Текст книги "Наследник Тавриды"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Мягко стелят, – отозвался Александр, мигом поняв, в какие хлопоты хочет ввести общество заезжий карбонарий. В сущности, Мочениго не обещал ничего конкретного. Зато все старания по обустройству толпы вооруженных пораженцев русская сторона должна будет взять на себя. – Я подобные вопросы не решаю. Нужно говорить с членами Управы.

В начале марта в Одессу приехал Липранди. Он был назначен графом в комиссию по прокладке дорог и колесил по наместничеству с картой, готовясь дать ответ: что строить, где и в какую цену? Местный камень его не радовал. Везти гранит из Европы – смешно. Есть свой диабаз, но на разработку ушли бы годы. С этими новостями полковник отправился на доклад к Воронцову. Был ободрен и приголублен.

– Ну и что, что прочнее базальта. Будем взрывать. Вы же видите, сколько народу расплодилось. Если не занять их работой, уйдут в разбойники.

По своему обыкновению, граф пригласил приезжего на обед. Липранди в прекрасном расположении духа явился к наместнику и застал там Пушкина. Кислого и не в своей тарелке. Поэт сидел далеко от полковника и через стол переговаривался с Ольгой Нарышкиной. Она метала в него стрелы Амура, самым бесстыдным кокетством добиваясь внимания. Вообще Александра Сергеевича окружало дамское общество. Никто из серьезных чиновников с ним не разговаривал. Те смотрели наместнику в рот. Зато слабый пол был явно заинтригован новой поэтической персоной на одесском рейде. Время от времени в разговор вмешивалась графиня. Она бросала два-три слова и снова отвлекалась на общую беседу. Выражение лица Александра Сергеевича было такое скучное и такое пренесчастное, что полковник исполнился жалости.

– Куда вы теперь? – спросил он, когда трапеза закончилась и приятели столкнулись в передней.

– Отдохнуть, – буркнул Сверчок. – Сами видите, что здесь за обеды! Это вам не Инзов! Не Орлов! Попробуй слово сказать – съедят. Все только то уместно, что нравится графу.

– Чего же вы ожидали? – удивился полковник. – Это его дом. Если вам нужен пунш и тесная кампания, поезжайте в трактир к Папе-Коста. Там можно ноги на стол закидывать.

Поэт ничего не ответил и поспешил выйти. Зная переменчивость его настроений, Липранди тут же выкинул из головы разговор. Часов около восьми он явился в отель Рено и, проходя мимо номера Пушкина, услышал из-за двери громкий хохот с надрывами.

– Куконаш Пушка, когда ты смеешься, у тебя кишки видны! – Полковник толкнул дверь.

Александр Сергеевич без сюртука, в одной белой, не весьма чистой рубахе сидел на коленях у мавра Али, или Морали, как его тут называли, и щекотал гостя за пухлые бока. Тот всеми силами уклонялся от проворных пальцев поэта, чем веселил хозяина до слез.

– Вот видишь, Иван Петрович, какая мне по вкусу компания! – воскликнул Пушкин. – Это корсар родом из Туниса. У меня лежит к нему душа. Может быть, мой дед с его предком были родней?

Морали на эту тираду отвечал только белозубой улыбкой. Было видно, что ему нравится поднимать Пушкина, как ребенка. Подбрасывать его и забавляться с ним.

– Судя по роже, этот малый картежник и плут, – сказал Липранди по-русски. – Впрочем, я таких люблю. Пойдемте ко мне пить чай.

Честная кампания переместилась в номер полковника, который, где бы ни жил, не утрачивал своего бедуинского гостеприимства. Пустились в воспоминания о Кишиневе. Теперь Пушкин локти кусал, как там было славно!

– И квартира, и стол, – сетовал он. – Без копейки. Друзей целый город. Инзушка меня душевно любил. Хоть и сажал под арест без сапог. А здесь? Скучно, моя радость!

– Тебе и там казалось скучно, – отозвался Липранди, выкладывая на блюдо сушеный виноград.

– Я дважды просился у царя в отпуск. – Голос Пушкина исполнился неподдельной грусти. – Нет ответа. Остается одно. Взять тихонько трость и поехать посмотреть Константинополь. На Святой Руси невтерпеж.

– Отпуск из ссылки? – рассмеялся Липранди. – Ты оригинал!

Поэт опять ухватил мавра за бока.

– Чтобы развеяться, нужны сильные средства. Вот Морали – мое единственное утешение.

– Это ни в какие ворота не лезет, – Михаил Семенович поспешно сложил листок и отбросил его от себя, точно не мог держать в руках. – Есть в городе хоть одно происшествие, не связанное с Пушкиным?

