Текст книги "Спасенный"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Вы можете сделать кое-что прямо на месте, – сказал брат Аарон. – Слышите меня, коммандер?

– Да.

– Вколите ему противошоковое, антибиотик и анапиретик из ваших индивидуальных аптечек. По полтюбика всего.

– Чёрт! – прошипел Пацек. – А, чтоб тебе провалиться!

– Что такое?

– Я не пролезаю. Мелкий чертёнок забился между двумя котлами. Я туда не втиснусь ни вдоль, ни поперёк.

– Тогда вылезай, и пускай попробует Иван, – велел Сагара.

– Что за проблема? – спросил брат Аарон. Сагара коротко пояснил ситуацию.

– У вас есть резак?

– Есть, но это последний способ. Сперва попробуем так.

Гван встал на колени, скинул ги и передал Сагаре.

– Посветите мне! – сказал он и пополз вперёд. Некоторое время возился между котлами, было видно только пятки – а потом сказал:

– Это мальчик. Худой, одни кости. И весь аж пылает.

– Кстати, – сказал в наушнике брат Аарон, – анализатор расшифровал хромосомный набор. Это мальчик.

– Спасибо, мы уже догадались, – сказал Сагара.

– Ну извините, – Кажется, брат Аарон немного обиделся.

Иван задом выбрался из-под труб, одной рукой прижимая к груди маленькое тельце. От обоих воняло, потому что ребенок под конец уже не имел сил встать и снять штаны.

– Кинсби, твоя очередь, – сказал Иван, положив ребенка и гадливо разглядывая свою майку. – Только не хватай его за ворот.

– Хватит уже, – сказал Сагара. – Кинсби, начинай.

Кинсби в миру был медбратом, потому часто помогал брату Аарону. Он достал из аптечки нужные препараты. Коннор тем временем снимал с мальчика грязное тряпьё.

– Есть, – сказал Кинсби, сделав инъекции.

– Теперь берите из кофра маленькую фляжку раствора «Ви-септима» и вливайте ему. Всю целиком. Но медленно, через тонкую иголку, чтобы, упаси Господь, не было отёка лёгких. Это займёт у вас примерно час.

Кинсби ловко наладил капельницу, фляжку прикрепил к трубе, а потом распечатал пачку гигиенических салфеток.

– Надо его завернуть в одеяло, но хочу сперва немного вытереть, – пояснил он.

– На, возьми, – Гван снял майку. – Всё одно испачкал.

– Тут должен быть вода, – Уэле начал шарить лучом фонаря по стенам. – Должен быть кран… Ох! – и Уэле вдруг взорвался потоком слов на маори. Маори Сагара не владел, но по интонациям было ясно, что это не молитва.

Фонарик синдэновца высветил человеческую руку. Одну руку, подвешенную за пробитое насквозь запястье на проволочном крюке. Рядом – ещё одну. Обе – левые.

– Мелисса Такабаяси и Питер Хираока, – сказал Сагара. – Коннор, забери это. Мы их похороним.

Коннор без единого слова достал из кармана мешок для трупов, развернул, положил на пол – потом начал натягивать перчатки.

– Я уже не выхожу без них из корабля, – невесело усмехнулся он. – Как без носового платка.

– У нас их ещё много? – спросил Сагара.

– Завались. Когда пришёл ансибль-пакет с Ходэри, сразу стало ясно, что трупов десятки тысяч. Тогда нам двадцатый отсек трюма забили этим добром под самый потолок.

Он снял с крючков отрубленные руки, положил в мешок. Потом наклонился за тем, чего не заметил Сагара – на полу была куча костей.

– Всякая глупость лезет в голову, – пробормотал он.

– Например?

– Как они так хорошо сохранились? Такабаяси и Хираока пропали две недели назад. Мы вышли охотиться на него – а этот ублюдок, выходит, сидел тут… и точил их потихоньку.

– Соль, – ответил Сагара. – Он вымочил их в морской воде. Хорошо просолил. А потом подвесил в прохладном сухом месте.

– Откуда вы знаете? – спросил Пацек.

– А ты лизни, – предложил Коннор.

– Сам лизни меня в жопу, – ответил Пацек.

– Прекратить, – скомандовал Сагара. Голова у него раскалывалась.

