Текст книги "Янтарная бусина: крестьянка"

Автор книги: Ольга Цыпаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Все знали эту историю, пересказывая ее друг другу, и не переставали удивляться Санькиной смекалке. А дело было так.

Зажиточный крестьянин Алексей Цыпаев имел огромное хозяйство, двух дочерей, а с появлением сына построил добротный дом. В поле сам работал и работников нанимал – одной семье с таким хозяйством не сладить. Грянула революция. Деньги в ходу менялись, как весенний ветер, – то царские, то керенки, то советские. Пропустил Алексей тот момент, когда керенки вышли из обращения – не догадался в золотые монеты перевести.

– Сань, поди сюды, – окликнул однажды Алексей сына и повел его в погреб, держа в руках керосиновую лампу. Открыл крышку сундука.

– Ниче себе! – присвистнул Санька и широко открыл рот. – Да мы же богатеи! Бать, а давай эроплан купим, я слышал, в Москве такие есть. На небо летать будем! На луну смотреть! – залепетал восторженный Саня.

– Ничего мы, сын, наверно, не купим.

– Не хватит денег? Ну давай хоть змея летучего большого – такие продаются в Алатыре. На него-то этих денег хватит!

– Сын, посмотри деньги-то…

Взял Санька увесистую пачку из сундука, аж подпрыгнул и чуть слезу от досады не пустил. То были керенки, полгода назад вышедшие из обращения.

– Что делать-то, Сань? – неуверенно как-то спросил отец.

В первый раз в жизни отец советовался с девятилетним сыном, как со взрослым мужиком.

– Сожги, батя, чтоб не видал никто, – с сожалением ответил Санька.

Змея отец Саньке все же купил. Вся мелочь деревенская запускала его. Только и носились по селу ребятишки: «Держи его! Вправо, вправо тяни! На луг побежали, а то в деревьях запутается!»

В этом же году у них отрезали почти всю землю и разделили поровну между деревенскими. Большая половина этой земли через два года поросла высоким бурьяном – не у всех было желание пропадать целыми днями в поле.

Ни шатко ни валко прошло десять лет. Мать Екатерина управлялась по хозяйству, хоть и хворая была. Отец научил Саньку плотничать. Это позволило им жить безбедно. Сестрам справили богатое приданое, они повыходили замуж – одна уехала в город, другая в дальнее село.

По деревне пополз слух, что грядет раскулачивание. В городе, уже не скрываясь, ходили комиссары с винтовками. Особо несговорчивых расстреливали на месте. Понял Санька Цыпаев, что дома скоро у них не будет.

Поутру Алексей зашел поднимать сына на работу. А того и след простыл. Поругался отец, поворчал – загулялся, видно, Санька, зари не заметил, и пошел в артель один. Вернулся Саня домой к ужину уставший и довольный. Молчит, а у самого глаза хитрые.

– Нагулялся, паразит. Я нынче за тебя всю спину сломал. Выпороть бы, да перед людьми стыдно – лося такого розгами драть.

– Прости, бать, – придвинул к себе чашку со щами блудный сын.

Через день по деревне ходили комиссары в кожанках. Голосили бабы. Мимо двора в сторону города проезжали обозы, доверху груженные мешками с продовольствием.

Отец был чернее ночи, курил папиросы – одну за другой – на пороге в сенях. Мать сидела в уголке и вытирала набегающие слезы. Лишь один Санька был спокоен. Он смотрел в окно – вот она, Советская власть, во всей своей красе.

Раздался стук в дверь. Мать тихонько завыла в углу. Отец, перекрестившись, на подкосившихся ногах пошел впускать в свой дом беду.

– Комсомолец Александр Алексеевич Цыпаев здесь проживает? – В дверном проеме возникла фигура городского комиссара.

– Кто? – дрожащими губами прошамкал отец.

– Дед, глухой, что ли?! Комсомолец Цыпаев здесь живет?

– Здесь я, – вышел к незваному гостю Санька.

– Завтра в восемь комсомольское собрание. В городском исполкоме. – Комиссар развернулся и запрыгнул на телегу, поджидавшую его у дома. – Не опаздывай, у нас этого не любят.

Опомнился отец, застыла в недоумении мать. Санька сидел и улыбался по-детски, видно, сам не ожидал, что так гладко все пройдет.

– И как ты людям в глаза глядеть теперь будешь? – огорошила его мать. – Как к этим нехристям на сходку пойдешь?

