355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Григорьева » Стая » Текст книги (страница 7)
Стая
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 21:40

Текст книги "Стая"


Автор книги: Ольга Григорьева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Зачем пленных утопил? – хмуро поинтересовался Избор. – Мы могли бы продать их.

Бьерн пожал плечами:

– Они трусы, – Подумав, поправился: – Трусы, которых надо лечить. Никто из них не сможет сесть на весла, но они все захотят пить и есть. Они стали бы нам лишним грузом… К тому же теперь у нас слишком мало людей, чтоб идти в Вестфольд[95]95
  Область Норвегии, находящаяся на побережье Ослофьерда (гам, где сейчас расположен Вестфолл).


[Закрыть]
к Олаву, сыну Гудреда[96]96
  Норвежский конунг, правитель Вестфольда, жил в 850 – 900 гг.


[Закрыть]
. Его поддержка хороша, когда ты сам силен. Но теперь мы слабее, чем были. Поэтому нам нужно найти очень сильного правителя. Мы пойдем в Агдир[97]97
  Область Норвегии, расположенная на юго-востоке страны. Имеет выход к морю, граничила с Вестфольдом.


[Закрыть]
. Там сидит Аса Великолепная, ее сын Харальд – самый сильный конунг Норвегии[98]98
  Здесь и далее автор называет реальных (насколько можно верить историческим источникам, вроде «Скрингсаллы») королей и королев Норвегии, правивших указанными в тексте областями в 850 – 900 гг.


[Закрыть]
. Мы привезем Асе подарки и предложим ей дружбу конунга Гарды[99]99
  Гарда, Гардарика – страна городов, так древние скандинавы называли Русь,


[Закрыть]
. Аса – очень хитрая женщина…

– Она станет говорить с нами? – Избору не нравилось предложение урманина. Если все уже было решено – зачем на ходу менять решения? Собирались в Вестфольд, так туда и нужно идти. Во всяком случае, Энунд хорошо знал правителя Вестфольда, приходился ему чуть ли не родичем, и Энунду княжич верил. А болотному урманину, хоть тот и спас от гибели их суда, – нет.

– Если она столь сильна, то она попросту отберет у нас товары и оставит при себе, как рабов. Неужто мы добровольно пойдем в такую ловушку? – с нажимом в голосе произнес княжич.

Бьерн покачал головой, выставил палку перед собой, оперся на нее обеими ладонями. Он смотрел не на княжича. Куда-то совсем в другую сторону. Избор скосил глаза, понял, что все время Бьерн наблюдал за Айшей. Девка еще сидела возле Фарлава. Теперь за ее спиной стоял кто-то из Бьернова хирда, а могучая рука умирающего урманина стискивала рукоять меча. Он чего-то ждал, напряженно вглядываясь в серое небо над собой. Айша отвернулась, достала из небольшого кожаного мешка нечто склизкое, узкое и маленькое, издали напоминающее змейку-гадючку. Осторожно положила извивающуюся гадюку себе в рот, нагнулась и прильнула ртом к окровавленным устам Фарлава[100]100
  На самом деле такой способ «легкой смерти» (так называемый «Поцелуй Вечности»), согласно некоторым источникам, использовался в африканских странах во время жертвенных церемоний, а также для облегчения страданий умирающих. Специально обученная женщина брала в рот смертельно ядовитую змею, зубами сжимая ее голову и не позволяя змее выплеснуть яд. Потом женщина склонялась к жертве или к умирающему и «целовала» его, отпуская голову змеи. Змея проскальзывала в рот жертвы или в его горло и кусала человека изнутри. Обычно использовали таких змей, чей укус действовал наиболее быстро, почти мгновенно. Очень важным было умение правильно положить змею в рог и вовремя ее выпустить. Довольно часто носительницы «легкой смерти» сами становились жертвами своих питомиц.


[Закрыть]
. Урманин сглотнул, вытянулся в струну, затрясся, словно в ознобе, и вдруг обмяк. Его пальцы разжались, выпуская рукоять меча. Айша выпрямилась, сплюнула на землю лист, плеснула в рот воды, прополоскала, тщательно вытерла губы. Легким прикосновением закрыла глаза умершему…

Бьерн кивнул, словно одобряя ее действия:

– Когда-то мой отец служил Асе. Я служил Асе. Это было давно, но у Великолепной очень хорошая память…

При последних словах он улыбнулся, будто сказал нечто забавное.

Избор ничего смешного не увидел ни в смерти Фарлава, ни в словах Бьерна. Но решать приходилось ему. Точнее – им, тем, кто привел своих людей под его власть, тем, кто лишь недавно стал именовать его князем. Вадим не будет перечить варягу – это Избор и тай знал, посему взглянул на Латью:

– Что скажешь?