– А вы никогда не ругаетесь, отче, – сказал Кинсби. – Правда, что в нихонго вообще нет ругательств?

– Да, – сказал Сагара, очень радуясь, что парни сменили тему. – Эти все слова, которые считаются руганью в других языках, у нас – просто слова.

– То есть… – проговорил Хаас. – Можно сказать… простите, отче – «жопа» или там «вагина» – и это просто нормальное слово?

– Да, – усмехнулся Сагара.

– «Вагина» – это и у нас нормальное слово, – Коннор застегнул мешок. – Но ты его забудь, новиций. Если хочешь дать вечный обет, особенно. Вон, Пацек уже забыл. Помнит только слово «жопа». Настоящий синдэновец.

– Я тебя когда-нибудь убью, недоносок, – Пацек сказал это уже не шутя.

– А ну, цыц! Урусай! – гаркнул на обоих Сагара. – А то посажу обоих на хлеб и воду.

От собственного крика в голову ударила боль.

– А если хочется ругнуться – то что вы делаете? – Хаас опять отвел беседу от опасной точки.

– Ну, есть разные способы… Можно перейти на латынь или на гэлик…

– А если человек не знает других языков?

– У нас есть несколько градаций вежливости. Можно просто использовать наигрубейшую форму. Например, я сказал сейчас – «урусай!». Это значит просто «шумно» – но сказано очень грубо. Или: на латыни можно сказать только – «они». Просто «они». А у нас не так. Когда я мысленного говорю «они», например, про жителей Минато, – я про себя говорю «аноката». Это вежливое «они». А когда думаю про Рива – я мысленно говорю «яцура». Это тоже самое «они», только грубое.

– А про нас? – усмехнулся Иван.

– Зависит от момента. Чаще всего – «карэра». Тоже «они» – не слишком вежливо, но и не грубо. Нейтрально так.

– Простите, что прерываю очень содержательную беседу, – сказал брат Аарон. – Но как там ребёнок?

– Температура упала, – ответил Кинсби. – Давление тоже нормальное. Цвет кожи улучшился, но обезвоживание всё-таки страшное. И он всё ещё без сознания.

– Что без сознания – это даже хорошо, – сказал брат Аарон. – Нервный стресс – это уже лишнее в наших обстоятельствах. Дайте ему мягкое снотворное. Сколько осталось раствора?

– Полфляжки.

– Ожидайте, пока не израсходуете всё. И держите меня на связи.

Кинсби переменил позу – сел, скрестив ноги. Наверно, затекли колени. Потом снял ги и бережно, слегка приподняв ребенка, просунул куртку под него.

– Одеяло, кажется, слишком тонкое, – пояснил он свой поступок.

– Ги тоже не толстая, – сказал Сагара, снимая свою. – Возьми.

– И мою, – Уэле скинул верхнюю одежду.

– Наверно, больше не нужно, – сказал Кинсби, прекращая общее шевеление. – Тут всё-таки холодно.

Что верно, то верно. Пока они двигались и были взбудоражены азартом поиска, холода никто не ощущал. Но стоило провести несколько минут почти неподвижно…

– Я почему-то всё думаю, – тихо сказал Хаас, – и не могу перестать… он тоже ел… вот это?

– А тебя колыхает? – огрызнулся Уэле.

Сагара вздохнул.

– Ни одни из нас, – сказал он, – не знает, что такое настоящий голод. Не пост, который мы держим по своей воле и знаем, когда он закончится – а голод, от которого нет спасения. Это адские муки при жизни. И я советую вам искренне, как ваш духовный отец… Нет, я вам приказываю как офицер: никогда не касайтесь этой темы с горожанами. Ни с кем. Ни при каких обстоятельствах. Вакатта?

– Да, – отозвались все почти сразу.

– Но… я просто… – Хаас потёр затылок. – Я слышал, что человек, который хоть раз в жизни попробовал, он уже не может без этого обойтись.

– Ерунда, – сказал Коннор. – Даже бакула не вызывает такого пристрастия с первого раза. Ни один наркотик. Я не думаю, что в человеческом мясе что-то особенное. Мясо как мясо.

– Ты так говоришь, будто знаешь… – скривился Пацек.

