрова и уголь 1 рубль 50 копеек. На ту же сумму свеч. Сваренный кофе три фунта – 3 рубля. Сливок и лимонов – рубль тридцать…

Казначеев выдернул у купчихи бумажку. Бегло просмотрел. Все точно.

– А где разрешение магистрата?

– Туточки. – Тетка полезла за пазуху. – Только вы, господин хороший, уж не знаю как, но избавьте меня от магистратской волокиты. Они денег не отдадут. И над обидой моей посмеются.

Казначеев весело глянул на нее.

– Зачем нам магистрат? И так ясно. Разрешение было? Было. Пристав закон нарушил? Нарушил. Видать, Рухля ему на лапу дала…

– Истинный крест, дала. – Тетка начала мелко креститься.

– Вот мы с Курцевича и взыщем. Пусть поглядит, стоила ли та взятка теперешнего платежа.

Саша написал резолюцию и звонком колокольчика вызвал секретаря. Рожнова смотрела на него, как на фокусника.

– Благодетель мой! – завопила она, поняв, что дело решено. – Век буду Бога молить! Как зовут-то тебя, сыночек?

– Александр Иванович.

Саша выпроводил купчиху, и тут же в кабинет ввалилась депутация грузчиков, изъяснявшаяся только по-итальянски. За ними двигались ломовые извозчики, к счастью, русские. Они напирали на передних плечами и, по всему видно, не одобряли факта их существования. Из получасового взаимного крика Казначееву с трудом удалось выведать, о чем сыр-бор. Он подозревал нечто подобное. Разные племена делили между собой профессии. Греки были булочниками, молдаване угольщиками, армяне цирюльниками, болгары огородниками, евреи стекольщиками… В порту орудовали загорелые сыны Авзонии и никого не хотели принимать с собой в долю. Сейчас они схлестнулись с ломовиками.

– Я не могу гарантировать, что вперед разгружать суда будут только итальянцы, – сказал Казначеев. – Порт растет. Извоз тоже дело не сугубо русское. Но, коли у вас сложились корпорации, так извольте сами выставлять нужное чисто своих, чтобы сделать всю работу. А нет, так не пеняйте, что находятся смышленые чужаки, которые перехватывают ваш хлеб.

Грузчики надулись, но вынуждены были ретироваться. На их место явился коллежский советник Юшкин, державший за шиворот несчастнейшего из смертных – театрального обозревателя Треско, за которым, гомоня, лезли актеры, а у них в неволе – доктор Плис. Юшкин, мужчина крупный и в усах, сотрясал тщедушного критика, как грушу в ураган, но почему-то медлил вышибить мозги. Смущали уверения труппы, будто несчастный – лунатик, и согласное кивание врача, подтверждавшего диагноз.

– А ну цыц! – гаркнул на них Саша. – Все по порядку.

– Просыпаюсь я, эта, ночью, – коллежский советник поклонился, не выпуская Треско из своих медвежьих лапищ. – А живем мы на Ришельевской. Фонарь в окно так и лупит.

– Прошу заметить, луна, – пискнул критик, но тут же затих, как полупридушенная кошкой мышь.

– А я что говорю? – рявкнул Юшкин. – Фонарь. Эта. Смотрю: он, гад, по спальне ходит. И руки вперед. Чисто привидение. Но я его, каналью, знаю. Второй год под мою бабу клинья бьет. Ночью в дом залез!

– Он лунатик! – хором заверещали актеры. – Ну, доктор, ну, дорогой, скажите им!

– Да-с. – Плис важно склонил увенчанную черной шапочкой голову. – Есть явление сомнамбулизма. Господин Треско ходит во сне.

– А я тут при чем? – обомлел правитель канцелярии.

– Как при чем? – не понял Юшкин. – Бить мне ему морду?

– Бейте.

Актеры пытались возмутиться, но Казначеев объяснил: если пустить дело законным порядком, их «лунатика» придется признать вором. А уж тогда тюрьма неминуема. Так что лучше прослыть наказанным ловеласом. Юшкин издал громоподобный рев радости и повлек соперника вон из канцелярии. Саша призвал сержанта и велел приглядеть – без смертоубийств.

