355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Григорьева » Стая » Текст книги (страница 12)
Стая
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 21:40

Текст книги "Стая"


Автор книги: Ольга Григорьева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– А ты? – Кьетви шагнул за ним, словно желая остановить, однако передумал, застыл на краю обрыва нелепым тощим идолом.

– Я? – глаза Харека блеснули, перекошенный от боли рот расползся в недоброй ухмылке. – Это славная ночь и славная битва. Мне скучно покидать ее столь быстро.

Зашуршали камни, голова Харека скрылась за скалой.

– Странные вы все-таки люди, – косясь на тропу, выдохнул Латья. – Даже злиться на вас неохота… Пошли, что ли?

Глава пятая
ЯРЛ

Айша не успела сбежать из усадьбы вместе с другими женщинами. Вернее, она даже не знала, что кто-то куда-то уходит, – о ней попросту забыли, точно так же, как забыли, после прибытия альдожан в усадьбу, найти ей место для ночлега. Хотя последнее было даже к лучшему, поскольку Айше оказалось куда удобнее ночевать в теплой конюшне, где, вместо запаха потных и грязных тел, она вдыхала пряный аромат сена и по ночам слушала не громкий храп соседок, а звон цикад, перестук конских копыт и мягкое ржание. Ей нравилось просыпаться по утрам, когда рассвет сладко потягивался на плечах у солнца и своим дыханием расплескивал по траве росные капли. Нравилось, пока усадьба еще дремлет и помалкивают звонкоголосые петухи, выбегать к озеру не через ближние – южные, а через северные ворота, где скалы спускаются вниз и берег становится пологим и травным. Нравилось обнаженной, разбрасывая серебряные брызги, кидаться в холодную воду и выходить из нее, чувствуя всей кожей приятное тепло озерного тумана. Нравилось расчесывать волосы, сидя у входа в конюшню, и сквозь щель в створах смотреть, как, потягиваясь и зевая, появляются на дворе проснувшиеся люди, и слушать, как постепенно тихий двор заполняется голосами, блеянием, мычанием, ржанием, стуком ведер, звоном оружия, скрипом телег…

В вечер битвы Айша привычно обустроилась в конюшне, рядом со стойлом Ганты – мощного и красивого жеребца с удивительно мягкой гривой и покладистым нравом. Накануне почти всех лошадей, кроме хворой пегой кобылки, увели на дальние пастбища в лес, поэтому Айша вольготно раскинулась на стожке сена и, глядя в испещренный мелкими дырами потолок, рассказывала Пегой разные истории. Какие-то она помнила из прошлой жизни, той, что осталась в далекой Затони, но эти истории уже тоже казались придуманными, как те, что сочиняла она сама. Почти все придуманные Айшей сказы были о Бьерне. За время похода он не стал ей ближе или понятнее, наоборот – отдалился, превратившись в недоступного чужого ярла. Однако именно это делало его еще привлекательнее, еще дороже.

Днем Айша часто наблюдала за ним, подмечала, как он хмурит брови, когда сердится, как скрывает улыбку, если чем-то доволен. Она видела то многое, чего не видели другие, – чуяла в его движениях странную, неясную силу, в голосе – необычную жесткость, в смехе – холодную грусть, а в повадках – скрытую боль. Боль таилась в нем, будто спрятавшийся в норе зверь, и только поджидала удобного случая вырваться наружу, дабы смять, разорвать, сломить оболочку, которая звалась Бьерном, и стать чем-то страшным и очень опасным. Иногда Айше казалось, что она понимает, почему старый Горм увел сына в болота – подальше от людей, их распрей и войн. А иногда ей думалось, что старик ошибся и спрятанный внутри Бьерн был много красивее и интереснее видимого Бьерна… Пожалуй, она даже не думала, а знала об этом – ведь однажды он вырвался, опалил ее нежданным счастьем и вновь спрятался, не позволив себе стать хоть немного ближе…

Но той ночью, когда на усадьбу напали сыновья Гендальва – Хьюсинг и Хельсинг, Айша размышляла вовсе не о Бьерне, а о враге Избора – Орме Белоголовом.

