Текст книги "ИЗ ЖИЗНИ ФОТОМОДЕЛИ ЗИНГЕР"
Автор книги: ОЛЬГА ИЛЬИНСКАЯ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Ольга Ильинская
«ИЗ ЖИЗНИ ФОТОМОДЕЛИ ЗИНГЕР»
«Уou never choose love. Love chooses you».
(…ты никогда не выбираешь любовь… любовь выбирает тебя…)
ОГЛАВЛЕНИЕ
1 ЧАСТЬ
Нью-Йорк.
Немного истории. Детство Алисы.
Бабушка Гизела.
Потомственная крестьянка.
Бабушкина тайна.
В Москву!
Москва. Начало.
Волшебное слово «портфолио».
Первые съёмки в притоне.
Будничные разочарования.
Бонжур, Америка!
2 ЧАСТЬ
Ню-Йорк. Успех.
Нью-Йорк три года назад. Как всё начиналось.
Нью-Йорк сейчас.
Трудная жизнь модели.
Про «это».
Нью-Йорк. Привет из Москвы.
Димон.
Нью-Йорк. Алисина «хата».
Димонова «хата»
КСТАТИ…
САЛЬНИКОВЫ И СЧАСТЬЕ.
11. Нью-Йорк. После разлуки.
12. Рая.
1. БАБА РАЯ.
2. ГОРЕ.
3. КАК РАЯ СТАЛА МОДЕЛЬЮ, ИЛИ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.
4. ГУДБАЙ, РОСТОВ!
5. КАК РАЯ В МОСКВУ ПРИЕХАЛА.
6. КАК РАЯ НА МАНХЭТТЕН ПЕРЕЕХАЛА.
13. Нью-Йорк. Запретный плод.
14. Димон и Рая.
15. Нью-Йорк. Он и она.
16. Про голых тётенек.
17. Нью-Йорк. Кулинарный пассаж.
18. Снова Рая.
1. КАК РАЯ СНОВА ПОКОРЯЛА МОСКВУ.
2. КАК РАЯ ПОДРУЖИЛАСЬ С ЛЕРОЙ.
3. РАИН БОЙФРЕНД № 1.
4. КАК РАЯ СТАЛА ПРОФИ.
19. Нью-Йорк. Изабелла Рай.
20. Просто Рая.
1. УДАР.
2. РАИН БОЙФРЕНД № 2.
3. «БЕЗ ТЕБЯ!»
21. Сын.
22. Не пара.
3 ЧАСТЬ
Кунцевские «трущобы».
Елена.
Тётя Оля.
Вера.
Война.
Малыш.
4 ЧАСТЬ
Нью-Йорк. Старая знакомая.
Настя.
НАСТЯ И ДИМОН.
НАСТИНА БЛОКАДА.
НАСТЯ – «ЗОЛОТАЯ РУЧКА».
НАСТЯ-ФОТОМОДЕЛЬ.
НАСТИНА ЛЮБОВЬ.
ПАРАДОКСЫ ФОТОИСКУССТВА.
НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОЖКЕ.
В НЬЮ-ЙОРКЕ.
НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА.
СУДЬБОНОСНОЕ ЗНАКОМСТВО С ФРАУ.
РЕСТОРАН «ПУШКИНЪ».
НАСТЯ И АЛИСА.
НАСТЯ И РАЯ.
3.«БОЛЬШАЯ ТРОЙКА».
Нью-Йорк. О совести.
5 ЧАСТЬ
Раин муж.
Обида.
Нью-Йорк. Всё дело в шляпе.
Шуба.
Беда.
Бродяжка.
Болезнь.
Нью-Йорк. Победа!
Женщина, которую я люблю.
1 ЧАСТЬ
НЬЮ-ЙОРК.
Фотомодели Алисии Зингер исполнилось двадцать лет. Событие никак не отмечалось, ведь виновница торжества была твёрдо уверена, что здравомыслящие люди не празднуют дни рождения, ибо каждый год неминуемо ведёт к смерти. Алисия не была философом; это как-то само придумалось, а потом укоренилось с того дня, как она переехала жить в Нью Йорк из Москвы. А, может, она где-то услышала такое умное и запомнила? И согласилась с этим умным! В общем, неизвестно, но сейчас она придерживалась неукоснительного правила – игнорировать свой день рождения. Баста!
Ей нравилось умничать и чувствовать себя интеллектуалкой. В школе она училась неважно, если не сказать плохо. Точные науки элементарно не давались, а гуманитарные просто утомляли. В связи с этим мечты у Алисии были скромными, но очень реальными: лесотехнический техникум – уж техникум с грехом пополам она потянет! – место в лесничестве, муж и дети. Но волею судьбы Алисия очутилась в модельном бизнесе. Ничего хорошего там не нашла. С первых дней работы в агентстве только и слышала, что она – «суповой набор» («Лопатки торчат!»), жердина бесформенная, маломерка с неровными зубами и костлявыми ногами. Ругали её, но не выгоняли. (Сама уйдёт!)
Алисия переживала, ведь мало того, что без мозгов, так ведь и уродина, каких поискать! И найти другую работу не получалось! Наплачется и только соберётся убраться восвояси, приказ из агентства: «На съёмки!», и едет, потому что предложение выгодное и высокооплачиваемое (платили немного, но для скромного бюджета Алисы более чем достаточно). А потом на неё свалился Нью-Йорк!
Её и здесь костерили на чём свет стоит! Но здесь было не так обидно. Чужбина.
Как она понимала ругательства в свой адрес, не зная языка? Всё просто. Она улавливала отношение к себе по взглядам, по жестам, тем еле уловимым движениям, которые расскажут о тебе больше, чем тысяча слов.
Обидно – необидно, а из Нью-Йорка куда убежишь? Не родителям же писать, мол, помогите, ой, трудно, ой, погибаю! Это она здесь, чтобы им помочь.
Вздыхала Алисия и покорялась обстоятельствам. А потом и обстоятельства покорились ей!
…Нежданно-негаданно российской фотомодели Зингер засветили такое предложение, от которого уж точно не отказываются! Если у тебя хоть капля ума осталась. (А Алисия прикидывала, что у неё их было целых три!) Алисия, конечно же, согласилась! Ей подсунули контракт. На целых три года! И контракт весьма денежный. А это значит можно жить припеваючи, на всё хватит: на шикарную квартиру, шикарную брендовую одежду и обувь, даже на ланчи в ресторанах. И мамке с папкой деньжат отправить останется. Круто! Она, конечно, знает, что такой большой гонорар никогда не выплачивают полностью, здесь и сразу; его кладут на банковский счёт модели, и она может снимать ежемесячно только фиксированные суммы, а в случае форс-мажорных обстоятельств – при разрыве контракта по вине модели – девушка лишается всего. Кроме того, из этих средств будут вычитать огромное количество «зелёных» на налоги, оплату передвижений как по городу, так и по миру, гостиницы и разное другое. Но сумма контракта настолько впечатляющая, что при всех вычетах прожиточный минимум всё равно добротный. Для Алисии так почти состояние!
До уровня Линды Евангелисты она пока ещё не дотянула. Но всё равно уже не «кордебалетница» и не та нищенка из России. Выбилась в «топы»! Если не совсем звезда, то почти уж точно.
Уже второй месяц Алисия жила в квартире на сороковом этаже в «щепке» в центральной части Манхэттена. Весь Нью-Йорк как на ладони! Выйдешь вечером на лоджию – красота: город так и сияет огнями. А сама квартира-то какая! Всё в ней есть: и кухонька с современной встроенной техникой (микроволновка, духовка, пароварка, гриль – фантастика!), и ванная-джакузи (это, правда, минус, Алисия любит ванну принимать с солью и маслами разными, но ничего, разберёмся) и, кстати, стены ванной все в мраморе! Натуральном!!! А комната так себе, метров тридцать от силы, не сказать, что большая, Алисия хотела просторную, чтоб было, где разгуляться – как представит, что сюда весь табор её родственников заявится, как разместить всех? – но уж какая есть комната, такая есть. Зато с гардеробной! О, это такое интересное помещение с многочисленными полками, ящиками и ящичками, зеркалом, подсветкой, что там можно даже жить.
После тех лачуг, в которых Алисии пришлось ютиться, прилетев в Нью-Йорк, эта квартира казалась ей верхом совершенства. О какой ванне в тех лачугах можно было говорить? Скажите спасибо, если хоть душ есть. В одной лачужке попался такой душ, а точнее сказать, душик. Малюсенький, ободранный, кроме того, очередь туда следовало занимать с вечера. Модели эти – великие голодранцы – даже дрались за возможность помыться! Как тут не будешь мечтать о собственной ванне? Алисии спала и видела, как залезет в персональную белоснежную ладью, вытянет ноги и будет лежать, сколько душа пожелает. И ароматного масла в ванну побольше нальёт, и соли морской. И пены от души! До кучи, короче.
Всего один раз Алисия попала в такую волшебную длинную ванну в Москве ( в гости приглашали). Она эту ванну запомнила и полюбила навеки. И когда выбирала квартиру, всё талдычила брокеру: «С ванной вот такой, как лодка! Я только такие люблю!» Брокер была русской, в переводчике не нуждалась, однако ей поднадоело слушать одно и то же, показывая разные квартиры – девчонка явно выделывается – и она уговорила Алисию на вот эти покои в «щепке». И джакузи показала! «Каждая звезда должна иметь ванную – джакузи!» – сказала брокер. И Алисия опомнилась: она же звезда, спасибо, что напомнили! И согласилась.
В первый же день, даже не распаковав вещи, она залезла в джакузи и принялась переключать разные клапаны! А они что-то не переключались… Тогда Алисия вылезла, запахнулась в махровый халат и побежала по коридору искать мужика, который бы справился с вредной джакузи. (Так в России принято – не слесаря вызывать, а искать первого попавшегося мужика).
Волосы у Алисии были распущены, немного влажные, они вились и локонами падали на плечи. Вид у девушки, прямо скажем, оказался интригующий. А потом эта девушка вычудила. Постучала сначала то в одну квартиру, то в другую. Наконец, дверь открывается. Стоит красивый здоровый мужлан мексиканского типа. Алисия обрадовалась, да как! Чуть на шею ему не кинулась. А потом на только ей доступном английском и говорит: «Пойдёмте со мной в ванную». Что вы думаете? Он пошёл, не раздумывая? Вы правильно думаете.
Приходят. Алисия показывает ему джакузи и, как в театре пантомимы, рассказывает, что надо переключить. Мексиканец кивает, потом скидывает одежду и... Что тут началось! Алисия с визгом ускакала из ванной, чем насмерть перепугала здоровенного бугая. Как потом он объяснил полиции: «Красивая девушка затащила его в ванную, а потом давай кричать: «Помогите!» Она мошенница! Денег хочет с него срубить!» Алисия, выслушав его версию, возмущалась долго и упорно. Мексиканец – проныра, всё врёт. Во-первых, она не красавица. Во-вторых, она ему доходчиво объяснила, что нужно разобраться с наглой джакузи, которая не слушается. А мексиканец? Как себя повёл? Не по-джентльменски. Стал раздеваться и её, Алису Михайловну Зингер, в джакузи затаскивать. «Позор джунглям!»
На это полицейский возразил, что Алисия обманывает всех. Как же она не красавица, если профессия у неё для красавиц? Фотомодели некрасивыми не бывают. А она, Алисия Зингер – фотомодель. На что барышня за словом в карман не полезла и выдала: «Это недоразумение!»
Что было сущей правдой!
НЕМНОГО ИСТОРИИ. ДЕТСТВО.
…Алисия Зингер родилась на Урале в маленьком посёлке Свердловской области, где жили сосланные в войну обрусевшие немцы. Звалась она тогда просто Алисой. Несмотря на то, то её фамилия имела много общего с фамилией еврея, создавшего шедевральный предмет – «Зингер», и чёрные глаза явно отрицали истинно арийское происхождение, никаких других кровей, кроме немецких, в их родовой ветке не наблюдалось. И в школе её, как других «немчат» , дразнили «Немец-перец-колбаса», иногда Евой Браун. Алиса не знала, кто такая Ева, поэтому её нервы сохранялись. Огорчение доставляла злополучная машинка. Ну, да, марки «Зингер», которая имелась почти в каждом доме. «Эй, Зингер, иди чини «Зингер»! Или. «У нас вчера «Зингер чебурахнулась кверху задницей, ха-ха-ха!»
Когда Алиса пожаловалась на это отцу, он только рукой махнул: «Не Гитлер, и ладно».
Семейство Зингер считалось зажиточным. Один дом чего стоит! Двухэтажный красавец, просторный, украшенный разными плотницкими штучками. Во дворе – бравенькая летняя кухня, кирпичный гараж, здоровенный конюшня, скважина своя и колодец, а на задах, за огородом – баня. А хозяйство какое! Бык, три свиньи, коза Дарья, гусь Дурак.
Гусям имена давать не принято. Но однажды, когда этого гусака только купили и принесли домой, отец Алисы Михаил Петрович с размахом отметил полезное приобретение и, начав на радостях обниматься с гусаком, никак не мог от того отделаться. «Уйди, дурак! Да чего ты, дурак?» – только и слышалось во дворе. А на следующий день оказалось, что гусь приходит в неописуемый восторг от слова «дурак» и бежит на всех парусах к тому, кто его произнёс.
Настоящим дураком в зингеровском зверинце был бык Лёха. Просто идиот рогатый! Алиса страсть, как боялась Лёху! Тот никого не признавал, выбежит из своего загона из конюшни – хоть караул кричи! Всех готов потоптать.
Однажды Алиса подоила Дашку и пошла с бидоном в дом. А Лёха как выскочит! Алиса бидон на землю, а сама – на крышу гаража. Лёха от такого пируэта ещё больше взбеленился: квадратную голову наклонил, глаза выпучил, потом в конюшню залетел и всю проводку с мясом выдрал. Алиса на крыше сидит, трясётся, все ноги в молоке. А Лёха, довольный, беснуется по двору. Дома никого, а значит, беснуйся, сколько хочешь. Лёха порядком потоптал огород, потом в малину ринулся. Редкий сволочной зверь!
Сидит Алиса, пригорюнилась. Ну, хоть бы кто на их улице показался! Смотрит, идёт кто-то. Обрадовалась! Мужчина. Да, Лёха мужиков побаивался. «Дядя Игнат, – запищала Алиса, – дядя Игнат Краузе! На помощь!»
Дядя Игнат быстро оценил обстановку, быстрым и деловым шагом зашёл на зингеровский двор и рявкнул со вкусом: «Фу!» Лёха любезно повернул голову в сторону камикадзе, озадачился немного, раздумывая о своём, о бычьем. Дядя Игнат несколько растерялся и даже испугался: что задумал странный злобный зверь? «А ну, сукин сын! – рявкнул что есть мочи дядя Игнат. – На место, гад ползучий, придурок жирный!»
На «жирный» Лёха обиделся и, встав на дыбы, ринулся на дядю Игната. Тот не захотел стать тореадором и успел убежать и закрыться в конюшне.
Выручила всех Алисина бабушка Берта Тимофеевна, папина мама. «Эт-т-то что ещё? – грозно спросила она, едва переступив порог своей усадьбы, нахмурила брови, руки в боки. – Я тебе покажу, чертяка, кто здесь хозяин!» Лёху вмиг проняло бабушкино увещевание, он напоследок тряхнул головой, затем облегчённо вздохнул и лёг на пузо.
А через неделю в районной газете появилась фотография, где Алиса была снята крупным планом, сидящая на крыше гаража, с задранным подолом, а внизу виднелась крохотная фигурка Лёхи, мирно лежащим на земле. Под фотографией виднелась надпись: «Какие опасности подстерегают людей в Сосновке? Этой девочке всего четырнадцать лет, но она едва не погибла на территории собственного дома».
Хохоту в себе, казалось, не будет конца. Алиса от пережитого позора не могла выйти из дома. И трудно сказать, чего она стыдилась больше, задранного подола или самой «быковой» ситуации, или того, что ей только-только исполнилось пятнадцать, а выглядит она младше?
– Эх! – укорила её сестра Кира. – Хоть бы прикрылась на крыше-то. Перед всем селом голышом. Тьфу!
И правильно сказала, в точку. Несмываемый позор!
И Алиса решила уйти. Куда глаза глядят! Пусть потом ищут её. Она им: «Я плохая? Живите без меня!» Пусть потом уговаривают остаться, пусть ещё прощения у неё, непутёвой, попросят. А она всё равно уйдёт! И никто её не остановит.
У них пятеро детей в семье, она средняя, две тёти, две бабушки, дядька, кока, мамка с папкой. И все тычут – срам!
Уйти Алиса решила ночью, когда всё село дружно стихнет и засопит носом на разные лады. Собрала в пакет нехитрые вещички, сунула старенькие сланцы, запахнулась в ветровку и стала пробираться к входной двери, судорожно обдумывая планы на будущее. Переночевать можно будет у Людки-Мотоциклистки, а утром… Денег на билет хватит до районного центра, а там… Там незнамо-неведомо. Нужно что-то придумать.
– Ты куда? – вдруг запищал младший братик Рудик.
– На сеновал, спи! – цыкнула на него Алиса.
– А зачем? – не унимался Рудик.
– Спи, тебе говорят! – пригрозила ему Алиса.
А Рудик давай голосить:
– Бабушка Гизела! Бабушка Гизела!
Алиса показала ему кулак, но поздно. На верхотуре, втором этаже, скрипнули половицы, послышалась размеренная немецкая речь, и через минуту нижний этаж дома откликнулся на тяжёлую старческую поступь.
– Alles istin ordnung (всё в порядке), бабушка Гизела, – поспешила заверить её Алиса.
Бабушка Гизела была мамина мама. Она не отличалась таким крутым нравом, как Берта Тимофеевна, папина мама, но что касается вопросов нравственности – являла собой абсолютную саму вселенскую добродетель.
Бабушка Гизела кивком приказала Алисе следовать за ней. И Алиса беспрекословно повиновалась.
Они поднялись наверх, в бабушкину комнату с таким низким потолком, что нормально во весь рост и не встанешь. На никелированной кровати, покрытой мудрёным лоскутным одеялом лежала подушка – бесценное Гизеловское сокровище. «Чистое золото!» – с гордостью говорила про подушку бабушка Гизела. Под золотом подразумевался лебяжий пух, скрытый под толстыми непробиваемыми наволочками.
Когда-то подушка являлась частью огромной пуховой перины. «Моё приданое!» – хвасталась бабушка. Но поредели гизеловские волосики, и вместе с ними поредело гизеловское приданое, ссохшееся до размеров жиденького квадрата.
Рядом с кроватью стоял сундук, очень смахивающий в темноте на гробик.
Бабушка чиркнула спичку и зажгла керосиновую лампу. Алиса поморщилась: «Зачем вообще нужно электричество, если на нём нужно постоянно экономить?» А керосин смердит. Ну, и запашок!
– Щас! – сказала бабушка и открыла крышку «гробика».
БАБУШКА ГИЗЕЛА
Бабушка Гизела отличалась редкой старомодностью, над которой хотелось бы улыбнуться, даже посмеяться, да нельзя. Стоит только немного коснуться бабушкиного детства, полного лишений, бабушкиной голодной юности, и сразу всё становилось понятным. Разве забудешь, как их, русских немцев, везли на Урал? Как арестантов, чуть ли не как предателей. Они даже из вещей толком ничего взять не успели, лишь самое необходимое. И пока ехали, голодали, голодали, голодали. Вот вам и депортация! А когда приехали на новое место? Ни кола ни двора. У всех дистрофия. Лекарств нет. Денег нет. Как выжили? Чудо. Но люди помогали! Кто чем. Бывало, от своих детей отрывали, а им приносили. Свёклу, капусту. Аж по кочану через день! И картошку гнилую разрешали собирать на колхозном поле. Лепёшки из такой картошки получались резиновыми, чуть тошнотворными. Но тогда лепёшки казались слаще мёда! Отца Гизелы как изменника родины арестовали, как и многих тогда, по сфабрикованному делу в тридцать восьмом, из тюрьмы он уже не вышел. У матери на руках осталось четверо, Гизела младшая. На Урал приехали, жили в съёмной комнатке в бараке. Потом разрешили в заброшенную баньку перебраться. Старший Гизелин брат проявил свои плотницкие таланты. И полати сколотил, и пристрой сделал. А потом даже печку переложил. Зажили! В тесноте, да не в обиде. Хоть за жильё платить не надо. Потихоньку хозяйством стали обзаводиться. Скотинка появилась: коза, кабанчик. Налог обязательный всегда платили: молоко сдавали по несколько литров, шерсть (не сдашь – посадят), вот какое время было, лютее лютых! А они, несчастные русские немцы, выстояли! Трудом, терпением и знаменитой немецкой аккуратностью взяли.
Но вот напасть! Не приживалась скотина на том месте. То коза, привязанная за верёвку «задушится», зацепившись за забор, то кабанчик вдруг болеть начинает ни с того ни с сего. Гиблое место. Недаром банька брошенная оказалась. И тут Гизела с подружками баловалась костерком. Разожгут, и давай сухие ветки кидать, да куражиться. А тут как-то ветер поднялся! Налетел внезапно, разнёс «красного петуха» повсюду. Там сухое дерево полыхнуло, там загорелось. А потом и банька с пристроем занялись. Да как! Сгорело всё быстро и основательно. Но, что поразительно, мать не стала ругаться и голосить, только стояла и внимательно смотрела на дымящиеся головёшки. Но у деревенских свой взгляд на пожары. Ребятня постарше Гизелу с подружками поймала, повесила на шею табличку с надписью «поджигатели» и водила по селу. Ох, сколько слёз пролила Гизела!
Мать, хоть и числилась женой врага народа, но числилась ещё и в передовиках, и ей, как передовице, выделили малюсенький настоящий домишко, где ранее располагался медпункт. А медпункт переехал в новые, только что отстроенные хоромы. Мать сказала тогда: «Спасибо Гизеле!». А Гизела мотала на ус: что ни делается, всё к лучшему.
И зажурчала жизнь в домишке. Вовсю как развернулся здесь Гизелин брат. И пристрой, и баньку, и конюшню с курятником. Животины – полон двор: коза, корова, свинья. Потом даже и ондатр развели! Зажили, наконец-то. И уже ни на шаг не отходили потом от феодального хозяйства, где всё своё. И «лихие девяностые», когда деньги обесценились, пережили легче, чем другие.
ПОТОМСТВЕННАЯ КРЕСТЬЯНКА
Алиса не понаслышке знала, что такое покос. Это очень тяжёлая работа, изнурительная донельзя, все жилы вытягивающая, но она к ней была приучена с детства, поэтому никогда не ныла и не причитала. На покос брали с собой бидончик квасу, огурцы, варёной картошки и зелёного лука с петрушкой. В перекур, прямо в поле, делали окрошку, разливали по железным мискам и ели, причмокивая, потому как что может быть вкуснее настоящей крестьянской окрошки, терпкой, сладковатой и всегда чуть тёплой, так как некуда спрятать бидон, который нагревается даже в тени.
С покоса возвращались чуть живые. Но никто никогда не жаловался, не отлынивал и не ныл. Считалось, что луг у них маленький, и дел-то там с рыбью ногу: на два-три дня от силы, потерпеть всего-ничего. Так, в принципе, и получалось.
Заготовленного сена всегда не хватало, и папка выписывал по самой дешёвой цене дополнительно ещё несколько рулонов. А ещё комбикорм нужен, питание ведь должно быть сбалансировано, а иначе какое молоко будет? «Дело – дрянь» не иначе.
Папка сердился, когда много корма приходилось закупать. Всё прикидывал, как можно обойтись своими силами, чтобы не производить лишних трат. Иначе скотина золотой выходила, дешевле мясо с молоком на базаре купить. Дебет с кредитом у папки не сходились, и он продолжал настаивать на необходимости обрабатывать собственные картофельное поле, огородище, лужок для сена.
Однажды весной, когда сажали картошку, не хватило семенника, и почти сотка земли оказалась пустой. Папка так устал, что махнул рукой. А Алиса нашла в кармане куртки пакетик с семенами кормовой свёклы и ради озорства начала втыкать их в землю на полагающемся расстоянии, а когда надоело, то стала, как зёрна пшеницы, рассеивать их на последних вершках. Сделала и забыла. Но пришла пора окучивания, и тут у всех глаза на лоб. Ботва свёклы выросла на редкость высокая и жирная. Удивились. Свёклу выпололи и оставили до осени. А в сентябре сняли такой урожай, какой не видывали, наверное, с царских времён! Свёклу, как в сказке про репку, пришлось из земли тащить всем миром. Здоровая выросла, крепкая, жирная. Папка ходил потом и всем соседям свёклу демонстрировал, вот чудо так чудо. Ему объяснили, что земля добрая, с навозом, с чернозёмом. А папка сказал, что это у Алисы рука лёгкая, для хозяйства пригодная.
А она вправду хозяйственная была. И доить умела, и туши свежевать, и птицу ощипывать. Не белоручка, всем работницам работница! Горы картофеля перебирала, чтобы бурёнке в похлёбку не дай-бог зелёная-недозрелая не попалась, иначе заболеет. В сене в холода копалась и заплесневелые травинки выбирала. Скотина – нежная тварь. Попробуй-ка, вырасти «своё мясо»! И потом хлопот не оберёшься.
Свинью режут, кто тушёнку варит? Алиса! Сначала только помогала бабушкам, а потом всё сама. И при том, что ей не было и пятнадцати.
БАБУШКИНА ТАЙНА
Сейчас, на верхотуре у бабушки Гизелы, Алиса ждала выволочки. Она готовилась мужественно пережить бурю, сотканную из нравоучений и высокопарных слов, но неожиданно бабушку понесло в другую сторону.
Она достала из сундука старые выцветшие фото, на которых проглядывал силуэт дамы неопределённого возраста.
– Это мама моя, – ткнула пальцем в одну из них бабушка Гизела, – твоя прабабушка.
Алиса без всякого интереса посмотрела на девушку в смешной шляпке с зайцем на тулье.
– Видишь, какая шляпка? – важно спросила Бабушка.
– Ужасная! – непроизвольно вырвалось у Алисы.
И бабушка Гизела с досадой ткнула её пальцем в лоб.
– Произведение искусства! – воскликнула она. – Шляпка от самой мадам Колчиной!
– Подумаешь, – презрительно фыркнула Алиса. – Ничего особенного, такое срамное и я сошью.
Гизела достала другие фото и веером разложила их на столе.
– Это мама в девятнадцатом году. А это – в двадцатом. Она работала манекеном.
– Манекенщицей! – поправила Алиса.
– А у нас говорили: «Манекен», – отрезала бабушка.
– Мама тогда в Москве жила. Стояла однажды в очереди за картошкой, тут её мадам Колчина и увидела. Ты, говорит, длинная…
– Высокая! – наставительно вновь поправила Алиса.
– Не перебивай старших! – бабушка стукнула кулаком по крышке сундука. – Безобразничаешь, словно не моя ты. А ты моя!
– А то чья? – улыбнулась Алиса.
– У нас говорили: «Манекен». В манекены набирали длинных и худых. Чтобы одёжа, что маститые портнихи шьют, подошла. И чтобы манекенов при показе далеко видно было. Предпочтение, конечно, отдавали красивеньким. Чтоб смазливые на лицо были. Кому охота смотреть на страшненьких? Так вот. Прабабушку твою сразу взяли. Она стала одёжу показывать на показах.
– По подиуму ходила? – с удивлением спросила Алиса.
– Чего-чего? – переспросила бабушка.
– Ладно, проехали, на показах показывала показуху, – сказала Алиса и захохотала.
Бабушка щёлкнула её по лбу.
– Она красиво ходить умела. И на фотографиях красиво получалась. Её даже в кино приглашали сняться. Но она замуж собралась, поэтому отказалась. А была бы, может, не хуже, чем Целиковская.
– А почему она после смерти прадедушки так ни разу замуж не вышла? – вдруг спросила Алиса.
– По кочану, – угрюмо ответила бабушка.
– Но, раз, она такая интересная, то ведь за ней же ухаживали потом мужчины?
– Она не позволяла! – строго заметила бабушка.
– Может, второй муж помог бы вам, не мучились бы так после войны, – осторожно предположила Алиса.
– Может, помог бы, а может, и нет.
Бабушка помолчала. Она разглядывала фотографии, силясь что-то вспомнить.
– Я ведь отца своего не помню. Но по отдельным рассказам мамы знаю, что с ним мало кто мог сравниться.
Алиса оживилась.
– А его фотки есть? Хоть одна?
– Нет.
– Красивый был?
– Не знаю.
– А в чем с ним не могли сравниться? – не унималась Алиса.
– Не знаю. Мама любила его. Очень, – тихо сказала бабушка. – Этим всё сказано! Помнишь?
Алиса кивнула:
– Помню. Ты говорила мне, что любят не за, а несмотря на.
Она хотела было расспросить Гизелу, любила ли она деда, но постеснялась. Ведь это очень личное! Деда она помнила. Безжалостный молчаливый матершинник. Его ругательства всегда были крепкими и точными, оскорбляющими до глубины души, задевающие самое дорогое. Что говорить, все в семье боялись попасться ему под горячую руку. И властная бабушка Берта Тимофеевна боялась, и бабушка Гизела, и отец, а про мать и сестру с братьями даже заикаться не стоит, те обходили сквернослова за три версты. Но несмотря на суровый нрав, его очень ценили и прощали все его жестокие выходки. Такого трудоголика следовало ещё поискать! Встаёт до первых петухов: навоз выгребет, корову выдоит – чтобы разлюбезной Гизеле меньше работы досталось – огород окучит, а зимой двор и дорогу возле дома расчистит, дорогу снова заметёт, а он вновь за лопату и ну, чистить. Если не любить, то не уважать такого просто было невозможно! Бабушка Гизела почитала деда чуть ли не за святого. Но Алиса подозревала, что в её душе ещё пряталось нечто неподвластное разуму – сильная и неукротимая любовь к другому, о котором Гизела никогда не рассказывала и о котором, похоже, знал дед, негласно наложивший на эту тему табу. Что мелочиться? Он не мелочный. Дед и вальяжную Берту Тимофеевну никогда не попрекал за то, что её не касалась грязная тяжёлая работа. Да, именно так, не касалась ни в огороде, ни в конюшне, ни в курятнике. И воды она в дом не нашивала из колодца. Ведь скважину пробурили и насос в доме поставили поздно, аж далеко «за миллениум»! Экономили. А так, всё вручную, по старинке. Отец приговаривал: «Не развалимся». Но когда насос поставили, да канализацию провели, прыгал до потолка от радости на потеху всей семье.
Сейчас бабушке Гизеле хотелось, вспомнив те далёкие годы, прикоснуться к чему-то светлому и мучительно сладкому. Она, в скупых штрихах обрисовывая свою юную мать, рисовала пастельными красками таинственный и волнующий мир, где есть место подлинной красоте и изысканности, где мужчины влюбляются в женщин и совершают ради них благородные поступки.
После того, как Алиса прославилась на весь район, появившись на страницах местной газетёнки, её разыскал один странный тип. Подозрительный! «Из Москвы!» (он так сказал). Ещё сказал, что он какой-то скаут и что набирают девушек в модельное агентство и что девочка вот эта вот на фото могла бы попробоваться, вроде она ничего.
Алиса – к папке. Папка – к типу, к хлыщу этому заезжему. «Ты что моей дочке предложил?» – зарычал папка, и в шею его! Летел проходимец, как Икар.
Мамка тоже возмущаться: «Сбивает девку с пути истинного. Ишь, чего захотел! В модели!!! А что это значит? Грязная жизнь у девчонки будет, вот что это значит!» Модный мир – соблазны кругом. Модный мир – это разврат, прикрытый глянцевыми страницами журналов. Мамка грамотная, сколько читала про этих моделей, ни одной нормальной судьбы не увидела. Пишут только, что вышла замуж – развелась, вышла замуж – развелась. Так конечно! Если голышом фотографируются! Никакой благопристойности. Какой мужик с этим мириться будет?
Кока, двоюродная сестра мамкина, тоже давай поддакивать, да по-поэтессному: «Модель – всегда бордель!» А сеструха Кира рот от удивления отрыла: «Алиску в модели? Да у неё ж ни кожи ни рожи. Во сне приснится – одеяло разорвёшь». Алиса, как услышала, вскипела, и надавала Кирюхе тумаков, мол, говори, да заговаривайся, на себя посмотри, мол, тоже костлявая и длинная, только к ней, к Алиске, хлыщ столичный подкатил, а к ней, к Кирюхе, нет, вот и завидует. Только пусть завидует молча!
А бабушки ничего не сказали. Берта Тимофеевна жалела Алису. И Гизела… Вот сейчас бабушка Гизела тыкала ей под нос старыми снимками и вкрадчиво убеждала Алису, что у неё талант («Москва обратила на тебя внимание!»), что Алиса – красавица, и фигура у неё – отпад. Ну, это она загнула, конечно. Какая у Алисы фигура, было известно всем. В школе смеялись: «Жирафа!», и ещё: «Доска – два соска!» На дискотеках она стенки подпирала, никто из парней особо не рвался её приглашать. Но всё равно Алисе хотелось верить, что она неотразимая! А какой девушке не хочется в это верить?
И когда бабушка Гизела сказала: «Поедем в Москву! Всем утрём нос!» Алиса самонадеянно поддакнула: «Поедем!»
И они поехали.
2
В МОСКВУ!
Легко сказать – «поехали»… Где Сосновка и где Москва? А если учесть ещё, что в Москве не были ни разу, знакомых никого, то остаётся только посочувствовать столь неразумному решению.
Алисин отец Михаил Петрович встал на дыбы! Ну, ладно у малолетки ветер в голове, но старая карга куда лезет? Старческий маразм, ни дать ни взять!
Бабушка Гизела выслушала спокойно, а потом резюмирует: «Так мы вернёмся, если что. Неужто родной дом не примет? Где родился, там и пригодился». Это было убедительно. И отец дал добро. Мама, в принципе, тоже. Не одна же дочь едет, а с родной бабушкой. Какой-никакой, а глаз есть. И деньжат бабушка скопила, она всегда бережливая до скупости была. И на первое время хватит и на билеты обратные. (Вернутся ведь, к гадалке не ходи).
Короче, отпустили с Богом.
Бабушка Гизела с Алисой к сборам подошли со всей серьёзностью. Еды набрали с собой – корзинищу, корзину и корзинку. Греча, мука, сахар, соль. Консервы: сайра, килька, сельдь. Сухари от сушек до галет. Своя домашняя колбаса (но её немного, только чтоб в поезде перекусить, хранить-то негде). Курица собственного копчения. (Дядька коптил). Сухое картофельное пюре в пластмассовых банках. Конфеты «на посошок», шоколадные и монпасье.