Санька растерялся, и улыбка тут же сползла с лица.

– Угомонись, баба дура. Волос долог, да ум короток. Иль на Соловки лучше ехать? – заступился отец.

Примолкла баба. Пригорюнилась.

– Молодец, сын. От погибели нас всех спас.

– Бать, я так решил. Пусть лучше помру я от позора, чем отдам этот дом чужим. Нет у меня ничего в жизни его дороже. – Санька закурил.

– Ты еще и куришь, щенок? Ай! Какой ты теперь щенок – кури, махнул отец рукой. – Да не переживай шибко. Посудачат и бросят.

Так и случилось. Поговорили в деревне месяцок-другой, потом и смирились. Санька с отцом никому не отказывали в помощи: крышу починить, сарай какой построить за бесценок – после работы в артели помогали они деревенским. Раз в месяц Санька ездил в город на комсомольские собрания, сидел и отмалчивался. Простили Саньке и дом оставленный, и комсомол. Да потом эту историю как байку передавали из уст в уста, дивясь Санькиной смекалке. С тех пор Санька не выпускал изо рта папиросу.

Завидным женихом был Санька – и руки золотые, и голова на плечах. Вот только жениться он никак не хотел. И отец просил его остепениться, и мать мечтала перед смертью на внуков взглянуть. Понимала, что немного ей осталось жить. Но у Саньки в голове был ветер, и долго в его сердце никто не задерживался. К двадцати двум все парни на селе имели семью. А Саньке уж двадцать четыре! Мать с отцом потеряли всю надежду образумить сына.

Проснулась Катенька утром. До клети доносился ни с чем не сравнимый запах печеного хлеба. Вскочила, заторопилась. Утреннюю дойку проспала!

– Не спеши, подоила я Зореньку. В стадо отвела. Слышала я, как ты всю ночь в клети плакала. Ешь иди, да айда в поле.

– Мам, меня в субботу Гришка сватать придет.

– Спиридонов? А как же Санька Цыпаев? – подивилась мать.

– Нет больше Саньки. За Курочкиной Грушей он вторую неделю вьется. Туда ему и дорога, два сапога пара! – разревелась Катя.

– Эх, дочка. Подумай. С нелюбимым жить – век маяться.

– Подумала. Полюблю после. Все бабы так живут. Живы. В город уеду, подальше от него, от бабника проклятого, и не вспомню больше! На работу там устроюсь. Потом и вы с тятей ко мне переедете, – успокаивала себя Катенька, а сама ревела еще пуще.

– Ну, думай, дочка, думай, – вздохнула Саня.

– Нечего думать. Решила я, мам, – вытерла слезы Катенька. – Давай в субботу стол собирать. И платье надо подвенечное – в воскресенье ведь уж свадьба. Девичника у меня не будет – нынче понедельник. Да и не хочется мне.

– Да и некогда девичник делать – торопится твой Гришка, боится, как бы ты не передумала, знать.

По дороге в поле Саня с Катенькой обсуждали, кого из гостей звать да когда отца за платьем в город посылать. Когда пришли, уж весь колхоз знал, что Катеньку в субботу сватать придут. Нюрка постаралась.

– Открывайте! Нам сказали, что у вас овечка продажна! – барабанила в дверь Ванечкиных Ульяна субботним вечером.

В стороне стоял Григорий, одетый по-городскому – в нарядной рубашке, в галифе и модной косоворотке. Из кармана выглядывал цветок. Дружки окружили Гришку.

 
Ставь, Катюша, самовар,
Все четыре чашки.
Гришка топчется в сенях
В клетчатой рубашке, —
 

пели они под гармошку.

– Ну, входите, раз пришли. Есть у нас ярка. Черна, красива, молода, – впускал отец гостей в горницу.

Катенька была заперта в темном чулане (так положено было – сиди, пока не позовут), плакала и думала: «Как овцу на базаре покупают… может, передумают, уйдут сейчас, может, случится что-нибудь… Нет, говорят все, не уходят».

– А приданое есть ли у вашей дочки?

– И приданое есть: и кровать, и перины, сундук с постельным и посуда – все как положено, – слышала сквозь свой рев Катенька.

Потом все было как во сне. Катя вытерла слезы. Ее вывели к гостям. Все причмокивали и говорили:

– Хороша, хороша, нам нравится. Берем мы вашу ярку.

