Текст книги "Стая"

Автор книги: Ольга Григорьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Будь ее воля, Айша уже давно обрезала бы косу, оставив волосы свободно свисать до плеч, как у мужчин. Ей не нравилось каждый день заплетать косу, путаясь в длинных волосьях и раздирая бесчисленные колтуны, но так велел обычай. Глупые люди полагали, будто Велес оберегает лишь тех, кто почтителен к своим волосам. Но уж кто-кто, а Айша знала наверняка – все это выдумки! Велес и думать не думает о мелких никчемных людишках. Забирает приношения, слушает хвалебные песни о себе, наблюдает за ними, как наблюдает за муравьями маленький глуздырь, впервые увидевший муравейник. Может и палочкой в нем поковыряться, но уж точно не станет обращать внимания, у кого из муравьев тоньше лапки или длиннее усики. И Велес не глядит, у кого волосы длиннее, а у кого короче. На самом деле людей оберегают вовсе не боги, а те, кто куда ближе богов, – кромешники да духи ушедших в ирий родичей. Уходя, душа касается поцелуем всех, кто был ей дорог на земле. Этот след и оберегает оставшихся от бед да напастей. А ежели человеку станет совсем худо и он сердцем возмолит о помощи, то след поцелуя засияет так ярко, что доберется до ирия и вызовет из ирия душу, его оставившую…

Холод пробрался сквозь кожу, принялся покусывать икры и ступни. Похлопав руками по воде и полюбовавшись взметнувшимися в утренний туман брызгами, притка схватилась за кустик, принялась вылезать, В последний миг скользкий от ила камень-ступенька улизнул у нее из-под ног, Айша вскрикнула, опрокидываясь обратно в воду. – Держись!

Орм поймал ее одной рукой за запястье. За другую его руку Айша ухватилась сама, подтянулась. Орм выудил ее из купели, поставил на ноги рядом с собой.

Вода стекала с Айшиной рубашки, ручьями бежала по камню, тянулась к оставленной вотчине. Вслед за нею потянулась и ткань, прилипла к телу притки, облепила ее маленькую, упругую от холода грудь с острыми сосками, узкую талию, бедра – еще не раздавшиеся, по-мальчишески узкие, – плоский живот, длинные ноги.

Орм стоял близко, ощупывал ее взглядом, и в этом взгляде было что-то такое, отчего Айше стало трудно дышать, а замерзшая кожа вспыхнула огнем. Чтоб удержаться и не свалиться обратно в лагуну, ей пришлось придвинуться к Орму, почти коснуться его грудью, Однако, даже не касаясь, она чувствовала, как под его кожей – темной от морского ветра и солнца – переливается неведомая, но уже покорная ей сила, как в его груди ровно и гулко, словно приказывая откликнуться, бьется толчками сердце.

Будто завороженная, Айша подняла руки и положила их на грудь урманину.

– Ты следишь за мной, – сказала хрипло.

Не дожидаясь ответа, пробежала пальцами по его груди, миновала темную и страшную рану на плече, скользнула пальцами по шее, добралась до лица, коснулась влажных волос. Закрыв глаза, вымолвила, прислушиваясь к льющимся через пальцы ощущениям:

– Ты нравишься мне. Ты сильный, красивый, смелый… Если ты захочешь – ты возьмешь меня – ты многих так брал… Но ты – не тот, кто мне назначен. И буду я с тобой или нет – это ничего не изменит, Я уйду к тому, кто мне назначен, и тогда Белая отойдет от его плеча, уступив мне дорогу, и я сама стану ею…

Осознав сказанное, Айша отшатнулась, испуганно прикрыла ладонью рот. Она говорила точь-в-точь как дед, повторяя его давнишние слова, но она вовсе не вспоминала их, она сама так чувствовала! Старик не заговаривался – он предсказывал…

Сильные пальцы Орма взяли ее за подбородок, повернули голову так, чтобы увидеть ее лицо. Айша не отворачивалась, Смотрела в серые глаза ярла, глотала слезы, понимая, что теперь ничего не изменишь, и предсказание деда сбудется, и ей не суждено узнать любви, а суждено только узнать того, чью Белую она отгонит прочь, не позволив перевести его через кромку. А затем она сама займет ее место, став невидимой и самой нежеланной его спутницей…

«Будет он старый или молодой, добрый или жестокий, красивый или урод – не в твоей воле решать. Твое назначение – найти его. Для этого ты оставишь нас, для этого уйдешь… » – звенели над ухом слова деда.