– По мне, что Вестфольд, что Агдир – одна зараза, – равнодушно сказал тот. – А в Агдир ближе даже, коли напрямки…

Глава третья
КНЯЖНА

Теперь Остюг часто плакал. Дома, в Альдоге, веселее него не было ни одного глуздыря, а на корабле Орма он осунулся, притих, в голубых глазах затаился страх, и достаточно было одного грубого окрика, чтобы он принимался реветь. Поэтому Гюде приходилось терпеть за двоих. Княжна утешала брата, вытирала зареванное лицо, молча сносила насмешки своих пленителей, а в голове билась лишь одна мысль: «Я – княжна. Дочь князя. Надо помнить об этом. Надо помнить». Об остальном Гюда заставляла себя забыть. Забывала большой просторный дом, где по первому ее слову сбегались к ней на помощь бабки да дворовые девки, забывала ласковые глаза и надежные руки отца, забывала вольные просторы Волхова и родной шум Альдожского торжища. Забывала рощу на берегу, где на осиновых стволах лепились желтые чаги[101]101
  Грибы-симбиоты, растут на стволах деревьев.


[Закрыть]
, а у корней старой ели рос из года в год большой муравейник.

Забывать было легче, чем помнить, – жизнь изменилась, и многое нынче казалось сном иль видением, далеким, теплым, но недостижимым. Зато достижимо было бесконечное море, расстелившее свою неровную скатерть докуда хватало глаз, и грубые тычки Орма Белоголового – находника с севера, убийцы и вора…

Сначала Гюда боялась его и ненавидела, потом, от тревоги за брата, страх ушел, осталась лишь ненависть. А затем и она стерлась, стала тупой, круглой и почти не колючей, словно обвалявшийся в пыли плод репейника. Но княжна переживала за Остюга. Малыш таял на глазах, ничего не ел, ночами лежал без сна, уставившись широко раскрытыми глазами в темное небо над головой, а по щекам безостановочно текли слезы. Сколь ни уговаривала его сестра, сколь ни утешала – Остюг будто не слышал ее, будто лишь телом обретался на чужом урманском корабле, а душа оставалась дома, в далекой Альдоге, и теперь тело плакало от невозможности соединиться с ней.

На пятый день пути Остюг перестал пить. Гюда глядела на его высохшие потрескавшиеся губы, впалые щеки, опухшие красные глаза и не знала, как помочь брату. Пробовала напоить его силой, но вода стекала Остюгу на подбородок, струйкой бежала на грудь, мочила истрепанные порты и совсем не попадала в горло. Когда брат подавился чересчур сильной струей, закашлялся и, по-прежнему не закрывая глаз, нелепо завалился на бок, Гюда не выдержала. Ей было уже все равно – убьет ее Белоголовый или нет. Путаясь в стягивающих ноги веревках, она поднялась и поковыляла меж гребцов к носу корабля. Кто-то из урман заметил ее, выставил в проход ногу. Княжна споткнулась о преграду, упала лицом вниз под дружный хохот хирдманнов Орма.

– Я дочь князя… – себе самой шепнула она, встала на колени, оперлась рукой о край чьего-то сундука, выпрямилась во весь рост. Повторила негромко, убеждая саму себя: – Я – дочь князя.

– Эй, Орм, твоя новая рабыня обрела голос! – крикнул тот, на чей сундук она только что опиралась.

– Отними его, Харек[102]102
  Харек Волк – реальный исторический персонаж, упоминается в саге о конунге Харальде Черном (жил в 840 – 900 гг.).


[Закрыть]
, – посоветовал ему сосед – тощий узколицый урманин с длинной прямой бородой и кустистыми наростами бровей над круглыми глазами.

Тот, кого он назвал Хареком, усмехнулся, шлепнул тощего по плечу:

– Не забывай – она дочь князя!

Гюда покосилась на него, не понимая – он услышал и, издеваясь, повторил ее слова или случайно произнес то, что она твердила про себя все последние дни. В глубоких желто-карих глазах урманина не было насмешки или угрозы. Скорее наоборот – он смотрел даже сочувственно, будто понимая ее боль. Но Гюда не нуждалась в жалости или сочувствии врага. Гордо расправив плечи, она поковыляла дальше.

Драккар подбросило на волне, княжна зашаталась. Падая, ухватилась за чью-то руку, удержалась на ногах. Запястье Орма, которое она стиснула, боясь упасть, было горячим и твердым. Под пальцами княжны живым зверьком билась плотная вена. Гюда отдернула руку:

– Мой брат умирает.