Все ждала Катенька, когда кончится этот кошмар. Когда ночь наступит, чтоб выплакаться.

По рукам ударили сваты.

– Ну все, теперь вы жених и невеста, а уж завтра муж и жена. Поздравляю тебя, Гришенька! – радовалась Ульяна. – А ты чего, Катерина, пригорюнилась? Приезжать будешь к мамке-то. Не навек в город едешь! Завтра свадьба у тебя, а ты слезы льешь. Ну, поплачь, поплачь, положено девке перед венцом слезы лить.

– Свадьба завтра в городе будет. Я решил, что все по-городскому надо, – приосанился Григорий и обнял Катю. – И венчаться там будем, там и церковь красивее, не то что у вас в соседней деревне – не храм, а сарай какой-то. – Гришка брезгливо сморщил нос. – Дай я тебя поцелую, невеста моя.

– Завтра и поцелуешь на свадьбе, – отстранила его Катенька.

Григорий не обиделся, знал, что Катенька строгая девушка, не принято, наверно, в деревне до свадьбы целоваться.

А на дворе уж пела и плясала молодежь. Все ждали, когда выйдут невеста с женихом, чтоб славить их. Но жених вышел один – невеста приболела. До позднего вечера веселились парни и девчата. Не было среди них только Саньки Цыпаева.

С песнями и прибаутками Катины подруги ходили к жениху рубаху отдавать, оттуда вернулись с веником и невесту повели в баню.

Расплели ей косу, и Катенька отдала ленточку из своей косы Нюрке, чтоб та следом за ней замуж вышла. А слезы все не проходили.

– Плачь, Катенька, плачь. Перед свадьбой все плачут, – неловко успокаивали невесту подружки, сами понимали, что не так плачут перед венцом.

– Повезло тебе, Катя, – заревела Нюрка вместе с Катенькой. – Такой жених достался – и умный, и богатый, и краси-и-ивый, – уже голосила Нюрка. – Если бы мне да такое счастье, я бы нисколечко не ревела, я б веселилась и пела от счастья-а-а…

– Радоваться надо, – хлестали Катю веником девчата. – И платье отец тебе справил самое красивое, и свадьба в городе, и нас Гриша пригласил – с тобой будем. Ну, будет реветь-то, не за сто верст едешь!

К полуночи проводили подружки Катеньку до дому, приготовили платье подвенечное, вуаль. Легла Катя в клети, чтоб не будить никого. Ушли подружки, и мама ушла, лишь покачала головой, глядя на Катеньку.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий… Что же я наделала-то! Господи! – вместо вечерней молитвы шептала Катя в слезах. – Господи, прости меня, грешную! Помилуй меня, Господи… Не гневайся на меня, помоги мне, неразумной рабе твоей, Боже… – Катенька без сил упала на пол да так и заснула.

Беспокойно барабанили в ее окно. Вскочила Катенька – Нюра, наверно, забыла ленту свою. Что было поближе, то и надела на себя в темно те, побежала к двери – сейчас весь дом перебудит.

Низко опустив голову, у двери стоял Санька Цыпаев.

– Кать, выходи за меня. Нет никого у меня милее тебя. Только одну тебя и люблю.

Ноги подкосились у Катеньки, прислонилась к косяку, чтоб не упасть. Сердце выпрыгивало из груди. Дрожало и рвалось все от счастья и радости. Хотелось обнять и расцеловать этого разгильдяя, такого любимого, такого желанного. Хотелось уткнуться в его могучую грудь и так вот простоять всю жизнь. Но!..

– Ишь ты, пришел, опомнился. Что, Груша, что ли, прогнала? – сама удивилась своим словам Катенька. – Меня уж просватали. Венчаемся завтра.

– Да знаю я и по тебе вижу. – Санька кивнул на Катино платье.

Катя стояла в свадебном платье (надо же было надеть именно его впотьмах!).

– Выходи за меня, Катенька! Не прощу себе, коль откажешь, не идешь ты у меня из головы!

– И я не прощу Грушу Курочкину! И не забуду, как ты с танцев ее уводил.

– Прости меня, Катенька. Если не пойдешь со мной, все село перебужу! – Санька стал колотить в окно дома.

– Не пойду, – упрямо сказала Катя.

Вышла мама, на ходу застегивая кофту.