Он не чувствовал, что принимает соломоновы решения. Но понимал, зачем начальник возложил на него крест. Уму непостижимо, сколько полковник узнавал за один четверг! Саша уже мог сказать, кто с кем в связи и от кого получает какой куш. Особливо было велено прислушиваться ко всему, что могло навести на след контрабандистов.

Вечером Казначееву улыбнулась удача. Он уже намеревался складывать дела, когда к домику канцелярии подъехала коляска и из нее вышли две хорошо одетые дамы в сопровождении почтенного вида пожилого господина с артистической гривой седых волос. Прищурившись, Саша узнал дирижера Дзанотти. Его спутниц полковник видел впервые. Они поднялись на второй этаж к кабинету и попросили доложить о себе тоном, не допускавшим и мысли, что их немедленно не примут. Горестно вздохнув, Александр Иванович велел пустить.

Дамы присели в реверансе, музыкант поклонился. Казначеев блеснул вежливостью и предложил им располагаться в креслах.

– Рассказывайте вы, Джузеппе Карлович, – обратилась старшая к дирижеру. – У меня что-то нервы расходились. Варенька, душа моя, сядь подле и возьми меня за руку.

Младшая исполнила ее просьбу. И они, как две горлицы, примостились в углу дивана. Старшей было возле сорока. Высокая, стройная, с тонкими чертами лица, она отличалась какой-то меланхоличной робостью и была одета в темное визитное платье и черную кружевную наколку, скрывавшую волосы. Вдова, решил Саша. Ее спутница – полная круглолицая девушка, белая и румяная, как ватрушка – держалась куда решительнее. Она точно покровительствовала тетке.

– Меня вы, должно быть, видели, Александр Иванович, – начал гость. – Я дирижер Дзанотти. Позвольте представить моих спутниц. Княгиня Вера Петровна Гагарина. Княжна Варвара Дмитриевна Волконская, – дамы кивнули. – Нас привел к вам весьма необычный случай.

Казначеев сделал внимательное лицо.

– Княгиня устраивает у себя в доме детские музыкальные праздники. Она содержит танцкласс мсье Резголя. Я имею честь аккомпанировать на рояле. Вчера, в половине пятого, когда веселье было в разгаре, произошло событие… из ряда вон выходящее… необъяснимое…

– Ах, – воскликнула Вера Петровна, – что же теперь будет? Без моих вечеров малышам негде научиться правильно себя держать! Все испугаются, перестанут к нам ездить. Класс придется закрыть. Кто-нибудь из богачей перекупит Резголя. А я… я останусь одна. Вы не можете себе представить, молодой человек, что значит для меня этот класс!

– Тетя, – остановила ее спутница. – Мы ведь ничего не рассказали. Господин полковник нас не понимает.

«Хоть у кого-то голова на месте!» – вздохнул Казначеев.

– Так вот. – Дзанотти решительно одернул фрак. – Вчера, в половине пятого, в зале вдруг погас свет. Разом все свечи потухли! Воцарилась тишина. И в ней мы услышали, как по лестнице шелестят чьи-то шаги, раздаются еле уловимые голоса. Потом – шуршание по паркету сотен легких ног. Шелковые юбки, атласные башмачки. Мы стояли скованные ужасом, а вокруг нас точно скользили невидимые гости – вздыхали, плясали, перешептывались. Все смолкло так же внезапно, как началось. Слуги зажгли свет. Но праздник был сорван, дети подняли плач, родители развезли их по домам.

В жизни Казначеев не слышал ничего нелепее. Ему предлагалось вести войну с привидениями. Если бы не почтенный вид дирижера, крайняя горесть княгини и энергичное, здравое кивание ее племянницы, полковник бы решил, что над ним подшучивают.

– Чего же вы от меня хотите? – озадаченно спросил он.

– Разберитесь, умоляю вас. – Гагарина начала ломать руки. – При порядочной власти разве могут в городе твориться такие вещи?

Саша должен был согласиться, что нет.

– А раньше подобное происходило? – осторожно осведомился он.