Приближение Орма она почуяла еще до того, как урманин появился на береговом склоне. И еще до того, как Избор бросился на него, знала – надо звать Бьерна, только он сумеет остановить расправу. Притка чуяла невидимую, спутавшую Бьерна и Белоголового связь, как чуют запах грозы в порывистом ветре или притаившегося зайца в мелком подрагивании кустов… В их споре она встала меж ними, думая лишь о том, что нельзя, никак нельзя позволить им сцепиться, поскольку такая битва закончится смертью одного из них, и если умрет Бьерн – ей незачем и не за кем будет более идти. Но страха не было. Два схлестнувшихся рогами оленя не тронут ненароком выскочившую из кустов лисицу. И не тронули. Айше запомнился взгляд Орма – пристальный, немного удивленный, словно варяг наткнулся на нечто ранее не виданное. «Притка, – сказал о ней Бьерн, а еще сказал: – Свободная». Притке показалось, что Орма обрадовали его слова. Даже глаза урманского ярла изменились – стали спокойнее, чище…

А потом о ней опять забыли.

Пир в усадьбе конунга, куда Айшу, конечно же, никто не звал, ночная суматоха, крики, бряцание оружия – все катилось друг за другом, как горошины из лопнувшего стручка, но, лежа в конюшне и размышляя о Бьерне и об Орме, притка ничего этого не слышала. Жевала раздобытый у толстой поварихи-финки кусок вяленого мяса, рассказывала хворой кобылке Пегуше о ярле, который разорил Альдогу и которого она почему-то не могла ненавидеть, как ненавидели его Избор и другие альдожане…

Когда шум на дворе стал столь громким, что пробился сквозь стены конюшни, Айша завязала юбку на поясе и вышла во двор. Первым, в мельтешении теней и блеске факелов, она увидела раба, несущего к воротам большой чан горячей смолы. Смола булькала, вздувалась в чане пузырями, лопалась, плевалась жирными сгустками. Сгустки попадали рабу на голые ступни, он морщил лицо, кривился от боли, сглатывал текущие по щекам слезы, но чан не выпускал. Оглядев двор, Айша заметила брошенный кем-то сломанный круглый щит, подхватила его, догнав раба, накрыла чан со смолой щитом. Плескать стало меньше, раб признательно кивнул.

– Что случилось? – пристроившись рядом, спросила его Айша. Раб переложил чан в другую руку, мотнул головой в сторону леса:

– Пришли сыновья Гендальва. Будут биться. Говорят, их много больше, чем нас.

Айша посмотрела на лес за городьбой, удивилась:

– Если их больше – зачем биться? Проще уйти, потом собрать людей и вернуться.

Немного смолы все же выплеснулось из-под щита, с шипением плюхнулось ей под ноги. Айша отпрыгнула назад, вновь догнала раба.

– Если конунг уйдет без боя – все назовут его трусом, если будет сражаться и победит – станет героем. А если будет сражаться и не победит – уйдет со славой, – важно изрек раб. У него было длинное лицо с тяжелым подбородком и нос с горбинкой.

– Многие погибнут для того, чтобы никто не называл конунга трусом? – подвела итог Айша, фыркнула: – Глупо! Драться надо за свою жизнь или за жизни тех, кого любишь. А ваш конунг дерется за пустые слова…

Ее речь смутила раба, он оскорбленно засопел.

Круглое днище чана цеплялось за кочки двора, чан раскачивался, но смола уже не плескала из него, оседая на выступающих над ободом краях щита.

– Он сражается не только за слова, – наконец нашел ответ раб. – Он будет воевать за свои земли!

– Фу! – Айша отстала, направилась к дружинной избе, где жили люди Альдоги.

Раб оказался слишком глуп, если не уразумел, что усадьбу Хальфдану все равно не удержать, коли людей у сыновей Гендальва куда больше, чем людей у конунга.

Возле дружинной избы альдожан уже никого не было – все воины ушли к стенам, ждать атаки противника. Айша побродила у входа, вглядываясь в мелькающие по двору тени с факелами в руках. Никого не признав, осторожно толкнула плечом ветхую дверь. В избе еще пахло теплом разомлевших мужских тел, душный запах лез в ноздри. Возле лавок стояли раскрытые походные сундуки, на них валялись промасленные тряпки из-под оружия, свитые в клубок, не пригодившиеся, тетивы для луков, мятая одежда. Посреди избы, подле слабо тлеющего очага темнело пятно каши, вылившейся из опрокинутого котла. Сам котел лежал тут же, на боку, поглядывал на Айшу закопченным днищем.