Она не желала смотреть ему в лицо – разглядывала доски палубы под ногами, скользила взглядом по тонкой щели, уползающей краем под кованые сундуки гребцов.

– Он слабый, – спокойно подтвердил урманин.

«Я дочь князя», – повторила про себя Гюда, заставила речь не бежать слишком быстро, не выдавать ее страха и беспокойства:

– Ты взял его, чтобы убить по дороге?

– Его никто не убивает. Он вправе сам решать – хочет он выжить или нет.

– Он слишком мал, чтобы принимать такие решения.

– Я был не старше него, когда Урд[103]103
  В скандинавской мифологии так называют одну из трех Норн – вершительниц человеческих судеб. Урд – «судьба».


[Закрыть]
впервые спросила меня о том же. Я выбрал, он тоже выберет.

На ногах урманина были кожаные сапоги, обшитые поверху яркой красной тесьмой. Острые носы сапог почти касались босых ступней княжны, и, даже потупившись, она ощущала близость Орма, его дыхание, жар разгоряченного греблей тела, его запах – сладкий и соленый одновременно. Захотелось ударить его – вскинуть руку и изо всех сил стукнуть по лицу, чтоб из губ брызнула кровь и серые глаза стали черными от злости и унижения. Будь она одна – она бы так и поступила, но там, за спинами гребцов, содрогался в кашле ее брат – маленький и беззащитный.

Гюда стиснула зубы, выдохнула. Был лишь один способ спасти Остюга. Только один, которым тысячи лет женщины спасали тех, кто был им дорог.

– Я лягу с тобой, если ты поможешь моему брату выбрать жизнь, – сипло пробормотала Гюда.

Расслышавший ее слова Харек присвистнул. И тут же смолк под лающим окриком Белоголового. Орм протянул руку, запустил ладонь в волосы княжны. Его мягкие ласкающие движения были еще хуже, чем насмешки и угрозы. Гюда сжала пальцы в кулаки, почувствовала боль от впившихся в ладони ногтей и тут же – другую боль – резкую, внезапную, от которой бросило в пот. Быстрым движением урманин накрутил ее волосы на пальцы, дернул так, что чуть не сломал ей шею. Теперь лицо Белоголового нависало прямо над Гюдой, изо рта, вместе с дыханием, вырывались обидные слова:

– Ты глупа, словенка! Мне не нужно ждать твоего согласия, чтоб взять тебя. Ты – моя рабыня!

Боль стала невыносимой, казалось, если он шевельнет рукой, кожа на затылке оторвется вместе с намотанными на его кулак волосами.

Немея от боли, Гюда прошептала:

– Я – дочь князя!

– Ты – рабыня. – Белоголовый крутнул ее, надавил, заставляя опуститься на колени, пригнул ее голову к палубе. Пред губами княжны оказался его сапог, красная тесьма сливалась с прыгающими перед глазами пятнами.

Гюда сопротивлялась – уперлась обеими руками в палубу, замотала головой. В затылке что-то затрещало, захлюпало.

– Я – дочь князя! – теряя силы, завизжала Гюда, нырнула лицом к варяжскому сапогу, вцепилась зубами в открытую из-под голенища икру. От неожиданности Орм охнул, отбросил княжну в сторону, и тут на него метнулось что-то маленькое, замолотило кулачками в живот.

– Остюг… – признав в озлобленном комке брата, всхлипнула Гюда.

Белоголовый одной рукой схватил княжича за рубаху, поднял вверх.

– Умри! Умри! Умри! – продолжая брыкаться и всхлипывать, выкрикивал тот. В свободной руке урманина мелькнул нож, Гюда закрыла глаза.

– Я хочу выкупить у тебя мальчишку, хевдинг. Не веря своим ушам, Гюда приоткрыла веки. Харек поднялся и теперь стоял напротив Орма, удерживая его занесенную руку.

– Тебе не нужен мальчишка. Я возьму его за половину своей доли. Это – хорошая цена, – повторил он.

На драккаре стало тихо, было слышно лишь хриплое дыхание обессилевшего Остюга и плеск волн за бортом.

– Неужели удары этого ребенка были столь сильны, что достойны смерти? Или раб сумел обидеть тебя, хевдинг? – осторожно произнес Харек.

Гюда впилась пальцами в щель меж палубными досками. «Великие боги, пусть Белоголовый отпустит моего брата, пусть Остюг останется жив… » Ее мольбы услышали – ярл ухмыльнулся, убрал нож.

– Эта падаль не стоит половины твоей доли. И еще, Волк, с каких это пор у тебя стало такое мягкое сердце? Может, тебе пора начать пасти овец, как обычному бонду?

Хирдмаьгны засмеялись. Гнетущая тишина отступила, спряталась за борт, поджидая удобного мига.