– Нет, конечно! – в разговор вступила княжна. Пока Дзанотти рассказывал, она лицом, жестами и взглядом живых голубых глаз подтверждала каждое слово. – Но этот дом, он вообще странный. Я приехала сюда из Ярославля по вызову тети. Так вот у нас…

– Меня не интересует, мадемуазель, что у вас в Ярославле, – оборвал ее Казначеев. – Чем странен дом вашей тетки?

Княжна хотела обидеться. Но поскольку попала в центр внимания, решила не упускать случая.

– Он выходит на море, и сильный ветер, бывает, творит чудеса. То задует свечку. То книгу перевернет. То начнет двигать стулья. Сквозняки свирепые. Но не в этом дело. Воздушная тяга такова, что не знаешь, откуда в следующую минуту подует. Вроде все закрыто, а веет из самых неожиданных мест. Особенно из гроба.

– Из какого гроба?

– Ну да, – подтвердила княгиня. – У нас есть комната, развернутая к стороне моря. Высокая и узкая, как склеп. Ее все зовут гробом. Там никто из прислуги не хочет жить. Да и днем туда заходить страшновато. Иной раз слышны голоса, даже стоны и плач. А потом вдруг смех и будто бы пьяное пение. Но уверяю вас, она совершенно пуста.

У Саши мурашки пробежали по спине. Но он напустил на себя серьезный вид.

– У вас под домом большие подвалы?

– Вы шутите? – переспросила княгиня. – Громадные. Весь город построен на катакомбах. У нас тоже пустоты, образовавшиеся от выемки камня.

– А они соединяются с другими ходами?

– Не знаю, наверное. Там везде можно пролезть.

Казначеев с облегчением вздохнул.

– Тогда сквозняки понятны. Но вот голоса мне не нравятся. В городе полно всякого сброда, а вы живете на каких-то средневековых криптах, в которые всякий вор может забраться. Оттуда беспрепятственно к вам в дом.

Княгиня встрепенулась. Похоже, ей до сих пор не приходило в голову ничего подобного.

– Ходы из остальной системы катакомб в ваш подвал надо заложить камнями, – сказал Казначеев. – Но сначала я попросил бы у вас разрешения осмотреть их.

– Милости просим, – развела руками Гагарина.

При этом Саша заметил, как в глазах ее спутницы мелькнул веселый огонек. Они поднялись и вместе двинулись к выходу. Только тут выяснилось, что княжна Волконская чуток кривобока. Ее полнота скрадывала этот недостаток. Но совсем изгладить его не представлялось возможным. Оттого-то девушка и держалась командиром, что приличествующее ее возрасту застенчивое кокетство было бы смешно. Она опекала тетку и, видно, приехала из ярославской глуши, чтобы стать домоправительницей в хозяйстве богатой родни.

Выйдя из канцелярии, спутники сели в экипаж. После пяти в Дерибасовском саду становилось скучно. Ветер с моря дул шквалами, и сухие длинные стручки акаций стрекотали, как кастаньеты. Доставив Дзанотти на квартиру напротив отеля «Норд», коляска покатила к дому Гагариной. Это был красивый особняк, одиноко возвышавшийся, подобно утесу, среди бурного моря скрюченных кустов сирени. Войдя в дом, Казначеев с удовольствием убедился, что слуг тут достаточно и бедных дам есть кому защитить в случае ночного налета из-под земли.

– Ну, ведите меня в гроб, – потребовал он.

Хихикая и делая страшные глаза, Варвара Дмитриевна повела гостя на второй этаж. Целый выводок горничных со свечами следовал за полковником.

– Вот, – княжна сделала широкий жест. – Проклятье нашего дома.

Тетя неодобрительно воззрилась на нее. Но девушка не смущалась. Как видно, ей и самой было любопытно наконец попасть в комнату, о которой ходило столько слухов. Как и предупреждала хозяйка, помещение оказалось пустым. Даже голым. Каменные стены никогда не были забраны ни обоями, ни даже побелены. Грубые плиты нарочито обнажали свои шершавые грани. Ступенчатый потолок напоминал гробницу. На пыльном полу еще можно было разобрать линии пентаграммы, нарисованной белой краской.