Звуки во дворе стихали, становились приглушенными, невнятными. Айша отыскала кусок старой ветоши, присела у очага на корточки, вытерла кашу, бросила тряпку в костер. Подула на уголья, заставляя их разгореться. Слабый язычок пламени вылез из-под тряпичной складки, попробовал тряпку на вкус. Понравилось – он радостно облизал ее, вырос, позвал собрата. Затем еще одного…

Айша сидела, смотрела на пламя, слушала. За дверью каркающе заорал Хальфдан, и, откликаясь на его крик, раздался громкий вой – но сюда, в избу, он долетал монотонным тягучим гулом, Айша не спешила выходить – снаружи шла битва, исход которой она вряд ли могла предрешить. Пытаться отыскать в темноте и лязге оружия своих было не менее глупо, чем воевать за слова. Она скорее помешала бы им сражаться, чем помогла выжить…

Что-то стукнуло в дверь снаружи, створка приоткрылась. В проеме появилась высокая худая фигура незнакомого воина. Шатнулась и рухнула на порог, при этом ноги и половина туловища остались на дворе, а рассеченная до ребер грудь и кудлатая башка – в доме.

Понимая, что битва все же добралась до нее, Айша встала, перешагнула через мертвяка, выглянула наружу. Во дворе усадьбы толкались, шумели, бряцали и посверкивали оружием скопления людей, меж которыми зияли пустоты. В пустотах на земле лежали тела тех, кто уже переступил тонкую грань меж живыми и мертвыми. Кое-где люди сбились в стайки и, сомкнувшись плечами, стали в круг. Расчищая себе дорогу с одной стороны и отбивая атаки врагов с трех остальных, они двигались к распахнутым северным воротам усадьбы. Перед воротами полыхал огонь – горела конюшня.

В гомоне и лязге оружия Айша разобрала отчаянное ржание – хворая Пегуша билась в своем загоне, не в силах преодолеть огненную преграду. Звук ударился в грудь притки, стиснул судорогой пальцы. Размышлять было некогда – Айша побежала к конюшне, перепрыгивая через мертвые тела. Примерно на полпути кто-то из упавших воинов схватил ее за лодыжку. Опрокинувшись с размаха на землю, Айша нашарила рядом острие сломанной стрелы, вонзила в чужую руку. Пальцы врага разжались. Притка подскочила к дверям конюшни, распахнула створу. Изнутри полыхнуло пламя, жар опалил лицо. Вместе с жаром долетело ржание – Пегуша молила о помощи тех, кому верно служила свою короткую жизнь я кто забыл о ней, защищая своего конунга…

– Погоди, милая…

Айша наклонилась, оторвала подол нижней юбки, обмакнула его в стоящую у двери бочку с водой. Изо всех сил налегла на бочку плечом, пытаясь опрокинуть ее в конюшню. Бочка зашаталась, не поддалась… Ругаясь на предательницу-бочку, Айша обмотала мокрым подолом голову, прикрыла лицо, оставляя незащищенными лишь глаза, метнулась в конюшню.

Она столько раз спала тут, что сумела бы отыскать стойло Пегуши даже с завязанными глазами. Кашляя и задыхаясь от дыма, перескакивая через полыхающую солому, Айша добралась до загона Пегуши. Тлеющая балка свалилась перед загоном, уперлась одним краем в пол, а другим, приподнятым, – в дверь стойла. Пегуша храпела, вставала на дыбы, колотила копытами в дверь. Сражаясь за жизнь, она не заметила появившуюся у загона притку.

Попытка Айши столкнуть балку плечом не удалась – лишь заболела рука да на рубашке осталось черное горелое пятно.

С потолка рядом с Айшей обвалился пылающий брусок, запалил сено у стенки загона. Жадные языки пламени принялись вылизывать загонные доски. Тряпка на голове притки нагрелась и уже жгла лицо, а не оберегала его. Айша попробовала сдернуть ее, но, закашлявшись от хлынувшего в ноздри дыма, споро намотала обратно. Не зная, как помочь животине, заметалась по горящей конюшне, приметила в углу цепи, которыми крепили кобыл, чтоб жеребцам было их проще брюхатить. Одна из цепей раскачивалась, свешиваясь с толстой матицы. Тяжелые звенья венчал крепкий крюк. Решение пришло само – Айша даже не задумывалась над ним – просто схватила цепь, подволокла крюк к запирающей загон балке, обмотала ее цепью, сунула острие крюка в дыру цепного звена. Отыскав глазами другой конец цепи, подбежала к нему, подпрыгнула, ухватилась, повисла всем телом. Балка даже не дрогнула.

– Ну, Пегуша! – болтаясь на цепи, заорала Айша. – Давай же! Пошла!!!

Почуяв поддержку, кобылка заржала, ломанулась грудью в дверь загона. Та затрещала, но балка осталась на месте.