– Кто знает, хевдинг, кто знает, возможно, когда-вибудь все мы станем пасти овец. Норны[104]104
  В скандинавской мифологии Норны – это низшие женские божества, богини судьбы, их имена Урд, Кульд, Вердандн переводятся как Судьба, Долг и Становление. Считалось, что Норны от рождения наделяют людей той или иной долей (плетут нити человеческих судеб).


[Закрыть]
слепы, и узор их нитей бывает весьма причудлив, – ответил Харек.

Смирившись, Белоголовый опустил Остюга к своим ногам и, почти не коверкая слов, сказал по-словенски:

– Иди на место Харека. Он отдохнет, пока ты будешь грести.

Кто-то из урман захохотал, насмехаясь над решением ярла, кто-то пренебрежительно фыркнул. Харек шлепнул Орма по плечу:

Ты правильно обходишься с рабами, ярл. Пусть мальчишка умрет за делом.

Прижавшись к борту, Гюда смотрела, как ее брат, еле переставляя ноги, плетется к сундуку Харека, как садится, берет в слабые руки тяжелую рукоять весла. Склоняется вперед вместе с прочими гребцами, затем разгибается… Вновь склоняется вперед…

В его лице не осталось ничего от прежнего Остюга, однако и слез больше не было – сухие губы монотонно шевелились в такт движениям, светлые глаза мертво глядели куда-то вдаль, не замечая ни скорчившейся у борта сестры, ни стоящего рядом Орма, ни драккара, ни моря. Оставленная в Альдоге душа Остюга умерла…

В Ослофьорде Орм велел ставить парус и идти в Борре[105]105
  ВIX в. крупная усадьба в Вестфольде, расположенная на побережье Осло фьерда.


[Закрыть]
– именно там, по словам встреченных по пути сородичей, находился нынче конунг Вестфольда – Олав, сын Гудреда.

Борре оказалось большой зажиточной усадьбой в двадцать домов, стоящей в устье широкой и неспешной реки Логен. Чем-то Борре напомнил Гюде родную Альдогу – вокруг усадьбы тянулся такой же ров, за ним вздымался высокий частокол, на ровных полях, простирающихся от залива до леса, мирно топтались стада коз и лениво жевали траву чернобокие коровы. Крутые валы камней поднимались справа от Борре, на нависающей над заливом невысокой, заросшей вереском скале. У пристани из плотно пригнанных друг к другу бревен так же, как в Альдоге, суетились мальчишки, болтались на привязи небольшие рыбацкие лодки и красовались крутыми бортами несколько крупных драккаров со снятыми мачтами.

Спустившегося на пристань Орма встретили несколько мужиков в серых рубахах и киртах из шерсти. Обступили, принялись расспрашивать. Гюда не так хорошо понимала северный язык, чтоб разобрать все, о чем они говорили, но кое-что все же поняла. Один из мужиков, похоже старший, чья рубашка была окантована по вороту синей с позолотой тесьмой, плотный, кряжистый, с серым лицом и похожими на древесные коренья грубыми ручищами, сказал Орму, что недавно сам конунг Вестфольда почтил его своим присутствием и он, бонд Хугин, весьма рад новым гостям. Он надеется, что новые гости пришли не только с добрыми вестями, но и с большой добычей.

Пока он говорил, двое других мужичков, такие же крепкие, как и старший, только пониже ростом, сновали подле драккаров Орма, помогали хирдманнам сгружать добычу на берег, совались во все потайные углы. Похоже, за приют и ласковые слова Орму приходилось хорошо расплачиваться. Гюда злорадно улыбнулась, подгоняемая пинками, вылезла на берег. После долгого плавания земля казалась слишком твердой. Ноги у Гюды подкосились, и она осела наземь подле мешков и тюков с добычей.

Перекинутый Хареком через борт драккара, в воду у пристани плюхнулся Остюг. Забарахтался, нелепо дрыгая руками и ногами, зафыркал, отплевываясь. Харек соскочил по мосткам на пристань, выудил бултыхающегося княжича из воды, поставил рядом с собой. Тут же их окружили мальчишки, принялись забрасывать Харека вопросами, стрелять быстрыми глазами на ровесника из далекой Гарды, подшучивать, обзывая его то кутенком, то слабаком.

За время пути Остюг изменился. Он больше не плакал, ел и пил все, что давали, упрямо греб, стараясь держаться наравне с хирдманнами, и словно забыл о сестре. Не говорил с ней, не пытался прижаться к ее плечу, как ранее. Она будто стала для него чужой.

– Глупый раб! – выкрикнул кто-то из обступивших Остюга мальчишек.

