Текст книги "Янтарная бусина: крестьянка"
Автор книги: Ольга Цыпаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Подошел Санька на полусогнутых ногах к стулу, неуклюже плюхнулся на место, стал пытаться что-то жевать, искоса поглядывая на хозяйку.
Ел Санька и не видел, что ест, пил и не понимал, что он пьет, – в голове все перемешалось, загудело. Он видел только упругую, призывно вздымавшуюся грудь. Ни бабы, ни девки в деревне не носили такой одежды. Если и надевался сарафан, то на кофту, чтобы не было видно голых рук. А это… это… Санька тряхнул головой, чтобы отогнать от себя наваждение. Второпях допив заботливо пододвинутый хозяйкой квас, выбежал из избы. Так и оставил свои инструменты у гостеприимной хозяйки.
– Куда же вы так заспешили. Александр Алексеевич? Инструмент-то возьмите!
– Все равно приду, пусть до завтрева лежит! – убегая, крикнул Санька.
Домой пришел недовольный. Не подошел к Катеньке и дочку не увидал будто.
– Сань, устал ты? Ешь садись да отдыхай, – позвала Катя мужа, поставила на стол чашку со щами и картошкой, зеленый лук и краюху хлеба. Сама села рядом, любуясь на своего красавца.
Красавец ел молча, торопливо проглатывая непережеванные куски. А в голове у него творилось что-то непонятное. «Катя, Катенька, такая хорошая, такая надежная… родинка над левой грудью… изумрудные глаза…»
Так и не перемолвился за вечер Санька с женой и парой слов. Пошел спать… «…А губы цвета спелой вишни…»
Утром, не позавтракав и не взглянув на жену, Санька пошел на работу.
– Сань, я картошки тебе сварила, яиц да сало завернула. Возьми, чего в обед-то есть будешь? – Катенька бежала вдогонку за мужем.
Неохотно взял Санька полотняную сумку, протянутую женой, и ушел не оглядываясь.
Шел Санька на работу и не знал, как себя вести.
– А, будь что будет, – досадливо махнул рукой и прибавил шаг.
– Что-то вы рано сегодня, – встречала работника на пороге Прасковья. – Давайте завтраком вас накормлю, я как раз блинов напекла.
– Сыт я, да и работать надо, – не подымая глаз, отвечал Санька.
К обеду он не закончил и четверти работы, спланированной на сегодня. Не спорилось. Прибивая косяк к двери, Санька с размаху угодил себе по указательному пальцу.
– Твою мать!.. – размахивая больным пальцем, орал Санька. На месте пальца было кровавое месиво. – Прасковья, поди… подойдите, пожалуйста, Прасковья Сергеевна! – выдавил из себя Санька малознакомое слово.
– Ой, Боже мой, – испугалась Прасковья. – Сейчас, сейчас принесу бинт с йодом, потерпите, – уже выбежала из дома с маленьким чемоданчиком в руках.
– Давайте вашу руку, сначала промыть водой нужно. – Прасковья, наклонившись над больным, поливала воду.
Пострадавший неотрывно смотрел в вырез сарафана, кусая губы от жгучего желания дотронуться до такой роскоши. Кровавое месиво постепенно приобретало очертания пальца.
– Сейчас помажем йодом и перебинтуем. Ничего страшного, просто сильный ушиб. С ногтем, правда, придется проститься, но это не беда – новый вырастет, – бинтовала палец Прасковья.
– Ай, больно! – вскрикнул Санька и отдернул руку. Прасковья чуть не выронила бинт и грудью прижалась к его щеке.
Саньке стало совсем плохо. В глазах зарябило. В висках затокало. А Прасковья заботливо бинтовала палец, то ли не замечая этой близости, то ли…
– Пойдемте в дом, какой же вы сегодня работник. Обедом вас накормлю.
На столе уже было накрыто. Стояли две тарелки. Два бокала. Графинчики с водкой и вином. Еду Санька уже не разглядывал, вчера еще понял – не наешься, да и не за этим его звали, похоже.
– Присаживайтесь. Давайте я вас водочкой угощу – это помогает боль снять, – наливала из запотевшей бутылки Прасковья. – Я ее специально в колодезной воде остудила.
– Ждала, значит?
– Ждала, – не смутилась Прасковья.
– А ты знаешь, что у меня жена есть и что люблю я ее?