– Мадам, ваш муж был масоном? – деловито осведомился Саша.

– Да, – отозвалась та. – Но он умер еще до указа государя о запрещении лож. Надеюсь, вы не собираетесь спросить с меня…

– Нет, нет, – остановил ее гость. – Просто эта комната, вероятно, использовалась как камера ожидания. Отсюда должна быть лестница в другие помещения.

– Под окном плита не вмазана в пол. Ее приподнимают. Там есть кольцо.

Саша пересек помещение, нашел люк, о котором ему говорили, и поднял его. Известняк – не самый тяжелый в мире камень. Пылищи, конечно, многовато. Зато искомая лестница открылась его глазам сразу. Внизу царила темнота.

– Мне должен кто-то светить, – окликнул полковник женщин, застывших на пороге.

Горничные колебались.

– Я пойду. – Варвара Дмитриевна храбро шагнула в комнату.

– Душа моя, это неприлично, – зашептала тетка. – Он молодой мужчина, там темно.

Княжна ответила ей гневным смешком.

– Моя внешность, кажется, должна гарантировать…

– Так мне посветят? – перебил их Казначеев.

Отобрав у стоявшей рядом девки шандал, Волконская подошла к люку и заглянула туда. Из подвала веяло теплом и сыростью. Там было душно. Это удивило Сашу. Он привык, что под землей царит холод.

Варвара застыла на краю лестницы. Гость начал осторожно спускаться. Через несколько минут света стало не хватать, и он поманил девушку за собой. Они двигались в тусклом извилистом коридоре, стены которого были изрыты рукотворными пещерками и углублениями. Сначала на потолке попадались масонские символы – солнце со змеящимися лучами, лапчатые кресты и розы. Потом подвал приобрел вид временного прибежища гонимых – остатки костерков, сальная копоть, разбитый штоф, какое-то тряпье. Затхлая вонь мешала дышать. Варя взялась рукой за горло.

– Вам стоит вернуться. – Казначеев хотел отобрать у нее свечку, но девушка подняла руку.

– Слышите?

Он ничего не различил. Только потом ему показалось, что в отдалении раздаются голоса. И почти тут же спутница задула пламя.

– Зачем?

– Тихо, – она опустила руку и стиснула его пальцы. – Я боюсь. Это какие-то люди. Вдруг они нас заметят.

– И что?

– Это плохие люди, – настаивала девушка. – В катакомбах обитают всякие подонки. Разбойники и контрабандисты.

– Контрабандисты? Откуда вы знаете про контрабандистов?

– Про них весь город знает. Я потому и заставила тетю поехать к вам. Она во всем ищет мистику. А тут просто бандиты. Они и поют по ночам. И бутылки бьют. Того и гляди выйдут в наши подвалы.

Барышня оказалась догадливее, чем он думал.

– Я хочу показать вам их. Чуть вперед. Там будет большой коридор.

– Так вы тут были? – изумился полковник.

– Конечно.

– Одна?

– Они все боятся. – Варвара уверенно взяла его за руку и двинулась вперед. – Осторожно, – шептала она. – Выбоины в полу. Чувствуете?

Минут через пять полковник ощутил прикосновение к лицу свежего сквозняка. А сделав еще несколько шагов, буквально выпал в осевой просторный тоннель, куда вел ход из подвала Гагариной.

– Говорят, здесь раньше выбирали камень для строительства крепости. Еще при турках. Когда Хаджибей пал, под землей спрятали сокровища. Казну османского капудан-паши. Ее до сих пор ищут. – Все это княжна сообщила горячим шепотом и вдруг прижалась к стене. – Вон, смотрите, огоньки. Движутся. – Она потянула полковника обратно в душное лоно хода. Там, вжавшись в крошащийся под руками камень, спутники стояли, ожидая неизвестно чего.