– Еще! Давай, девочка! Ну, вперед же! Вперед! – Айша принялась дрыгать ногами, словно это что-нибудь меняло. Конюшня уже полыхала вовсю: по полу, по стенам и даже по матице над Айшиной головой ползали длинные и плоские языки пламени. Причудливо извивались, тянулись к девчонке.

– Нет! Не уйду! – выкрикнула им Айша.

Вылетевшее из-за Айшиной спины, покрытое шипами железо на длинном хвосте кнута звучно щелкнуло по балке, раскрошило ее середину в щепы. Чья-то рука обхватила притку сзади за пояс и грубо рванула вниз, словно стараясь разорвать пополам. Цепь задребезжала, матица медленно накренилась. Разжимая пальцы, Айша увидела, как проклятая балка отваливается от дверей загона. Почуявшая свободу кобылка распахнула двери, перескочила через огненную преграду, пролетела мимо, одарив Айшу обезумевшим и тем не менее – притка могла поклясться в этом – признательным взглядом…

Кто-то закинул девку на плечо и поволок к проему дверей вслед за лошадью. Оказавшись снаружи, швырнул на землю. Айша перекувырнулась на четвереньки, увидела лицо своего спасителя.

– Ярл, – узнала Айша.

Лицо у Орма было страшное – темное от ярости и сажи. В рваной кольчуге виднелся край залитой кровью рубашки, светлые волосы стали серыми от пепла, в черных кругах зло полыхали глаза. Он сжимал рукоять боевого кнута, встряхивал, вычерчивая шипастым наконечником неровные извилины в пепле. А двор за его спиной мельтешил чужими людьми – такими же злыми и безумными, как он. Размахивая мечами и топорами, копьями и перначами, они врывались в избы, выволакивали оттуда рабов, добивали раненых, совали в распахнутые двери факелы, победоносно вопили, нелепо подскакивая и вращая руками. Лишь у ближних, северных, ворот еще шла битва. Кто-то из нападников заметил Орма, закричал, указывая на него рукой. Две или три фигуры помчались к нему, угрожающе вопя и потрясая оружием.

– Бежим! – Айша вскочила.

Урманин размахнулся, сшиб кнутом слишком близко подобравшегося врага.

– Бежим! – снова выкрикнула Айша.

Горло сдавило болью, голос сорвался на шепот. Ярл не услышал. Чтоб дотянуться до его уха, Айше пришлось встать на цыпочки, обеими ладонями нажать на его плечо, вынуждая склониться:

– Навоевался уже! Ноги надо делать, а не драться! Слышишь?

Он кивнул, задвинул притку себе за спину, прикрывая от нападников, уже отступая к воротам, позвал:

– Харек!!!

Помимо Харека Орму удалось отыскать многих – вереница воинов растянулась за ним длинной, казалось – нескончаемой, цепью. Сперва, вырвавшись из усадьбы и преодолев горящие кусты, они шли споро, уверенно, на глаз определяя проходимые места, выискивая звериные тропы. Потом – медленнее и осторожнее, поскольку троп стало меньше, лес гуще, а река запетляла между холмами, причудливо изгибая серебристое тело. Воины Хьюсинга и Хельсинга преследовать их не стали – то ли побоялись лесной глуши, то ли удовлетворились одержанной победой.

Здешний лес был глухим, звериным, – Айша поняла это сразу, как только меж частоколом деревьев и грудами камней стали попадаться небольшие лядины с озерцами посередке. Преодолевать лядины приходилось, проваливаясь по пояс в вязкий озерный ил и отодвигая рукой зеленую вонючую корку, покрывающую застоявшуюся воду. Лядины сменялись молодым ельником, затем вновь – скалистыми уступами. На уступах Айша старалась задержаться, чтоб немного подсушить и согреть промерзшие в лесной сырости ноги.

Айща с детства знала – лес, как и болото, живет своей жизнью. Как люди. Как звери. Как кромка или мир за кромкой. У него свои разговоры, свои правила. И если ты хочешь войти в его владения, надо прислушиваться к подсказкам лесных духов, угадывать их настроение, не нарушать их, заведенных за много лет до человеческих, законов. Тогда лес поможет тебе, но если не услышишь его, не поймешь – погубит… Особенно – хворого или слабого. Орм был ранен, однако ломился сквозь чащу, как медведь, не примечая облюбованных зверьем местечек, сминая сапогами ягодные кусты, не чуя затаившихся рядом лесных нежитей. Изрезанный ранами Харек, припадая на одну ногу, брел рядом с ним, с трудом перебирался через завалы камней, тяжело дыша и обдирая бока, протискивался сквозь древесный частокол, вяз, чуть не падая, в вересковых зарослях.