– Знаю, Катерина… Она дочку ко мне в класс записывала. Так я не замуж за вас собираюсь. И ничего плохого не вижу в том, что вы ко мне заходить будете. Я больше недели к вам присматривалась. С вами и поговорить интересно, и руки у вас золотые, да и просто… Бросьте вы эти деревенские привычки. Ничего нет страшного в том, что мужчина и женщина общаются, если им интересно вместе.
Лямка сарафана нечаянно поползла вниз, обнажая круглое белое плечо.
– Вы пейте, пейте – боль пройдет, – пододвигала Прасковья второй стакан водки.
Себе налила вино и на одном дыхании выпила.
Боли Санька давно не чувствовал. Он сразу понял, чего от него хочет учительница, но первый шаг сделать не решался. Вдруг она закричит как резаная – кто их знает, этих городских, да еще и московских.
– Наверное, дождь завтра будет – душно очень. – Прасковья расстегнула две пуговицы сарафана.
– Да, марево нынче, – ответил, уже ничего не соображая, Санька, уставившись на заветные пуговицы.
Потянувшись, учительница откинула назад волосы.
– Ну что, Александр, разрешите, я вас так называть буду, – подошла к нему Прасковья, – согласны вы приходить ко мне иногда?..
Тут уж Санька перестал себя сдерживать…
Шел Санька домой и думал, как же он посмотрит на Катеньку. Она, наверное, сразу все поймет. И ведь не простит – гордая. Да откуда она узнает, если не видал никто? Не узнает. «Осторожно буду приходить к Прасковье – нельзя жену расстраивать. Ведь люблю-то я все равно только ее». А это… Не было у них такого с Катенькой, он и раздетой-то ее только в бане видел. Всегда все в темноте: то чтобы отец не услышал, то чтоб дочь не разбудить…
На его счастье, Катеньки с Раей дома не оказалось, видно, к матери пошли. Не стал деревенский казанова ужинать, лег спать – голова гудела от водки и мыслей, которые захлестывали друг друга…
Проснулся Санька рано, Катя еще корову не доила. Она стояла на крыльце и умывалась студеной водой, черпая горстями из ведра.
– Что, Сань, устал, видно, вчера, не разделся, спать лег, – повернулась к нему Катенька.
«Какая она красивая, – пронеслось в Санькиной голове, – когда нет на ней платка… Какие густые и шелковые у нее волосы! И зачем она его всегда носит?»
– Сань, ты что так на меня глядишь, случилось чего? – Катя откинула назад тяжелые длинные волосы.
– Красивая ты у меня. Санька нежно провел рукой по ее щеке.
– Что это с тобой, Сань? Не такой какой-то ты нынче. Пойдем, накормлю тебя, а то вчера и не ужинал поди. С мужиками, что ли, засиделся, выпивши пришел?
– С мужиками, – вздохнул Санька, вспоминая вчерашний бред. – Не пойду я нынче на работу. Что-то плохо мне.
– Захворал, что ли? – Катенька заботливо потрогала его лоб. – Да нет вроде. Сходи, а то как Прасковья Сергеевна детей-то учить будет? Когда дома непорядок, тут не до работы. Там немного осталось, докончи, а завтра выходной.
– Ладно, и вправду немного осталось.
Ел Санька медленно, нехотя. Проснулась Раечка, забралась сонная к отцу на руки и нежно уткнулась носиком ему в шею.
– Папка, а ты мне птичку поймаешь, помнишь, обещал? – шептала на ухо Раечка.
– Поймаю, поймаю. Завтра на работу не надо. Вот и пойдем птицу диковинную тебе ловить, а пока иди мамке помогай, мне уж идти пора.
Раечка захлопала в ладоши и побежала к маме. Яслей в деревне не было, и Раечка оставалась дома одна, дожидаясь прихода матери на обед и с работы. Катенька всегда приносила дочке что-нибудь вкусненькое – пирожок, яблоко, морковку, поэтому ожидание мамы было праздником. Иногда мама брала ее с собой в поле – там она сидела с остальной детворой в тенечке, следила за самыми младшими. А вот уж поход с папкой за птичкой был целым событием! Папка был всегда на работе, ее с собой никогда не брал – не место девчонкам среди гвоздей и топоров, поэтому видела его Рая не так часто, как маму.
Санька опять погрузился в свои мысли. Не слышал, как кричала вслед ему жена.
– Александр, здравствуйте, – встречала его у калитки Прасковья.