Голоса вдалеке стали яснее. Говорили по-гречески. Потом по-русски. Послышался грохот тележных колес о камень. Стук упавшего ящика. Брань. Снова тяжелый топот ног. Под землей несли и везли груз. Мимо притаившихся наблюдателей при свете сальных коптилок прошествовал целый караван. Носильщики двигались достаточно далеко, чтобы не заметить две пары лихорадочно горевших глаз. Одни волокли на плечах тюки. Другие – длинные гладкие сундуки, похожие на гробы, в которых Казначеев безошибочно определил ружейные ящики. Третьи – бочонки. Они свернули за угол подземной галереи и скрылись из виду.

И почти сразу же в отдалении вновь послышались голоса, теперь уже разговаривавшие по-татарски.

– Господи, да сколько же их тут? – удивился Казначеев.

– Это разные компании, – шепнула Варвара. – Первые – греки, этэристы. У них свои дела. Теперь, наверное, беспошлинные торговцы. Во-он прошли западным коридором. Еще ведь и нищие живут.

– Где?

– Если вы пойдете блуждать, то рано или поздно наткнетесь на их ночевки. Люди в катакомбах получают от контрабандистов долю и охраняют товар.

– А что они прячут?

– Заразу, – просто ответила девушка. – Шелк, шерсть, благовония. Парчу. Все с того берега. Если сюда занести чуму, то она мигом охватит нищих, и город уже не спасти. Болезнь выпрыгнет из-под земли.

– Пойдемте, – полковник потянул ее за руку. – Вы достаточно показали. Я благодарен.

– Благодарны? – переспросила она странно дрогнувшим голосом. – Тогда поблагодарите меня. Ведь сейчас не видно, какая я.

– Сударыня, вы очень недурны. – Саша крепко сжал ее пальцы и повлек за собой по коридору.

Девушка обиженно всхлипнула. Обратный путь они проделали быстрее.

– Надо завалить тут все камнями, – сказал полковник Гагариной, когда поднялся обратно в дом. – Завтра же я отдам распоряжение о том, чтобы вам выделили три телеги лома из карьера. Рабочих можно нанять в порту.

– Моя племянница не слишком утомила вас? – Вера Петровна с укором глянула на Волконскую. – У нее в голове одни фантазии.

– Ваша племянница, мадам, – Казначеев склонился к руке княгини, – оказала городу неоценимую услугу. Буду ли я иметь счастье видеть вас с нею на балу у наместника на Масленицу?

Гагарина заверила, что придет, если получит приглашение. А Варвара Дмитриевна полоснула полковника хмурым взглядом и сделала вид, что не замечает его намерения поцеловать ей руку.

Глава 9
Бал

Март 1824 года. Одесса.

Пальцы застыли над клавишами, последний звук еще дрожал в воздухе, а маленькая гостиная взорвалась аплодисментами. Раевский видел, как генерал Киселев встал, чтобы поцеловать графине руку. Как Ланжерон рассыпался во французских комплиментах. Как смущенный Туманский грыз согнутый палец, не решаясь подойти. И как подался вперед Пушкин, впервые слышавший фортепьянный концерт в исполнении Лизы.

Это был триумф. Впрочем, как и всегда, когда ее сиятельство решалась играть для слушателей. Робкая от природы, она редко уступала просьбам, хотя ежедневно занималась по несколько часов. У Лизы был несомненный талант. И раньше эту тайну знал только Александр. Они хранили ее про себя. Подальше от всех. Кузен привозил ноты, просиживал рядом с упражнявшейся девушкой, пел с ней на два голоса, но никогда не заставлял заливаться соловьем на потребу публике.

Полковник до боли прикусил губу. Происходившее было насилием над скромным, вечно прячущимся существом. Или муж не понимает, как ей тяжело общее внимание?

– Елизавета Ксаверьевна, просим, просим! – раздалось с разных сторон. – Стыдно скрывать дар!

Графиня приподнялась и, придерживая кончиками пальцев газовый шарф, поклонилась. На ее щеках играл румянец. Нет, ей нравилось выступать. Нравилось восхищение и благодарность. Жаль, что врожденную скованность не побороть. Сегодня Лиза решилась, можно сказать, с горя. Михаил уделял ей так мало внимания! Пусть хоть сейчас бросит своих купцов в бильярдной и услышит, кто играет.