Под вечер они выкарабкались на вершину высокого лесистого холма, где меж редких сосновых стволов в зелени мха прятались рыжие, схожие цветом с лисьей шерстью, грибы. Их так и называли – лисьими.

Орм остановился посреди поляны, усеянной россыпью лисьих грибов. Харек рухнул у его ног, привалился спиной к дереву, принялся длинно и витиевато ругаться, разматывая с ноги окровавленную тряпку.

Айша вообще не понимала, как Волк прошел весь путь, – у нее-то, живой-здоровой, икры ныли, а спину и плечи ломило, словно в лихорадке. Словно разделяя ее сомнения, Орм бросил на Харека быстрый взгляд, но, так ничего не сказав, направился обходить свой новый хирд. Пока он плутал от воина к воину, что-то указывал, с кем-то негромко спорил, Айша решила позаботиться о себе. Нарвала мха, растерла корешками и землей зудящие ступни, обмотала зеленью ноющие колени. Вспомнив о Хареке, испросила прощения у Борового – судя по соснам, хозяйничал тут он, а не Лешак, – и наковыряла в подол розовых, спрятавшихся меж мхом и землей наростов. Неприметно подобралась к Хареку поближе.

Урманин уже размотал тряпку на ноге. Под пропитавшейся кровью и гноем тканью оказалась глубокая рана. Поскуливая сквозь зубы, Харек острием ножа вычищал из нее гной. На очищенных местах тут же проступала кровь.

– Давай я, – предложила Айша. Урманин недоверчиво покосился на нее, фыркнул, вытер нож о мох и вновь потянулся к ране.

– Я ж тебе не жениться предлагаю, – обиженно пробормотала по-словенски Айша, надеясь, что Харек если и услышит, то вряд ли поймет.

На самом деле возиться с урманином ей вовсе не хотелось, но лекарство она уже собрала и свое спасение надо было как-то отрабатывать. Однако коли Харек не желал ее помощи…

Стараясь не коситься на бестолкового урманина, она оглядела отряд. По пути к малому хирду Орма постоянно прилеплялись новые люди. Теперь их оказалось так много, что людские фигуры рассыпались на равнине меж деревьев, точь-в-точь как лисьи грибы во мху. Некоторые лежали, завалившись в мох навзничь, некоторые присели на корточки и, сложив на коленях руки, ждали, когда вновь начнется утомительный путь сквозь нескончаемую лесную глушь. Лезвие ножа охолодило раскрытую ладонь притки. Айша вздрогнула, оглянулась. Протягивая ей нож, Харек смеялся. Сипло произнес:

– Жениться?

Не ответив на колкость, но чувствуя, как стыдливо заполыхали мочки ушей, притка отложила нож, вытряхнула прямо в рану Харека уже изрядно раскрошившуюся розовую грибницу. Грибное месиво растеклось в ране белесой кашей, заполнило ее до краев, прикрыв кость и сочащиеся кровью края. Харек недоуменно наблюдал, как грибница, едва соприкоснувшись с раной, меняет цвет и взбухает бледной пеной. Не дожидаясь, пока пена уляжется, потянулся к тряпке.

– Погоди, – остановила его руку Айша. – Тут еще верное слово надобно.

«Для кромешных жителей людская речь слишком спорая. Надобно говорить, как они, не спеша, с довольством». Давно, в какой-то другой, оставленной за морем, жизни учил Айшу дед. Учил языку кромки, загадочному и странному, но понятному всякому, кто обитает меж живыми и мертвыми.

– Кумохи-ахохи, дочери Мокоши, владетельницы над телами человечьими, хозяйки речные! Старшая Невея и сестры ее Ворогуша, Огнея, Ломея, Гнетея, Дрожуха, Желтея, Весновка, Тясея, Ледея и младшенькая Веретеница![152]152
  Все это в славянской мифологии – имена лихорадок, болезней. Их считали дочерьми богиии Мокоши, в некоторых источниках их девять, в некоторых – одиннадцать. Предполагалось что сестры-лихорадки живут в болотах или в воде.