Лиза подняла брови. Они сидели в кабинете графа в новом доме Фундуклея, отделка которого была почти закончена. На Масленицу им предстояло впервые принимать гостей, и оба боялись ударить в грязь лицом.

– Казначееву придется на день закрыть канцелярию и всех секретарей заставить писать приглашения! Народу прорва.

Елизавета Ксаверьевна вертела в руках список гостей. И то хмурилась, то покусывала чуть оттопыренную нижнюю губку.

– А Ланжероны обязательно?

– Обязательно.

– А Гурьевы?

Сколько раз они это обсуждали! Должность не позволяет Михаилу ограничиться кругом добрых знакомых. Он вынужден принимать первые персоны города, даже если ему самому приятнее было бы обойтись без их ядовитых улыбок и льстивых похвал с двойным дном.

– А де Витт со своей… Собаньской? – Лиза упорно не хотела смириться. – Ты же говорил, что он твой соперник.

– Именно поэтому мы будем с ними очень любезны.

– Все это гадко. – Графиня вздохнула. – Ну, хоть моего кузена-то мы имеем право не звать?

Ее голос прозвучал жалобно, но муж был непреклонен.

– Нет. Даже если бы Раевский просто был в прежние времена моим адъютантом, его пришлось бы пригласить. А он, к несчастью, еще и твой родственник. Хочешь толков? Почему Воронцовы чураются своей родни? Должно быть, она для них недостаточно богата?

– Ты так серьезно воспринимаешь сплетни! – Лиза собиралась встать, но граф удержал ее.

Они были уже в самом конце списка и уперлись в строчку: «Генерал Ив. Вас. Сабанеев с супругой». Михаил надолго задумался. Он любил старика и не мог отказать ему в приглашении. Но его жена…

– Вот где мина, подведенная под фундамент нашего маскарада. – Граф передернул плечами. – И что делать?

Лиза не поняла.

– Он же твой друг.

– Он мой друг, который всю жизнь женился на ком попало! – Воронцов встал с кресла и заходил по комнате. – Его первый брак – анекдот на всю армию. Заехал в метель в церковь. Ночь, темно. Пара свечек. Барышня ждет жениха. Видать, увозом. Ему говорят: «Наконец вы добрались! Скорее, скорее!» И ставят рядом с девицей… Наутро только дело выяснилось.

Лиза изумленно округлила глаза. Ей Иван Васильевич казался таким почтенным!

– А теперь? – Граф снова опустился в кресло. – Отобрать жену у лекаря и венчаться с ней без развода. Как ты воображаешь, он войдет в зал под руку со своим незаконным приобретением?

– А как де Витт входит?

В словах Лизы была правда.

– Посмотри на дело по-человечески, – продолжала она. – Мы принимаем толпу людей, скверных и нам чужих, только потому, что у них высокое положение. И в угоду их представлениям о приличиях ты колеблешься, звать ли старого друга?

Воронцов побледнел. Он сердился на жену, но признавал справедливость ею сказанного.

– Самому ему я хоть сейчас напишу приглашение. Но в том-то и беда, что он оскорбится, если мы не позовем его вместе с супругой.

– А мы позовем вместе. – Графиня потерлась щекой о щеку мужа. – Я уверена, что Иван Васильевич не поставит тебя в неловкое положение. Он приедет один. Но ему дорого будет наше участие.

– Хорошо-о, – протянул Михаил. – Зовем обоих. Будь, что будет.

В кабинет постучали. Секретарь принес краткий перечень происшествий вчерашнего дня. Лиза сидела на подлокотнике мужниного кресла и прянула в сторону, словно ее, как девочку, поймали за поцелуями в гостиной.

– Мадам, вы хозяйка дома. Сядьте на диван.

– Мне около тебя весело. – Она протянула руку и похитила со стола листок, который граф так поспешно отбросил при словах о Пушкине.

Оказалось, что их несносный гость отправился на прогулку за город и забрел в расположение батарейной роты. На поле были расставлены пушки, которые поэт от нечего делать стал рассматривать, трогать и даже влезать верхом. Молоденький поручик Григоров почел сии упражнения неприличными и осведомился об имени шалуна. «Пушкин». – «Как Пушкин? Поэт?» – «Точно так». – «Пали, ребята!» – И скомандовал торжественный залп.

– Они бы еще салют царей устроили! – с раздражением прокомментировал граф.

Лиза пожала плечами.

– Тебе ядра жалко?