– Чего пришел-то среди ночи, аль дня было мало? Хватит орать на все село, в дом зайдите.

– Тетя Сань, отдайте за меня Катеньку! – Санька упал посреди избы перед мамой на колени. – Беречь ее буду, любить буду всю жизнь! Нет у меня, кроме ней, никого. Теть Сань, никого нет!

Вышел отец, за ним волочился сонный Борька. Ничего себе! Санька Цыпаев на коленях! Такого еще никто не видел! Вот-то будет чего завтра друзьям рассказать!

– Ну, и что ты стоишь тут как истукан, сказано тебе, просватали девку! Или, скажешь, не знал? – Иван садился на порог и скручивал цигарку.

– Нынче узнал. Дядь Вань… Отдай за меня Катерину. – Санька все еще стоял на коленях.

– Я-то что? У нее проси, – хитро пробормотал Иван.

– Ну прости ты меня, дурака, Катенька! – пополз к ней Санька.

Катя стояла не шелохнувшись и уж боялась говорить. Так хотелось скорее простить и забыть о завтрашней свадьбе, о Гришке, обо всем на свете. Но гордость взяла верх. Катя в ответ упрямо покачала головой.

Санька встал и выбежал из дома. Послышался скрип телеги и топот копыт.

– Маменька, тятенька, что ж я наделала! Я же дышать не могу без него! Я же не вижу больше никого, кроме него! – заголосила неприступная Катя.

– Дуры вы, бабы. Сами разбирайтесь. Спать пойду. Вернется он, не голоси, – хлопнул дверью Иван.

– Как же я завтра венчаться-то поеду с этим Гришкой – глаза б мои его не видели! Он ведь меня целовать завтра будет!

– Конечно, будет, – подлила Саня масла в огонь. – А ты зубы сожмешь и терпеть будешь всю жизнь – сама говорила, что так все живут.

– Зачем ты со мной так, мам? И без того плохо…

– Думать надо! Это видано ли такое! Любит мужика, он у ней в ногах валяется, ан нет, коза гордая, – нос воротит! Не прощу!.. А ты спать иди, не стой тут, без тебя тошно, прикрикнула Саня на Борьку.

Тот забрался на печь и высунул нос из-под занавески. Нет уж! Этого он пропустить не может! У любимой сестры жизнь решается, а его спать отправляют. Притих Борька, чтоб про него забыли. Жалко было сестру. Она как-то беспомощно лежала на полу и содрогалась от рыданий.

В дверь постучали. Катю как ветром сдуло с пола – она уж сидела на лавке, вытирая остатки слез рукавом.

Зашел Санька, за ним его мать. Санька опять бросился на колени. Заговорила мать:

– Прости его, Катенька, и ты, Саня, прости, дурак он был. Как медведь в клетке нынче по дому ходил. Не даст он мне покою. Больная я, помру скоро. Сделайте мне подарок перед смертью. Хоть покойна буду за сына, что с Катенькой он. С ней не пропадет. Ты-то не против?

– Я не против, ей замуж идти, пусть сама и решит, – отрезала Саня.

– Прости меня, Катенька. Ни на кого больше за всю жизнь не посмотрю. Пойдем со мной. Попа разбудим, он нас обвенчает, если ты хочешь. А завтра в сельсовете распишемся. – Санька целовал ей руки. – Всю жизнь на руках носить буду, никому не отдам…

– Ни на кого за всю жизнь не взглянешь? – приподняла бровь Катя. – Всю жизнь любить будешь? И в церкву венчаться пойдешь?

– Как скажешь, так и сделаю. Все буду делать, как ты скажешь…

– Иди с ним, Катенька, он за тебя горы свернет, никому в обиду не даст. Будешь моей доченькой любимой, – умоляла девчонку Екатерина.

– Ну гляди, Санька, обидишь кровиночку мою – сама ноги повыдергиваю, и не только ноги. – Саня погрозила пальцем у самого Санькиного носа.

– Не обижу, теть Сань. Не для того на коленях стою перед вами.

– Ну что, согласна ты, Катенька? – обернулась к дочери Саня. – Пойдешь за Саньку замуж?

– Мам, а вы-то как же? Позор ведь это какой. Как людям в глаза смотреть будете? Что Гришке сегодня скажете?

– Ты про себя думай, а не про нас – мы-то переживем как-нибудь.

– Согласна я. – Катенька светилась от счастья. – Благословите нас, – чуть слышно произнесла она и встала на колени рядом с Санькой.