Уловка удалась. За стуком шаров граф различил знакомую мелодию, на минуту поднял кий, сделав знак партнерам подождать:

– Этот переход в си-бемоль у ее сиятельства получается особенно виртуозно.

Ничего не смыслившие в музыке откупщики и торговые консулы застыли из уважения к хозяину, а через мгновение по движению его руки вернулись к игре. Ни подойти к двери в гостиную, ни тем более поблагодарить супругу Михаилу в голову не пришло.

– Это нечто чудесное, – горячим шепотом твердил Пушкин. – Я был осел, что не ходил сюда. Графиня прелесть!

Раевский бросил на друга досадливый взгляд. Сейчас поэт мешал ему. Он сам пришел без приглашения, на правах родственника. Лиза не могла его выгнать, но не могла и радоваться.

– Между вами, как будто, кошка побежала? – Пушкин не замечал своей бестактности.

– Кокетство, не более. – Неприятная улыбка искривила губы полковника. – Эта женщина принадлежит мне. Хотя сама не сознает этого.

– Пока я вижу, что ты таскаешься везде, где только можешь ее встретить. – Сверчок напустил на себя вид опытного ловеласа. – Скажи правду: ты пропал.

Панибратское высокомерие крайне не понравилось Александру.

– Знаешь, что такое магнетизм? – с ноткой превосходства спросил он. – Сейчас я стану смотреть графине в спину, и не далее как через минуту она оглянется, встретится со мной глазами и смутится.

Поэт не поверил. Раевский расположился поудобнее, скрестил руки и ноги и уставился на склоненную шею Лизы. Хозяйка пела итальянский романс Гальяни. От подобранных волос на кожу спускался темный завиток. Такой знакомый, такой чужой. Боль обожгла сердце полковника. Сколько раз он целовал это место? В жизни не так часто, как в памяти. «Будь проклята моя глупость! Лиза, вспомни, вспомни! Я здесь!»

Молодая женщина вздрогнула и прервала игру чуть раньше, чем хотела. Она беспокойно повернулась, сама не понимая, почему. И тут же наткнулась на требовательный взгляд Раевского.

– Господа, я сделаю паузу, – с улыбкой сказала графиня. – Мой кузен прекрасно заменит меня в перерыве. Александр Николаевич, прошу к роялю.

Этого он не ожидал. Коверного клоуна вам не надо? Внешне полковник сохранил спокойствие.

– Я спою «Печального трубадура».

Все захлопали. Музыка была на слуху. Кузен поменялся с хозяйкой местами, и та оказалась в кресле возле Пушкина. Поэт подобрался, менее всего желая произвести на нее неприятное впечатление. Но Елизавета Ксаверьевна смотрела не на него. Раевский склонил голову, чуть тряхнул темными кудрями и пробежал для разминки пальцами по клавишам. «Ах», – сказали дамы. Мужчины насупились.

 
Пел трубадур печальный
Под сенью тополей,
Пел о слезах отчаянья,
Пел о любви своей.
 
 
Я, трубадур, не смею
Богатства дать ей в дар.
Ведь все, чем я владею –
Любви безумной жар.
 
 
Судьба виновна злая,
Зажегши страсть в крови,
Но я и умирая
Шепну слова любви…
 

Нежная музыка Козловского тронула многих. Александр играл не хуже Лизы. Когда двенадцать куплетов сплошных стенаний кончились, ему хлопали с энтузиазмом.

– Вы еще не слышали, как мы с кузиной исполняем романсы на два голоса, – сказал Раевский. – Думаю, шуточная песенка после грустной будет к месту.

Полковник снова положил пальцы на клавиши. А хозяйка, чуть поколебавшись, приняла вызов. Она понимала, к исполнению какой мелодии подталкивает ее добрый родственник, но решила отомстить Михаилу за равнодушие. Поделом! Они споют!

 
Лиза в карты мне гадала,
Буду ль счастлив я любя.
Лиза, разве ты не знала,
Что люблю одну тебя?
 

Справедливости ради стоит сказать, что в песне фигурировала Таня. Но кузен нарочно заменил имя. Деревенский романс на то и поется по-русски, что – дело семейное.