Вместо ответа Воронцов открыл шкатулку и протянул ей последнее письмо Киселева из столицы. «Должен предупредить, любезный Михаил Семенович, что до государя из Одессы доходят порочащие вас слухи. Будто вы окружили себя неблагонадежными людьми и дерзаете принимать советы от поднадзорных, вроде Пушкина».

Михаил поморщился.

– Теперь ты видишь, что ссыльного мне подкинули, чтобы иметь повод для недовольства.

Весна особенно ощущалась на побережье. С моря дул влажный теплый ветер. Под его дыханием снег быстро сходил со склонов, обнажая порыжевшую, но все еще густую траву, из-под которой сразу начинала переть зелень. Солнце порой припекало. Пушкин пристрастился ездить на взморье и смотреть на залив. Вокруг была совершенная пустыня. Только белый особняк дачи Рено виднелся в отдалении.

Поэт брал извозчика, обещал заплатить ему по пять рублей в оба конца. Ни копейки не давал, требуя в долг и угрожая железной палкой. И катил себе к заливу. Там гулял часа два, сидел на песке, бросал в воду камни. Коляска ждала. Потом возвращался той же дорогой, клянясь завтра же все вернуть. Странным образом ямщики его боялись, суеверно предполагая в ездоке не совсем человека. Один было сунулся в гостиницу за деньгами, но вылетел как ошпаренный, и потом рассказывал, что «черномазый черт» бросился на него с бритвой.

Раз, гуляя между обломками скал, Пушкин набрел на тонкий ручеек, уже не схваченный льдом. Тот тек к морю из ивняка, начинавшего кое-где покрываться зеленоватой дымкой. Поблизости поэту послышалось побрякиванье конской сбруи. А затем тихие голоса и долгий звук поцелуя. Путник нашел происходящее забавным, заглянул за валун, гладкой спиной врезавшийся в кусты, и увидел двух лошадей, мирно жевавших молодые ветки. Чуть дальше на толстом стволе ивы сидела женщина, сбросив с головы на песок широкополую мужскую шляпу. Над ней склонялся галантный кавалер. Он держал даму за руку и пил ее поцелуй, нарочито растягивая удовольствие.

Та была в амазонке, на ее запястье висел хлыстик, длинный подол платья завернулся, открывая большие неизящные ступни – единственный изъян прекрасной Амалии. Поэт едва не вскрикнул. Кто же был его соперник? Молодой граф Яблонский, с которым Ризнич кокетничала в театре и дома. Значит, все состоялось? Пушкин отпрянул за камень и привалился к его разогретому солнцем боку. Кровь ударила Сверчку в голову. Он тяжело задышал.

Железная палка была с ним. Он вообразил, как сейчас вырвется из укрытия и нанесет поляку удар в темя. А потом раскроит череп ветреной итальянке. Мгновенный ужас в ее глазах представился ему так ясно, что поэт испугался сам себя. Пушкин попятился от камня, пока не успел натворить бед, и опрометью бросился по песку прочь. Выскочив на дорогу, он не заметил коляски и, как безумный, побежал пешком в город.

– Барин! Барин! – отлучавшийся по естественной надобности кучер догнал седока только на второй версте.

Изнемогая, весь в поту и пыли, Пушкин позволил посадить себя в экипаж.

– Чёй-то вы вздумали сбесяся бегать? – простодушно недоумевал извозчик. – Никак с бабой нелады?

Любовь Одессы к балам обнаруживалась на Масляной неделе с особым размахом. Не было богатого дома, где бы не плясали. Главным событием нового сезона стал маскарад во дворце генерал-губернатора. Больше пятисот гостей. Горы угощений, реки прохладительных напитков, винные озера и лужи коньяка. Тщательно отобранные театральные оркестры. Море первых цветов. Фрукты, доставленные с турецкого берега и из собственных графских оранжерей под Владимиром.

Пушкин получил приглашение вместе со всеми чиновниками канцелярии. Пропустить такое событие он не мог. Но и влачиться в дом наместника, где сквозь него будут смотреть важные господа, тоже не хотелось. К тому же взять напрокат маскарадное домино и маску стоило 60 рублей. Цена кусалась, а костюм был скромнейший. Нечто из театрального реквизита. Негодуя на вес мир, Александр Сергеевич отправился на праздник пешком. За коляску пришлось бы платить еще десять рублей. Это не прибавило поэту хорошего настроения.

После происшествия с Ризнич кровь еще кипела. Ревность к Яблонскому сводила с ума, в то время как муж Амалии не вызывал никаких чувств. Что за новость, ревновать молоденькую женщину к супругу? Разве они не за тем идут замуж, чтобы стать свободными?