Княжич повернулся к обидчику и неожиданно произнес на северном языке, явно подражая речи Орма:

– Я вижу твой дом. Я запомню его и вернусь, когда стану ярлом, чтоб назвать рабом тебя!

Обидчик – толстый розовощекий мальчишка с ямочкой на пухлом подбородке и круглыми совиными глазами – приоткрыл рот от неожиданности, его приятели смолкли. Харек засмеялся, подтолкнул Остюга к ним:

– Если ты одолеешь их, ты больше не будешь рабом. Я попрошу у ярла свободы для тебя. А потом, может, и сам станешь ярлом. Норны слепы…

Остюг преданно взглянул на него, сжал кулаки и ринулся навстречу врагам. Врезался головой в живот толстяку, лягнул пяткой парня в голубой рубашке, повалив толстяка наземь, замахал кулаками, надвигаясь на очередную жертву. Урманские мальчишки оставались мальчишками – гурьбой накинулись на Остюга, смешались, закопошились по земле живым комом.

Харек хмыкнул и двинулся к усадьбе, напоследок что-то негромко сказав одному из мужиков. Тот деловито кивнул. Другой уже бродил вокруг сваленных возле Гюды тюков, тыкал в добычу Орма пальцем, что-то шептал, Рядом с ним, высоко, как цапля, поднимая тонкие ноги, вышагивал Кьетви Тощий – воспитатель Орма. Кьетви был уже стар – его голову наполовину покрывала блестящая плешь, а редкие седые волосы уцелели лишь на висках и в бороде. Глаза Кьетви прятались в складках век, острый нос выпирал из морщинистого, будто смятого, лица вороньим клювом.

– Тут воск, – тыча длинным узловатым пальцем в очередную бочку, объяснял мужику Кьетви. Указывал на обернутый в холстину тюк, втолковывал: – Тут куницы…

У пристани меж тем полыхала почти настоящая битва. Остюг был обречен – несколько мальчишек, утирая кто – разбитый нос, кто – губу, уже стояли на ногах и пинали его босыми пятками. Однако сдаваться княжич не собирался – мертвой хваткой вцепился в своего главного врага и главаря всей ватаги – толстого парнишку. Вдавил его в землю и, не обращая внимания на сыплющиеся с боков удары, стиснул пальцы на его шее. Толстяк хрипел, елозил спиной по земле, но вырваться не мог. Гюда попыталась приподняться, чтоб прийти на помощь брату, но сильный удар в грудь опрокинул ее обратно.

– Рабыня Орма, – так же, как прочие товары, назвал ее Кьетви. – Дочь конунга Альдоги.

В глазах боррского мужика промелькнул интерес.

– Наложница Орма?

– Рабыня, – отрицательно помотал головой Кьетви. – Она нравится Орму, но, пока она не познала мужа, ее можно выгодно продать.

Мужик согласно кивнул, понимающе почесал пятерней серую бороду:

– Конунг Олав может купить ее и стать родичем конунгу Гарды.

– Не Гарды, – поправил его Кьетви, – Альдоги.

– Это хуже… – вздохнул мужичок, и оба потопали дальше, продолжая считать добытое имущество.

Из драки Остюг по-своему вышел победителем. Об этом Гюда узнала уже в избе во время пира. Ярл решил показать ее конунгу Олаву, поэтому Гюду привели в самый разгар веселья, устроенного бондом в честь прибытия гостя.

Конунг Олав оказался худощавым высоким мужчиной с приятным лицом, светлой кучерявой бородой и коротко обрезанными, пшеничного цвета волосами. Рот у него был маленький и пухлый, как у женщины, однако мужественность лицу придавал уверенный взгляд и широкий нос с толстой переносицей.

Изба, куда приволокли Гюду, была длинной и совсем непохожей на избы Альдоги. Пола тут вовсе не было, вдоль стены тянулся ровный строй лавок, в дальнем углу узкой и длинной избы виднелось прикрытое шкурами возвышение с широким помостом, на котором и сидел конунг Вестфольда. Возле помоста, чуть ниже конунга, на обшитой шерстяной тканью подушке восседал Орм. От возвышения к дверям тянулся длинный стол, уставленный всякими яствами. Воины Орма сидели по правую стррону стола. Рядом с ними, ближе к дверям, устроились люди из Борре – Гюда узнала Хугина и тех двоих мужиков, что встретили их на пристани. По левую сторону стола разместились люди Олава. Подле лавок по углам избы ровно полыхали факелы. В их мерцании лица пирующих становились одинаково желтыми и неживыми, словно отлитыми из воска, Зато украшения и одежды подносящих воинам еду женщин переливались самыми яркими красками, сверкали бисерной вышивкой, золотом фибул, каменьями брошей и гребней, серебром браслетов. Урманки сновали мимо пленной княжны, склонялись к гостям, услужливо подливали медовое пиво в передаваемый по кругу рог. Когда очередь дошла до Орма, он взял рог в руки, поднялся, прищелкнул пальцами. Стоящий за спиной Гюды Кьстви подхватил княжну, выволок ее к возвышению. Гюда упиралась, однако Кьетви тянул за веревку, петлей охватившую ее шею, вынуждал следовать за собой. У возвышения петля ослабла, Гюда выпрямилась, презрительно сплюнула на пол под ноги Орму. Кьетви дернул веревку. Петля затянулась, Гюда закашлялась.