 
В карты я когда гадала
Все, что может быть с тобой,
То, божусь, не ожидала,
Что мой ангел, пленник мой.
 

Гости были рады перейти от высокой музыки к простодушным куплетам. Дамы зашелестели заветными альбомчиками, уже послышались перешептывания. Многие могли исполнить «Стонет сизый голубочек», или «Изменил и признаюся, виноват перед тобой», что, конечно, оживляло вечер.

 
Объяви свое решенье,
Тут не нужно ворожить.
Прочь жестокое сомненье,
Умереть мне или жить?
 

При последнем аккорде Раевский опустился перед графиней на одно колено, чем вызвал смех и хлопки. Игра, о, конечно, игра! Взяв кузину за руку, полковник раскланялся. Лиза быстро высвободила пальцы. На ее губах дрожала улыбка. Она была рада, что гости довольны. И тут взгляд графини наткнулся на мужа. Михаил стоял в дверях, прислонившись к косяку, и не сводил с нее глаз. Очень вовремя! Именно теперь он пришел.

– Вы никогда не пели эту песенку при мне, сударыня, – произнес Воронцов.

– Может быть, не было партнера для второго голоса? – дерзко осведомился Александр.

– Может быть, может быть. – Хозяин ласково поклонился гостям и снова исчез из зала.

Раевский почувствовал, что Лиза сжалась. Странно, но на расстоянии это ощутил и Пушкин.

– Она его боится, – прошептал поэт.

Павловск.

Дурная погода не позволяла широко открывать окна. Пора было покидать дворец и перебираться в город. Но великокняжеская чета оставалась на месте. Доктора запрещали трогать Александру Федоровну. Последняя беременность протекала тяжело, царевне пускали кровь, ее мучили мигрени, как обычно, отекли ноги, и молодая дама почти не вставала. Под конец начались судороги. Никс впал в панику.

Разом представилась их короткая, счастливая жизнь. Вспомнились грехи. Во-первых, он не верил, что старший сын все-таки его, пока малыш не подрос и не обнаружил разительного сходства с отцом. Во-вторых, когда родилась дочь Мария, великий князь не выразил радости – ему хотелось еще мальчишку. Но может статься, это будут единственные дети… «Господи, – молился царевич. – Только не она, только не она».

Вышло, как просил. Не она. Ребенок. Мальчик родился мертвым. Александра поправлялась медленно. Много лежала, глядя в потолок. Ни на что не жаловалась. Лишь просила выхлопотать ей у государя разрешение навестить отца и братьев в Берлине. Никс обещал. Он сидел с женой и вслух читал самый модный роман сезона – «Айвенго».

Однажды, когда больная заснула, Мария Федоровна вызвала сына из комнаты.

– Я хочу, чтобы вы с Шарлоттой пробыли в Берлине как можно дольше, – с нажимом сказала она. – Если вам там надоест, поезжайте на воды.

Николай опешил.

– Но у меня полно дел в Инженерном корпусе…

Мать остановила его жестом.

– Послушай, упрямая голова. Мне не понравились ни эти судороги, ни эти мигрени. Ты знаешь, что у Елизаветы был любовник?

– У ее величества? – не понял великий князь.

– Да-а, – протянула пожилая дама. – Некто ротмистр Охотников. Он умер в восемьсот седьмом году от чахотки. Однако были и другие разговоры. Достойные доверия люди сообщали мне, что его ударили ножом, когда он выходил из театра. Как всегда, во всем винили Константина.

– Вздор! – не сдержался Никс. – Зачем ему…

– Незадолго до этого Елизавета родила девочку. Не от его величества. Наш ангел страдал. Вскоре крошка умерла. Вообрази, что случилось бы, если бы жена твоего брата принесла мальчика. Он считался бы наследником престола.

– Вместо Константина? – запоздало догадался Николай. Великий князь стоял с растерянным лицом, потом взмахнул рукой, как бы отгоняя от себя подозрения. – Я не верю, что такое возможно. Константин бурный человек, но тем меньше он способен на обдуманную подлость.