Довольство на чужих лицах сегодня раздражало Сверчка. В особенности же улыбка генерал-губернатора, который вместе с женой встречал гостей в зале и каждому говорил нечто приятное. Вереница приглашенных двигалась мимо них, мужчины раскланивались, дамы приседали. Такого шелеста атласных юбок, трепета страусовых перьев и блеска драгоценностей Александр Сергеевич не видел с Петербурга. Всякий норовил выставить себя напоказ и одеться почуднее. Барон Брунов вырядился червонным валетом и сплошь обшил свой фрак картами. Он склонился перед Воронцовыми и протянул им французский мадригал:

– Королю сердец от валета червей!

Его шутка вызвала смех и одобрительные хлопки, а немедленно прочтенный стишок – плоский и пошлый – возгласы: «Charmant! Charmant!»

Хозяева были счастливы! Приход Пушкина они отметили любезными кивками и парой ничего не значащих слов. При этом тень пробежала по лицу графа и тут же исчезла. Казалось, он на что-то сердится, но не подает виду. Отойдя от них в сторону, поэт примостился у колонны и стал наблюдать за происходящим. Бал удался на славу. Несколько раз мимо него промелькнула в мазурке мадам Ризнич. Отчего-то сегодня Сверчка разозлил ее римский профиль. Следом семенила пухленькая жена богача Рено – сдобная, как деревенские бабы.

К Пушкину приблизились супруги Ланжерон.

– Отчего вы не танцуете, мсье? – приветливо спросил француз. – Или поэты больше не вальсируют?

– С вашего позволения, на следующий тур я приглашу вашу прелестную супругу, – поклонился Александр Сергеевич. – А то все дамы в зале выглядят, как на сельской ярмарке. Не исключая графиню. Чем больше у людей денег, тем меньше вкуса.

Хмурое лицо госпожи Ланжерон зажглось румянцем. Когда после танца они вернулись на место, разговор продолжался в присутствии Гурьева, его супруги и подошедших Витта с Собаньской.

– Вы не знаете, отчего граф так мрачен? – спросил Александр Сергеевич. – Мне кажется, он сердит на меня.

– И немудрено! – рассмеялся бывший генерал-губернатор. – Вы явились без мадригала. Не то, что Брунов.

Пушкин вспыхнул.

– Но я приглашен сюда как светский человек! Мое происхождение не таково, чтобы отираться в передней у вельможи с одами!

– Расскажите это нашему Милорду! – продолжал потешаться Ланжерон. – Начальник, требующий од даже от своих чиновников, тем более ожидает рифмованных комплиментов от сочинителя!

– Я не сочинитель! – взвился Пушкин. – Я русский дворянин. Под грамотой о призвании Романовых на царство шесть подписей моих предков.

– Боюсь, что в это время предки его сиятельства выносили навоз из конюшен ваших пращуров, – любезно улыбнулся Гурьев. – Наша новейшая аристократия имеет коротенькие родословные.

– Достоинство всегда достоинство, – возразил Пушкин. – Смешно только видеть спесь герцогов Монморанси, первых христианских рыцарей, в отпрысках пирожников и церковных певчих.

– Этим людям богатство заменяет знатность. – Ланжерон улыбнулся. – Вот возьмите нашего хозяина. Он поиздержался в Париже, женился на деньгах и теперь благоденствует. Маленькая графиня – внучатая племянница князя Потемкина. Вообразите, какое за ней приданое!

Пушкин скосил глаза в сторону Воронцовых. Так их брак – сделка? Обычная в свете?

– Прошу бывать у нас с супругой. Всегда рады визиту. – Ланжерон поклонился. Заиграли полонез, единственный доступный для стариков танец, и он, подхватив свою молодую красавицу, двинулся с ней в торжественном шествии.

Поэт остался один у колонны. Он видел, как двоюродный брат хозяина Лев Нарышкин пригласил Елизавету Ксаверьевну. А граф протянул руку Ольге. Они составили две первые пары, и нельзя было не заметить, что золовка безбожно кокетничает с деверем.

– Хотите мадригал? Вы его получите, – прошептал Пушкин.

Только явление на балу генерала Сабанеева развеяло поэта.

Иван Васильевич приехал один. Да, он оценил дружеский жест Воронцовых и даже показал приглашение Пульхерии Яковлевне, которая залилась слезами. Но достойная женщина наотрез отказалась сопровождать мужа.

– Мне и так чести много, – заявила она. – Кто я? И кто они? Ты меня поднял выше некуда, детей растишь. Но я свое место помню. Поезжай и поклонись им от меня.