Не замечая ее, Белоголовый поднял рог с пивом:

– Многое меняется, но в Борре по-прежнему радушный хозяин, вкусная еда, хмельное питье и самые красивые женщины.

Воины за столом согласно закивали, люди из усадьбы радостно загомонили. Унимая шум, конунг Олав приподнял ладонь. Роскошная, шитая золотом рубаха засверкала под факельным светом, широкий рукав с круговой опушкой сполз конунгу до локтя, обнажив желтую сухую кожу. Все смолкли.

– Но из Гарды я привез женщину, красота которой соперничает с красой женщин Борре, – продолжал Белоголовый.

Подтверждая его слова, Кьетви развернул княжну лицом сначала к столу, а потом к возвышению, где сидел Олав. Равнодушные хмельные глаза конунга ощупали лицо пленницы, пробежали по ее телу, будто сдирая одежду. Гюда вырвалась из сухих рук Кьетви. Она устала – ноги подкашивались, голова кружилась…

– Это моя рабыня, но она – дочь князя Альдоги, и ни один мужчина еще не прикасался к ее телу! – вещал Орм.

Во взгляде Олава мелькнул и пропал интерес. Он вяло отмахнулся:

– Ты взял хорошую добычу, ярл. Эта девушка станет прекрасной наложницей в твоей усадьбе в Хрингарики[106]106
  Область Норвегии, ближе к ее центру.


[Закрыть]
.

Орм осекся:

– Я не хвалюсь своей добычей, конунг, но зачем ждать? Этой ночью дочь правителя Альдоги станет моей наложницей, если конунг не пожелает взять ее себе.

Олав зевнул, еще раз обежал взором усталую словенку:

– Она радует мой взор, но не томит мое тело. И мне не нужна дружба с Гардой. Оставь дочь Альдоги себе.

– Как ты решишь, конунг…

Кьетви подтолкнул Гюду. Уставшее тело предало княжну – охнув, она упала на пол у ног Орма, Подняться сил уже не хватило. Тот осушил рог, приветливо улыбнулся конунгу, однако был недоволен – его пальцы зло трепали кирты на коленях, по скулам гуляли жесткие желваки. То и дело косясь на притихшую у его ног девку, Орм осушал рог за рогом, говорил короткие отрывистые речи, пока вдруг, словно что-то вспомнив, конунг не заявил:

– У этой рабыни, кажется, есть брат? Белоголовый не желал признавать правду, но и врать не хотел. Переспросил, будто удивляясь осведомленности конунга:

– Брат?

1

Олав оживился. Выпрямился, подозвал к себе услужливую девку, щедро разливавшую мед, подставил рог под пенную тягучую струю:

– Что ж ты молчишь, Белоголовый? Где он?

– Он еще слишком мал, чтоб быть настоящей добычей…

Ярл прекрасно понимал, почему малолетний сын князя интересует конунга Вестфольда куда больше княжьей дочки, вполне годящейся в наложницы. Понимала и Гюда. Княжьи дочери не владеют землями и не имеют прав на наследство, но Остюг до самой смерти оставался наследником Гостомысла и будущим князем Альдоги. Если, став взрослым, он вернется в Альдогу и заявит свои права на отцовские земли, то даже старейшины не станут ему противоречить. Заручившись дружбой пока еще маленького княжича, можно будет потом, спустя несколько лет, совсем без боя взять Альдогу.

Несмотря на ленивый вид и показное безразличие, конунг Вестфольда был очень умен. Недаром, словно повторяя мысли Гюды, он произнес:

– Мал? Это еще лучше. Я хочу его видеть!

– Но…

Не давая Орму ответить, в полутьме за столом зашевелились, со скамьи поднялся Харек:

– Этот раб нынче ввязался в драку с детьми свободных людей. Он не стоит внимания конунга.

Гюда услышала, как одобрительно хмыкнул Орм и разочарованно, поняв, что нарвался на куда более умного, чем ожидал, собеседника, выдохнул Олав.

– Но ты покажешь мне его, ярл? – Голос конунга стал жестче, широкие брови сошлись на переносице, Он походил на затаившегося пса, который еще не скалит клыки, но уже морщит нос и подрагивает поджатой верхней губой.

– Нет.

Отказ Орма возмутил пирующих. Всех, без исключения. Белоголовый был обязан показать конунгу раба и потом торговаться за него, как указывал обычай. Отказать конунгу в просьбе было оскорблением. Там, где сидели люди Олава, поднялся гул, несколько человек встали, угрожающе нависли над столом. Однако угрожать хевдингу, которого принимали как гостя, тоже было оскорблением, поэтому воины Орма тоже принялись вздыматься со своих мест. Не желая оказаться меж двух огней, мужики из Борре тихонько потянулись к дверям. Задорно сновавшие вокруг стола девки потухли, скрылись в полутьме ниш.

Кьетви подступил к Орму и, показывая, что хочет решить дело миром, положил руку на плечо упрямого ярла.

– Ты затеешь ссору из-за глупого раба? – вкрадчиво начал он, – Конунг хочет просто поглядеть на мальчишку…

Проклиная собственную немощь и петлю на шее, Гюда молила богов, чтобы Белоголовый отказал. Уж она-то частенько видела подобное в Альдоге, когда понравившуюся вещь добывали ежели не торгом, так хитростью. Вынуждали торгаша принести эту вещь в княжью избу, дать в руки князю, а потом спрашивали: «Оскорбишь ли ты князя Альдоги, пытаясь отобрать то, что сам внес в его дом?» Недвусмысленно указывали на ощерившихся оружием воев у дверей. Как правило, вещь оставалась у Гостомысла… Но Остюг не был вещью, и ему было по-своему хорошо с Ормом. Может, он забыл Альдогу и свою сестру, однако он вновь начинал жить…

– Ты прав, Кьетви, – оборвал надежды Гюды ровный голос Орма. – Прости меня, конунг, ни один раб не стоит ссоры меж нами. Волк, приведи мальчишку.

Под скрип скамей под задами вновь усаживающихся воинов сердце Гюды оборвалось и полетело в пропасть. Теперь уже никто не мог помочь Остюгу.

Рядом с двумя приведшими его воинами Остюг казался таким маленьким и беззащитным, что Гюде захотелось плакать. Зато люди из усадьбы, поняв, о ком шла речь, дружно загомонили. Вслушавшись, Гюда поняла – местные бонды роптали. По их словам выходило, что звереныша злее Остюга не видывал свет, что он едва не задушил Осмунда («Наверное, того толстого», – подумала Гюда), выбил глаз какому-то Эйрику и сломал руку какому-то Альстейну, Правда, после битвы сам Остюг тоже выглядел плачевно. Лицо княжича заплыло от синяков, правую руку он прижимал к животу и при каждом шаге морщился от боли. В огромных прорехах рубахи виднелась светлая кожа с узором ссадин и кровоподтеков, на оборванной до колена штанине засохла чья-то кровь.

– Этот мальчик – настоящий сын конунга, – одобрительно заметил Олав, и Гюда догадалась, что он тоже прислушивался к рассуждениям бондов.

– Подойди, – сухая рука в белой куньей опушке рукава поманила Остюга к себе. Над головой Гюды засопел Орм. Двое воинов подтолкнули княжича вперед. Остюг послушно пошел, однако возле Харека остановился и уперся, не поддаваясь тычкам своих провожатых. Прикосновения чужих рук приносили ему боль, но Остюг упрямо терпел и не двигался с места.

– Что ж, если ты хочешь стоять там… – хмыкнул Олав, огладил бороду. – Как тебя называют, мальчик?

Теперь, когда Остюг подошел ближе, Гюда различила длинные царапины на его грязной тонкой шее и рваную ссадину на губе.

Белоголовый кивнул, разрешая, и, утерев нос, мальчик хрипло вымолвил:

– Остюг…

Он не сказал, что он – сын князя Гостомысла, назвал лишь свое общинное имя. Может, не хотел даже краем памяти касаться прошлого? Гюда понимала его, но короткий ответ ударил ее, обрезал какие-то невидимые нити, еще связывающие ее с братом, оставил в полном одиночестве на полу чужого дома, у ног врага, грязную, голодную, обессилевшую…

– Я покупаю у тебя этого раба, Волк, – приподнимаясь со своего места, громко объявил конунг. – Назови свою цену, и ты получишь ее.

Ответа Орма ждали все – от пристроившихся у дверей, на случай ссоры, бондов до напряженно застывшего на своем троне конунга Вестфольда. В тишине потрескивали факелы, шуршали по углам юбки спрятавшихся в темноту девок, да лязгали зубами, вычесывая блох, хозяйские псы.