– И вы не болейте, – пробормотал Санька.
– Что-то случилось у вас? Не в духе вы. – Прасковья подошла к Саньке и провела рукой по его волосам.
– Некогда мне лясы точить. – Санька решительным движением отстранил ее руку и принялся со злостью колотить молотком по дверному косяку. Растерявшись, Прасковья ушла в дом.
До обеда он сделал почти все, как будто сам летал молоток над Санькой, так быстро получалось. Быстрее, быстрее, закончить и уйти…
В обед Прасковья вышла к Саньке во двор.
– Александр Алексеевич, обедать пора. Заходите в дом. Я на стол накрыла, а то, смотрю, сегодня ваша жена вам и обед с собой не дала.
– Не твое дело, – обозлился Санька.
– Александр Алексеевич, вы не переживайте из-за вчерашнего, не корите себя. Со всеми бывает. Не узнает ничего ваша жена. Ведь хорошо нам было вместе, что же в этом дурного. Никому вы зла не сделали, никого не обидели. – Прасковья подошла к Саньке и обняла его за шею. – Что же вы сам не свой? Или не нравлюсь я вам?
Санька молча сел, а Прасковья пристроилась к нему на колени.
– Я видела, что вы ко мне неравнодушны, а вчера только убедилась в этом. Я женщина, я все чувствую – Прасковья прижалась к Саньке, осыпала поцелуями и плакала. – Я чувствую, что вы хотите быть со мной, но эти глупые укоры совести не дают вам покоя. Я знаю, и вам было хорошо, только вы сами себе в этом не признаетесь или стесняетесь признаться. А вы думаете, легко мне вам это говорить? Просто я влюбилась в вас, как девчонка, вот уж вторую неделю спать не могу – глаза закрываю и вас вижу, а после вчерашнего совсем голову потеряла… – Прасковья рыдала, уткнувшись в Санькину грудь.
Санька, обнимая Прасковью, поднял глаза.
На дворе стояла Катенька. Руки у нее беспомощно повисли, у ног лежала корзина, из нее высыпались пирожки прямо на землю. Санька с силой оттолкнул учительницу и не мог двинуться с места, так и сидел на лавочке. Катя обрела дар речи.
– Я пирожков вам принесла на обед… А дверь надо запирать… – На ватных ногах Катенька вышла за калитку.
– Порядочные люди, прежде чем войти, стучатся! – кричала Прасковья, поднимаясь с земли и потирая ушибленный бок. – И вообще…
– Молчи, дура, – оборвал ее Санька и полетел вслед за женой.
Выйдя за калитку, Катенька побежала, не разбирая перед собой дороги. Подальше, куда глаза глядят, чтобы забыть все, чтобы не помнить этих слов и Санькиных рук на спине учительницы. Глаза застилали слезы, дышать было больно, как от едкого дыма. Догнал ее Санька, схватил за руку.
– Постой, Катенька, прости меня, прости! – бежал он следом за ней.
– Уйди от меня. Никогда не прощу. Никогда! – Катя с такой силой толкнула Саньку, что здоровенный мужик полетел на обочину дороги да так и остался там сидеть, глядя вслед убегающей Катеньке.
Забежала Катя в родительский дом, заперла за собой дверь и тут же в сенях упала на пол. Даже плакать не было сил. Не ожидала Катенька такого от своего любимого. Никогда бы не поверила, если бы кто сказал про него что плохое. Ведь перед иконой клялись в верности друг другу! На коленях перед матерью стоял, обещал, что никогда даже не посмотрит на другую. «Никогда не прощу! Никогда!» Так и пролежала Катенька до вечера, пока не пришли отец с матерью да Борька с работы.
– Что случилось? Если поругались, так и не жалуйся – сами разбирайтесь, – сказал отец, увидев заплаканные глаза дочери. – Рая где?
– Раечка дома… Борь, сходи к нам, приведи ее сюда. Я больше туда не пойду.
Борька пошел к выходу медленно, надеясь услышать о причине слез сестры.
– Иди, иди, – подтолкнул отец Бориса к выходу. – Много будешь знать, скоро состаришься.
– Ну, рассказывай, чего прибежала? – усаживался отец напротив Катеньки. – Молчишь, так домой иди, нечего по деревне бегать в слезах, уже рассказали соседи, значит.
– Сказала – не пойду! Можно, я у вас буду жить?.. – не поднимала Катенька глаз.