«А он начинает разбираться в людях», – вздохнула Мария Федоровна.

– Не сам. Но ты должен знать, что у каждого из нас есть сторонники, чья дальнейшая карьера зависит от того, кто, в конечном счете, займет трон. Мы не всегда можем контролировать их поступки. Зато они очень часто контролируют членов императорской семьи. Вокруг Константина таких людей довольно. Даже если лично его высочество хочет отказаться от короны, это не значит, что ему позволят. Мальчик мой, умоляю, учись скорее. Все, что я говорю – азы.

Одесса.

Граф Мочениго отверг посредничество Александра Раевского. Это настолько потрясло полковника, что он не смог скрыть раздражения даже перед своей любовницей Каролиной Собаньской. Последняя делила ласки между обоими сыновьями бородинского героя. И признавалась, что, проснувшись ночью, не может сразу сообразить, кто из них рядом.

Иных женщин хочется затащить в свою постель. К иным лестно попасть самому. Каролина входила в последнюю категорию. Ее лицо освещалось улыбкой полного понимания, когда она слушала жалобы любовника.

– Он повторял: «Мне нужен мастер, позовите мастера!» – Нанесенное оскорбление жгло Раевскому язык. – Вообрази! У нас один мастер шотландского обряда. Он живет в Линцах. Я не мальчик на побегушках и не поеду за Пестелем.

Мочениго не забыл Александру их старых размолвок на горе Нола, когда оба подвизались у карбонариев. Теперь, увидев русского брата в Одессе – колыбели Этэрии, – итальянец решил нарочито затягивать переговоры и требовать более высоких персон.

– Так что ему надо? – переспросила Собаньская. – Он привез денег? Или хочет их? Кого он вообще представляет?

Ни на один вопрос Раевский ответить не мог. А ведь именно за этим его прислали из Василькова.

– Не тужи. – Было жарко, и Каролина в длинной сквозистой рубашке сидела у Александра в ногах. – Я постараюсь его разговорить. Но ты должен помнить: мой генерал тоже держит нос по ветру. Ему очень не понравится, если здесь на юге что-то заварится без него.

Раевский саркастически рассмеялся, отчего его лицо пошло морщинками-лучиками, обратившись в маску Мефистофеля.

– Я думал, де Витт – верный сын отечества.

– Что не исключает перемен в отечестве, – парировала Собаньская. – Он не знает, какая сторона предпочтительнее. Эдакий Гулливер, стоящий ногами на обоих берегах пролива. Так же, как и ты.

Александр потянулся к графине и поцеловал ее в крупный смеющийся рот. Она все понимала, эта умная, опытная женщина, в которой доля цинизма напоминала соус с перчинкой, поданный к роскошному ломтю телятины.

– Хорошо, я благословляю твой поход за сведениями. – Раевский перекрестил пассию на католический манер. – Но смотри, не все неси своему старому казнокраду. Вырони из когтей что-нибудь и для меня.

Каролина не умела промахиваться. Ее единственной неудачей за последний год стал наместник. Да и тот только усилием воли. Что за жена, ради которой муж отвергает добровольные приношения своему чину? Графиня оказалась обыкновеннейшей внешности и недалекого ума. Это еще больше оскорбило Собаньскую. С памятного вечера Воронцовы сделались ее врагами. Впрочем, к каждому был особый счет.

С Мочениго провала не последовало. За два дня Каролина выжала из итальянца больше, чем Раевский за неделю.

– Положение серьезно, – объяснила она любовнику. – Те, кого представляет твой злополучный граф-карбонарий, имеют штаб-квартиру в Вене. Они покровительствуют тамошней Этэрии, но не только ей. Их желание состоит в том, чтобы русские братья потихоньку приютили здесь, на юге, остатки разбитых этэристов и приняли на хранение ценности – оружие, награбленное добро. За это вам обещается всемерная поддержка в тот момент, когда вы сами начнете действовать. Этэрия Одессы получит новых, обстрелянных членов, которые на время растворятся в городе. В условленный час они помогут при захвате порта. Отсюда прямая связь с Европой. А в Италии, Испании и Греции под золой тлеет огонь.