– Даже если допустить, – сказал Сагара, – что человеческая плоть имеет какой-то особо изысканный вкус… она не может быть вкусней любой другой изысканной пищи. Представьте самое вкусное в своей жизни – и спросите себя, готовы ли вы убивать ради этого. Вот и всё.

– Мой предки был людоед, – сказал Уэле. – Давно, на Старой Земля. Ел люди из-за то, что на их островах не хватал животных. Миссионеры научил их слову Божьему и животновождению – и они оставил этот обычай.

– Сдаётся, там не только Божьим словом отучали от дурной привычки, – сказал Пацек. – Там немного пуль добавили, а?

– Не без того, – спокойно согласился Уэле.

– На тех островах, откуда родом мои предки, – сказал Сагара, – есть еда, которую готовят из рыбы фугу. Рыба содержит токсин, который в мизерных дозах вызывает очень приятное онемение всего тела. Но если повар будет хоть немного небрежен, если он плохо обработает рыбу – гурман рискует умереть. Есть присказка: «Кто ест суп из фугу – тот дурак. Кто не ест – тоже дурак». Про эту рыбу тоже говорят, что раз попробовав её, уже нельзя отказаться. Но это неправда. Я пробовал. Было вкусно, и тело приятно так будто исчезало… И было очень щекочущее ощущение игры со смертью: пройдёт это онемение через минуту – или усилится, будет паралич дыхания, и я умру? Вкус рыбы – это не главное. Люди снова и снова возвращаются к фугу ради этого щекочущего ощущения.

– Вот балбесы, – качнул головой Коннор.

– Но ведь… людоед так и смог остановиться, – не сдавался Хаас.

– Думаю, дело в том же самом, – ответил Сагара. – В ощущении власти над жизнью и смертью. В сознании того, что ты – выше других людей. Что они – звенья твоей пищевой цепи. Или в примитивной вере, что, поедая человека, ты поглощаешь его добродетели, достоинства…

– Но он же не мог в такое верить? – Гван сдвинул брови. – Или… мог?

– Когда судьба обрушивает на человека испытания выше его сил… когда обстоятельства требуют бесчеловечности… не все могут бороться. Тот несчастный сошёл с ума – но даже для нормальных людей в экстремальных обстоятельствах границы дозволенного ползут вниз. Давно, ещё до Эбера, заметили, что сознание человека цивилизованного на войне становится очень похожим на сознание дикаря. Люди начинали верить в такие вещи, которые сами же в мирное время считали бессмыслицей.

Все замолкли и долго молчали. Вдруг Кинсби спросил:

– Отче, а как с нами?

– Извини?

– Ну… в экстремальных обстоятельствах. Вы же видели нас. Вы принимали наши исповеди. Наше сознание – оно как? Тоже приближается к сознанию дикаря?

Сагара долго размышлял, прежде чем ответить:

– Да. Иногда. Точно так же, как и мое.

– А как это заметить в себе?

Сагара снова подумал.

– В такие минуты мир становится очень простым и понятным. Как будто раскалывается надвое: вот свои – вот чужие. Это – хорошие парни, это – выродки. Я, естественно, хороший парень, а выродкам вообще незачем жить. Иногда это не так уж и плохо, на самом деле. Иногда это просто помогает выжить – потому что в бою лишняя рефлексия – это смерть. Но это так удобно и соблазнительно, что некоторые начинают жить с этими принципами и вне боя.

– Простите отче, – сказал Кинсби. – Раствор уже закончился.

Сагара включил карту и переключил каналы.

– Шелипоф, где ты?

В наушнике громко вздохнули.

– Только что я был в сладком краю снов, но кто-то меня безжалостно оттуда выдернул в грешный мир.

– В этом грешном мире в семнадцатом-дэ квадрате есть колодец. Веди машину туда и жди нас.

Через несколько минут все были на поверхности. Чёрный город вокруг них понемногу таял, но в просветы между стенами и окна просачивалось небо. Шёл мелкий дождь. Уэле внес ребенка в десантный модуль и положил на колени Кинсби, который сел первым.

– Он ещё не разу не пописал, почему? – спросил он беспокойно.

– Обезвоживание, – пояснил Кинсби. – Пока он не компенсирует себе всю жидкость…

– Ага, понял, – Уэле сел. – Эй, Шел, глянь здесь. Он хорошенький, правда?

– Как обезьянка, – Шелипоф сразу развернулся к сидящим. – Ну ладно, ладно. Хорошенькая обезьянка.

Сагара не стал сдерживать смех. Мальчик действительно выглядел страшновато – волосы сбиты в сплошной войлок, худое лицо из-за недостатка влаги действительно слегка сморщилось, как обезьянье – но он всё равно был хорошенький, потому что живой. И Сагара, несмотря на всю усталость и холод, чувствовал себя счастливым. Остальные тоже выглядели так, точно каждый высидел яйцо.

– Все в сборе, – Коммандер закрыл за собой люк. Шелипоф повёл машину к океану.

– Как думаете, господин медикус, сколько ему лет?

– Не знаю, – чуть испуганно ответил Кинсби. – Может, четыре, может, шесть… Я не очень хорошо разбираюсь в детях.

– А вон горожане, – Шелипоф подал звуковой сигнал, и люди, оглянувшись, расступились, чтобы пропустить модуль. – Снова идут за своими слизняками. Зачем им слизняки, сюда же навезли гору еды?

Действительно, улицей тянулась вереница темных фигур – точно процессия теней.

– Они хотят что-нибудь делать, – сказал Сагара. – Им это нужно, чтобы не утратить смысл существования. Шел, останови.

– А, увидели городского старосту, своего дружбана, – Декурион остановил модуль.

– Я на два слова, – Сагара открыл люк и вышел к господину Ито. – Доброе утро, сэнсэй.

– И вам доброго, отче. Что-то вы сегодня в хорошем настроении. Хотя лоб вам кто-то раскроил очень сильно, – Господин Ито поцокал языком.

– Это из-за своей же глупости, не обращайте внимания. Но я сделал открытие, господин Ито. Знаете, какое?

И, наклонившись к старику, шёпотом сказал:

– Приведения не болеют дизентерией.

* * *

На центуриона Сео можно было свалить почти все обязанности, которые нёс Сагара, кроме одного: тот не мог за коммандера отслужить Мессу.

С появлением на Сунагиси тысячи двухсот «поселенцев» ситуация изменилась: вместе с ними прибыли сразу два священника: отец Фаради и отец Коттон. Месса, которую они отслужили втроём в воскресенье, была самой многолюдной из тех, какие доводилось служить Сагаре.

Кроме всего прочего, перед Сагарой ребром встал вопрос логистики: хотя полную Мессу он служил лишь дважды в неделю, и на службу приходила лишь половина горожан (население Сунагиси почти поровну делилось на христиан и буддистов), хлеб и вино, какими бы крохотными кусочками он ни ломал облатки, неумолимо подходили к концу. К концу месяца должен был прийти транспорт из командории, но до того дня оставалось полторы недели, и эти полторы недели нужно было как-то существовать.

У Сагары имелись некоторые резервы хлеба, но с вином было совсем плохо. После торжественной службы он поделился своей проблемой с отцом Фарадом.

– Простите, отче, – ответил коллега. – Но я ничем не могу вам помочь. Мне выданы припасы для Святых Даров на месяц, на тысячу двести человек. Однако на местных я не рассчитывал – мне сказали, что тут одни буддисты.

– Я хотел только занять, – сказал Сагара. – К концу месяца у меня будет транспорт, и я отдам.

– Я, – молодой священник покраснел. – Я бы рад, но… Поймите, приходится всё время думать наперёд. А вдруг транспорт не придет.

– Орденские транспорты, случается, погибают, – согласился Сагара. – Но учитывая то, что боевые действия в секторе Паллады закончены, вероятность своевременного прибытия транспорта довольно высока.

Отец Фарад пожевал губами, глядя на лоб Сагары так, словно у него там был не шрам, а некие таинственные письмена, а потом сказал:

– Нет. Поймите меня, но – нет. Никак.

– Простите, – сказал Сагара – и, поклонившись, ушёл.

Он этого ожидал и старался не давать волю обиде. Синдэн стал не нужен – и синдэновцев потихоньку выдавливали с Сунагиси.

Да, на словах и даже на деле с виду всё было хорошо. Синдэновцы теперь не принимали участия в разборе завалов – но вели регулярное патрулирование палаточного городка вместе с людьми доминиона Шезаар. Тысяча двести каторжан – это был самый опасный элемент общей мешанины на Сунагиси. Грабители, воры, насильники, убийцы – они столкнулись тут со злодеянием, которого не могли себя представить. Но у Сагары не было иллюзий: они привыкнут к этим картинам за очень короткое время. И тогда их снова будут беспокоить вечные «острые» проблемы: азартные игры, поиски наркотиков, борьба за статус, секс.

– Среди пострадавших – триста двенадцать женщин, – сказала на последним перед прибытием этой гвардии брифинге капитан Твиддл, – и две женщины в нашем экипаже, три сестры-инквизиторши, одиннадцать чиновниц в миссии доминиона. И нам на голову упадут тысяча двести сексуально озабоченных мужиков. Какие меры безопасности принимает доминион, господин Реван?

– Ну… – Молодой человек замялся. – Не надо думать, что их привезут так, без конвоя. Разумеется, будет вооруженная охрана.

– Разумеется, она будет – но охранять заключенных в условиях почти свободного поселения – не то же самое, что охранять их в условиях тюрьмы, – заметила сестра Елена. – Я расследовала бунт на транспорте «Мессина» – там беспорядки начались именно из-за женщин. Вооруженную охрану перебили меньше, чем за десять минут. А это были профессионалы. Двенадцать сотен мужчин, охваченных сексуальным психозом – это не шутка, юноша.

– Мы можем патрулировать палаточный лагерь круглосуточно, – сказал Сео.

– Очень хорошая идея, – поддержал Гельтерман, – учитывая, что ваша помощь при разборе завалов теперь не нужна. Конечно, мы очень благодарны, и всё такое – но наша техника справляется лучше.

– Я тоже так думаю, – кивнул Сагара.

– Но вас, сохэев – лишь сто двадцать, – сказала госпожа Твиддл. – Сколько на «Мессине» было охраны, сестра?

– Пятьдесят человек.

– На сколько заключенных?

– На четыреста мужчин и семьдесят женщин.

Госпожа Твиддл присвистнула.

– Однако! И что помешает этим тюремщикам точно так же разоружить и поубивать наших храбрых сохэев?

– Во-первых, разоружить нас помешает то, что мы не будем брать оружия, – сказал Сагара. – А во-вторых…

– «Во-первого» достаточно. Какая от вас польза без оружия?

– Мы будем патрулировать в кидо, – сказал центурион. – Знаете, тут недавно одному убийце нечаянно скрутили шею… Так вот, мы умеем это делать не только нечаянно.

– Брат Сео прав, – сказала сестра Екатерина. – Я сикля не поставлю в заклад на тысячу преступников против роты сохэев в кидо. Но это патрулирование не может длиться вечно, господин Реван. Люди Минато – у себя дома. Почему они на своей родине – пусть и разрушенной, и сожжённой – должны быть под конвоем?

– Хмммм, – Юноша знакомым образом задрал подбородок. Сагара уже научился понимать этот «язык тела» – это значило, что Реван от смущения начинает наглеть. – Я думал вернуться к этому вопросу потом, но… господин Ито, лучше скажите вы.

– У нас было собрание коммуны, – тихо сказал господин Ито. – Советник Пегю внес предложение, которые мы обсудили… Предложение простое: всех желающих переправляют на другие планеты Доминиона. Выдадут документы, денежную и материальную помощь…

– И… что решила коммуна? – спросила сестра Сильвия.

– Собственно, каждый решал за себя… Четыреста семьдесят семь человек хотят покинуть Минато. Восемьдесят пять – остаются.

– Вот как… – Сагара опустил голову.

– Я знаю, про что вы думаете, – Старик усмехнулся. – Нет. Коммуна Минато не уничтожена. Приговор, который коммуне вынесла Директория Вавилонских миров – не выполнен. Мы есть. Я – избранный большинством голосов глава коммуны, на вчерашнем собрании это подтвердили, и я остаюсь. Любой человек, который хочет стать членом коммуны Минато, может обратиться ко мне, потому что я мэр этого города, выбранный большинством голосов его жителей. Если господа заключенные, отбыв свой срок, пожелают остаться – думаю, коммуна их примет.

Сагара встал, подошёл к старику и пожал ему руку. То же сделали брат Сео, сестры-инквизиторши, госпожа Твиддл и Гельтерман, и последним – Реван.

– Но вопрос с женщинами не снят, – сказал Гельтерман.

– Почти снят, – Старик пожал плечами. – Остается двадцать семь женщин, примерно моего возраста… Другие… я думаю, скоро выйдут замуж за кого-нибудь из этих поселенцев. Через месяц придет корабль с поселенками – и проблему можно считать частично решенной.

– Не так все просто, – качнула головой сестра Елена.

– Знаю, – ответил старик. – Но теперь это проблема доминиона Шезаар – и моя, потому что я чиновник этого доминиона. Я безгранично благодарен вам всем. Но надо же нам когда-то вставать на ноги и привыкать к мысли, что мы будем жить дальше…

После совещания Гельтерман подошёл к Сагаре и Сео.

– Вот старикан, – сказал он тихо, покачав головой. – Раз-раз-раз, и уже снюхлся с этим фертом из Шезааров.

– Что значит «снюхался»? – неприязненно спросил Сагара. – Кажется, я вас не понимаю.

– Всё вы понимаете. Хорошая сделка: его назначают мэром, а он закрывает глаза на то, что Шезаар поддерживали повстанцев и провоцировали Рива.

– Вы ошибаетесь относительно его мотивов, уверяю вас, – сказал Сагара, чувствуя… что мир становится проще. – А что касается мотивов Шезаар, то, какими бы они ни были, реальность такова: если кто-то желает мира и возрождения Минато, он должен работать с доминионом Шезаар. Смиритесь с этим, капитан Гельтерман.

– Вы так говорите потому, что вы священник и монах, – хмыкнул Гельтерман. – Вам безразлично почти всё, кроме спасения души. А те, кто живёт в реальном мире и должен думать про астрополитические интересы…

– Что ж, – раздражение внезапно покинуло Сагару. – Думайте о них, господин Гельтерман. А мне надо спешить – в моем «нереальном» мире ещё одни массовые похороны.

– Когда вы всех тут отпоёте и зароете, – с кислой усмешкой сказал Гельтерман, – то станете ненужным, и вас выкинут, как всякий другой мусор.

– С нетерпением жду этого дня, – спокойно сказал Сагара.

Однако, сегодня отец Фарад дал ему понять, что этот день приближается стремительно и неумолимо. И Сагара вынужден был признать, что не настолько рад его приближению, как сказал недавно Гельтерману.

Кстати, подумал он – надо зайти к инквизиторшам.

Женщины работали обычно в своем шаттле, который пристыковался ко «Льву» на синдэн-посту «Св. Михаил» и отстыковался в атмосфере Сунагиси. Внутренность шаттла считалась клаузурой – мужчинам туда входить было нельзя, поэтому Сагара обычно приходил в палаточный лагерь – по меньшей мере одна из инквизиторок была там, собирала свидетельства жертв – или в расчищенный городской архив.

Теперь он пришёл именно туда, потому что уже неделю его волновал вопрос идентификации их «найдёныша». Его снимки показали каждому обитателю палаточного городка, но никто уверенно не признал его. Одна женщина, увидев снимок, радостно вскрикнула: «Это же Мисако, моя племянница!» – но узнав, что это мальчик, разрыдалась. Один подросток сказал, что вроде бы видел этого мальчишку на соседней улице, но фамилии или имени вспомнить не мог.

Каждый день сестры обрабатывали всё новые данные, восстановленные с мнемопатронов, на которых можно было хоть что-то восстановить. Значительная часть могильных плит на кладбище теперь имела не только обозначение квартала и улицы, но и имена семей, что там проживали. Брат Аарон сразу отослал сестрам генетические данные ребенка, отпечатки ладоней и ступней, но за неделю сестры ничего не нашли. Сагара надеялся, что генетический анализ поможет хотя бы определить фамилию и возможных родителей, однако это оказалось напрасным: мальчик не был в родстве ни с одной идентифицированной семьёй. Не был он роднёй и людоеду – чью личность также не установили.

… Сагара спустился в подвал.

– Добрый день, – приветствовала его сестра Сильвия, окутанная мерцающим кружевом голографических проекций. На одной Сагара узнал трехмерный план города, на другой были столбцы имен, на третьей мелькали какие-то меняющиеся цифры… Женщина казалась колдуньей в мареве заклинаний. – И… нет. Ничего. Почти.

– Я ведь ещё не спросил, – разочарованно отозвался Сагара.

– Вы всегда спрашиваете одно и то же. Хотелось бы мне дать другой ответ. То есть – мы не нашли ничего на мальчика. Но… нашли на людоеда.

Сагара вздохнул.

– Ну, давайте.

На одной из проекций появилось приятное улыбающееся молодое лицо.

– Джейми Сидони, – прочитала сестра Сильвия. – Место рождения – станция Ходэри. Педиатр. Был женат на Мико Арунти, имел сына семи лет. Среди живых есть один дальний родственник – Мария Янаги. Не опознала его, да?

Сагара вспомнил изуродованное огнём и дикими страстями лицо мёртвого людоеда.

– Не удивительно. Такой, каким я его видел – он ничего не имел общего с этим снимком.

– А может, они были просто незнакомы. Бабушки Мико Арунти и госпожи Янаги были родными сёстрами. Довольно неблизкое родство. Скажете ей? Или мне сказать? Или промолчать?

Сагара вспомнил женщину, что целыми часами просиживала на краю койки в лазарете «Льва», слегка покачиваясь вперёд-назад.

– Нет, – сказал он. – Просто напишем имя на надгробии.

Сестра оперлась локтями на панель терминала, сцепила пальцы в замок и положила на них подбородок.

– Он ни разу не обидел ребенка, да? Убивал только взрослых? – Сагара кивнул. – И спрятал малыша в своём логове. Было что-то такое, через что он не мог переступить… Кстати, как мальчик?

– Он выздоровел от дизентерии, немного пополнел, – Сагара вздохнул. – Но так и не заговорил. Какая жалость, что мы убили этого несчастного. Может, он все-таки сохранил бы что-то из профессиональных навыков? Плохие у меня сегодня шутки…

– Мозг не поврежден?

– Брат Аарон говорит, что органических повреждений нет. А что до всего остального… – Сагара развёл руками. – Знаете, он не кажется умственно отсталым. Он просто не говорит. Понимает, что ему говорят. Речевые центры возбуждаются – то есть мысленно он что-то говорит. Но не вслух. Я несколько раз обращался к нему по-нихонски. Такое впечатление, что он лучше понимает этот язык, чем латынь. Может нарисовать хэнохномохэдзи…

– Простите, что?

– А… такая рожица, её можно нарисовать знаками хираганы, – Сагара взял стило и начертил на одной из проекций: брови и рот – знаками «хэ», глаза – знаками «но», нос – знаком «мо» – и обвёл всё широким крючком, знаком «си», к которому добавил два волоса на виске – знак звонкости, который превратил «си» в «дзи». – Но писать не умеет. Хотя пытается. Делает вид, что что-то пишет, но это всё каракули. В целом какой-то диковатый. Не агрессивный, но диковатый. Прячет еду по закуткам…

– Он свободно ходит по кораблю?

– Почти. Ему не разрешают лазить по рабочим секциям и выходить наружу – но он и не слишком-то рвётся туда. Выход нашёл легко, однако не пытается им воспользоваться. Ему нравится корабль.

– А он нравится команде, так?

– Ну… – Сагара снова развёл руками. – Ваша правда. Понимаете, мы же целыми днями только и делали, что доставали и хоронили мертвецов. Сожженных, полусожжённых, сгнивших, всяких… Найти кого-то живого – это было… такое утешение…

– Но вы же понимаете, что ребенок – это не птичка, не кот, не морская свинка, чтобы вот так завести его на корабле для разрядки и улучшения морального климата в коллективе…

– Разумеется. Но… есть одно «но». Даже два «но». Во-первых, его личность так и не установлена – поэтому господин Ито не решается выправить ему хоть какие-то документы. А вдруг вы найдёте тут зацепку? Зачем ему все это время жить в палатке, если он может у нас? А во-вторых… мне тут дали понять – не напрямую, а так, намекнули – что он там, в коммуне… ну, не слишком нужен.

– Что значит «не слишком нужен»? – плотная и высокая сестра Сильвия, поднявшись на ноги, заняла собой едва не половину этой комнатки.

– Откровенно говоря: он их пугает. Выкормыш людоеда, он постоянно своим видом напоминает им про то, во что мог превратиться каждый…

– Какая глупость!

– А ещё – про трусость. Их было почти шесть сотен, если каждый просто плюнул в сторону людоеда – этого было бы достаточно, чтоб его утопить. Просто они боялись сделать рейд в канализации.

– А вы? – усмехнулась инквизиторша.

– А мы не верили в байки про людоеда, пока двоих не нашли мёртвыми. Поймите, они были все перепуганы – и рассказывали такое, что на уши не натянешь…

– Не говорите мне. Я собираю их свидетельства точно так же, как вы хороните их родственников. День за днем… – эта высокая сильная женщина вдруг неловко опустилась в кресло и, рыдая, стянула велон с головы и начала вытирать им лицо.

– Сестра… – Сагара растерялся. Он не знал, что делать.

– Идите отсюда! Идите ко всем чертям, оставьте меня одну, и я возьму себя в руки, – Женщина махнула на него велоном. – Идите! Если появится информация, я выйду на связь!

Сагара сперва попятился, а потом выбежал на улицу.

Серым было небо, снова полное готового пролиться дождя, чёрными – улицы, а между серым и черным шагала колонна заключенных, одетых в яркие оранжевые робы.

– Вы гляньте – монахи! – крикнул кто-то из колонны.

Двое братьев на страже около мэрии, облаченные в кидо, стояли неподвижно.

– Монашки-барашки! – прокричали снова. – Где баб спрятали? Почему вам живые, а нам одни мертвячки?! Вам же всё одно нельзя!

– Монахи, жарьте один другого!

– А ну, позатыкали пасти! – гаркнул конвойный. – Бегом марш! Рысью! Ать-два, ать-два!

Колонна побежала под реденьким дождём выкрикивая: «Бееее! Бееее!». Кто-то швырнул в часового огрызком бустера.

Тот стоял неподвижно, точно скала.

* * *

– Что-то тесновато стало в нашем небе, – Сагара проводил взглядом очередной шаттл.

Нет, не шаттл… Это была яхта господина советника Пегю.

– Ты глянь, какая куколка… – процедил сквозь зубы Сео. – Хевронская разработка, одна из последних моделей. Вы знаете, что внутри там – одна бионика?

– Бионика, – повторил мальчик у него на плечах.

– Точно, малец, – центурион легонько подкинул ребенка на спине. – Интересно, на что этот сукин сын согласился закрыть глаза ради такого подарочка.

– А мне интересно, почему нашу петицию задержали до сего дня. И… следи за своим языком, Сео. Дик говорит мало, но память у него – как сантор. Скоро он выучит латынь – и начнет тебя расспрашивать про смысл некоторых слов… и что ты ему скажешь?

…Был на редкость ясный для осени день. Искусственный остров, на котором возвели в своё время космопорт, пищевые комбинаты и при них город, создали в субэкваториальной зоне – и потому лишь количество осадков отличало зиму от лета.

День Всех Святых выдался почти летним: сухим и ясным. Месяц непрерывных дождей переменил город: копоть по большей части смыло в океан, и руины приобрели свой первозданный вид. Как строительный материал тут господствовал песок рыжевато-серого цвета, очень грубый, почти как рис. Из него делали кирпичи, прессуя с наполнителем при высокой температуре. Под солнцем отдельные песчинки поблескивали, как сахар.

В центре города раньше был сквер – коммунальный дом окружали деревья и кусты. Разумеется, в «ночь Огня» всё это сгорело в прах – но сейчас пустырь снова зеленел: высадили саженцы сосен, присланных с Идзанаги.

– Как думаете – примутся? – спросил брат Хаас.

– Почему бы и нет? Сосна – неприхотливое деревце.

– Я сажал вон там, в углу. Мы сажали с Марией вместе. Десятка с полтора. Жалко будет, если не вырастут.

Они зашли в большую шумную палатку с надписью над дверями: «Управление Коммуны Минато», и направились к самодельному столу с табличкой «Идентификация и регистрация граждан».

На столе стоял портативный сантор-терминал, за терминалом мальчишка лет шестнацати резался в «Гравиполо – первенство Галактики».

– Синта, – обратился к нему Сагара, – доброе утро. Мы пришли.