– Здрасьте! При живом-то муже! – Отец развел руками.
– Не муж мне Шурка больше, – непривычно назвала Катенька Саньку, – он с учительницей московской якшается.
– А ты слушай бабьи сплетни больше. Работает он там, вот и наговаривают бабы на приезжую, – заступилась мама за зятя.
– Это не сплетни. Я сама видела. Обед ему принесла – ушел нынче сам не свой, не взял с собой ничего. Вот я и пошла. А он там с ней в обнимку сидит, она у него на коленках… – заревела Катенька.
– Ну, может, она сама к нему лезет – не толкать же ее… Знаю я этих городских – стыда никакого не осталось, может, и не было ничего! Чего ты вой зазря подняла, – вставил Иван, пока Катя всхлипывала.
– Нет, она говорила, что им вчера хорошо было вместе… Что она чувствует его, что ли… Так чего-то. Красиво говорила, долго, а все про одно. Я стояла с пирогами перед ними, а они меня и не заметили. Видать, вправду хорошо… – растирала слезы по лицу Катенька.
– Успокойся, Катенька. Я ему все хозяйство поотрываю, чтоб неповадно было по бабам шастать, – уже вытирала слезы Саня. – Обещала я ему тогда еще, так и сделаю.
– Ну, хватит слезы лить, вам, бабам, дай волю, вы бы у всех все поотрывали и без детей бы остались! Хватит, я сказал! Поживи здесь, пока все не наладится.
– Не наладится, я его никогда не прощу, пусть идет к своей учителке! – твердо сказала Катя.
Отец вышел из избы и оставил баб одних – пусть поплачут.
– Мамочка, мамочка! – вбежала в дом Рая, следом за ней Борька. – Папка вино дома пьет, прямо из фляги ковшами, сидит за столом и плачет. Кто его обидел? Мам, и ты плачешь? Все плачут… – захныкала Раечка.
– Что у вас случилось-то, Санька дома сам не свой, слова не вытянешь, брагу хлещет, и вы здесь все в три ручья. Умер, что ли, кто? – Боря подсел к сестре и обнял ее.
– Вытри слезки, дочка, – успокаивала Катя дочку. – Ничего не случилось. Поругались мы с папкой. А ты сходи на огород, листьев смородиновых нарви – самовар поставим. – Катя ласково подвела Раечку к двери.
– Мам, а вы помиритесь потом, да?
– Иди, доченька, а то чаю хочется.
Раечка вышла за дверь, Катенька подошла к брату, уткнулась в его плечо.
– Шурка мне изменил с учителкой, сама видела, вот, у вас теперь жить буду, – с новой силой разревелась Катя.
– Я ему сейчас пойду морду набью. – Борис оттолкнул сестру и выбежал из дому.
Бабы рванулись за ним.
– Куда ты, Борька, он тебя как котенка отделает, одной лапой! – кричала Катенька вслед брату.
Но мальчишка бежал вперед и уже ничего не слышал, сжав кулаки, скрипя зубами. Шестнадцатилетний Борька чувствовал в себе такую силу, что побил бы сейчас любого! Он за Катеньку с кем угодно драться будет!
Добежав до Цыпаевых, Борька влетел в дом, но драться было не с кем. На полу лежало Санькино бездвижное тело.
Борька подошел к нему и пнул в бок. Тот не издал ни звука, лишь посмотрел на Борьку невидящими глазами.
– Вставай, скотина, драться будем. За сестру мою Катеньку. Помнишь, как обещал не обижать ее? Помнишь, пьянь? Как на коленях ползал, помнишь? Как говорил, что даже не посмотришь на чужих баб, помнишь? – Борька тряс почти бездыханное тело за плечи.
– Катенька пришла… – прошептало тело и снова закрыло глаза.
– Все у тебя не по-людски, Цыпаев! Катеньку из-под венца увел, раньше не нужна была. С бабой чужой повошкался, и то жена застала. Даже избить тебя стыдно, кто же мертвяков бьет.
Борька брезгливо толкнул Саньку сапогом в бок, сплюнул в его сторону и хлопнул дверью.
Неделю никто в деревне Саньку не видел, и на работу он не ходил. Пошли слухи, что учительница приходит к нему с сумками.
Не выдержала этого Катенькина мать, пошла к зятю, тайком от дочери пошла – та бы ее ни за что не пустила.
Дверь была заперта. Постучала Саня, никто не открыл. Долго стучалась, пока дверь не открыла девка, одетая по-городскому.