Жесткий голос Орма перебил их, смыл речной волной:

– Ты говоришь о Бьерне?

– Не знаю, – притка всхлипнула, не опуская головы, вытерла ладошкой ползущую по щеке слезу.

Пальцы Белоголового впились в ее плечи, словно вороньи когти, стиснули, причиняя боль.

– Врешь!

Ей казалось, что он кричит, поэтому в ответ она тоже закричала, продолжая беззвучно плакать:

– Нет! Я не знаю! Ничего не знаю! Не знаю, кто он, и не знаю, кто я! Мне сказали, что я… Что я…

Этих страшных слов, отбрасывающих ее обратно, в оставленный в прошлом холодный мрак, она не могла повторить. Чувствовала – скажет, и все сбудется, подтвердится, станет правдой, от которой она уже не сумеет убежать или прикрыться…

– Я ничего не знаю! Но это – не ты… Не ты… – Ее голос стал слабеть. Вздрагивая и прерывисто всхлипывая, она уткнулась носом в грудь урманина, прильнула к нему, ощутила жар, ползущий от его раны, выдохнула: – Я знаю, что теряю тебя… Но ты – не он, ..

И, оттолкнув ярла, бросилась прочь.

Оставив Орма у лагуны подле седого валуна, Айша забилась в молодой ельник и долго плакала, размазывая слезы по щекам и пачкая ладони в осыпавшейся порыжелой хвое. Когда солнце поднялось выше и стало пролезать сквозь густые еловые ветки, Айша вытерла слезы. Пальцами коснулась тянущейся к ее лицу пушистой веточки, прошептала:

– Ничего. Во всем надо искать хорошее. Даже в самом плохом.

Так учила мать. Айша не помнила матери – пред глазами не вставало ее узнаваемое, родное лицо и не звучал в ушах мягкий, любимый голос. Она не знала – была мать строгой или доброй, красивой или безобразной. Всю жизнь, с того мига, как Айша научилась понимать мир вокруг себя, притка жила с дедом. Но почему-то ей казалось, что эти слова – про «хорошее» – принадлежали именно ее матери. А может быть, ей просто хотелось так думать. Как хотелось думать, что она бродит по чужой земле с чужими людьми волей случая, без всякой цели, и, рано или поздно, жизнь вознаградит ее за случайные лишения, подарив свой дом, любимого мужа, детей, достаток. Она даже осмеливалась мечтать о Бьерне, о том, что когда-нибудь он вновь заметит ее, поймет, что она…

Но нынче она знала – ничего такого с ней не случится. Это было больно, зато разговор с Ормом подтолкнул ее, направил, заставил вспомнить, зачем она ушла из родной Затони, зачем бродила по земле, кого искала. Того самого, назначенного, которого должна была отнять у Белой…

Когда она вернулась в лагерь, там уже шли сборы. Орм вернулся с реки и теперь стоял возле Харека, о чем-то толковал с ним, нетерпеливо оглядывая свой отряд. Заметив Айшу, бросил к ее ногам тряпичный куль, который держал в руке. Коснувшись земли, куль рассыпался, вывалив в мох забытую приткой высохшую юбку и чьи-то мятые меховые чуни:

– На. Идти будем долго.

Не спрашивая, где он раздобыл такой роскошный подарок, Айша уселась на землю, натянула чуни, полюбовалась. Серый волчий мех облегал ее икры и лишь на пятках истерся до белесой кожицы. Чуни были великоваты, даже очень велики, но в них все-таки идти было удобнее, чем в изодранных лаптях. Подумав, Айша сняла их, намотала на ноги тряпки и вновь надела чуни, уже поверх тряпок. Поднялась на ноги, потопала, проверяя обувку на прочность, обмотала юбку вокруг бедер, скрепила на боку маленькой железной фибулой. Оставалось разобраться с волосами.

Пока притка одевалась, Орм ушел. Оставшийся в одиночестве Харек сидел, привалясь спиной к стволу, и деловито обстругивал длинную рогатину. Время от времени закладывал проем рогатины себе под локоть, стучал концом о землю, проверяя на прочность, вытягивал ногу, примериваясь к длине.

– Харек, дай нож, – попросила Айша.

– Зачем? – не отрываясь от работы, поинтересовался Волк.

– Идти будем долго, – вспомнила она слова Орма. Харек засмеялся:

– И что тебе мешает долго идти? Или – кто?

– Волосы. – Айша присела подле урманина на корточки, перекинула через плечо еще влажную косу, обхватила ее ладонью у плеча: – Можешь отрезать? Вот тут?

Просьба была необычной, но если Харек и удивился, то виду не подал. Отложил костыль, пощупал волосы притки, покачал головой:

– Зачем тебе это? Короткие волосы – позор для девушки.

– Для девушки – позор, а для притки – обычное дело, – грустно улыбнулась Айша.

– Так можешь или нет? – она настойчиво толкнула Волка кулаком в плечо.

Урманин засопел, задумался.

– Это неправильно… – то ли спросил, то ли заявил он.

Чувствуя сомнение в его голосе, Айша поднажала:

– Я была в Агдире и много говорила с матерью вашего конунга. Она тоже растила сына не по-правильному. Она убила мужа, сама стала править Агдиром, сама ходила в походы и сама учила сына воинскому делу. Все это – неправильно. Но разве она вырастила плохого конунга?

– Это другое дело, – возразил Харек. Бессмысленный спор надоел Айше.

– Режь! – требовательно сказала она.

Волк хмыкнул, ткнул пальцем в косу у основания шеи, велел:

– Держи тут.

Сам натянул оставшийся конец косы, одним движением рубанул по волосам.

Айша взвизгнула – кожу с затылка будто срезали скальпелем, боль охватила всю черепушку. Часть волос посыпалась в мох, но упрямая коса все еще цеплялась тонкими волосяными нитями за свою хозяйку.

– Тьфу! – рассердился Харек, рубанул еще раз, победоносно махнул перед лицом Айши обрубком ее косы. Утерев проступившие слезы, притка свернула остатки косицы в клубок, собрала со мха рассыпавшиеся волосья, стараясь не оставить ни единого волоска.

– Ты очень помог мне, Харек.

– Самому понравилось, – фыркнул Волк и принялся обстругивать толстый конец рогатины.

Уходя, Айша поймала его косой заинтересованный взгляд.

В ельнике, в том самом, где еще недавно лила слезы, притка отыскала ровную кочку, соскоблила пальцами мох, выкопала в сухой земле неглубокую ямку, уложила в нее остриженные волосы, попросила:

– Шишок под кустовник, возьми мой подарок, а с ним забери все печали-горести, что меня тревожили. Из подарка моего свей себе колыбелю, чтоб удобно спать, а печали-горести передай Ветряннику, чтоб раз нес-развеял за морем, за светом, за тридевятью землями…

Теперь она могла быть спокойна – хозяйственный нрав Шишков был всем известен. Полученным добром они дорожили – прятали в самые потаенные уголки своего жилища и никому не отдавали ни за плату, ни в дар. И на худое дело подарки не растрачивали.

Вздохнув, Айша притоптала мох ногой, тряхнула головой, ощущая непривычную легкость, словно впрямь вместе с волосами сбросила с себя все тягостные думы, печали, сомнения. Оставалось одно – довериться своей доле да продолжать путь, пока не попадется тот, назначенный, ..

В лагере ее не ждали – Орм собрал всех воинов в круг, определялся с десятками – кого над кем ставить головой. Айша услышала несколько знакомых имен – Слатич, Тортлав, Ньерт. С Белоголовым никто не спорил, названные послушно отходили в сторонку, вокруг них собирались те, кем отныне им придется править.

– Пойдем в старую усадьбу Юхо, – напоследок сообщил Орм. – Идем вместе. Десятки не распадаются, если отстает один – отстают все десять. Потом ищут дорогу сами…

Ярлу кивали, переговаривались вполголоса меж собой, одобряли. Орм предлагал верное решение – по пути отряд мог развалиться, но в каждой десятке был кто-то, кто знал здешние места и мог бы отвести отставших сотоварищей в указанное место.

Загибая пальцы, Айша посчитала собравшихся подле Орма людей. Вместе с Хареком их было ровно девять. Вокруг Слатича также оказалось девять его спутников.

Подождав, когда ярл оказался один, Айша осторожно подошла к нему, потянула за рукав:

– А с кем пойду я?

Орм выпрямился, жестко сжал губы. Серые глаза урманина обожгли Айшу холодом.