До глубины души тронутый ее словами, Иван Васильевич отправился в дорогу. Вот только то, что он придумал с маскарадным костюмом, не всем пришлось по сердцу. Генерал прикидывал и так и эдак. Наконец решился изобразить заморского консула. Облачился во фрак и украсил его всеми иностранными орденами, которые у него имелись. За прошедшие месяцы Пульхерия Яковлевна откормила нового мужа на славу, поэтому его толстая фигура, как елка обвешанная звездочками, представляла комичное зрелище.

– Это какой-то скандал! – раздался в двух шагах от Пушкина возглас по-французски. Граф Гурьев смотрел на Сабанеева с крайним возмущением. – Все иностранные консулы будут оскорблены тем, что награды их держав используются в маскараде!

– А вы не доносите государю, – простодушно отвечал поэт. – Презрение к орденам союзников подобает русскому генералу.

Гурьев покосился на собеседника и отошел. Вокруг разворачивалось пестрое действо. Шестнадцать пар шахмат устроили представление в обеденном зале. Два волшебника на ходулях управляли игрой, показывая длинной палочкой каждой из фигур ее ход. Танцоры в атласных костюмах двигались с балетной точностью. Гости окружили поле и наперебой давали советы распорядителям. Те принимали их с поклоном, так что каждый мог почувствовать себя гроссмейстером. Однако прежде чем начались ссоры и перепалки, игра финишировала: черный король получил мат от белой королевы одновременно с белым, взятым в плен королевой черных. Зрители разразились рукоплесканиями.

Пушкин вернулся в танцевальный зал, где заметил забавную сцену. Правитель канцелярии Казначеев ужом вертелся вокруг пухленькой белолицей особы, пытаясь пригласить ее. А девушка хмуро отказывала ему. Кажется, она была чуть кособока и, возможно, стеснялась, но полковник пристал, как банный лист. Наконец непреклонная сдалась и при звуке котильона протянула кавалеру руку. Они прошлись в паре весьма складно. Мрачное лицо дамы просветлело, разговор оживился. «Еще бы горбатую нашел!» – возмутился Александр Сергеевич. Сегодня он решительно не готов был смотреть на мир со снисхождением.

На следующее утро Липранди и Алексеев отправились в отель и нашли Пушкина еще в кровати. Он сидел, поджав под себя ноги, что-то самозабвенно строча на листке.

– Сочиняю оду вчерашнему собранию. – Поэт казался очень не в духе. – Вообразите, этот лизоблюд Брунов назвал нашего Милорда «королем сердец», а тот принял как должное!

– Ты же принимаешь как должное, когда в честь тебя палят из пушек, – пожал плечами Липранди. – По тому, что я слышу в городе, графа любят.

– Никто его не любит! – взвился Пушкин. – И, ради бога, Иван Петрович, прекрати хоть ты петь ему дифирамбы! А то мы с тобой поссоримся.

Алексеев понимающе кивнул:

– У их сиятельства прелестная жена. А наш ловелас таких грехов не прощает.

Липранди огляделся по сторонам. В комнате Пушкина царил беспорядок. Потолок и стены, как в Кишиневе, были измызганы нашлепками восковых пуль. К обоям булавками крепились какие-то бумажки, походившие на бабочек в коробке натуралиста. Отколов одну из них, полковник прочел: «Федор Толстой», а вторую: «Яблонский».

– Скоро здесь появится Воронцов?

Пушкин отбросил лист и спрыгнул с кровати.

– Хорошо, что напомнил. Месть своим врагам – первая христианская добродетель.

Липранди хотел что-то сказать, но Алексеев остановил его жестом.

– Оставь. Наш, если в кого вцепится, то или вызовет, или изведет эпиграммами. Дуэлировать с графом он не может, значит, остается второе.

– Это почему не могу? – негодующе воскликнул поэт. – Очень даже могу. Только пока не за что. А эпиграммы готовы. Слушайте, тут про всех гостей!

Он обрушил на приятелей каскад убийственных, но точных четверостиший, умея выставить напоказ самое больное место каждого. У Липранди в голове застряло только:

 
Пляшет Ризнич с римским носом,
С русской жопою Рено…
 

– Вы это… Александр Сергеевич, лучше никому не показывайте, – посоветовал полковник. – Право, многие обидятся. Вы и графа с графиней не пощадили.

– Не показывать? Вот еще! А зачем же я писал?

– Он очень ожесточился, – сказал Алексеев, когда приятели вышли от поэта. – Боюсь, отобранными сапогами здесь дело не обойдется.