– Иван, поди сюда! – Из задней вышел Иван, который и не думал спать, чуть заметно он улыбался, но, сдвинув брови, обратился к Саньке: – Ну что, обещаешь беречь всю жизнь?

– Обещаю, дядь Вань, обещаю. Богом клянусь.

Иван взял икону, приготовленную к свадьбе, трижды обошли родители молодых. Потом благословила Катерина.

– Совет вам да любовь. Живите дружно, в любви и согласии. А теперь идите, ищите священника. Да до вечера в доме не появляйся, слышишь, Катя? – говорила мать растерянной дочери.

– Слышу. Спасибо, маменька, спасибо, тятенька. – Катя целовала родителям руки. – Простите меня, дуру, за Гришку. Простите ради Христа…

– Пойдем скорей, светает! – Санька обнял Катеньку и повел к выходу.

Санькина мать осталась у Ванечкиных, чтоб помочь дать отпор утренним гостям.

Лошадь молодые оставили у дома и побежали в ночь…

Бежали они через лес – все чулки изорвались на Катеньке, все подвенечное платье было мокрым от росы, липло к ногам. Но казалось ей, что не бежит она, а летит на крыльях навстречу своему счастью… Нашли они в поле стог и стали дожидаться рассвета, чтоб в церковь пойти. Как целовал ее Санька! Какие слова говорил! По лугу разносился запах скошенного сена и пьянил, как крепкое вино. Обнимала Катенька своего любимого и думала о том, что не было счастливее никого на свете этой ночью! «Спасибо тебе, Господи, спасибо за то, что услышал молитвы! Сашенька… самый любимый, самый дорогой, единственный! Спасибо, что я живу, спасибо, что я есть на свете».

С первыми лучами солнца молодые постучались к батюшке, жившему против церкви. Вышел он, бородатый, сонный. Вникнув в суть дела, зашел в дом, обрядился в рясу.

В церкви стояла непривычная тишина, как будто сам Бог удивился такому раннему визиту прихожан. Батюшка забубнил:

– Согласен ли ты, раб Божий Александр, взять в жены рабу Божью Екатерину?

– Согласен!

– Согласна ли ты, раба Божья Екатерина, взять в мужья раба Божьего Александра?

– Согласна!

– Теперь обменяйтеся кольцами.

Катенька посмотрела на Саню забыла она совсем про кольца-то! Но Санька достал из кармана два колечка: одно надел Катеньке на палец, другое протянул любимой, чтоб она ему надела. Кольца были старые, простые некогда было за ними в город ехать, взял материно и отцово. Прямо из церкви задами они пробрались в сельсовет и там расписались.

А потом пошли они в дом к Цыпаевым. Встретил их отец:

– Ну что, дети, благословляю вас. Совет да любовь. Проходите в дом. Упросил-таки Катеньку, упрямец! Рад я, Катенька, что все так получилось. Рад видеть тебя в своем доме. Живите в любви да согласии – никто вас не неволил. Да береги ее пуще глазу! Гулянье твое кончилось.

– Знаю я, бать, – склонил голову Санька.

Утром пришли подружки собирать Катеньку к венцу, щебетали о платье Катином, о вуали, о том, как они в город сегодня поедут да ребят городских завлекать будут. Позвала их Саня в дом – нет Кати. Рассказала Саня все, как было. Притихли девушки, призадумались. Екатерина Цыпаева, Санькина мать, сидела рядом.

– А если кто худое слово про Катеньку скажет, берегитесь, девки! Сама ремнем выпорю! Да по языку поганому. На это у меня силы еще хватит.

Прошло два часа. Девки все сидели за столом и пили по пятой чашке чаю – никто не хотел уходить. Все понимали, что скоро здесь начнется заварушка.

Послышались топот копыт, звон бубенцов, песни, смех. Свадебный поезд приближался к дому Ванечкиных. Две матери вышли на крыльцо, подруги столпились тут же. Борька спрятался за палисадник.

Остановилась тройка лошадей, стихли бубенцы.

– Ну, где моя невеста? – сошел с повозки Григорий. – Что молчите-то, как на похоронах? Я за невестой приехал. Вот выкуп привез. Борька, иди сюда! Продавай мне свою сестру, а то и в дом не зовут.

Выполз Борька из палисада.

– А продавать-то мне некого. Нет Катеньки дома.