– Здравствуйте, вы кто?
– Родня, пусти, – отодвинула девицу плечом Саня и вошла в дом.
Девушка молча прошла за ней следом.
В углу валялась опрокинутая фляга из-под браги. Стол был заставлен бутылками из-под самогона и водки. Тут же валялась обкусанная картошка, сваренная в кожуре. На кровати лежал мертвецки пьяный Санька.
– Александр Алексеевич приболел, – заметила девушка, – а я ему тут по хозяйству помогаю. Он тяжело переживает разрыв с женой. Как такого мужчину можно бросить? – пожала голыми плечами новоиспеченная хозяйка.
– А ты, знать, Прасковья. – Саня присела на лавочку.
– Да, Прасковья Сергеевна, а вы? – села напротив Прасковья.
– Александра.
– А по отчеству? – мило улыбнулась Прасковья Сергеевна.
– А без отчества, – свысока посмотрела на собеседницу Саня.
– Ну что ж, будем знакомы, – протянула Прасковья руку.
– Будем. – Саня руки не подала.
– Вам, наверное, рассказали, что я тут за ним присматриваю, чтобы он глупостей не натворил.
– Вижу, и лекарства, смотрю, из городу привезла, – кивнула Саня на пустые водочные бутылки.
– Да, ездила, он просил.
– А еще что просил?
– Да ничего больше, – растерялась от атаки Прасковья.
– Так вот, девонька, давай начистоту. Если я тебя еще раз увижу в этом доме – все космы выдеру. Поняла?
– А что вы видите плохого в том, что я помогаю больному человеку? У него же нервное расстройство.
– Ты меня поняла. – Саня поднялась с лавки и так посмотрела на Прасковью, что нервы у той сдали.
– Какое вы имеете право мне указывать?! – вскочила Прасковья. – Уходите из этого дома и больше не показывайтесь. Не тревожьте больного человека! Или вы поскандалить пришли? Идите и ругайтесь со своими деревенскими бабами! Там вам и место! А я его люблю, нам хорошо вместе, и никуда я отсюда не уйду! – верещала учительница.
– Жаль, что не поняла, сама виновата. Я ведь хотела по-хорошему, ну держись, стерва! – Александра вцепилась в волосы Прасковье и поволокла ее из дому.
– Пустите меня! Я на вас жалобу напишу! – визжала Прасковья.
– Я те напишу, сучка. – Саня выволокла учительницу на улицу и потащила по всей деревне. – Будешь знать, как к чужим мужикам в штаны лезть!
– Больно! Пустите!
Из домов повыскакивали любопытные, хохотали что было мочи. Саня не смотрела ни на кого и тащила Прасковью за деревню. Деревенские делали ставки – доведет Саня учителку до конца деревни или не осилит.
Как ни упиралась Прасковья, но Санина рука не отпускала ее ни на миг. Еще бы! Разве сравнится деревенская баба, всю жизнь протягавшая тяжести, с городской недотрогой, которая тяжелее ложки ничего сроду не подняла.
Все это время неожиданно протрезвевший Санька стоял и смотрел через щель в двери на происходящее на улице. Слышал он все с первого до последнего слова, но глаза открыть боялся. Да и не стал бы он за Прасковью заступаться – гнал, гнал ее, а она приходит: «Вам уход нужен, вам уход нужен!» Сядет рядом с ним и смотрит, как он самогонку жрет. Сестра милосердия! Да еще Катеньку ругать пыталась!
– Я те покажу, как отцов у детей отымать! Навек запомнишь. Чему ты ребятишек учить будешь? В чужие семьи лезть? Я дурь-то из тебя выбью! – доволокла Саня разлучницу до конца деревни.
Прасковья поняла, что сейчас ее будут бить.
– Пустите меня, Александра! – подняла Прасковья заплаканное лицо, черное от растекшейся туши.
Саня опустила руку. Отпрыгнула от нее Прасковья.
– Чтобы завтра духу твоего не было в деревне! – уткнув руки в бока, исподлобья посмотрела Саня.
– Мне документы надо забрать из сельсовета.
– Вот утром и заберешь, а к обеду чтоб уехала. – Саня развернулась и не торопясь пошла в сторону дома. – Да лицо умой, срам один!
За документами Прасковья поехала сразу же и ночью уже была в городе.