Остюг еще теснее прильнул к боку Харека, забыв о боли, обеими руками вцепился в его плечо.

– Раб не стоит ссоры, – наконец негромко заговорил Орм. – Но брать плату с конунга, одарившего нас своей дружбой и разделившего с нами кров, – недостойно простого воина. Я даю свободу этому рабу.

Еще какое-то время в избе стояла тишина, Первым зашевелился Олав. Признавая поражение, сипло засмеялся, раскатил смех по примолкшему застолью:

– Что ж, Белоголовый, ты прав, так мы избежим всех разногласий.

Мальчишка закусил губу, неуверенно шагнул вперед и вдруг, будто приняв какое-то решение, быстро подошел прямо к трону конунга. Не обращая внимания на сестру, протянул руку вперед. В детской ладони блеснуло лезвие короткого ножа, неприметно вытащенного мальчиком из-за пояса зазевавшегося Волка.

– Я приношу тебе клятву верности, Олав, сын Гудреда, – почти прошептал Остюг, рукоятью вперед протянул нож конунгу. – Люди и боги слышат, что отныне мое оружие и моя жизнь принадлежат тебе. Возьмешь ли ты мой дар?

В тягучей тишине, показавшейся Гюде необыкновенно долгой, Олав взял нож. Задумчиво повертел оружие в руках, внимательно посмотрел на мальчишку у своих ног. Принять клятву означало признать в парне своего воина, не принять – потерять его и как раба, и как воина.

Олав поднялся:

– Я принимаю твою клятву, Остюг, сын Гостомысла. Отныне всякий обидевший сына Гостомысла наносит обиду конунгу Вестфольда! – Он отыскал взглядом Харека, кивнул ему, обернулся к Орму, понизил голос: – Для своих лет он очень хитер, Белоголовый. Когда-нибудь он станет великим правителем… [107]107
  Среди историков есть гипотеза о том, что князь Рюрик, вIX в. призванный на Русь для правления, на самом деле был вовсе не скандинавского происхождения, а являлся родичем бывшему князю Гостомыслу. Здесь автор позволяет себе развить эту гипотезу.


[Закрыть]

К Орму подскочила девка с рогом в одной руке и кувшином в другой, плеснула в костяное углубление вязкого темного пива, сунула рог в руку ярла.

– Возможно, раз он дал тебе то, что ты хотел получить, а взамен взял то, что хотел получить сам, – поднимая рог, произнес Орм. Повысил голос: – Сын князя Альдоги предпочел вручить свою жизнь тому, кто распорядится ею гораздо мудрее многих из нас.

Похвала была искусной – польстила. Олав довольно запыхтел, милостиво улыбнулся своему недавнему противнику, отхлебнул в его честь сладкого меда. Указал Остюгу на край скамьи справа. Хирдманны пододвинулись, уступая место новому воину своего конуга, Остюг перешагнул через ноги сестры, протиснулся на лавку меж воинов. Казалось, он впрямь забыл все, что было с ним ранее. Он не мог не понимать, что сегодня-завтра Орм уйдет из Борре, а он останется здесь и уже никогда не увидит свою сестру. Однако его взор скользил по Гюде равнодушно, как скользил он по разложенным на большом блюде куриным окорокам, по сидящим напротив фигурам воинов, по стене избы – черной от копоти…

– Остюг, – Гюда заставила себя подняться, дотронулась до его щеки, позвала еле слышно: – Посмотри на меня, братец…

Орм поймал конец обвивающей шею княжны петли, потянул к себе. Гюда упала, жадно хлебнула ртом воздух.

Воины шумели, веселье возрождалось с прежней силой. За спиной Гюды громко выплевывал на пол мелкие рыбьи кости Белоголовый.

– Остюг… – Гюда не могла говорить – мешала удавка, но ее сердце кричало, рвалось наружу, пойманной в силки птицей билось о ребра.

Остюг потянулся к блюду с рыбой, оторвал кусок белого мяса, отправил в рот. Из-за его спины вынырнула девичья рука, протянула мальчишке рог с пивом. Остюг глотнул, поперхнулся, пиво потекло по его подбородку. Сосед справа – рыжебородый и толстощекий – засмеялся, хлопнул паренька ладонью промеж лопаток, что-то сказал. Остюг склонил голову, не понимая. Рыжебородый повторил медленнее. Княжич понял, улыбнулся, залихватски опрокинул остатки пива в рот, затолкал туда же рыбу. Его поддержали одобрительными выкриками. Гюда опустила голову, обхватила руками живот, стиснула в кулаках ткань рубахи. Еще никогда ей не было так больно…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю