Текст книги "Светлое будущее (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Резвый разворот. Взгляд в глаза:
– И че? Жить одним днем? Чет я даже за тобой такого не замечала… что ты мне тут впариваешь.
– Я не про то. Надо думать о будущем – но не гнаться за ним, отметая настоящее. Тихо ехать вперед! А не стремглав… и жить, наслаждаясь всеми моментами, а не только давиться надеждами и ожиданиями. Надо принять себя, и принять других – такими, как ты, как они есть. И приспосабливаться. Во всем – и ко всему. А не гнать и рубить! Вот у тебя только белое и черное. А есть еще серое! А если постараться, если хоть немного раскрыть свое сердце людям – то и другие цвета появятся.
– Розовые? – едко сплюнула ей в лицо, заливаясь саркастическим смехом.
– А хоть и розовые! Пусть и лишь мгновения – а полезно! Чем давиться постоянно ненавистью и отчаянием! Уж лучше глупые сопли – чем постоянная пресная, горькая правда! И потом… даже если бы и стал Рожа твоим мужем, не будь братом. Не нашли бы вы счастья, не настигли бы свое «светлое будущее»! Нет! Потому что надо приспосабливаться – еще раз говорю, меняться, юлить… терпеть и унижаться порой, а не только гордо и цинично на всех плевать с колокольни собственного достоинства. Реалисты… – съязвила, перекривив слово. – Гордые идиоты! Причем которым хочется всё и сразу! Думаешь, я не хочу богатого, умного, чувственного, способного весь мир нагнуть ради меня и наших детей (в случае чего, в случае необходимости)? Хочу! Очень хочу! Но я реально смотрю на жизнь, в отличии от вас! И это у кого еще розовые очки?! Да… пусть не во всем мире, но в моем доме… мой Леша – мой король, а я – его королева. А что за порогом, и что в будущем – это иное. И поскольку постольку.
– А потом грянет беда, – ядом прыснула я, будто змеюка, – и будете реветь взахлеб вместе, короли-старатели.
– А то ты не будешь реветь? – рассмеялась едко.
Опустила я взор. Смолчала.
– Вот то-то же! Только в промежутках между черными полосами – у меня будет белая полоса, я буду счастлива, а ты… со своим Рожей – в растерянности, в гонке черти за чем – нет. Опять будешь реветь, кляня судьбу за жестокость.
– Я не буду реветь, я буду решать, – гневно.
– Федька твой уже нарешал. Ну как, нравится? Обоим? На сколько в этот раз нарешал? А?
– Да иди ты! – злобно. Разворот – и пошагала спешно я в коридор (забыв, зачем шла в комнату).
– Я-то пойду! – отчаянно мне в спину, циничным смехом. – А ты что делать будешь? Опять себя жалеть? Или его? Решатели…
– Иди в ж*пу!
– Ага, до встречи!
Живо обуть кроссы, на плечи куртку – и за порог, гневно лязгнув дверью.
ТОМ II. СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. За горизонтом жизни
Глава 21. Чистилище
30 мая, 2009 г.
(Н и к а)
Пульс. Откликом во мне, будто гром после молнии, раздавалось сердцебиение, бессмысленно игнорируя общее решение, общее нежелание всего организма… жить. Бесстыдно им вторили легкие – еще одни предатели сплоченного коллектива. Пустота. Ни боли, ни страха. Ни прошлого, ни будущего. Только минуты – минуты, пока оставшиеся герои не сломаются, не устанут кровь, кислород гонять по уже мертвой, растерзанной дикими тварями, «человеками», плоти.
Очередной ход незримых часов – и вдруг бунт на тонущем корабле становится массовый. К предателям подключается слух: ловит странный шорох, хруст, шелест подлеска – неравномерный, настырный, грубый – и не ветер это уже ласкает ветви деревьев. Распахнулись веки – взор утонул в чистой, небесной глади… что проглядывалась где-то надо мной между веток, будто Бог, склоняясь над грешником. От яркого света начало резать глаза – но тут же позорно стихло. Слез не было – они еще были на моей стороне. Вдох-выдох. И вдруг снова изменщик-слух начал творить неприемлемое, донося уже иные вражеские сведения: речь… людская, путаная, надрывом. Набатом. Крик, мат. Удары, стоны… Смех, злорадство… Мольба. Еще один приговор на немом, безликом кладбище среди лесной чащи. Скоро и вы ко мне приобщитесь – будете ждать приход ее. Приход Великой и Мудрой. Приход Седой…
Хотя нет. Вам повезет больше – с вами твари-люди будут более снисходительны. Гуманны… человечны: они убьют вас сразу. Выстрел. Эхом, громом, вердиктом (взлетели, сорвались с ветвей трусливо птицы, заливаясь руганью) – тишина. Немая и цепенящая. И вдруг взрывом – отчаяние и мольба, мужские причитания становятся более лихорадочны, но уже… без хора, без эха, без вторения…
Глупый, ты еще хочешь жить – ты еще в объятиях боли. Все еще раб страха – наивный фанатик Жизни. Только она, Жизнь эта, – не вечна, она горда, вольна и бесхозна. Она вручена на время, дразня… показывая, как может быть – и чего в итоге не станет. Но вместе с тем – и мучения, что она дарит, не вечны. Счастье – не знаю… что это такое и за какие заслуги остальным дарят его при жизни. Не знаю – ибо была недостойна. И смерть мне – соответственна. Как мерзкой, безликой, ничего не значащей твари – за городом, в лесу. Без могилы, без креста. Без оградки и фото. Раздерут, сожрут плоть дикие звери, растащат кости, а остальное – что сгниет, а что землей, мхом покроется, как ненадобное. Гнусное, как и я. Кто-то, нечаянно найдя, подумает: эхо войны, а кто-то – жизни. Но это – конец. Там тихо и спокойно. Там – ничего. Там – космос. Бесконечность. Настоящее, подлинное «счастье». И ты глуп, раз просишься обратно. Туда, где только самообман и слезы, границы и гнёт. Где страхи разочарование. Нет, нет ничего лучше… чем покой. Чем финиш.
– Да гаси его! И поехали… – слышу отчетливо слова, раздраженный… черствый, бездушный голос Палача. Тот, кто так легко… дарит «прощение». Дарит… свободу.
А потому – уже и я поддаюсь на разгоревшийся бунт. Игра, притворство, потакая тем нелепым, отчаянно тлеющим огонькам-инстинктам, что все еще отчаянно борются во мне за существование – и выиграть. Потопить – легко и смело, окончательно и бесповоротно пустить ко дну… свой корабль.
(М и р а)
Едва только примерился упасть за руль, как тотчас где-то в стороне странный, с напором, уверенный шум, шорох. Взор около – но ничего невидно. Дикий зверь?
На автомате нырнул я за пояс и достал ствол. Неспешные шаги ближе к парням.
Тупое животное, не сидится тебе в засаде. Не живется, как всем.
И вдруг обмер, будто кто раскаленного свинца в башку налил и остудил резко.
– Охуеть, – послышалось эхом Сереги, озвучивая мои мысли.
«Лесная нимфа», м*ть твою. Самая что не есть. Вот только не Мальвина, а, еба** его в **т, черта давалка: голая (соски звездами торчат, ниже пупа – хоть сейчас скрути и вставляй). Да только вместо бархата кожи – увеча, безобразя хорошие формы – измазанная каким-то жутким месивом, черно-бордовой, еще свежей, грязью; усыпана красными линиями, вензелями шальных порезов. Вместо ебачих цветов в волосах – листья, труха во взъерошенной, сбитой в тугой, замусоленный ком, копну, шевелюре… Синяки под глазами фонарями; разбиты, разорваны губы. Еще немного на карачках – попытка выровняться, но тотчас упала, упало оно на колени, как раз около жмурика и возле этой суки, что уже успела обосс*ться от страха из-за наших «переговоров». А чудище это смотрит – пустым, блеклым взором… и ему похуй, кто… что вокруг происходит. Что труп рядом, что второй – избитый в мясо, скулит – ничего. Смотрит будто сквозь Потапова – и не то шипением, не то… каким-то шелестом, рыком, воем что-то выдало, сплюнуло в него. Не разобрать.
Вот так и не верь в лесных тварей – отнюдь не человек, а чертова пародия.
Подхожу ближе:
– Ушло нахуй отсюда! – жестким приказом, взмахнув пистолетом. Хотел, было, пнуть ногой, да сдержался. – А то и тебе сейчас башку разнесу!
Сам себе не верю. Если бы не Серега с Коляном – точно бы подумал, что белка с вчерашнего перепоя хватила.
И вдруг перевело оно на меня взгляд. Глаза в глаза – невольно поежился я. Вздрогнуло и оно – но перемен не настало. Не от страха, нет. А от непонятного, жуткого чувства, что обоюдным взрывом в нас одновременно раздалось.
Еще миг – и приговор: убивающий шепот… голос, знакомый перезвон, эмоции, мимика:
– Добей.
Дрожь прошлась по всему моему телу, азотом заливая каждую клетку.
– Мира. Прошу… добей.
(Н и к а)
Еще мгновение странного, перепуганного, ошарашенного бурения меня взглядом – и дернулся. Тотчас спрятал пушку за пояс, стащил с себя пиджак – и кинулся ко мне – набросил одежину на плечи. Отчаянная попытка моя борьбы за «счастье» – тщетно. Приговором: в охапку – и схватил на руки.
Сдались позорно слезы – потекли по щекам. Взрывом – взвыла, завопила я, из последних сил моля пощадить:
– ДОБЕЙ!
– Тише-тише!
– Ты куда?! – отчаянное мужское за нашими спинами. – Оно мерзкое! Еще об*ссытся! У меня тачка новая!
– Еще одну купишь! – бешено.
– А вдруг она заразна?! – рявкнул иной жизни перелив.
Смолчал мой Супостат.
Поставил, опустил на ноги около джипа. Распахнул дверь, бережно, но с напором подал вперед. Цепляюсь, хватаюсь – сопротивляюсь: пытаюсь вырваться, взглянуть этой (еще одной) бездушной твари в глаза:
– Умоляю, не надо! За что?!
– Все хорошо, малыш. Всё позади!
– Не надо! Не надо, пожалуйста! – бешеным смертником, хваткой утопающего вцепилась в кузов – рванул… в очередной раз до крови раздирая мою плоть. Грохнулась на сидение… Проехалась. Головой стукнулась об противоположную дверь.
– Больше никто тебя не тронет, – уверенное. Приказом… и далее жить. Залезает за мной следом. Пытается поднять с пола, усадить, уложить рядом.
– Не надо! – слезно. Отчаянно, давясь агонией; рыча. Пытается обнять – отталкиваю. – Добей здесь! Если хоть что-то когда-то для тебя значила – УБЕЙ!
Окоченел. Глаза в глаза. Нервически сглотнул.
– А че с этим? – внезапно где-то сбоку от машины. На улице.
Вздрогнул Мирашев, перевел, устремил взгляд на мужчину – ответил не сразу.
Сухим, охриплым голосом:
– Че? – задумчиво. Прокашлялся. – Че и с первым. В яму, да поехали!
Тотчас громыханием выстрелы: раз, два. Глухие стуки. Звуки, звон лопат.
Поежилась я. Но еще миг – и остаток сил взорвался во мне – дернулась: попытка выскочить с другой стороны, как в момент ухватил за шкирку – стащил пиджак. За ноги – грохнулась. Пальцами цепляюсь за траву снаружи – хлопнула дверь, едва не ломая мне руки в локтях. Взвизгнула я от боли очнувшейся позорно. Враз придержал мой Изувер тиски, оттягивая нити бытия.
– Зая! Малыш! Молю, угомонись! Все позади! – схватил за плечи, зажал в угол на сидении. Навалился сверху, прижался ко мне своей мерзкой плотью в ответ. Лицом к лицу. Лоб в лоб. Шепотом горьким, обдавая дыханием, Жизнью гнусной, мои уста: – Доверься! Прошу. Ни одна Сука тебя больше не тронет! Молю, Ник… верь мне.
Глава 22. Адепты Жизни. Круги ада
(М и р а)
Чертовы, резиновые, бесконечные сутки в больнице. Кофе, сигареты. Уже даже коньяк меня не брал. Своих всех – на хуе: ниче в голову не лезет. Пока у нее анализы брали, все, что только можно, кололи, штопали да в божий вид приводили, пока из месива вновь лепили человека, я, то и дело, что наворачивал круги по этажу, чаще всего – около кабинета своего «товарища», Кряги, заведующего этим гребанным отделением.
– Ты мне, блядь, хоть что-то толковое скажешь сегодня? Или я, как идиот, тут и дальше буду наяривать?
– А че тебе еще сказать? – злобно, едва не скалясь. – Хочешь правду? – едко. – Как есть?
– Ну? – киваю сдержано, а у самого внутри все позорно, трусливо сжалось.
– Пи**ец ей. Не сегодня – завтра, пи**ец ей.
Побледнел я от услышанного:
– Че? Всё так хуево? Если дело в бабле, или другой клинике…
– Да, – резко, грубо. Ухватил меня за плечо и отвел в сторону. Приблизился, едва ли не на ухо, рыком: – Невменяема она. Кукушкой тронулась, – нервно сглотнул я. Смолчал. Проглотил и Кряга какие-то свои, невысказанные, мысли-эмоции. Продолжил: – То и дело, что вопит, кидается на всех. И суток не прошло – а она дважды уже пыталась покончить с собой. Ее тут долго держать… никто не будет: не то, что не захотим – не сможем. Слишком буйная. Ей нужен специализированный уход, препараты, специалисты. И вообще, не факт… что ее отпустит. То, что эти твари с ней сделали – там… – скривился вдруг, учтиво замолчав.
– Говори! – гневно рявкнул я, срываясь уже с катушек.
По сторонам, не то избегая свидетелей, не то… ища возможности не рисковать, не бесить меня еще больше. Не сдавать тайны. Но поддался:
– Там явно не один был… И творили… черти что. Может, даже чем заразили – через время анализы еще придется сдать. Вообще, как по мне, не было в планах, что бы жива осталась. Честно, сам не знаю, почему она не… Ты прости, но там реально был… прямой привет патологоанатому. Или месть, или так… безбаши, шизики какие резвились…
Опустил я голову. Стою, жду… окончания этой пламенной, Сука, речи.
– По добру бы, на первое время… ее в дурку оформить. У меня там знакомый есть – подсобит, присмотрит. Только документы нормальные нужны, а не это… че ты мне принес.
– Че? – удивленно уставил я на него очи.
– Ниче, – раздраженное. – А че ты думал? Кто-то с ней нянькаться будет? Ага! Если уж вам… похуй, до чего из-за вас ваших баб доводят, то тут, – обвел взглядом около, – тем более. И еще, – вкрадчиво. – Мы сами не в праве такое решать, но мой тебе совет – будешь везти, заскочи в аптеку, купи кое-какой препарат, – живо нырнул в карман, достал ручку, бумажку – и принялся что-то лихорадочно писать. Еще миг – и протянул мне, покорно взял я – взор – ни**я непонятно.
– Че это? – киваю.
– Противозачаточное. Срочное. Судя по свежести ран, еще успеваете. Ах, да, – живо вырывает из рук свои каляки и еще что-то дописывает: – Антибиотики, витамины и так далее. По инструкции все – читай, разберешься.
– А надо? – сам не знаю, почему до сих пор отметаю очевидное. – Противо…
Взорвался возмущением Кряжин, не дав договорить:
– Ну, а ты как думаешь? – взбешенно. – Отгниздили, порезали – и бросили подыхать? хуе угадал. – Хотел, было, что еще добавить, но сдержался. Прожевал эмоции. Впихнул силой обратно мне в руки бумажку. Спрятал ручку в карман. Взор около. – Так что купи… и дай. А то еще не хватало ее на аборт везти.
– Когда ее забрать можно? – холодный, колкий взор… с негодованием этому цинику в глаза. Не знаю, почему злюсь – сам такой же, а то и хуже…
– Да хоть сейчас! Только одежду привези! Но… мой тебе совет – не глупи, не губи ее еще больше. Не справишься ты один. Чуть расслабишься, отвернешься, уснешь – и покончит с собой. Прикончит себя к чертям собачим – как пить дать. И как бы тебя с собой не утащила.
– Она сейчас что? – игнорирую.
– Спит. Накачали… всем, чем только можно.
Взгляд около, собираю мысли по стенам. Шумный, нервный вздох:
– Сколько у меня времени?
– До утра.
– Отлично, – язвительное. – Скоро буду.
* * *
– Гера, че с теми должниками… что Малому всю воду мутят?.. Разобрались?
– Э– э… нет, ты ж так и не дал добро на действия.
– Поехали.
– В смысле? Давай пацанам звякну – они сами их прессонут.
– Собирайся. Сегодня моя ночь…
* * *
И хоть я знал, осознавал где-то там, в глубине, что эти ушлепки… никак не связаны с ней… и что все не столь было беспросветным, сегодня… переговорам в моей жизни не было место.
Только кровь, только боль… только стоны и мольба, только разгул и беспредел – непонятным шизоидным сиропом меня заливали, роняя облегчение, даруя хоть какую-то лживую… призрачную месть, силы… выстоять, иди по дороге дальше.
* * *
Заскочить к Майорову – и взять у его Лисы платье, обувь (магазины давно в отключке). В круглосуточную аптеку – за лекарством, и к ней…
Всё будет хорошо, Малыш. Мы справимся…
* * *
– Че с тобой? Ты охуе*л, че за вид у тебя? Ты мог бы хотя бы шмотки сменить?! – взбешенно причитал мне Кряга в спину, семеня за мной, пока я смело шагал в сторону ее палаты. – Ты же как со скотобойни!
– А я и оттуда! – ядовитое, заливаясь елейной улыбкой. Глаза в глаза. – А ты много на себя-то не бери, а! Мой тебе совет, – дерзко. – Ты хоть и брат мне, Кряжин, но не настолько…
Скривился. Смолчал, отвел взгляд в сторону тот.
– Там? – кивнул я на дверь.
Нервно сглотнул Серега:
– Не повезешь? – с опаской, несмело, тихо.
– Ку-да? – ехидно-злобное, раздражением уже исходя.
– Я завтра… с утра перевод оформлю. Мужик там толковый. Как для себя все сделаю!
Хмыкнул, заливаясь сарказмом, я.
Сука… как для себя. Себя бы ты, тварь, хуе когда туда не оформил! Засс*л бы, блядь! А других, ее – не жалко, на раз-два.
Скривился, смолчав, я. Лишь только цыкнул едко.
– Че я тебе должен за все это?
– Ты не справишься.
Рассмеялся ядовито:
– Все мне так говорят. Но в итоге – они червей кормят, а я все еще здесь – и гвозди забиваю.
– Не зарекайся!
Улыбнулся:
– А я не зарекаюсь – я жду! Но не хуя. Так что давай, решай, до конца недели – сколько и куда накапать. Бывай, философ.
Пнул я дверь – завалился в палату, бросая того тонуть в своих гнилых убеждениях.
Отстегнуть ремни. Стащить рубашку с Нее. В пакет нырнуть – достать платье, босоножки – и переодеть.
…подхватить себе на руки свою спящую Мальвину – и податься прочь.
– На, вот! – живо догнал меня у лифта Кряжин. Всунул что-то в карман. – Через своих пробей – отличный препарат. Первое время поможет выжить. Сначала по две таблетки в сутки, за раз. А позже, как чуть легче станет (сам поймешь) – по одной. И про противозачаточное не забудь. Раны – зеленкой обрабатывать и стараться не мочить… – Немного помолчав: – Все острое из дома убери; всю химию, в том числе медикаменты. Мелкие электроприборы… шнуры, ремни. Стеклянное все, в том числе, хотя нет – особенно – зеркала. На кухню не пускай: воду, газ перекрытыми постоянно держи. За окнами следи. В общем… – поджал губы. – Помни… мы все всего лишь люди. И она в том числе. По уму – лучше ее отпустить: если не тогда, то сейчас. Тело заживет… но…
Пикнул лифт. Открылись створки.
– Мы справимся, – подхватив, поправив ее на своих руках, шагнул я в кабину.
– Противозачаточное не забудь, – тихое, смиренное.
– Не забуду…
* * *
Такси (по пути заскочить к кое-какому знакомому). Дом.
Занести, переодеть в свою футболку, шорты и уложить спать в постель.
Исполнить веления Кряги по поводу безопасности. Накатить еще стопку – закрыться в спальне на ключ и завалиться рядом дремать, чтоб если что – сразу узнать, что проснулась.
Глава 23. Вопреки
(М и р а)
Сука, настырный звонок вырвал меня из сна. И хорошо, что не в дверь, а то бы точно кого-то отхуярил.
Взгляд на экран – пошли все нахер – отключить звук и швырнуть аппарат обратно на тумбу.
Потер руками лицо. Несмелый, тихий стон.
Застыл я, словно вор, – лишь бы пока не просыпалась. Не готов я как-то… еще ко всему, да и башка еще раскалывается напополам после вчерашнего – сорвусь же, как пить дать, если концерт отчебучит.
Мать твою. Где там эти его таблетки… что прописал. Сейчас или потом?
Обмер я в растерянности, всматриваясь в это синюшное, опухшее лицо.
Черти что. Ну, спит – то и спит. блядь, противозачаточное!
Мигом бросаюсь в коридор – чуть не убился об закрытую дверь.
Нервно выругаться себе под нос – пробить карманы, отыскать ключ – и выбраться наружу. В коридор, к пиджаку – вот они родимые… родимая… одна штука на огромном блистере. Достать инструкцию, прищуриться – и среди дебрей медицинской хрени и милипиздрического шрифта отыскать правила приема. Антибиотики уже завтра.
Стакан воды, белую кругляшку – и к своей Нимфе.
М*ть твою.
Сесть на кровати возле нее – и… в который раз взгляд в лицо – и не могу, нет сил на все это глядеть. Страшно и будить. Отложил все в сторону, на тумбу.
Встать, пройтись к окну, взор на улицу – опять тучи серые, дождь будет. Вот тебе и лето… доброе и веселое – как вся наша жизнь.
Завалиться на пуф, опереться спиной на стену – и задремать.
По крайней мере, попытаться.
* * *
Проснулся от странного, жуткого, назойливого звука.
Не сразу догнал, что, где. Но взор – и живо кинулся к кровати. Перевернулась – видимо, попыталась встать, но боль, немощность оказались сильнее, что меня спасло – только сейчас заметил, что в этот раз дверь забыл закрыть.
Только я к ней – а она как шарахнется, дернется, как от черта. Выпучила глаза – и в истерику.
Мать твою! Заткнись, блядь, уже! От этого бешеного визга, казалось, я сейчас удавлюсь.
В карман штанов – достал наркоту. Отсчитал две таблетки – и силой впихнул ей в рот. Благо, вода рядом – силой залил. Билась, сопротивлялась, орала – захлебывалась, но проглотила. Еще напор – и уже ебаный контрацептив пошел вдогонку, как и антибиотики…
Шумный выдох. Рыдала, тихо ныла в кровати – пока не провалилась в сон.
Черт. Это же еще и пожрать че-то ей надо.
Вышел на кухню. Отыскал старый бич-пакет. Макароны или картофель? Картофель.
Закипятить воду в чайнике, приготовить посуду. Масло.
Черт…. Глупо пока будить – пусть спит. С голоду от одного дня не сдохнет. А на вечер че-то из ресторана можно заказать.
Или ей суп надо варить? Может, повариху какую нанять? Или какого «зайчонка» позвать? Хотя нет… куда тут?
Никого не надо. Справлюсь. Да и ей…
Черт с ним. Самому – сожрать кусок колбасы, батона – и опять завалиться спать в одежде, рядом с ней на кровати…
…вновь заперев дверь на ключ.
* * *
Когда я вышел из своего похмельного анабиоза – Она не спала. Глядела в потолок, редко моргая… Тихие, равномерные вдохи. Даже страшно как-то стало.
Расселся на кровати – не отреагировала. Пристальный, изучающий взгляд на нее – и ради интереса упал набок, вплотную к ней – опять абсолютное равнодушие. Несмело коснулся пальцами щеки – только чаще моргнула. Но даже не вздрогнула, не говоря уже, чтоб перевести на меня очи. Показательно поводил перед глазами рукой – похуй.
– Мать твою! – живо вскочил я на ноги. Отыскал телефон. И хоть не по правилам, да и опасно, живо набираю номер Кряги – отбил Сука. блядь, а ждать некогда – может, она сейчас ласты склеит от всего этого!
Молнией опять к ней, на ходу набирая уже другой номер.
Толкнул ее в плечо – не реагирует.
– Ника! – испуганно. – Слышишь меня? Дай знак, прошу!
Тишина. Полная прострация – только моргает убийственно так, пугающе – что, кажется, и сам сейчас крышей поеду.
– Да? – ленивое, заспанное Рыжего.
– Че за хуйню ты мне втюхал? – бешено.
– А… Э-э… Мира, привет…
– Сука, я тебя сейчас приеду и четвертую, если ты мне че-то не то дал!
– Да всё то! Неужели не играет?!
– Еще как, блядь, играет! Аж уши закладывает! Овощ, мать твою!
– Ну… так а ты чего хотел? Они такие и есть. Я сам охренел, нахура тебе этот трэш[20]. Погоди, а сколько ты дал?!
– Да иди ты…
Отбил звонок. Закусил губу.
Две-одну. Пиздец… картина. Ладно.
Схватил в охапку – и потащил в ванную. Как получилось, умыл холодной водой. Поддалась немного – даже присела на ванну.
– Ты меня слышишь? – таращусь ей в очи.
Ответила. Не словом – взглядом, но лишь на миг – а там снова… покатился взор за горизонт, теряя суть. И только… ебанное, монотонное, похуестическое моргание, которое… мне кажется, я никогда уже не забуду.
Заурчал желудок. Вроде не мой.
Черт, может на голодный не надо было? Или похавать, то хоть немного попустит?
Лишь бы не вырвало…
На кухню – и усадил на диван, в угол. Подпер подушкой-подлокотником… но она и сама уже как-то держалась.
К чайнику – остыл уже… Зажать на кнопку – шум. Вздрогнула (уловил косым взглядом) – если мне не померещилось, то вздрогнула. А потому живо отрубаю посудину и снова включаю, уже таращась на свою несчастную. И вновь вздрогнула. Действительно вздрогнула – не показалось. Победно ухмыльнулся сам себе под нос. Черти что… и главное, хуе же знаешь, когда более-менее отпустит. А каждому объяснять, почему да зачем – явно не улыбается.
Присел на край мягкого уголка. Открыл пачку, высыпал в посудину, размешал с давно растаявшим маслом. Еще мгновение, движения – и уже кипяток в мою недо-картошку пошел. Черт! Хотел же еду заказать нормальную… Ну и ладно, похуй. И так сойдет. Не знаю даже… че ей надо.
Взять ложку – и взор на свою «пленницу». И что теперь? Самому кормить?
Прокашляться, подсесть ближе, тарелку чуть ли не под нос – и поехали: ложку в рот, да лишки стереть полотенцем… Ну, хоть жует да глотает сама – уже хорошо. Даже удостоила раз на короткое мгновение взглядом… ебачая наркота. Ох, и Кряга… ох, и советчик. А еще доктор, м*ть твою! Чтоб тебе самому такое жрать!
Еще усердия, еще черпания ложкой – и выдох. Мой – гребанного труженика. Никогда не думал, что это настолько нудное, бесящее занятие… когда не сам жрешь, а кому-то тыкаешь.
Невольно ухмыльнулся сам себе под нос двоякости фразы. Черти что в башке! Пора заканчивать… Пока я сам не поехал кукушкой окончательно.
Отставить посуду в сторону, на центр стола – и подхватить на руки свою красавицу. Понести в спальню.
Странный напор, легкое сопротивление в коридоре. Не сразу… но понял. Туалет… Сука, туалет…
Скривился я от неловкости. Но исполнил веление. Завел в комнату, но едва попытался стащить с нее шорты, как тотчас дернулась. Реально дернулась – несильно, едва заметно, но затем и взор прикипел ко мне. Поддаюсь – отпускаю, отступаю пару шагов назад и даже учтиво закрываю дверь.
– Ты это… не стесняйся, я пошел… – вспоминаю нашу ту встречу на даче у туалета и ее явное смущение.
«Черт, Сука…» – скривился я от злости, отвращения к самому себе – кто ж знал…
Притих, позорно играя в партизана. Не извращенец, но если притворяется… и начнет чудить, или если плохо станет – упадет, должен слышать. Но ничего. Легкий шорох, но ни стука, ни прочего.
Потопать ногами – блядь, аж самому смешно, и гаркнуть:
– Ну ты че? Все?
Тишина.
Резво открываю дверь – пи**ец. Стоит… мокрая. Шорты мокрые – статуя, мать его… не шевелится, но мы птица скромная, гордая, даже… если мертвая. Сделать с собой ничего не смогла – но и природа взяла свое. Стоит… по щекам текут слезы, и сверлит меня каким-то странным, не пустым… нет, глубоким, полным боли и отчаяния, укора, взглядом. И не знаю… кому из нас двоих сейчас стыднее – ей, или мне… что очк*нул тогда всего, соплей этих… отношений серьезных. Так бы ни одна тварь не посмела к ней притронуться… А теперь, блядь, получи: только как овощ… и может эта… дурочка, Сука, выжить.
Да пошли вы все на хуе! С чего я вообще его послушал?! Ну, прооралась бы хорошо, побилась головой об стенку, драку бы затеяла со мной – а там, гляди, и попустило бы. В *чко их препараты!
Шаг вперед – и притянул к себе, крепко сжал в своих объятиях, сам уже задыхаясь от горечи и боли. Тошно, дурно, мерзко – не от нее. Нет. А от жизни… которая до такого доводит. Тихий всхлип, дрожь – но тут же все покорно стихло.
Провел, погладил по голове – машинально поцелуй в макушку. Шепотом:
– Всё будет хорошо, Малыш. Назло всем уродам – мы справимся. Вопреки… всему.
Живо отстранился, подхватил ее себе на руки. Испугалась, пискнула, но тотчас вновь замерла.
В ванную – силой, ломая ее нелепое сопротивление – снять, содрать с нее все шмотки – еще усерднее давится, ревет. Пытался объяснять – похуй. Ну, и ладно!
НАДО! Раздеть догола – и струей теплой воды смыть все неловкости долой.
Зеленые разводы по белой эмали ванны…
Мать твою! Не мочить же швы… блядь!
Завернуть в банное полотенце – и унести в спальню.
Скрутилась. Дрожит…
И снова бой – не на смерть, а на жизнь… Из аптечки зеленку, ватные палочки – и, сам пачкаясь в сотый раз, всё, что увидел, где заметил… по десятому кругу намазал.
Закрыла веки – слезы текут. Но уже не сопротивляется. Терпит.
Достать из шкафа еще одну футболку, трико – и одеть свою… ненаглядную. Лечь рядом. Включить телек.
«Всё будет хорошо», – в тщетный раз повторил я сам себе, игнорируя доводы рассудка и происходящее рядом. Хочет или не хочет – а все равно… справимся.
Глава 24. Аллюзия[21] на жизнь
(М и р а)
И сам не понял, как опять успешно провалился в сон.
Проснулся под утро. За окном – сумерки, вокруг полумрак. В башке – туман. Не сразу даже сообразил, понял, что что-то не так. Лениво потянулся за мобилой, зажал кнопку – тотчас высветилось на экране «03:23». Черт! Дернуло же так рано проснуться! И че теперь?
И вдруг странный, жуткий писк. Не то плач, не то скуление. Будто током прошибло. Вспомнил всё жуткое. Слетел с кровати в момент. Чуть не грохнулся, запутавшись в собственных ногах. В коридор – и обомлел. Страшно было даже подойти… дабы узнать, что натворила.
Нервно сглотнуть, волю в кулак – и всё же шаг ближе. Только хотел присесть рядом, как дернется, как кинется вбок, дико завизжав:
– Не подходи! – отчаянное ее. Хотела на карачках удрать, как вмиг хватаю за ноги, пресекая сумасбродство. Сверкнуло что-то в ее руках. Машинальный мой выпад, рывок – и выхватил, выдрал из хватки – отчего сам едва чуть не распанахал себе ладонь: нож. Повезло, тупым оказался. Канцелярский. И, Сука, главное, откуда?! блядь, я про него уже и забыл! Смотрю: слизкий, мокрый. В темных разводах. Но крови вроде немного. Отшвырнул в сторону – и эту хватаю, выкручиваю руки. Не хуя не видно – приходится щуриться. Провел пальцами по коже – вроде цела. Но запутался в кой-то хрени, в какой-то колкой шерсти, что ли… волосах?
– Ты че натворила? – рычу ошарашено, перебирая, разминая на пальцах странную находку.
Рыдает, давится взахлеб. Не отвечает.
Но уже и сам полез к волосам (что медсестры тогда еще, в больнице, более-менее в порядок привели). Еще движение – и буквально все и осталось у меня в руках, вся ее копна.
– Ты че натворила?! – ору уже неистово.
– Я не хочу! Не хочу!
– Чего ты не хочешь?! – казалось, я уже сам сейчас сдамся, зареву, захлебываясь ее болью, что странным образом, будто лавой, уже захлестнула меня и разодрала на части, сожгла дотла.
– Я жить не хочу! Не хочу! НЕ ХОЧУ! Зачем ты со мной все это делаешь?!!
– Успокойся! – прижимаю отчаянно к себе.
– Отпусти! Пожалуйста… – вырывается изо всех сил, дерется. – Я не хочу так жить! Не хочу!
– Все будет хорошо, – губами прижимаюсь к ее виску; сдавливаю до боли за плечи, до хруста, лишь бы больше не сопротивлялась.
– Я не хочу «хорошо»! – вопит на всю глотку, что аж уши закладывает (благо, звукоизоляция нев****нная стоит, а так бы мусора б давно приехали). – Я хочу, чтоб всего этого не стало! Всего!
– Мы справимся, – рычу сдержанно.
– НЕ ХОЧУ! Не хочу!!! Не хочу… – злобно, но уже как-то смиренно, поддается на мое молчание, непоколебимость. Еще попытка разорвать мою хватку – и обиженно обвисла. Напряжение спало. – Не хочу быть бабой… Не хочу…
* * *
Просидели так… немало, пока ее взрывы буйства не стали реже… и у меня не появился хоть какой-то шанс ее нормально осмотреть, а там – и вовсе, дотащить до спальни. Закрыть дверь на ключ. В сейф – за таблетками и засунуть, почти на сухую (воды в стакане – пару капель) заставить ее проглотить. Из наркоты – одну… Посмотрим на такой вариант…
Плачет, ревет, гасит на меня… всем, чем только можно, с каким только дерьмом не мешает – похуй. Прощаю, всё прощаю – лишь бы… помогло. Еще минуты ожидания прихода, покоя – и обмерла. Улеглась на полу около кровати, свернулась в клубок – и тихо ноет.