На следующий день Санька отправился на работу. А вечером навел красоту, выпил стопку для храбрости и пошел в Анютино за женой. Постучал он в калитку, никто не открыл. Вошел в избу. Катенька была дома одна, мыла посуду.
– Кать, я за тобой пришел. Ну, погорячились, и хватит. Пойдем домой.
Санька стоял в дверях и не решался войти, а Катенька его будто и не видела. Даже не посмотрела в его сторону.
– Не могу я без тебя. Свет не мил. Да и доченьке каково без отца? Ты об ней подумай.
– А ты о ней подумал, когда с учительницей кувыркался? – сказала Катенька, не поднимая глаз. – Иди отсюда подобру-поздорову. Видеть тебя не могу. Пропади ты пропадом с учителкой своей вместе! Не приходи сюда больше. – Катенька взяла в руки ухват и решительно двинулась на Саньку.
– Ну прости ты меня. Прости дурака. Сама она ко мне полезла. Не хотел я! Хочешь, на колени перед тобой встану? Не гони меня, Катенька. – Санька отступал задом и уж собирался было упасть на колени.
– На колени, говоришь? Видели мы тебя на коленях! И клятвы твои слышали! Снасильничала, говоришь, учителка? Да как сладила с таким амбалом, посмотреть бы! Хочешь, чтоб я всю жизнь тебя из-под чужих юбок вытаскивала? Нет уж! Хватит. Не верю ни одному твоему слову. Уходи, Шурка! Не то покалечу. – Катенька решительно подняла ухват вверх.
Санька задом вышел из дома и поплелся в Новиковку. В пустой неубранный дом. Шел он, низко опустив голову. Здесь даже самогонка не поможет. Что делать-то? Что делать?
Еще три раза ходил Санька к Катеньке. И на коленях стоял, и руки целовал. Дочке гостинцев приносил. Скворца ей поймал, говорить птицу учили вместе. Для жены подарки приносил, в город за ними ездил. Только не брала Катенька подарков. И не замечала его вовсе.
Работал Санька в этот день в соседней Баевке с артелью мужиков. В обед у реки сварили уху. Сладкий запах варева разносился по всей округе. Сняли с огня котел, поставили на середину. Уселись мужики вокруг котла с ложками. Разговор начал Илюшка Лаврентьев, рыжий парень, за словом в карман особо не лезший, да и за делом тоже.
– Слышь, Санька, нынче в обед Гришка Спиридонов приехал, сам видел, с ним поздоровкался еще. Да один, без жены.
– И что мне до Гришки? – Санька небрежно повел плечом, прихлебывая из ложки уху.
– Дурак ты, Цыпаев. Гришка здесь уж, почитай, семь лет не появлялся. Нюрка к матери приезжала, а Ульяна сама к ним ездила. – Илья исподтишка поглядывал на Саньку.
– Ну, это их заботы, кто куда ездит. – Санька продолжал спокойно жевать. – Мне-то что до них?
– Видать, и вправду дурак. Где у тебя жена-то сейчас? Ага, на работе. А вечером? Правильно, дома у родителей. А дома с кем? Одна, без мужика. А баб одних оставлять ни на минуту нельзя! Из этого все, что угодно, выйти могет! Да и злая она на тебя сейчас!
– Замолчи, пустая балаболка. Нужен ей этот Гришка как собаке колесо! – недовольно буркнул Санька, но насторожился.
– Нужен, не нужен – их не разберешь, а вот чтобы тебе отомстить да чтоб тебя больше не видеть, возьмет и уедет твоя женка в город. Вокшаться она с ним не будет – не такая Катя. А вот если замуж позовет, тут всяко может выйтить… – Не докончил свой разговор Илюшка, повалился назад от увесистой Санькиной оплеухи.
– Заткнись, трепло. За своим добром смотри. – Санька продолжал невозмутимо жевать.
Вскочил обиженный Илюха.
– Я взаправду говорю, а ты драться! – потирал он затылок.
– Нечего языком чесать, раз сам толком не знаешь. – Старший в артели неодобрительно посмотрел на Илюху. – Я бы тебе еще добавил.
– Правильно, помалкивай побольше, чего тебя некасаемо, – бросил еще кто-то из мужиков.
– Так, да?! Спорим, сейчас вы все голодными останетесь и к похлебке не притронетесь! – обозлился Илюха.
– Да ты нам хоть лягушек в котел накидай – все равно съедим, чай, не баре, – захохотали мужики.