[Закрыть]
Будьте добры к болящему, как сестры к брату, не тревожьте его раны…

Заговаривая рану Харека, Айша поклонилась в сторону бурлящей реки, вновь затянула, повысив голос, ибо те, к кому она обращалась теперь, были своевольны и редко прислушивались к людским речам:

Ветреники, что на резвых своих конях скачу! над всем подкроменшым и надкромным! Черный и Белый, Серый и Огненный, помогите болящему, как братья брату, одарите его своей силой, верните его ногам былую резвость!

Стала на колени, прижалась щекой к влажному мягкому мху:

– Боровой да Моховик, Блуд да Уводна, Болотянники и ичетики, подкустовники и игоши, навьи и незнати, шишки, куляши, кроговертыши и крогоруши[153]153
  В славянской мифологии почтя все перечисленные духи – это духи воды и леса, навьи – духи покойников, незнати – души умерших в проклятии людей, а шишки, крогоруши, куляши и кроговертыши – помощники колдунов.


[Закрыть]
, коли есть вы здесь, коли слышите – пойдите ко мне, возьмите руку мою, проведите тело мое до живой души, ныне болящей, как дети доводят до порога слепую матерь, укажите, где затаилась в сем теле беда…

Прислушалась к лесу, к себе. Лес молчал, никто из кромешников не указывал возможную горесть.

– Достатку вам, родненькие, – поблагодарила Айша.

– Ты колдунья? Как сваей?[154]154
  На самом деле Сваей – это просто финское имя. Норвежцы и шведы часто считали финнов колдунами. Поэтому здесь сваей употребляется в понимании – финн-колдун.


[Закрыть]
– Харек потряс тряпку, которую снял с раненой ноги, брезгливо поморщился, отбросил ее прочь. Подумав, оторвал рукав рубахи, по шву вырвал ластицу, наложил ее на рану сверху. Остатками принялся обматывать ногу.

– Нет. – Наблюдая за его ловкими движениями, Айша покачала головой. – У нас в Затони такие слова все знают. Ну, как у вас всякие там важные висы…

– В Затони? – удивился Харек, склонился, зубами затянул узел на ноге, откинувшись к стволу дерева, полюбовался своей работой. Затем вспомнил о брошенном Айшей ноже, вытер его лезвие о мох подле себя. – Ты не из Альдоги?

– Нет. Альдога – на реке Волхове, а Затонь – в Приболотье, – объяснила Айша. Ей нравилось говорить о Затони. От привычного названия возвращались родные с детства запахи, и на сердце становилось тепло, словно кто-то укутывал ее шерстяным одеялом. – Затонь от Альдоги далеко. А в Альдоге у меня жил брат.

– Почему – «жил»?

– Говорят, вы его убили. – Понимая, что ляпнула что-то не то, Айша быстро исправилась: – А может, его и вовсе не было.

Ее слова заинтересовали Харека – рука с ножом зависла в воздухе, не донесла оружие до пояса.

– Ты не знаешь – был ли у тебя брат?

– Не знаю, – притка пожала плечами. – Я и про себя-то мало чего знаю.

Ее серьезный вид насмешил урманина. Сунув нож за пояс, Волк улыбнулся:

– Ты жива, и у тебя есть имя. Этого достаточно. Лег на спину, закинул за голову руки, закрыл глаза.

Что-то в его речи смутило Айшу, В памяти всплыло нечто страшное, темное, сырое. Тяжелая, черная тень наползла, затуманила рассудок, легла на плечи. В непроглядной темени кто-то безумно кричал, боль пронзала все тело, тянула жилы, выламывала кости и вдруг оборвалась, оставляя притку в одиночестве и пустоте. Еще уцелело круглое белое пятно над головой. Высоко-высоко…

Дальше Айша не могла вспоминать. Сжалась, впившись пальцами в мох, задрожала, вновь ощущая ту, забытую уже, сырость и тьму.

Уверенные шаги Орма вырвали притку из гнетущих неясных воспоминаний.

Ярл подошел, остановился подле задремавшего Харека, осмотрел свежую повязку на его ноге, сел, принялся разбирать добытую откуда-то котомку. Ничего путного в котомке не оказалось – пригодиться могло лишь огниво, кривая игла из рыбьей кости да глубокая глиняная плошка с засохшими на дне остатками какой-то еды. Ругнувшись, ярл смял опустевшую котомку, подсунул ее Хареку под голову. Тот невнятно буркнул во сне, повернулся на бок, спиной к хевдингу. Орм усмехнулся, отер ладонями лицо. За день он измотался – Айша читала усталость в его глазах, в заострившихся скулах, в каплях пота на лбу, в мутной белизне кожи и сухости губ. Он снял кольчугу, и рана на плече зияла сквозь прореху рубашки сочащейся кровавой коркой. Потеки крови исчерчивали его грудь и спину, обмотанный вокруг пояса боевой бич выпирал сбоку.

