Текст книги "Черное и черное(Си)"
Автор книги: Олеся Велецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Ожидая, пока его отряд, наконец, весь соберется, чтобы собраться в обратный путь, он устало думал, сколько же на него всего свалилось за всего один месяц с небольшим, такого значительного, чего ранее он не помнил в своей жизни в таком количестве. Еще на него свалилась Эрта. И ему казалось, что прямо с неба, как неосторожный ангел. Этому он был рад. И он подумал, что возможно, она была слишком ценным приобретением, чтобы он мог получить ее бесплатно. Возможно, все проблемы, начавшие происходить в его жизни в таком масштабе, были его платой, компенсацией за то невероятное счастье, которое ему досталось, когда в его жизни появилась она. А потом свет померк, и он провалился во тьму. Последняя четкая мысль Ульриха была о той, кто уже никогда его не дождется: «Эрта, мне кажется, что я люблю тебя…» Эта мысль пронзила все его существо как копье.
Эпизод 19. Первая волна
Когда Эрта вошла в просыпающийся замок, ее никто ни о чем не спрашивал. Слуги избегали ее, каким-то шестым чувством, понимая, что она Другая. Не такая как они, и что она опасна, если не для их жизни, то для их разума, которому пришлось бы усиленно и напряженно искать для них ответы на вопрос – почему она такая другая и странная. Большинство женщин ее уже невзлюбили, некоторые даже вплоть до того, что начинали ее ненавидеть. Большинство мужчин ее вожделели. И некоторые тоже начинали ее ненавидеть, потому что знали, что их вожделение никогда не будет удовлетворено. Оставшиеся люди ее еще не видели. Она чувствовала недоумение, настороженность этих людей. Но не чувствовала презрения, высокомерия, жалости или яркого недоверия практически ни от кого из них. Исключая Минерву. Та все это чувствовала, кроме жалости. Минерва чувствовала еще так много разного и отличительного от большинства обитателей замка, что вскоре Эрта подумала, действительно, стерва. И как она может быть сестрой Ульриха, они так непохожи. Но, потом она подумала, что видимо это то, что называется семейственной компенсаций. Всю душу этой семьи получил Ульрих. Минерве достались остатки. И она пожалела девушку. С генетикой люди этого мира спорить, еще не научились. Минерва была жертвой. Бродя по комнатам-залам замка, рассматривая их, она столкнулась с Кристиной. После приветствия Эрты, женщины, остановившись друг напротив друга, молчали. Кристина ждала, что Эрта что-нибудь ей скажет, как-то объяснит свое вчерашнее поведение. Но Эрта не хотела ничего объяснять. Это касалось только ее и как бы ни требовали нормы приличия разговоров об этом, это было только ее личное дело и право думать об этом принадлежало только ей.
Наконец, Кристина не выдержала:
– Ты голодна?
– Да, немного – честно и точно ответила Эрта.
– Когда ты ела в последний раз?
– Достаточно недавно, чтобы не проголодаться. Мне не нужно много еды.
– Вот как, – понимающе отвечала Кристина, – бережешь фигуру?
– Да, – сказала Эрта, подумав, что всегда держала свое тело в прекрасной боевой форме, которую ей никак нельзя было потерять ни на атом.
Этот коротенький диалог, проложил Эрте дорогу к сердцу Кристины. Женщина тепло улыбнулась ей и сказала:
– Я тоже стараюсь следить за собой. Годы берут свое, но берут только у женщин, мужчины остаются молодыми. Приходится всеми силами всю жизнь пытаться удержать свою уходящую молодость, чтобы остановить для них свое время, и не дать ему раздавить тебя в лепешку. Но, нельзя же морить себя голодом. Не думаю, что ты нормально ела последние два дня. Пойдем в мою комнату. Я прикажу принести тебе еды туда, если ты стесняешься, есть при людях.
Эрта изобразила смущение и искренне поблагодарила Кристину:
– Спасибо, Криста. Ты меня очень выручила.
– Не стоит. Мы же женщины и можем понять наши женские проблемы.
Накормив Эрту, Кристина полезла в свои сундуки с одеждой, пытаясь выбрать что-нибудь Эрте. Прикладывая к груди девушки то одно, то другое, она периодически грустно вздыхала и качала головой. У нее был великолепный вкус и она чувствовала что ни то, ни другое Эрте не подходит.