– Я спрашивал у людей из Альдоги, что значит «притка». Это означает – «ничья, прилепившаяся, приткнувшаяся к кому-то». Я хотел взять тебя, но ты сказала – нет. Значит, сама ищи – кто тебе нужен. – И, отворачиваясь от растерявшейся девки, выплюнул, словно ругательство, презрительно и зло: – Притка…

На третий день пути, ближе к ночи, когда вечерние сумерки привычно озолотили вершины елей и окрасили чернотой пеструю листву ясеней да кленов, посланные вперед разведчики доложили об усадьбе старого Юхо. Усадьба была рядом – Белоголовый даже передумал останавливаться на ночлег.

– Старик Юхо умер прошлой зимой, теперь там заправляет его дочка Скъяльв, – рассказывал Орму разведчик – тщедушный, вертлявый, похожий на змейку-веретенницу арох[155]155
  Арохи – племя из Хадоланда, одной иа центральных областей Норвегии.


[Закрыть].

– Скъяльв? – Орм улыбнулся, пересиливая боль. В последние дни его трясла лихорадка – понемногу вытягивала из ярла силы, скручивала болью раненое плечо.

Его улыбка почему-то отозвалась в Айшиной груди резким уколом.

– Я помню, она была красива, – устало заметил ярл.

– И нынче красива, – согласился разведчик. – Она будет ждать нас. Сказала, что приготовит хорошую еду и питье и отворит большую избу Юхо, чтоб мы могли там отдохнуть с дороги. Только… – Разведчик замялся, потом потянулся к уху ярла, громко зашептал, стреляя на окружающих быстрыми круглыми глазками: – У нее в усадьбе всего два раба… Я говорил с одним, Сингом из гаутов[156]156
  Гауты – племя из Гаутланда, одной из наиболее южных областей Швеции.


[Закрыть]. Он сказал, что его хозяйка – колдунья. Сказал, чтоб не верили ей, что она кладет в еду и питье травы, которые обращают людей в скот… Я видел у нее в хлеву трех поросей, двух коров и трех лошадей…

– И что? – отмахнулся Белоголовый.

– Она одна, я два ее раба никак не могут прокормить столько скотины, – пояснил разведчик, Услышал в толпе подошедших воинов обеспокоенные шепотки, радостно закивал. Более не переходя на шепот, громко заявил: – Великая Фрея[157]157
  В скандинавской мифологии – богиня любви и супружеской верности.


[Закрыть] да будет видоком[158]158
  Видок – свидетель (славянское).


[Закрыть] моих слов – никак не прокормить!

Орму ни его речи, ни шепот окружающих не понравились. Насупился, повысил голос, обращаясь к

Хареку:

– Волк, ты помнишь маленькую Скъяльв?

– Да, ярл, – опираясь на рогатину, Харек приковылял к своему хевдингу, встал рядом. – У Юхо была красивая дочка.

– Ты – зверь Одина, у тебя нюх на колдунов. Скъяльв – колдунья?

Харек засмеялся, сузил желтые глаза:

– Нет, ярл. – Похлопал по плечу тщедушного разведчика-ароха: – Тисе, тебя недаром называют Заяц.

Послышалось несколько смешков, но многие еще сомневались. Будь Орм хоть немного настойчивее или сильнее, он бы справился с людьми, но он устал, а болезнь ослабила его. Айша знала, что из всего отряда Орм спал меньше прочих – каждый вечер, когда останавливались лагерем, он обходил все десятки, сам проверял раненых, опрашивал разведчиков, делил скудную еду, улаживал ссоры. А днем упорно тащил измученных долгой дорогой людей через лес, к этой проклятой усадьбе.

За три дня он осунулся, скулы проступили резче, под глазами залегла синева, от крыльев носа к губам протянулись глубокие складки. Он не желал лечить рану на плече, поэтому она воспалилась, от зарастающего коркой шрама на руку и грудь расползлась яркая красная опухоль. Несмотря на его резкие слова и равнодушие, Айша оставалась при нем и ночью как ни в чем не бывало ложилась спать где-нибудь рядом, слушая его тяжелое дыхание и понимая – то, что видно снаружи, всего лишь малая толика того, что происходит у ярла внутри. Однажды она отважилась дотронуться до его лба и отдернула руку: он весь пылал. Раньше от такого прикосновения Орм вскочил бы и приставил к горлу разбудившего оружие, но той ночью он даже не почувствовал ее руки. Зато Харек с удивительной легкостью шел на поправку. Даже длительные переходы не мешали его ране благополучно срастаться. «Заживает, как на собаке, потому что волк – та же собака, только вольная», – со смехом говорил он о себе. И опасливо косился на Орма, который день ото дня становился слабее и тише…

Из толпы урман выступил Слатич, повел аршинными плечами, кхекнул. Начал:

– Я верю Тиссу. Он видел усадьбу, и ежели он сказывает правду, то ни одна баба не справится с таким хозяйством без ворожбы. Нынче нам нельзя торопиться. Не знаю, как тут, а у нас в Гарде все мигом станет ясно, ежели внести в ведьмин дом змеиный топор – тот, которым убили змею. От такого топора все ведьмы обращаются в пепел. Вот переночуем тут, а поутру сыщем змею, зарубим, подложим такой топор в усадьбу к Скъяльв да поглядим день-другой – ведьма она или нет. Что касательно Харека и его нюха на колдунов – так, может, когда Харек ее знавал, она еще я не была ведьмой? Может, нынче это вовсе не Скъяльв, а колдунья, укравшая ее душу и тело? А что до ее красоты, так колдуньи завсегда красивее обычных баб.

Те, что шли в его десятке, ободряюще зашумели. Стоя за спинами воинов, у ствола старого ясеня, Айша слышала обрывки их приглушенных споров:

– Это худая усадьба… Словен верно сказывает – проверить надо…

– Чего худого в усадьбе, коли там столько добра?

– Не след туда ходить… Пару дней можно в лесу переждать…

– Да чего бояться-то? Бабы?

– Не бабы – ворожбы! Колдунья всех заморочит, рабами у нее станем…

– Но Белоголовый знает ее…

– То-то и оно. Его-то она не тронет, а нас…

Поднявшись на цыпочки, через плечо толстого рыхлого урманина, заградившего Орма, Айша взглянула на Белоголового. Ярл еле держался на ногах и уже не спорил. На высоком лбу проступили капли горячечного пота, бледность залила щеки. Раскрасневшийся от злости на соплеменников, Харек тянул одну руку к ножу на поясе, другой налегал на костыль.

Что-то подтолкнуло притку в спину, заставило шагнуть вперед.

– Трусы!

Толстый урманин обернулся, Айша увидела его распахнутые в удивлении голубые глаза и круглые красные щеки.

– Трусы! – повторила она громче, обвела взглядом примолкших мужчин, остановилась на Слатиче. Плоская рябая рожа словеиа вытянулась от изумления.

— Мне, слабой женщине, жаль, что я не стала добычей детей Гендальва, – в наступившей тишине вымолвила Айша. – Лучше быть рабой настоящих мужчин, чем свободной средь стаи трусливых псов, тявкающих на своего хевдинга. Недавно вы, как слабые щенки, поджав хвосты и растеряв своих хозяев, бежали от детей Гендальва, а нынче собираетесь убежать от женщины, вся беда которой лишь в том, что она имеет малый двор и много скотины! Мужчины! Да кто же назвал вас мужчинами?

Айша не осознавала, что говорит, – слова лились сами, как это часто случалось с ней в Агдире, когда она беседовала со старой матерью конунга. Но нынче ее переполняли гнев и обида. Словно бичи хлестали по спинам примолкших воинов, заставляли безмолвно стискивать кулаки.

– «Женщина не может справиться с такой скотиной… » – передразнила Айша, подступила к Тиссу. Ее глаза очутились прямо перед его – круглыми, черными, блудливо рыскающими по сторонам. – Да ты, Тисе, не справишься даже с курицей, если до полусмерти испугался слов раба!

Отвернувшись от урманина, ткнула пальцем в грудь Слатича:

– А ты, Слатич? Где твой князь? Что же ты молчишь? Скажи мне – где Избор? Ты ведь клялся честью, что положишь за него жизнь. Но ты еще жив, а где он – на земле или уже в ирии? Ты утратил честь, Слатич, чего теперь-то тебе бояться? – Айша усмехнулась, щелкнула словами: – Да у кого из вас еще сохранилась честь? Что-то я не вижу с вами ваших хевдингов. Вы позорно бежали, оставив их в битве! Мне жаль, ярл, – Айша взглянула на Орма, внутри иглой заныла боль за него. Ярлу было худо, очень худо, но он держался, – Мне жаль, что среди твоих воинов нет мужчин!

Гнев таял, уходил, оставляя внутри пустоту. Неожиданно Айша сообразила, что ничего не изменит, что своими речами в лучшем случае накликает на себя беду – ее бросят в одиночестве или изобьют, как били когда-то в Альдоге люди Горыни. Она не боялась побоев и одиночества, куда больше она боялась, что Орм не выдержит приступа лихорадки и упадет прямо перед трусливыми, мелкими людишками, пугающимися пустой болтовни слабого и щуплого человечка…

Резко отвернувшись от них, Айша присела на корточки, подняла край юбки и закрыла ею лицо, отгораживаясь от отряда.

– Прости меня, ярл, – глухо сказала она. – Мне стыдно видеть лица твоих слабых воинов…

Над ее головой шелестел старый клен, где-то вдалеке плакала над озером узконогая выпь, рядом переминалось множество людей, сопели приоткрытыми в удивлении ртами, покашливали, постукивали остатками оружия…

– Харек, иди в усадьбу. Проси у Скъяльв милости принять в ее доме Орма, сына Эйстейна, – разрезал невнятные шумы голос Орма. – Кто пойдет со мной?

– Я, я, я, – сразу откликнулись несколько голосов. Немного, гораздо меньше, чем воинов в отряде.

Продолжая закрывать лицо, Айша вздохнула. Ее слова никого не тронули, не убедили. Что ж, так и должно было случиться…

– Я тоже пойду с тобой, ярл, – неожиданно прямо над ее головой произнес Слатич. – Айша права – нас много, но где наши хевдинги, которым мы клялись быть верными до самой смерти? Нас много, и мы свободные люди, но испугались слов раба-гаута. Мой страх заговорил моим голосом. Прости меня, ярл. Я пойду с тобой.

– И я, – откуда-то издалека пискнул Тисе. И, словно камнепад с кручи, по лесу покатились, нарастая, голоса, завертелись, смешиваясь в единый гул:

– И я пойду, ярл. И я… я… я… я…

На земле все задумано так, чтоб блюлось равенство, чтоб у каждого дела был братец, у каждой задумки – сестрица. Чтоб были они схожи во многом, но рознились так, что, не доставшееся одному, было отдано другому. И если есть добро, значит, где-то есть столько же зла, если вершится где-то кривда, значит, в ином месте творит суд правда, ежели существует Доля, так непременно в пару ей станет Недоля[159]159
  В славянской мифологии Доля и Недоля – богини, вершительницы человеческих судеб, что-то вроде скандинавских Норн.


[Закрыть]. И уж коли жила на словенской земле красавица вещейка Милена – синеглазая, белокожая, статная да темно-кудрая, значит, нечего было дивиться, что за морем нашлась ей сестра – тонкая, светловолосая, с глазами голубыми, будто небо, змеиным изгибом бледных губ и именем, напоминающим ночной крик совы, – Скъяльв.

Она встретила воинов у ворот своей усадьбы – небольшой, ухоженной, с высокими кольями городьбы и длинными обветшалыми домами. Жилые избы в усадьбе пустовали, порастали лесной травой и мхом, зато хозяйская избенка и хлев в вечернем свете белели свежестругаными дверями, поблескивали густой смолой по стенам.

Заметив Орма, Скъяльв сунула рабу принесенный с собой факел, радостно вскрикнула, бросилась навстречу, обвила руками шею ярла, будто встретила не старинного знакомца, а любимого мужа. Не заметила ни бледности, ни исказившей лицо боли…

Айша спряталась от нее за спину Харека, буркнула недовольно:

– Кабы не обделалась от радости-то…

Харек услышал ее, обернулся, однако, столкнувшись с приткой глазами, промолчал. А Скъяльв уже шла к нему, истекала звонким ручьем:

– Для меня большая радость видеть твоих друзей, Волк. Ты редко бываешь в Хейдмерке[160]160
  Одна из центральных областей Норвегии, там находится озеро Мьерс.


[Закрыть].

Говорила без упрека и ответа не ждала, поэтому Харек фыркнул:

– Сама знаешь, хозяйка, – волка ноги кормят.

– «Хозяйка», – Скъяльв зарделась, шлепнула стыдливо длинными ресницами, скривила тонкие губы. – Не желала я становиться хозяйкой, да отец прошлой зимой отлучился на пару дней в чертоги Синекожей[161]161
  В скандинавской мифологии – великанша Хель, хозяйка царства мертвых.


[Закрыть], а возвернуться позабыл…

Говорила она ровно, звенела голосом, будто весенняя птаха, но, приметив за плечом Харека Айшу, осеклась, ухватилась тонкими пальчиками за край желтого, будто подсолнечный цвет, передника. Захлопала глазищами, растерянно затопталась пред воинами. Не ведая, что сказать незнакомой маленькой девке с узким лицом и широко расставленными кошачьими глазами, перевела взгляд на Орма. Два крепких высоких раба за ее спиной торчали безмолвными столбами, таращились себе под ноги. С факелов в их руках, шипя, падали наземь куски горелой пакли, тлели, озаряя наступающую темень скудными красными всполохами.

– Кто она? – обращаясь к Орму, пискнула лесная «хозяйка».

– Айша, – за ярла ответила притка.

Взгляд лесной девки ей не понравился. Темнота многое скрывала, однако было в ее наивных голубых глазах что-то поганенькое, потаенное. Да и вся она была ненастоящей – бледной, липкой, сладкой, будто кусок сахара. У Айши на языке так и вертелось: «Не верю я тебе», – но кинула быстрый взгляд на больного ярла, смолчала.

– А меня зовут Скъяльв, дочь Юхо, – опомнилась голубоглазая щебетунья, двумя пальчиками поправила завиток волос возле уха. Обращаясь к людям Орма, растянула в улыбке узкий рот: – Я рада принять в своем доме могучих воинов…

Не успел еще ветер долететь от одного края земли до другого с той поры, когда Айша величала трусами да жалкими псами тех, кого Скъяльв столь споро назвала могучими воинами. Недаром на усталых грязных лицах появились одобряющие улыбки, а исхудавшие да измученные, но еще крепкие мужские тела размякли, будто снопы под дождем. Забыв, что еще недавно именовали Скъяльв колдуньей, что боялись входить в ее дом, воины мялись пред ней виноватыми щенками, разве что не скулили, умоляя о ласке. Потянулись длинной вереницей мимо Скъяльв в ее усадьбу. Та кивала каждому благосклонно, приветствовала, Рабы засуетились — один взялся указывать дорогу к отведенной для пришлых избе, другой побежал за бадейкой. Нашел, черпанул воды из огромного чана у ската крыши, расплескивая, поволок воду к гостям.

Оставшись в темноте за спиной Айпш, Скъяльв принялась толковать Орму о погибшем из-за града урожае, о том, как после смерти отца, люди стали уходить из усадьбы, а она не удерживала их, охваченная горем. Так, в горе, упустила всех работников, и теперь ей приходилось справляться одной с огромным хозяйством. Белоголовый изредка коротко поддакивал, тяжело дышал.

– Вот дура-то, – про себя прошептала болотница.

Неужели тощая лесная девка не замечала на щеках ярла следов лихорадки? А если их не видела, то уж залипшую гноем рану не видеть не могла…

Айша не для того набросилась на Слатича и его друзей в лесу, чтоб терять драгоценное время здесь, в усадьбе. Решительно втиснулась меж ярлом и Скъяльв, к девке лицом, процедила сквозь зубы:

– Ярл устал с дороги.

– Что? – не расслышав, склонилась к ней Скъяльв.

Изо рта девки резко пахнуло мятой и корнем кошачьей травы.

Вот с чего была она такой ласковой да покладистой – надралась дурманного зелья, будто мужик медовухи, еле на ногах стояла. А эти-то дурни – «колдунья, колдунья»!

Чуть не засмеявшись вслух, притка ухватила Скъяльв за край расшитого узорами ворота, подтянула ее голову к своим губам, сказала тихо, чтоб Орм не слышал:

– Он умирает!

– Чего? – дыхнула мятой красавица. Разговаривать с ней было бесполезно – судя по запаху, соображать она могла начать лишь к утру.

Айша услышала за спиной сиплый вздох, оглянулась.

То, чего она опасалась, все же произошло – держась за грудь, Орм оседал вниз. Притка метнулась под него, ощутила, как на плечи навалилась страшная тяжесть, принялась гнуть к земле. Понимая, что не устоит, Айша завизжала:

– Слатич!!!

На подмогу никто не спешил, а может, время бежало так быстро, что людские ноги за ним не поспевали. Пытаясь продержаться подольше, притка обеими руками вцепилась в желтый передник Скъяльв. Ткань затрещала, Скъяльв обиженно заскулила. Ноги притки подломились в коленях. В последний миг, когда она стала опускаться наземь, рядом забухали тяжелые шаги. Одним движением Слатич перекинул ярла на свое плечо, свободной рукой поддержал Айшу, не позволив упасть.

– Тащи в избу, – сквозь полу вздохи-полувсхлипы велела Айша.

Воин послушно затопал прочь, волоча на плече обмякшее тело Белоголового. Направился к дому, у дверей которого в слабом факельном свете сновали темные тени.

– Не туда! – рявкнула ему в спину Айша. – В хозяйскую!

Она судила просто – если у Скъяльв были в запасе кошачьи трава да мята, то могло найтись и что-нибудь пополезнее. Айша видела ее рабов – упитанных, холеных, не хуже иных князей. А ведь им приходилось работать за семерых. Колдовством тут, конечно же, и не пахло, зато травами попахивало. Скъяльв вовсе не была колдуньей, как опасались воины, — обычная зелейница[162]162
  Женщина-ведунья, травница, знаток грибов и трав (славянское).


[Закрыть], которых в Приболотье в каждом печище жило по десятку…

Изба Скъяльв оказалась самой обычной травной избой. С потолка свешивались сухие пучки трав, по стенам, на вбитых в щели меж бревен сучках, покачивались мешочки с орехами, грибами, толчеными порошками семян, угольями из прошлогодней печи, сушеными мышиными лапками, хвостами ящерок и множеством прочей мелочи, столь нужной каждому зелейнику. Вдоль стен избы стояли накрытые шкурами лавки, у подпирающих матицу[163]163
  Основная несущая балка в избе (славянское).


[Закрыть] столбов полыхали плошки с топленой смолой и паклей, посередке, обложенный островерхими камнями, дымился затухающими угольями круглый очаг.

– Сюда, – Айша указала Слатичу на ближнюю к очагу лавку.

Словен послушно свалил на нее свою живую ношу. Орм застонал в беспамятстве, судорожно дрогнул, перекатился на спину. Одна рука ярла свесилась с лавки, коснулась пола костяшками согнутых пальцев.

– Дай-ка… – Притка резко рванула его рубаху от ворота к ластице.

За дни пути ткань поистерлась, изодралась о ветви кустов – девичьим рукам поддалась с легкостью. Увидев набрякшую синевой и заросшую гнойной коркой рану, Слатич охнул, растерянно опустил огромные длани.

– Огонь нужен. Много, – ощупывая синюю кожу вокруг раны, сказала Айша. Под ее нажимом кожа прогнулась внутрь, из приоткрывшегося края корки, пузырясь, потек коричневый гной.

Дверь коротко хряпнула, впуская Харека с костылем под одной рукой и охапкой сухих поленьев – в другой. Грузно продавливая уложенные на пол доски, берсерк пересек избу, свалил в угол поленья, пару кинул в очаг. Присев на корточки, подул, разжигая ленивое пламя. Вспыхнувший огонь озарил бледное лицо умирающего ярла, обнаженную грудь, лизнул желтым пятном бессильно свесившуюся руку.

– Где Скъяльв? – поинтересовалась у Харека притка. Двинулась вдоль стен, обшаривая выдолбленные в дереве полки. Каждый из найденных на полках горшков и плошек подносила к носу, принюхивалась.

– Там, – Харек махнул рукой в сторону двери, возле которой замер Слатич.

– Она давно пьет кошачью траву? – усмехнулась Айша.

– Она живет в лесу, – попробовал оправдать знакомицу Харек.

– Она недолго проживет, если продолжит… Вот оно! – В пузатом глиняном кувшине Айша отыскала то, что показалось нужным. Для проверки сунула в широкое горлышко палец, мазнула вязкую жижу внутри, попробовала на язык.

Дед готовил такую смесь немного иначе – брал ложку козьего жира, пол-ложки соли, ложку мельченного в порошок старого, – непременно старого, – лука, смешивал все до густой кашицы и закладывал в рану[164]164
  Рецепт этого народного средства лечения гнойных ран взят автором из одного старого, еще дореволюционного, лечебника. (На себе не проверен!)


[Закрыть]. Зелье Скъяльв если и отличалось от дедовского, то не слишком – в нем оказалось чуть более лука и чуть поменьше соли. Хотя соль в урманских землях ценили, как золото. Может, потому Скъяльв и пожалела ее в лечебное варево…

Снаружи зашумели людские голоса, накатились, достигли дверей. Кто-то попытался войти – толкнул преграду, но Слатич подпер ее спиной, вопросительно покосился на притку. Та кивнула – кто бы ни был за дверью, он мог обождать. А лихорадка не ждала – пожирала силы ярла, подлизывала остатки его жизни.