– А получите вот! – Илюшка подошел к котлу и смачно плюнул в него.
Долго гонялись за ним мужики с тумаками, а после он один доедал добрую половину котла ухи. Чуть не помер от обжорства…
По Анютину тоже прошел слух, что приехал Григорий Спиридонов.
– Здравствуй, Катенька. – К вечеру он уже стоял перед домом Ванечкиных, причесанный, нафуфыренный, запах одеколона разносился по всей деревне. – Не признала, что ли, меня, может, в дом пустишь?
– В дом не впущу. Говори, зачем пришел. Сколько лет не приезжал, а тут объявился! Случилось что? Нюра где? – Они присели на лавочку перед домом.
– Нюрка поехала на курсы фельдшеров в Мордовию, а ты, я слышал, одна теперь живешь? Без мужа, так сказать.
– Не твоя забота, с кем я живу. Ты за собой гляди. – Катенька свысока глянула на Григория.
– Да нет, Катенька, ты не подумай, что хотел обидеть тебя. Я, наоборот, с предложением к тебе. – Гришка неуверенно затоптался на месте, теребя в руках кепку.
– Ну, говори про твое предложение. Слушаю. – Катенька присела на крыльцо.
Гришка неуверенно притулился рядом.
– А предложение, Катенька, вот какое. Выходи за меня замуж.
Катенька отодвинулась подальше и посмотрела на Гришку тем самым тяжелым черным взглядом, которого так все боялись.
– Григорий, ты в своем уме? Жену, значит, учиться отправил, а сам по чужим бабам пошел? Ай да муженек! Ну, красавец! Все вы одним миром мазаны!
– Подожди, не горячись, Катенька. Послушай меня. Не отправлял я Нюрку никуда. Сама она уехала. И уж, считай, год, как она мне не жена. У нас и детей-то нет. Не люблю я ее. Не новость это, что я тебя только люблю. Вот и не получилось у нас с ней жизни. – Григорий низко опустил голову. – Терпела она, пять лет терпела да и уехала подальше. Не о такой жизни она мечтала, хоть и в городе. Оставайся со мной, Катенька. На руках носить буду. Всю жизнь любить тебя буду, и дочку твою, как родную, обещаю любить. Ни единым словом не попрекну ни разу в жизни. Матерью своей клянусь.
Молчит Катенька, как тогда, семь лет назад.
– К нему хочешь вернуться? К Шурке? Чтобы всю жизнь его из чужих кроватей вытаскивать? Да он и ногтя твоего не стоит! Если бы любил тебя, по чужим бабам бы не шлялся! Поверь, Катенька. Я люблю тебя. Я все для тебя сделаю… Поедем со мной в город. – Григорий накрыл Катины руки своими ладонями.
– Верю я тебе, Гриш, да только не поеду с тобой. Сердцу ведь не прикажешь… Прости меня за все прошедшее. Да и за сегодняшнее прости. Люблю я его, окаянного, – пыталась освободить руки Катенька.
Гриша положил голову ей на колени.
– Не губи меня, Катенька. Нет жизни без тебя!
– Убью-у-у! – Санька вырос как из-под земли и тут же повалил Григория. Оба с воплями покатились по траве.
Из дома выбежали все Ванечкины. Стояли молча, не вмешиваясь в происходящее. Раечка уткнулась в бабушкин подол и тихонько всхлипывала. Борька потирал руки и наслаждался зрелищем. Не каждый день такое мордобитие происходит!
– Будешь знать, скотина, как по чужим бабам шастать! Получи! – Санька сидел на Грише верхом и со всей дури колотил того по физиономии.
– Пусти, гад! Никто не заставлял тебя от жены уходить! Не стоишь ты ее!
– Ты мне еще скажи, что ты ее стоишь! Вот тебе за «гада»! – Санька продолжал колотить куда придется извивающегося Гришку.
– Бросьте! Перестаньте! Отпусти его, Санька, убьешь ведь человека ни за что! – Катя бегала вокруг клубка, пытаясь оторвать противников друг от друга. У Григория лицо было похоже на кровавую квашню. Было видно, что уже нет переднего зуба. Но Санька все не унимался.
– Я ему покажу «ни за что»!
– Пусти, прошу тебя. Оставь его в покое. – Катенька беспомощно закрыла лицо руками и заплакала.