– Криста, как ты понимаешь, что именно мне нужно? Эта одежда такая пестрая, как можно решить, что именно пойдет тебе, если в одежде сочетание стольких цветов?
Кристина рассмеялась:
– Цвет это как музыка, – начала она, – ты любишь музыку?
– Да, – ответила Эрта, музыку она любила. В Живом Содружестве была разная музыка, но в большинстве своем эта музыка была совершенной. Когда вокруг львиная доля живых эмпаты, чувствующие гармонию собственным телом, музыка не могла быть другой. Но, эмпатия Эрты рассчитана на музыку или изобразительное искусство не была. Однако, Эрте нравилась музыка. Она не оставляла ее душу равнодушной.
– Ну, тогда ты сможешь меня понять, – продолжала Криста, – цвет, он тоже звучит, как нота. И ты всегда слышишь, в каком сочетании эта нота звучит фальшиво. Музыкой цвета можно писать целые оперы.
– Я понимаю, – ответила Эрта, действительно понимая, что имеет ввиду Кристина. И, продолжая следить за ее действиями, загоралась любопытством, какая же музыка цвета, по мнению композитора Кристы, будет музыкой Эрты.
Некоторое время они молчали. Кристину мучило любопытство. И она снова не выдержала:
– Вы с Ульрихом долго прощались, – острожно сказала она.
Это не было вопросом, но Эрте показалось, что на этот раз проигнорировать невысказанный вопрос Кристы будет фальшивой нотой в музыке их новых отношений. И она сказала:
– Мы многое пережили вместе.
Кристину этот ответ устроил. Но, она все же спросила:
– Вы… между вами любовь?
– Не думаю, – честно ответила Эрта, – думаю, мы просто друзья, только очень близкие. Он много для меня сделал.
– Ты с ним из благодарности за это?
– Нет. Я с ним, потому что я этого хочу.
– Но, ты же знаешь, что он никогда не женится на тебе?
– Теперь знаю. Это должно что-то менять?
Кристина вздохнула:
– Ульрих сказал нам, что ты из очень непосредственной страны. Где другие, более свободные нравы, чем у нас. Где женщины могут быть телохранителями других женщин, что я могу как раз понять, не очень прилично для женщины, когда рядом с ней постоянно находится телохранитель-мужчина. Но все же, другого варианта не вижу. С одной стороны, это наше правило вредит репутации женщины, которую иногда приходиться тщательно охранять. С другой стороны, оно спасает репутацию тех женщин, которым пришлось бы быть телохранителями. Тебя не волнует твоя репутация. Но, как же дети? Если, вдруг, у вас будут дети? Ты считаешь себя вправе решать вопрос их репутации за них?
Эрта ответила:
– У нас другие понятия о репутации. Наши понятия о ней скорее близки к понятию честь, не столько личностная сколько общечеловеческая. Все, что естественно и не нарушает прав других людей, не причиняет им вреда, не может повредить личной репутации в моем мире.
– А как же дети? Их права свободные отношения, не узаконенные церковью нарушают.
– Я не думала о детях в таких отношениях, – грустно и растеряно ответила ей Эрта, – но, если я не захочу, у меня не будет детей. У женщин нашей страны есть такая особенность организма.
– Ты не хотела бы ребенка от Ульриха?
Эрта задумалась, пытаясь решить, хотела бы она этого или нет. И пришла к выводу, что да:
– Думаю, хотела бы.
– И если он у тебя будет, ты покинешь Ульриха и вернешься в свою страну?
– Я не могу вернуться в свою страну.
– Почему?
– Потому что, ее возможно уже больше нет. Когда я ее покидала, там шла война. На полное уничтожение. И люди нашей страны терпели поражение за поражением. Когда я покинула ее, от моей страны оставался только крошечный кусочек земли, и у меня нет уверенности, что мы смогли его защитить.