Ярл размотал хвост бича, положил оружие на землю рядом с собой. Тяжелый наконечник утоп во мху, недобро выставил железные колючки.

Ночь набегала быстро, накатывала темнотой, забиралась под одежду сырой свежестью. Тяжело гудящий комар, невесть откуда взявшийся в этой глуши, зазвенел над Ормом, пристроился на его раненом плече. Урманин даже не шевельнулся.

– Надо бы огонь запалить, – Айша, будто ненароком, согнала комара. Недовольно пища, тот закружил над ее головой, опустился на лоб. Притка шлепнула ладонью по лбу, стряхнула с пальцев черную размазавшуюся точку, пояснила: – Согреться да и зверье лесное погнать подалее…

– Нет.

Белоголовый мог не отвечать, Айша и сама понимала – зверей бояться не стоит, летом у них полно другой добычи. На человека они охотиться не любят. Тем паче что людей здесь собралось слишком много. Но ей хотелось поговорить с Ормом, хотелось спросить…

– Ярл, а как ты… – начала осторожно.

– Услышал, – не открывая глаз, перебил ее Орм. – Пришел на твой крик.

– Но я никого не звала, – попыталась возразить Айша.

В пылающей конюшне ей казалось, что кричала она совсем негромко. Неужели урманин даже снаружи расслышал ее слабый писк?

Орм открыл глаза. Сумеречная тень скрывала его лицо, глаза из серых стали темными, почти черными, окруженными воспаленной краснотой белков.

– «Никого не звала…» – передразнил он. – А они – зовут?

Устало кивнул головой на притихших воинов, и Айша словно увидела их впервые – грязные повязки на ранах, изодранную одежду, опаленные бороды, твердо сжатые сухие губы, согбенные спины, ввалившиеся глаза. Живые? Мертвые? В ночи не поймешь… Меж деревьями промелькнула черная тень, повеяло сыростью, ..

Орм заметил испуг в ее глазах, попытался улыбнуться. Трещина на его губе лопнула, засочилась кровью:

– Не бойся. Бояться надо было раньше… Теперь уже незачем…

Утром средь воинов Орма Айша обнаружила Слатича. Огромную, неуклюжую с виду фигуру словена она признала еще издали. В груди встрепенулась легкокрылая птица радости, ноги сами побежали к воину.

Слатич шел от реки, вода сбегала по его лицу, капала с мокрых пальцев, склеивала волосья на груди. Рубаху Слатич перекинул через плечо, от кожи словена в утренней прохладе исходил пар.

Заметив притку, Слатич удивленно вскинул брови:

– Ба! А ты-то как здесь очутилась?

– Пришла.

Айша не умела объяснять. Да и выказывать свою радость не умела. Ей хотелось закричать, обвить руками могучую шею воина, прильнуть к его груди, но вместо этого вымученно улыбнулась:

– Меня Орм привел.

– Всех нас этот проклятый урманин привел, дай ему боги здоровья.

Лицо у Слатича было большое, плоское, круглое, как луна в полнолуние, мясистые губы казались слишком мягкими для такого крупного и сильного мужчины, а глаза, наоборот, – чересчур маленькими. Слатича никто не назвал бы красивым или даже приятным.

Но нынче Айше его лицо казалось самым красивым лицом на свете. Глядела на него, а пред глазами проносились те дни, что провела вместе с ним и Бьерном, – путь в Альдогу, двор князя, море, вечерние посиделки со старой, так любящей байки властительницей Асой, маленькие и большие урманские усадьбы, жар костров и горящих домов, пьяные стычки после пира, дружеские объятия после битвы.

– А где Бьерн? – вырвалось то, что висело гирей на языке, вызывало боль в груди, заставляло надеяться.

Нет, она не хотела любить Бьерна, знала – это бессмысленно. Просто тянулась к нему, как оставленные хозяевами псы тянутся к тем, кто делит с ними пищу и кров. Сам того не ведая, Бьерн был ее лучшим другом, защитником, единственным родичем, ее тайной и силой. В нем, как и в ней, все еще дышало спокойствием и тишиной лесов оставленное далеко позади Приболотье и пела загадочной страстью та, единственная, ночь… Без Бьерна мир менялся – Айша не могла сказать – лучше ей становилось или хуже, – просто большую ее часть вдруг занимала пустота, которую надо было чем-то заполнить, но она не знала – чем…

Слатич помрачнел;

– Не знаю. Он собирался уйти лесом. Остался у южных ворот. С ним были Избор и Латья. А Вадима убили. Я сам видел.