– Ну, тоже! Нашел время шутки шутить. На вот тебе полтинник, – протянул деньги Григорий.

Взял деньги Борька.

– Давай я тебе какую-нибудь другую невесту продам, а Катеньки нет. Ее Санька Цыпаев нынче ночью увез. – Борька прятал деньги в карман.

– Какой Санька? Теть Сань, что он мелет? Я ж вчера ее просватал! В городе меня с невестой к обеду ждут! Побыстрей давайте торговаться! – или не понял ничего, или не хотел понимать Гришка.

– Правду сказал Борька. Нет Катеньки. С Санькой моим она ночью сбежала, – приняла удар на себя Екатерина.

– Так я же к ней сватался!

– Ты сватался, а любит она Саньку, и он ее любит. Обвенчались они. Жена уж она другому, а не твоя невеста.

– Вот вертихвостка! Встречу ее – косы-то повыдергаю! – завопила Ульяна. – Видано ли было, чтоб девки с чужими мужиками по ночам бегали! Стыд! Позор! Срам один!

– Будет орать-то, Гришку свого не позорь – от хороших мужиков девки по ночам не бегают, – вышел Иван.

– Дядь Вань, как же это так? Вчера же… обещали мне… – Гришка по-детски утер кулаком слезы.

– Голова у ней своя есть на плечах. Не крепостные крестьяне мы, чтоб девку против воли отдавать. Не переживай, Григорий. Вокруг оглянись – одна другой краше, – похлопал Иван Гришу по плечу. – Ну прости ты меня, не знал я, что у Кати в уме Санька Цыпаев. Знал бы, никакого сватовства бы не было.

– А гости как же? А стол? Я и со священником на полдень договорился… Как же я без невесты-то приеду? Как же свадьба-то… – бессвязно бормотал Гриша. – Не могу я без невесты-то…

– А ты меня возьми. Я буду твоей невестой и женой буду. – Нюрка поняла, что ее час пробил, и вышла вперед. – Я любить тебя буду всю жизнь. А Катя бы всю жизнь рядом с тобой про Саньку думала. Возьми меня в жены.

Опустил голову Григорий, призадумался и побрел к упряжке. Вдруг толкнул ездока, вскочил на козлы и помчался за околицу. Пыль столбом!

– Пропадет, разобьется! – причитала Ульяна. – Чтоб вы пропадом пропали со своей девкой непутевой!..

К этому времени у дома Ванечкиных собралась вся деревня. Ни разу не выпадало такое зрелище ее жителям. Успокаивали Ульяну. Посмеивались над Григорием – невесту удержать не смог. Осуждали Катеньку – видано ли такое, чтоб из-под венца сбегать! Удивлялись Саньке Цыпаеву – в который раз судьба прощала ему смелые выходки.

Через полчаса появился Гришка – пьяный, но успокоенный.

– Садись, Нюрка, ко мне ближе, – перелез Гришка с козел на место жениха. – В город поедем. Женой моей будешь. По дороге платье купим. Быстрей давай, не копошись. В обед уж в церкви быть надо! Садись, тетка Ульяна, поехали на свадьбу!

Ни живая ни мертвая от счастья Нюрка плюхнулась на место невесты, теребя в руках красную ленточку с Катенькиной косы. В город!

– Эй, залетные! – крикнул извозчик, что было мочи ударив кнутом по спинам лошадей.

Только и видели странный свадебный поезд, скрывшийся в клубах пыли.

В этот же день Нюркин сосед Василий сделал предложение Татьяне, той самой вдове, которая на него заглядывалась.

В понедельник вышли в поле на работу. Тетка Ульяна, завидев Катеньку, бросилась к ней:

– Что, Катька Ванечкина, хорошо ль ночью-то было с чужим мужиком по полю кувыркаться?

– Я Цыпаева теперь, теть Ульян, а ночью той… было хорошо, – свысока посмотрела Катенька на Ульяну.

– Ах ты стерва! И не стыдно! Глаза-то свои черные, бесстыжие напоказ выставила! – завопила Ульяна звонким, писклявым голосом.

– Хватит орать, теть Ульян, – тихо оборвала ее Татьяна, подойдя к ней вплотную. – Аль забыла, как в запрошлый год я тебя на огороде с Трофимом Надькиным застукала? Аль забыла, змея подколодная, как ночью родившегося ребенка старшей дочери живьем в навоз закопала, чтоб позора не было?! И ты про стыд говоришь! Я одна об этом знаю. Молчи, а то сейчас громче повторю, чтоб все слышали! Отстань от девки!

Заткнулась Ульяна. Не слышала Катенька, что шептала ей Татьяна, но та больше ни разу не подошла к ней. Не здоровалась и не разговаривала, конечно, но и не обижала больше.

С тех пор никто и не говорил о Катеньке плохо. Ну, ошиблась, с кем не бывает! Уважали ее, а может, и знала она много про всех в этой деревне… Это уж одному Богу известно.

А Татьяна через неделю вышла замуж за Василия. Так вместо одной семьи с Катенькиной помощью в деревне родилось целых три.

Санькина мать не могла наглядеться на свою сноху. Отпускала ее погулять с подружками – на танцах частушки попеть, пока Санька с отцом подрабатывали. Катя не боялась теперь ни Груши Курочкиной, ни других Санькиных зазноб. Плясалось, пелось легко и весело.

 
Посылала меня мать
Загонять гусака,
А я вышла за ворота
И – давай плясака! —
 

выводила Катенька, перебирая ножками, обутыми в модные туфли на высоких каблуках.

Девчата не отходили от нее – такая заводная и веселая была Катенька, как раньше.

– Она к бабе Поле пошла, корову подоить, – выгораживала сноху Катерина перед сыном.

– Знаю я эту бабу Полю! Опять у речки пляшут, – горячился Санька.

– Сань… тебе сколько лет?! Ты свое уж отплясал и отгулял. А ей и шестнадцати нет! Пусть повеселится. Все она дома уж переделала. У окошка ей, что ли, сидеть со старухами да чужие кости мыть?! Насидеться еще успеет – жизнь-то длинная. Ешь вон.

Приходила Катенька дотемна, но все равно Санька встречал ее недобрым взглядом:

– Что, опять на танцы бегала, не на Гришку ли глядеть?

– Не было там никакого Гришки, не ездит он сюда больше. Нюрка одна приехала опять.

Проглатывал Санька эти оправдания – мать его успокаивала. Но как-то однажды не выдержал – пошел посмотреть, что его женушка делает.

Пришел к речке, встал неподалеку и смотрит, как молодежь развлекается.

 
Неужели лесу мало —
Я березоньку рублю.
Неужель ребяток мало —
Я женатого люблю, —
 

притопывала Катенька. И девчата прихлопывали ей.

Вскипел Санька. Ворвался в круг, схватил Катерину за косу и поволок домой. Упиралась Катя, как могла, да разве сладишь с такой силищей! Доволок он жену до дому, завел в переднюю, задрал подол и давай хлестать ремнем, как ребенка шкодливого.

– За что ты меня? – вопила Катенька от досады и боли.

– Я тебе дурь-то из головы выбью! Выбросишь из головы мужиков! – продолжал свое дело Санька.

– Каких мужиков? Нет у меня никаких мужиков! – оправдывалась Катя.

– Будто я не слышал, что холостых тебе не надо, женатого ты любишь! На вот тебе за женатого, – последним ударом закончил Санька свое дело.

– А ты у меня холостой, что ли? Я про тебя ведь пела-то! – ревела Катенька.

Понял Санька, что зря погорячился. Не привык он к чину женатого мужика. Но прощения просить не стал.

С тех пор Катенька на танцы одна больше не ходила. Только вместе с Санькой.

Вскоре у Катеньки и Саньки родилась дочка. Назвали ее по святцам Раиса. Но почти сразу после ее крестин померла Санькина мать Катерина. Не прожил долго без жены и Алексей, Санькин отец, его схоронили через год.

Не отпускала Катенька своего мужа на пьянки-гулянки. Да Санька и не рвался. Подрастала девочка на радость отцу и матери. Катенька воспитывала ее по-христиански. Водила с собой в церковь, читала молитвы. Исполнилось дочке шесть лет.

Катенька к тому времени выучилась на повара. Зиму работала в колхозной столовой. И хлеб пекла, и обеды готовила. А летом работала в поле на прополке и на ферме дояркой – куда направит колхоз.

В то время в соседнюю деревню приехала молодая учительница Прасковья Сергеевна. Приехала она из Москвы видно, распределение ей такое дали. Стала деток набирать в первый класс. Записали и Раечку, хоть ей и рано еще. Да учительница уговорила. Сказала, что чем раньше дети начинают учиться, тем способнее они к наукам.

Учительницу поселили в заброшенном доме. Крыша у дома протекала, стены грозили обвалиться. Направил колхоз Саньку Цыпаева починить учительский дом. Нехотя с утра побрел он на работу – одному весь день с учителкой куковать!

Работы было непочатый край. На две недели точно хватит. Неделю Санька работал спокойно – учительница приводила в порядок свое новое жилище. Еще было лето, и занятия в школе не начались, потому Прасковья была дома.

Колотил Санька топором по стене, а она рядом бегала:

– Александр Алексеевич, вам, может быть, водички попить принести?

– Нет, гвозди вон те дай, – буркнул Санька, а самому приятно было – никто его еще так не называл. Дожил почти до тридцати, а все вокруг – «Санька» да «Шурка», как мальчишку кличут.

– Александр Алексеевич, в комнату проходите, кушать будете? – обращалась к нему Прасковья.

– Дома поем, – уходя, бросил ей Санька.

«Чудная какая-то: “в комнату”, “кушать”, как с луны свалилась. Вот что значит образованная и культурная. Факт! – про себя бормотал Санька. – Не то что наши бабы – “иди в избу да ешь садись…”»

На следующий день Санька снова пошел к учительнице. Крышу чинить.

Сидел он на крыше, а Прасковья внизу с книжкой. Долго она молчала, глядя на Санькины мускулистые руки и загорелую спину. Настоящий мужик! С таким не страшно и на край света пойти. Своей широкой грудью от всех невзгод укроет… Не то что городские хлюпики, вот бы мужа такого… Правда, образования у него, конечно же, нету… Хорошо, если четыре класса.

– Чего смотришь, аль не так что-то делаю? – оборвал Санька Прасковьины мысли.

– Любуюсь на вас, Александр Алексеевич. Вот, думаю, настоящий русский мужик, с его силой и статью. Именно такие и боролись за нашу Коммунистическую партию! Такие и победили буржуев! А вы не комсомолец?

– Комсомолец, комсомолец, – усмехнулся Санька, вспоминая о том, как попал в комсомол.

– А в школе вы учились? – еще с большим интересом спросила Прасковья.

– Семь классов кончил.

– Ой как здорово! – уже неприлично восторженно воскликнула собеседница. – А что вы любите читать?

– Я стихи люблю, – почесывая в затылке, ответил Санька.

– Да, я тоже люблю, Маяковского:

 
Я достаю из широких штанин
Дубликатом бесценного груза —
Читайте, завидуйте, я – гражданин
Советского Союза!
 

– Не-е, мне больше про деревню нравится, про природу:

 
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом…
 

Ну да ладно балаболить – мне работать надо, – отвернулся Санька.

К вечеру Прасковья выглянула в окно, позвала Саньку ужинать.

– Я домой пойду, меня жена к ужину ждет, – отказался тот.

– Александр Алексеевич, не кусаюсь я, садитесь со мной кушать, я хоть отблагодарю вас, – настаивала Прасковья.

– Сказал же – дома поем, ждут меня, – складывал Санька свой инструмент.

– Что у вас за предрассудки в деревне! Я вас на обед зову, а вы меня обижаете, как будто что непристойное предлагаю. – Учительница тряхнула белыми кудрями и исчезла из окна.

Санька зашел в дом.

На столе стояло большое расписное блюдо с тонко нарезанными кусочками мяса, сыра. Все это было украшено розами из помидоров и моркови (видать, в город за продуктами ездила – здесь такое не продают, а сама она не держит огорода). Тут же стоял графин из резного стекла, с вином, видно, а рядом – бутыль самогона. В тарелке с прозрачным бульоном плавали листья какой-то травы и половина яйца. «Да уж! – подумал Санька. – Есть тут точно нечего, но красота какая!»

Тут только он поднял глаза на учительницу.

Прасковья была одета в сарафан, кофты под ним не было. Было видно, как яркая родинка повыше левой груди поднималась и опускалась в такт дыханию. Зеленые, как изумруд, глаза в полумраке неестественно ярко блестели. Светлые кудрявые волосы прядями рассыпались по плечам.

– Я окна зашторила, а то душно сегодня. Присаживайтесь рядом со мной, не бойтесь, что я, зверь какой? – жестом пригласила его Прасковья.