Кристина тяжело вздохнула:
– Вот как. В мою страну тоже пришли враги. Моей семьи уже давно нет в живых. Вся моя семья – это Марк. Конечно, Марк – это все, что мне было нужно в этой жизни. Но, все же моя семья была не полной, пока у нас не родилась Мина. Я долго не могла забеременеть. И боялась, что уже никогда не смогу. Я очень хотела семью, настоящую. И с рождением Мины я получила ее. Она поздний ребенок, поэтому несколько избалованный. Но, она – та, недостающая частичка нашего с Марком семейного счастья. Часть Марка, созданная им для меня. Часть нашей любви. Ее итог. И это было для меня такой ценностью, что я всегда хотела для нее только самого лучшего. Но, если вы не любите друг друга… возможно, ребенок будет для тебя не такой уж большой ценностью, чтобы подарить ему все самое лучшее, в том числе и незапятнанную репутацию.
– У нас родители не могут запятнать репутацию детей, как и дети не могут запятнать репутацию родителей.
– У нас могут, – жестко сказал Кристина.
– Я это учту, – серьезно ответила Эрта.
– Ульрих – очень странный человек, – продолжала Кристина – он очень хороший человек, но я долгое время думала, что не нравлюсь ему. Мне почему-то казалось, что он не любит меня, потому что я заменила его отцу его мать. Но, я не пыталась ее заменить. Я просто полюбила Марка. Он очень теплый, надежный и понятный. Ульрих не такой. Наверное, он пошел в мать, которую я не знала. Но, потом я поняла, что он не любит не только меня. Он вообще никого по-настоящему не любит кроме своего отца и Грома. Он очень холодный и неживой, и очень непонятный. Он как будто живет по своим собственным законам, понятным только ему одному. И его не волнует, что думают по этому поводу окружающие. И, тем не менее, он никогда не конфликтовал с окружающим миром. Полностью, но как-то обособлено вписываясь в него. И он всегда был серого цвета. А сегодня его внутренний цвет изменился. И мне показалось… что вы… что у вас любовь. И мне стало любопытно. Извини, если я лезу не в свое дело.
Автономная ходячая звездная система-убийца этого мира, – подумалось Эрте. Как Ним. Но, с ней он не был ни холодным, ни неживым. Он даже оживил и согрел ее. Возможно, и Нима кто-то понимал и мог его ждать, чтобы быть с ним вместе в его странном внутреннем мире. И не дождался. Ее сердце как-то судорожно и больно сжалось на мгновение от такого сравнения, и она суеверно выгнала из себя эту мысль.
Она улыбнулась Кристине:
– Тебе не за что извиняться. Ты не сделала мне ничего плохого. Ты просто удовлетворила свое любопытство. Если тебе этого хотелось, то тебе не нужен другой повод. По крайней мере для меня.
– Ты очень странная – заявила Кристина. Пристально смотря на нее, – и 'твои цвета недавно были другими.
– Да, – согласилась с ней Эрта, начиная понимать, почему ее так располагала к себе Кристина. Она была природным эмпатом, как и Эрта. Но, не развитым на полную мощность техноцивилизацией, не усиленным модификацией и, несмотря на это, довольно сильным и талантливым.
Кристина оторвалась от своего занятия по поиску наряда для Эрты. Она встала и подошла к окну:
– Эрта, посмотри, ты видишь пруд за замком?
Эрта подошла к ней.
– Да.
– Там лебеди. Черные. Пара.
– Да.
– Ты знаешь, что лебеди создают пару один раз и на всю жизнь?
– Да.
– И если один из них умрет, другой потом не сможет жить без него?
– Теперь знаю.
– Эти лебеди были тут всегда. И всегда были черные. Возможно, это уже другие лебеди, но тут всегда была пара. Их птенцы вырастали и разлетались, а они оставались. Всегда вместе. Их очень любила мать Ульриха. И Марк. Он тоже лебедь. А я люблю Марка, также, по-лебединому. И я лебедь. Только мы разного цвета. И я не знаю, может ли быть наша любовь настоящей. Или настоящей была та, другая его любовь. Одинакового с ним цвета. И это мучает меня.
Эрта решила ответить откровенно:
– Кристина, возможно, я не имею права говорить это, но Ульрих сказал мне, что если мучает разлука, то надо быть вместе, и надо быть вместе, если люди нужны друг другу. И неважно, любовь это или не любовь. Настоящая или нет.
– Для меня это важно. Марк сделал мой разоренный внутренний мир красивым, и я очень хочу сделать красивым и удобным его мир для него. Но, я не смогу сделать этого пока наша любовь не станет настоящей. Иногда я устаю бороться с ним за нее и думаю, что это невозможно. В его мире так и будет летать черная лебедь, омрачая его.
Эрта посмотрела на нее и сказала:
– А почему ты думаешь, что черная – это именно она? Не ты? Ведь 'вы до сих пор вместе.
– Если бы она не умерла. Не были бы.
– Если бы он безумно не любил тебя, он не любил бы такую избалованную стерву как Минерва, извини, и не баловал бы ее дальше. И ее бы не любил Ульрих. Ты сама сказала, что он мало кого любит. И она – совсем не то, что он мог бы выбрать для своей любви, если бы ее не любил его отец.
– Знаешь, – ничуть не обидевшись за дочь, вдруг пораженно сказала Кристина – я никогда не думала об этом. Ты думаешь, черной могу быть я?
– Я в этом уверена, – твердо сказала ей Эрта, убежденно смотря ей в глаза. Она могла чувствовать то, что чувствует Марк.
– Ты знаешь, – растеряно и грустно сказала, наконец, Кристина, переставая терзать сундуки и держа в своих руках черно-красное платье с простой серебряной отделкой, – кроме этого ничто тебе так сильно не подходит, но это… не очень уместное в данных обстоятельствах сочетание.
– Но, ведь это платье?
– Ну да.
– Значит, оно уместно. Мне оно нравится. Очень. Или я буду ходить в своей одежде. И ты прирожденный цветомузыкант, Криста.
Кристина глубоко и легко рассмеялась:
– Ну что ж, если тебя не будет смущать его неуместность, то и меня не будет. Ты права, главное – это платье, а остальное никого не касается.
Потом она сказала:
– Я оставлю тебя, чтобы ты переоделась, потом я покажу тебе твою комнату.
Позже, когда они подошли к комнате, которую отвели Эрте, Кристина сказала:
– Знаешь, я рада, что ты здесь появилась. Твое появление заполнило что-то недостающее во мне. Не спрашивай меня что, я этого еще не поняла. Просто мне приятно, что ты теперь здесь.
– Мне тоже было приятно встретить тебя, Криста, – ответила ей Эрта, – ты многому меня научила.
– За одно утро?
– Я быстро учусь.
Потом они попрощались.
Эрта подошла к окну и долго смотрела на черных лебедей, плавающих в пруду возле замка.
– Я думал, ничто не способно украсить тебя лучше, чем ты сама, – отвлек ее внимание от птиц голос Марка Боненгаля, – но, сейчас ты выглядишь богиней красоты.
– Здравствуй, Марк, – поворачиваясь к нему, ответила Эрта, – а кем я выглядела раньше?
– Богиней дикарей, – рассмеялся он.
– Значит, разница незначительна?
– О да, она кажется такой незначительной, и все же платье красит тебя несравненно больше, чем твой мужской костюм.
– Это не платье украсило меня, – сказала Эрта, – это Кристина.
– Да, есть у нее такой талант, – мысленно удалившись из комнаты, произнес Марк, – украшать все к чему она прикасается. Даже души.
– Вы очень похожи, – тихо заметила Эрта.
– Мы вместе уже долгое время. Оно потихоньку сплавляет наши границы.
– Так всегда происходит, когда люди находятся вместе долгое время?
– Думаю, нет. Думаю, для этого надо находиться очень близко друг к другу, все это долгое время.
– В одном доме?
– В одном чувстве.
Потом он спросил, возвращая свои мысли в комнату:
– А что насчет вас с Ульрихом?
– А что насчет нас?
– Он очень убедительно сказал мне, что не любит тебя. Но, у вас странные отношения. Раньше мой сын не пытался что-то утаить от меня. А теперь он изо всех сил старается избежать прямых объяснений на мои вопросы. Я не могу ему не верить, зная своего сына. Но мне грустно, что он так отдалился от меня. И я хочу понять причину такой его перемены. Предполагаю, что ею можешь быть ты.
– Ты хочешь знать, любит ли он меня?
– 'Ты любишь моего сына?
– Нет. Я его друг.
– Значит ты куртизанка?
– Можно и так сказать.
– Значит, и я могу попросить твоей дружбы, которой ты одаривала моего сына на конюшне?
– Я не знаю всех правил вашей страны, но думаю, твои вопросы выходят за грани приличий.
– Я задал их только потому, что ты тоже не стесняешься выходить за грани приличий. И мне нужен твой ответ. У меня есть право хозяина дома получить его.
– Извини, я личная куртизанка твоего сына. Он заплатил мне на две жизни вперед. И даже, если у тебя есть право получать такую дружбу у гостей, в моем случае это невозможно.
Эрту удивляли его вопросы, он, конечно, испытывал к ней некоторую долю вожделения, но по-настоящему он ее не хотел и не имел намерений заняться с ней сексом.
– Я тоже заплачу, – продолжал Марк.
– Нет. Он заплатил за то, чтобы я дарила такую дружбу только ему.
– Значит, ты теперь его рабыня?
– Нет.
– Телохранитель?
– О, нет! Скорее, это он меня охраняет.
– От чего?
– От всего.
– Я ничего не понимаю…
– Я сама не понимаю. Давай, когда он приедет сюда опять, мы спросим его об этом вместе?
Он понял, что содержательного разговора с ней не получится. И сказал:
– Наверное, он просто вырос.
И ушел, оставив ее в покое.
Неделя жизни в ее новом доме прошла для нее одним длинным приятным сном. И даже, не поддающаяся на миротворческие навыки Эрты, Минерва не омрачала душевного счастья убийцы. Рай думала Эрта, это может быть только рай. Я чувствую себя дома. Сначала Ульрих, человек-мир, рядом с которым было спокойно и безмятежно, потом то чудо, которое произошло между ними, теперь Кристина, настоящий эмпат и настоящая подруга. И этот дом, и озеро с лебедями, которых они с Кристиной кормили, и даже едкий Марк, испытывающий к ней странные настороженно-покровительственные чувства. Все они давали ей ощущение родины. Она не помнила такого чувства за собой в Содружестве. Она не знала как приятно это чувство. Даже в Содружестве, даже в Корпусе, она была более одинока, чем сейчас, одна Убийца во Вселенной. Или уже не одна? И не Убийца? Этот мир изменяет ее? И она наслаждалась изменением, домом, раем и счастьем. Но, она неосторожно забыла, каким изменчивым бывает рай этого мира. Однажды ночью она почувствовала его. Где-то очень далеко. Он боялся.
Его страх, настоящий страх. Она удивилась. Она думала, что он никогда ничего не боится. Но сейчас он боялся. Сейчас он боялся умереть. И боялся не потому, что умрет. А потому что если он умрет, то больше никогда не увидит ее. Он был слишком далеко, чтобы можно было понять, что с ним происходит конкретней. Он был слишком далеко, и его эмоции были недостаточно сильны за себя, чтобы она могла понять, что ему угрожает. И она решилась. Она решилась совершить преступление и против него. И она не знала, получится ли это у нее на таком большом расстоянии. Она все же проникла в него. Вся, целиком. И оказалась во тьме. В густой непроглядной тьме, где слепыми и немыми становились все. Кроме убийц. Существ было слишком много.
Сзади она почувствовала оборвавшийся вздох Ральфа, справа еще сражался Норман. Эрта ощущала безнадежность, отчаяние, панику в каждом движении безмолвной схватки обреченных рыцарей. С каждым их вздохом, с каждым незрячим уворотом и атакой, где-то молча гибли их товарищи, гибли очень быстро и понимали, что не в силах совершить невозможное. Они проиграли. И знали это, продолжая упорно сражаться, чтобы забрать с собой в небытие хотя бы еще одного чудовищного врага. Молча и упорно вместе с ними продолжали сражаться их гибнущие кони. И никто не знал, забрали ли они уже хотя бы кого-нибудь. Меч и мизекордия Ульриха порвали Существо, терзающее Нормана, потом еще одно Существо и еще. Попутно, она собирала и использовала оружие погибших. И понимала, что ей никого не спасти. Даже Нормана. Тело Ульриха не было модифицировано. И оно было повреждено, было много ранений. К тому же, Ульрих начал сопротивляться неожиданному вмешательству. Она почувствовала боль и оранжевую вспышку предупреждения модбезопасности. И разбудила его сознание, чтобы отсрочить блокировку, отграничив свое сознание и оставаясь в нем, продолжая контролировать его тело. Существа, почуявшие Убийцу начали сгущаться вокруг нее, устремляясь к ней со всех сторон, отовсюду.
Тело Эрты, стоящее в замке издало яростный нечеловеческий крик, слепо попятилось и уперлось в холодную стену комнаты, заскребло по ней ногтями, пытаясь найти опору. Его чудовищный крик несся по замку, моментально срывая сон с перепуганных суеверным ужасом обитателей. Она собирала с тела все реакции, все нервные импульсы, какие могла. Ее тело распласталось по стене, корчилось в судорогах страшного напряжения, выло, хрипело, шипело и ревело, отдавая ей все свои ресурсы до капли, но ничем не могло ей помочь, бессильно сползая по стене вниз. Она не могла дотянуться до всех еще живых людей. Они были слишком далеко. В двух днях пути. И умирали рядом с ней. Она не могла их спасти. Она могла спасти только Ульриха. И делать это надо было сейчас, быстро, пока не сработал блок активировавшейся модбезопасности. Бросив Нормана, бросив всех. Спрятав эмпатический фон Убийцы под сознанием Ульриха, которое каким-то невозможным чувством уловило, что ей грозит от нее самой, пыталось унять сопротивление и одновременно протестовало против нее. Его сознание разделилось, но, то, которое отторгало ее, подавляло бесконтрольную эмоциональную сторону. Пока у нее еще оставался в нем союзник, надо было бежать. И его память нельзя было отредактировать. Только он мог внятно объяснить другим людям, что здесь произошло. И даже, если бы не мог, и это было не нужно, она бы все равно не стала изменять его память. Она его слишком любила сейчас. Слишком, чтобы уничтожить хотя бы маленькую часть его души.
Она потеряет его навсегда. Или здесь и сейчас, или потом, когда он будет в безопасности. Она потеряет его в любом случае. Он никогда ей этого не простит. Но, она не хотела, чтобы его потерял этот мир. В котором будет жить она, даже если очень не долго. Она не хотела жить совсем без него ни секунды. Она сможет знать, что он есть, что он жив, дотрагиваться до него своим восприятием. И он никогда больше не захочет ее видеть, и она никогда не позволит себе встать на пути его взгляда. Он будет жить. Пусть даже без нее. Но на одной земле с ней. Когда он и Гром были далеко от страшного места и в полной безопасности, она немедленно покинула его тело. И она заблокировала с ним связь. Она не хотела слышать, как он ненавидит ее.
Холод стены, в которую все еще напряжено упирался ее затылок, привел ее в чувство. Она открыла глаза. Она сидела на полу, поджав под себя ноги. Вокруг стояли шокированные испуганные люди. Стояла объятая ужасом Кристина. Стоял пораженный Марк. Стояла торжествующая Минерва, всем своим видом говорящая: я вас предупреждала. Но, Эрте было все равно. Она покинет этот дом прямо сейчас. Уйдет уничтожить Существ. Сколько сможет. Которые второй раз пытались уничтожить ее мир. Ей казалось, что они преследовали ее. Именно ее, чтобы разрушать все, что ей дорого. Может это чье-то проклятье? Месть? Они духи мести? Убийца многим мог смертельно насолить, она никогда не вычислит в своей памяти наславшего их. Она попыталась подняться, но тело не слушалось ее. Оно было слабым и беспомощным. Первый раз в ее жизни. И она заплакала. Первый раз в ее жизни. Марк опустился возле нее на колени, просунул руки под ее тело, подхватывая его, поднялся, поднимая и ее, и понес по коридорам замка. Она прижалась к нему, ища спасения от сильной боли, которую сейчас испытывало ее существо. Боль тела ее не волновала. Больнее было ее душе.
Марк принес ее к ней комнату и сел вместе с ней на кровать. Некоторое время они сидели молча, и он мерно чуть покачивался, успокаивая ее. Она начала быстро возвращаться в привычную безразличную норму убийцы. Потом она спокойно и твердо сказала:
– Я сейчас уйду. Можно, я оставлю себе платье?
Он опустил свой взгляд на нее:
– Ты любишь моего сына?
Неожиданность этого вопроса ничуть не смутила ее:
– Наверное, люблю, – ответила она, не задумываясь.
– Зачем же ты уходишь?
– Наверное, потому что люблю.
– Это из-за твоего приступа? Думаю, его не испугает твоя болезнь. Я видел, что его ничего в тебе не пугает.
– Это не болезнь. Это я. И я его не пугаю. Я ему отвратительна.
– Почему ты так думаешь?
– Я не думаю, я знаю.
– Откуда?
– Я только что была в его чувствах.
– Чувствах?
– Да, своими чувствами, прямо внутри его чувств, я чувствовала все, что чувствует он. Я так умею.
И заговорила, предупреждая лишние вопросы:
– Я не ведьма. Ты тоже так умеешь, просто пока не можешь. Все люди умеют. Это сложно и нужна помощь врачей. Не таких как сейчас, более мудрых. Мудрость придет к ним только через много-много лет. И потом люди смогут то, что могу я. Все люди. Дети твоих детей тоже. Как я. Я могу быть их ребенком. Я человек. Такой же, как ты.
Он ей верил. Он не пытался ее понять. Он просто ей верил, потому что знал, что она любит его сына, и был уверен, что его сын любил ее, и знал, что его сын ненавидит ложь. Поэтому, он ей верил. Эта его странная вера давала ей сейчас необходимую поддержку для эмпатической регенерации и погружения модбезопасности в привычную спячку. И поэтому, она держалась за его ленту, как ребенок за руку родителя, боясь отпустить и потеряться. Он не знал, что между ними произошло, но если она сказала что между ними все кончено, значит так оно и было. Он думал о сыне, думал, что тот никогда больше не сможет быть ни с одной женщиной, и не будет. Он знал своего сына. И ему было тяжело. Но, он ничем не мог помочь ни ему, ни ей, ни себе. Он очень хотел, чтобы у его сына тоже был сын. Пусть даже незаконный. Он молча смотрел в окно, на пруд, где плавали черные лебеди. Старая пара. Которые ссорились на его глазах много-много раз, которые разлетались, долго не возвращались и все равно прилетали назад и все равно были вместе. Но, люди не птицы. Не птицы, – согласилась Эрта с его чувствами.
Глухой голос Марка нарушил тишину комнаты:
– Эрта, останься до его возвращения.
– Зачем? Ему это не доставит удовольствия.
– А ты любишь его только для того, чтобы доставлять ему удовольствия?
– А разве любовь означает не это?
– Нет. Любовь означает, что ты всегда можешь понять того, кого любишь. И не бояться его непонимания. Даже, если он и не поймет.
Эрта уверенно возразила:
– Я его и так понимаю. Я же знаю, что он чувствует ко мне.
– Нет. Знать, что он чувствует, не значит понимать его, – выразил ответное возражение Марк.
– Понять его ты сможешь, только если поговоришь с ним о его чувствах. Он ведь может сам их не понимать.
– Он не захочет говорить со мной.
– Даже если не захочет. Ты должна попытаться. Потому что любовь – это вера. В того, кого любишь. А ты хочешь от нее уйти.
– Хорошо. Я останусь, – устало согласилась Эрта, – но, я боюсь.
– Ты боишься? Ты не производишь впечатления того, что можешь чего-то бояться. Скорее производишь обратное впечатление, что надо бояться тебя.
– Я боюсь его ненависти.
– Ненависть не может убивать, чего ее бояться?
– Его ненависть может. Меня. Я же ее почувствую.
– У тебя есть твоя любовь. Ненависть не сможет убить ее.
– Ты так думаешь?
– Нет. Я предполагаю.
– Ты хочешь проверить, кто победит? Его ненависть или моя любовь?
– Нет. И его любовь тоже. В нем ведь она тоже была, до тех пор, пока в нем не появилась ненависть.
– Значит это эксперимент?
– Может быть. Но я всегда хотел это знать.
Потом Марк встал, положил ее на кровать и укрыл покрывалом.
– Постарайся отдохнуть, – попросил он.
Потом он ушел. Стараться ей было ни к чему. Она была убийцей. И могла отдыхать тогда, когда была возможность, и когда это было ей нужно. Через пару минут она уже спала.