– Ну, если ты просишь, то пусть проваливает отсюда. Чтоб не видел тебя здесь больше! – Напоследок Санька отвесил оплеуху и отпустил измученного Гришку.
Тот встал и, шатаясь, отошел в сторону. Взял из кучи полено, подбежал к Саньке сзади и со всей мочи ударил его по голове. Санька пошатнулся и упал.
– Сашенька, что с тобой? Сашенька! – Катенька бросилась к лежащему без движения Саньке. – Ну, открой глаза, мой хороший! – Катя сидела на коленях и обнимала бездыханного мужа. – Ты же убил его, изверг! Поди отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели! Всю жизнь от тебя беда одна. Вечно ты не вовремя со своей любовью! Прочь, сказала, чтоб не видела больше! – Катя выразительно плюнула в сторону Григория.
– Тебя только люблю, Сашенька! Никогда никого не любила. Ты один у меня на всю жизнь. Вставай, Сашенька! Никого не вижу вокруг, кроме тебя! Один ты у меня на всем белом свете! Не проживу без тебя, ни дня не проживу! Вставай, Сашенька! – Катя нежно гладила его по щекам и поливала слезами.
У «убиенного» открылся один глаз и как-то хитро блеснул.
– А домой вернешься? – шепотом спросил улыбающийся Санька.
– Вернусь, мой хороший, вернусь! Все как раньше будет… Ах ты, паршивец! Я думала, его прибили, а он еще и довольный! Озоровать надо мной вздумал! Не пойду! – Катя вскочила и топнула ножкой.
– Нет уж, дорогая. Все мы слышали, как ты тут причитала. Собирай вещи и иди домой. Или он только убитый люб тебе? – Катин отец подтолкнул Раечку к матери.
– Мам, пойдем домой с папкой.
Тут у Катеньки кончились силы противиться.
Санька взял дочку на руки, обнял жену и повел домой. Голова не болела. За спиной росли крылья. «Вот оно, счастье», – снова думал Санька и крепко прижимал к себе свои сокровища… С того раза во всю жизнь Санька уж больше не заглядывался на чужое добро!
Катенька была рада, что все так получилось, но мужа с тех пор стала называть Шуркой – чтоб всю жизнь помнил, как на чужих баб смотреть. И сколько ни просил Санька, так и не добился от нее былого имени.
– Шур, я простила тебя давно и зла не держу, но все равно помню. И ты чтоб не забывал…
Так Раечка не пошла в школу в том году.
А через девять месяцев у Цыпаевых родилась дочка Фаля, Евфалия. Следом за ней, весной 1941-го, родилась еще одна девчонка – Ниночка.
Все наладилось. Катенька смотрела за детьми, в колхозе не работала. Санька трудился изо всех сил, чтобы его выросшая семья не знала лиха. Даже велосипед себе купил (по тем временам непозволительная роскошь), чтобы ездить в дальние села на заработки после основной работы в колхозе.
И пришла Она. Это было страшнее разлучницы Прасковьи. Это страшнее смерти – ожидание смерти. Имя ее Война. Она стучалась в каждый дом и забирала молодых парней. А потом опять стучалась, возвращая вместо любимых бумажку: «пропал без вести» или «погиб, защищая Родину».
В селах работали от заката до рассвета. Все отправляли на фронт. Сами ели хлеб из лебеды, щи из крапивы и то, что растет в лесу. В свободное время вязали носки, рукавицы для них – братьев, мужей и отцов, проливавших кровь за свой народ.
Из города пришла весть, что погиб сын Санькиной сестры, Евгений. Было ему девятнадцать лет. На фронте успел побыть всего три месяца. Война, как голодная волчица, уносила в свое логово все, что попадало в ее пасть.
В сорок втором работы по дому легли на Раечку. Она была и хозяйкой, и нянькой своим сестренкам. Мама пошла на работу и приходила только в обед – проведать дочерей, а потом опять убегала в столовую и в поле. Вечером отпускали Раечку в школу. Школа весной и осенью работала по вечерам. Все понимали, что в такое время днем и детям забот хватает.
Борьку забрали на фронт тоже в сорок втором.
– Береги себя, Боренька. Не лезь под пули. Тебе восемнадцать только. Жениться самое время да детей рожать… – Александра перекрестила сына. Они с Катенькой с утра плакали в три ручья. Отец стоял молча, хмурый.
– Возвращайся, сын, – только и сказал Иван, обнимая Борьку, тут же отошел в сторону и отвернулся.