Повеяло прохладным осенним ветром. Кожа Слатича покрылась мурашками, он стащил с плеча скомканную рубашку, расправил, собираясь надеть. Лицо Слатича скрылось под тканью, вынырнуло из ворота. Широкие ладони огладили рубаху на груди, похлопали по бороде, зачесали волосы со лба к затылку.

– Видать, ихний конунг не так уж могуч да важен, как сказывали, – проговорил Слатич, сверху вниз покосился на притку: – Да ты не грусти, сыщем наших. Земля-то у них тут не самая великая, кругом вода. Сыщем, как пить дать!

– Сыщем, – кивнула Айша, Сейчас она была готова соглашаться с любыми словами воина, лишь бы не молчал. Для того и сказала: – Харека ранили. Я его подлечила немного. А Орм не дается, говорит – царапина, не более…

Она не была уверена, что Слатич знает Волка, но воин согласно кивнул:

– Знаю. Я с такой раной, что у Харека, и двух шагов не прошел бы. Недаром говорят, будто берсерки у них нечто вроде зверей воинского бога. Наподобие сторожевых псов, что ли…

– Берсерки? – Урманский язык Айша знала с детства, – ежели у тебя в землях князь – урманин, как не ведать его речей? Слово «берсерк» она слышала часто и много, особенно часто стала слышать тут, в северных землях. Берсерков боялись и почитали. Конунги предлагали им любую плату, чтоб заманить к себе на службу.

– Харек – берсерк? – переспросила она.

– Так говорят.

Сквозь рубашку на груди Слатича проступали мокрые пятна. Вой потер одно из них, хмыкнул, словно удивляясь, почему пятно не исчезает. Говорить с маленькой приткой ему было не о чем, но уходить от землячки вроде тоже не подобало. Мялся, озирался по сторонам, размышлял, что бы еще такое брякнуть.

Мимо протопали несколько урман – освеженные купанием, веселые, забывшие вчерашние беды. Один, тонкий в кости и самый молодой, проходя, зацепил Слатича за рукав, приветливо ухмыльнулся:

– Нашел свою герд уборов?

На щеках Слатича проступили красные пятна – то ли от купания, то ли от смущения.

– Тьфу, дурак, – обиженно буркнул он и на всякий случай отстранился от притки. – Ты знаешь, что значит «герд уборов»?

– Женщина, – ответила Айша.

– Тем более дурак, – обиделся Слатич, повертел башкой, пыхнул: Ну, я пойду. Еще свидимся. И тяжело потопал за ушедшими урманами. Отойдя подалее, прибавил шаг, окликнул приятелей: – Тортлав!

Нагнал, оживленно махая руками, принялся что-то рассказывать. До Айши донесся дружный хохот.

Ей смеяться было не с кем. Зато искупаться, как все, она могла, надо было только отойти подальше от мужиков да сыскать кустики иль валун, чтоб прикрывали с берега.

Валун нашелся быстро – большой, поросший мхом и похожий на огромную человеческую голову, по ноздри вошедшую в землю, он запирал от реки и от шумно плескающихся мужчин неглубокую лагуну с чистой водой. Притка обошла валун слева, цепляясь руками за его края, осторожно потрогала воду ногой. Пальцы царапнуло холодом. Только теперь Айша ощутила собственный запах – смесь пота, гари и чужой, уже гниющей, крови. Другой одежды у нее не было, но надевать после купания грязную Айше не хотелось. Она стянула юбку, присела на корточки. Одной рукой придерживаясь за кустики, робко вылезающие из-под валуна, прополоскала юбку в лагуне. С размаха шлепнула на округлый бок камня – чтоб сушилась. Приподняв края нижней рубашки, спрыгнула в лагуну. Холод маленькими иголками заколол кожу, приятно пощипывая, пробрался под одежду. Айша присела, поплескала водой на плечи, резвясь, сунула нос в воду, затем все лицо. Открыла глаза, разглядывая покрытое камешками дно. В воде ее рубашка раздулась и теперь смешным колоколом окружила ставшие невероятно тонкими ноги. Айша засмеялась, пуская мелкие пузырьки воздуха, вынырнула. Набрякшая влагой тяжелая коса тянула голову назад, на затылке кожа зудела и чесалась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю