Текст книги "Черное и черное(Си)"
Автор книги: Олеся Велецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Часть III. Черные лебеди
Эпизод 16
Судный день
Утром Ульриха ждало много дел. Он хотел узнать последние новости, пополнить дорожные запасы и снаряжение, поговорить с местной инквизицией и, заодно, до своего отъезда из города решить проблему с жителями хутора, на котором жила Эрта. Ее саму он отвез в лес, потому что она хотела найти воду и смыть с себя неприятные следы последних происшествий. С делом Эрты ему удалось относительно легко разобраться. Его орден имел первичное право суда над ведьмой по своим собственным обвинениям, и он вполне имел право оскорбиться любыми методами на городские власти за то, что они влезли не в свое дело и чуть не лишили орден возможности справедливого возмездия. Он также напомнил им, что жители хутора, по уверениям самих инквизиторов, были околдованы ведьмой и являлись пострадавшими и свидетелями обвинения, никак не сообщниками, и их надо было охранять от покушений на них до нового суда. Выслушав извинения и получив заверения в выполнении всех своих указаний, он покинул здание инквизиции. Городские новости его не настораживали.
Оставалось последнее дело, и они могли ехать в родовой замок Бонненгалей. Ульрих решил начать действовать дипломатично и возместить фон Мэннингу убытки, причиненные тому договором с Эртой. В свете его переговоров сегодняшнего дня, у Мэннинга не было причин возражать ему. И, по словам Эрты, о последней их встрече Аксель фон Мэннинг ничего не вспомнит. Если он все же будет упираться, то и на этот случай у Ульриха были политические возможности надавить на него. Поэтому он спешил поскорее покончить и с этим последним делом, чтобы выехать из города засветло. Потому что дороги, ведущие в его родовое имение, были недостаточно езженными и на некоторой своей протяженности труднопроходимыми. Однако, пробираясь к городскому дому барона узкими улицами, вскоре он понял, что так легко, как ему казалось, это последнее дело не решится. Он услышал женский визг, полный дикой злобы, и узнал голос Ульрике.
Встречи с глупой мерзавкой, которая могла рожать неприятности со скоростью крольчихи производящей потомство, в его сегодняшних планах не было. Ее не было вообще в планах на его дальнейшую жизнь. Правильнее всего сейчас было бы развернуть коня и поехать по другой дороге. Но, несмотря на то, что Ульрих был умен и во всем, что не касалось Эрты, прислушивался к голосу разума, Ульрих не был трусом. Он не боялся ничего, в том числе и лживых стерв. Поэтому направление своего движения не изменил. Голосом, срывающимся от ужаса, закричала еще одна женщина. Потом она же закричала еще раз. Ульрике больше не кричала. Он подумал, что надо поторопиться и, сделав это, подумал, имеет ли это все еще смысл, или она уже мертва. Преодолев два поворота, он увидел, что не опоздал. Ульрике была жива. Она затравлено забилась в угол между домами и с безумными глазами молча и отчаянно отбивалась от напавших на нее, и ее служанку, оборванцев. Скорее всего, оборванцы напали на них не здесь, но здесь кому-то из женщин удалось вырваться из плена. И судя по тому, что держалась на ногах сейчас только Ульрике, освободиться удалось именно ей. Рядом валялись грязные мешки, в которых скорей всего их и притащили сюда оборванцы.
Ульрих резко натянул поводья, останавливая коня, чтобы спешиться. И перекрывая женский визг, над улицей пронеслось громкое ржание Грома. Сейчас, усиливаемое эхом архитектуры, оно совершенно оправдывало имя коня. Ржание действительно напоминало небесный гром. Оборванцы не были дураками. Отваливаясь от женщин, и ошалело вертя головами, а затем, осознав его присутствие, они бросались врассыпную. И исчезли все до одного, раньше чем Ульрих спрыгнул на землю. Служанка, кое-как поднявшись, плача и охая побежала к Ульрике. Ульрих отвернулся и, прислонившись спиной к Грому, стал ждать, когда они приведут себя в порядок, чтобы сопроводить их до городского дома Акселя фон Мэннинга. И тут, мышью юркнув возле стены, мимо него пробежала служанка. Она, горько плача, убегала домой одна. Судя по всему, убегала недобровольно и с перспективой наказания за этот свой вынужденный поступок.
Ульрих брезгливо повернулся к Ульрике:
– Ты хочешь снова обвинить меня в изнасиловании?
Она впилась в него пронзительным неподвижным взглядом:
– Я хочу поговорить. Наедине.
– Мне не о чем с тобой говорить – безразлично ответил Ульрих.
И добавил:
– Еще наговоримся на суде, когда ты опять солжешь своему отцу обо мне.
Она тихо спросила, в подтверждение своей уверенности, но все еще надеясь на борющиеся в ней с этой уверенностью сомнения:
– Если бы ты знал, что это я, ты бы не приехал?
– Я знал, что это ты.
– Тогда зачем ты приехал? – удивилась она.
– Потому что я – рыцарь, защищающий хороших людей, – почему-то вырвалось у него, неожиданно для него самого.
В разговоре возникла пауза неожиданности такого ответа для обоих.
– Это она тебе сказала? – вдруг опустошенно полуспросила Ульрике.
– Кто? – не понял Ульрих
– Ведьма, которую ты спас.
– Почему ты так решила?
– Потому что это не твои слова, когда ты говорил их, ты был не здесь.
– Она меня убедила.
– Ты любишь ее, Ульрих? – полуутвердительно задала вопрос она.
– Нет, Ульрике.
– Я тебе не верю
– Я не люблю лгать.
– Она очень красивая. – сказала она устало.
Сейчас она не выглядела ни мерзавкой, ни стервой, она выглядела маленькой обиженной девочкой, не озлобленной, а просто горько обиженной. И совершенно непритворно беспомощной. Ульрих не обижал детей. Это была бы для него непозволительная слабость, относительно его соционального родового и мирозданческого, который он для себя установил, статусов. Такие слабости он в себе не допускал. Он понимал, что Ульрике не ребенок. И если бы она притворно использовала это впечатление для корыстных поступков, он проигнорировал бы его. Он мог убить и женщину, если бы поступки такой женщины серъезно нарушали равновесие мироустройства творца, нанося ему заметный ущерб. Но, ребенка обидеть он не мог. Ему еще не представлялся случай, когда надо было бы оценивать оправданность возможности такой обиды. Поэтому, сейчас его отвращение к Ульрике исчезло. И он постарался взять под контроль выражение презрительной безразличности своих эмоций. Ребенок затаенно просил помощи. И даже не у него. У любого, кто мог ее предоставить.
Она продолжала:
– Я никогда не смогла бы стать такой красивой. Теперь ты уже точно меня никогда не полюбишь. Потому что влюбился в нее. Разве может мужчина не поддаться ее красоте?
Ульрих молча и снисходительно смотрел на нее, а потом твердо ответил:
– Ульрике, она – воин. И я воин. Один воин может нравиться другому воину только как друг и товарищ. Все остальное противоестественно. Она нравится мне как мои друзья Герард и Ральф. Ты думаешь, что я никогда не полюблю тебя по той причине, что Герард красивее тебя?
– Но, ведь она – женщина, а Герард – мужчина, – прошелестела, сбитая с толку Ульрике.
– Женщина – это ты, потому что на тебе надето платье. Ты видела ее в платье? Герард – мужчина, и ходит в штанах. Она тоже ходит в штанах. Кто из вас троих женщина, Ульрике? Кого должен любить мужчина?
– Но, она ходит в штанах, потому что она сильная и независимая. И не боится даже обвинений в грехе. Я хотела бы быть как она.
Ульрих тяжело вздохнул. Он не любил читать нотации. И не любить учить людей что им нужно делать и как. Каждый волен поступать так, как считает для себя возможным. И иметь ввиду, что за свои поступки он может получить ответное действие, понести наказание или даже может быть убит. Его такое положение вещей устраивало. И он никогда никого не учил. Если чей-то поступок причинял ему неудобства, он причинял этому человеку неприятности для устранения неудобств, причиняемых ему самому, если это были серьезные неудобства, связанные с большим ущербом, этого человека он чаще всего убивал. Но в данном случае, он решил быть снисходительным, и пока что не было оснований менять решение. Поэтому он спокойно и обстоятельно ответил на заявление Ульрике:
– Нет. Она ходит в штанах не поэтому. Она ходит в них потому же, почему в них ходят Герард и Ральф. Потому что, она не женщина, она – воин. И тебе не надо быть такой как она. Сила бывает разная. Она бывает мужская и женская. Женщине нужна женская сила. Если ты сейчас примешь правильное, по-женски сильное решение, то ты сильнее, чем она. Она не обладает женской силой. Тебе не надо быть как она, ты – женщина. И не обладаешь мужской силой как все женщины. И поэтому, рядом с тобой должен быть мужчина, чтобы дарить тебе свою силу, принимая взамен твою, которой у него быть не может. И тебе не надо быть мужчиной, если ты не хочешь, чтобы тебя любили только женщины. Если бы она хоть немного была такой как ты, я бы, возможно, и смог полюбить ее. Но, она не такая, – задумчиво закончил он.
Девушка удивилась:
– Но, если бы ты смог полюбить ее, стань она похожей на меня, то почему же ты не можешь полюбить меня?
– Потому что ты лжешь. А я ненавижу ложь.
– А если я не буду больше лгать, ты меня полюбишь?
– Нет, Ульрике. Ни тебя, ни ее. Думаю, мое сердце не создано для того, чтобы любить женщину. Я предан богу. Но, я люблю свою сестру. Она похожа на тебя. Я мог бы любить тебя как сестру. А ее как брата. Однако, если ты не будешь лгать, тебя обязательно полюбит такой как я и чье сердце свободно для любви к женщине.
Ульрике упрямо возмутилась:
– Я не хочу другого. Я не хочу как сестру. Я хочу как жену.
И уточнила:
– Ты не никогда не полюбишь меня не потому что я некрасивая?
– Почему не красивая? – искренне удивился Ульрих.
– Ну-у… после того… что со мной случилось… в прошлом месяце… – с трудом подбирая слова, начала объяснять Ульрике.
Наблюдая ее трудности, он не дал ей закончить.
– А что случилось? На тебя напали, поранили и чуть не убили. На меня почти каждый день нападают, ранят и пытаются убить. Разве ты считаешь меня некрасивым?
– Нет. Ты самый красивый мужчина, из всех, кого я видела в жизни.
– А почему ты так считаешь? У меня красивые волосы? Или нос? А может быть, у меня красивые уши?
– У тебя все красивое. Ты весь красивый. Целиком, – убежденно, напутственным тоном, сообщила девушка.
– Так не бывает. Если бы я был весь красивый, с меня лепили бы статуи и расставляли во дворцах. Но, их не лепят. Я не красивый. Почему ты считаешь меня красивым?
– Потому что, ты мужественный.
– И все?
– Нет. Еще ты умный. Влиятельный… в смысле влияешь на людей так, что всем нравишься… ну-у, почти всем… ну-у, большинству людей, – стала объяснять Ульрике свои мотивы убежденности в красоте Ульриха, – Хороший… думаю, что хороший. Интересно разговариваешь… необычно. Не похожий на других… Особенный.
– И поэтому самый красивый, – закончила свой свой список красот Ульриха она.
– А уши? – спросил рыцарь, вынимательно выслушав ее.
– Что уши? – растерянно переспросила Ульрике.
– Мои уши, они красивые? Как у Аполлона? Только честно?
– Ну не знаю, мне они кажутся красивыми.
– Потому что я весь кажусь тебе красивым? Потому что я хороший, умный, мужественный и особенный? И мои уши тут, собственно, не при чем?
Она надолго задумалась, судя по всему, потому что решила больше не лгать, и ей надо было знать точно, что она думает, прежде чем ответить, потом согласилась с ним:
– Ну-у… Да.
– Ну, вот видишь. Красота не имеет значения для того, чтобы тебя любили. Рассказывая о моей красоте, ты не назвала ни одного качества, составляющего красивую внешность. Любви она не нужна. Надо просто быть для кого-то особенной, умной, женственной и хорошей. И тогда тот, кто тебя любит, даже не взглянет на такую, как та женщина, на которую ты хочешь быть похожей. Ему будешь нужна ты, а не она. И даже если он захочет ее телом, то женится он все равно на тебе. И тебе будут принадлежать его душа и сердце.
– Но, даже мой отец признался, что хотел бы любить ее, потому что она красивая.
– Ульрике, он не хотел любить ее. Он просто хотел ее. Телом. А любят – душой и сердцем. Спроси его, хотел бы он на ней жениться. Ни один мужчина не захотел бы жениться на воине. Даже на очень красивом.
Он начал уставать от этого разговора. Но, сейчас нельзя было отступить. Он чувствовал как душа Ульрике колебалась. И, как мужчина, как рыцарь, как монах, должен был ее поддержать. Чтобы ее душа не упала.
Она снова спросила:
– И ты-ы бы не захотел жениться на ней?
– Я уже ответил. А жениться я не могу ни на ком, даже если бы захотел.
– Но, ведь ты можешь уйти из Ордена, сложив обеты.
– Это сложно и я не могу. Это мой путь, мое предназначение.
– А ты хотел бы ее телом?
– Думаю, да – честно ответил он, – но только телом.
– Но, не жениться?
– Нет.
– Я бы так не хотела, – констатировала Ульрике.
– Я бы тоже не хотел, чтобы ты хотела так.
– Это позор, – задумчиво сказал она.
– Да, – подтвердил он
– Но, я уже и так опозорена. Теми ублюдками, в лесу.
– Нет. Человек только сам может опозорить себя, совершив позорный поступок. Они опозорили себя, а не тебя. И, если кто-то попытается убедить тебя в обратном, сообщи мне, мой меч откроет истину им и тем, кто с ними согласится.
– Ты сделаешь это, несмотря на все, что я тебе сделала?
– Я сделаю это.
И она решила:
– Знаешь, я пожалуй, буду твоей сестрой. Мне очень хочется, чтобы ты меня любил. Ты правда будешь меня любить, если я буду твоей сестрой?
– Я буду любить обеих моих сестер.
– Ты точно никогда не сможешь полюбить меня как жену?
– Нет, извини, я не могу.
– Хорошо, – она улыбнулась, – зато ты можешь быть моим братом. И любить меня хоть как-то. И если меня кто-то обидит, ты ведь отрубишь им головы?
– Конечно. Отрублю всё.
– А если я встречу такого как ты, ты поможешь мне быть такой, как нужно, чтобы он любил меня?
– Я постараюсь. Но, люди ведь все равно – разные. Он может быть чуточку другим.
– Это хорошо, если он будет чуточку другим, – уверенно согласилась Ульрике, – тогда и мне будет легче быть не такой как сейчас.
И Ульрих ей улыбнулся:
– Ну что, едем домой, сестренка?
– Едем, брат – открыто и умиротворенно улыбнулась ему она.
Когда он уезжал, и прощался с бароном, она выбежала во двор и привязала к его сбруе голубой платочек, вышитый золотым и белым. Потом обняла его и убежала.
– Будь счастлива, сестренка! – крикнул он ей вслед.
Садясь на коня, он развернул платочек. На нем, на фоне переплетающегося вензеля У и У были вышиты в виде герба золотой орел и белая лебедь. А внизу было вышито: «Любимому брату. Да хранит тебя бог!» Слово «брату», судя по тому, как асимметрично оно было расположено и отличалось от всего остального, было вышито только что. Ульриху почему-то показалось, что воздух стал легче и прозрачней, что мир стал светлей и больше, и что жить ему стало намного проще. Еще, он подумал, что Ульрике, сама того не сознавая, всегда знала, что они – разные птицы.
Он развернулся к стоящему на крыльце барону и сказал:
– Прощай, Аксель. И передай мою благодарность Ульрике. У тебя хорошая дочь.
– Я знаю. Я передам. Прощай.
И Ульрих направил коня к городским воротам.
И Аксель фон Мэннинг сказал ему вслед:
– А ты не такой уж и идиот, Боненгаль. Спасибо.
Но Ульрих этого не услышал. Он мчался забрать Эрту, чтобы отвезти ее в замок своего отца и думал, также как недавно Ульрике, серьезно, долго и сосредоточено, ему надо было знать точно, что он думает, чтобы не солгать, прежде чем ответить себе на вопрос: мог он любить Эрту? По-настоящему.
Эпизод 17
Новый дом
Эрта сидела на берегу реки и смотрела в чистое зеркало воды на свое отражение. Водоем она нашла быстро. Это был слишком большой и слишком протяженный водоем, чтобы искать его долго. Все живое здесь могло указать дорогу к нему. Приведя свою одежду в порядок и искупавшись, она хотела поспать до возвращения Ульриха, но что-то помешало ей. Какое-то странное беспокоящее желание, возникшее при мысли о нем. Оно не хотело игнорироваться и не давало ей покоя. Некоторое время она экспериментальным путем, совершая разные действия, на манер детской игры «близко» и «далеко» пыталась понять, что же она хочет. Теперь, сидя у реки и смотря на свое отражение, она поняла, что подобралась к своему желанию очень «близко», и все ее дальнейшие движения с этого места будут уже «далеко». Ответ на вопрос был здесь. В ее отражении.
Все в ней было как обычно. Слишком обычно для всего того необычного, что с ней случилось за последнее время. И эта обычность сейчас и беспокоила ее, не давая расслабиться, чтобы восстановить потраченные силы. Необходимо было что-то в себе изменить. И она стала думать, что именно. Встав на ноги, она начала копаться в многочисленных карманах униформы, осматривая все, что в них находилась и оценивая, насколько каждая вещь могла способствовать решению ее настоящей проблемы. Все неподходящее она убирала назад. В итоге в ее руках осталась только расческа, веревка, прочные карабины-кольца из мягкого пластика и металлические зажимы. Она снова села, положила отобранные вещи на землю возле себя и сняла пояс. Там тоже могло быть что-то, что могло ей сейчас пригодиться. И нашлось. Графический маркер, маркирующие красители и красящиеся медицинские вещества.
Она начала с красителей. И поняла, наконец, в чем же состояла ее проблема. Ей хотелось быть красивой. Для Ульриха. Чтобы соответствовать всему тому приятному, красивому и необычному, что он открыл для нее в этом новом мире. Да, мир вокруг казался ей теперь не просто информативно-красивым, а действительно – красивым, сейчас она могла ощущать эту красоту физически. Сейчас она могла непосредственно-контактивно с ее душой ощущать своими чувствами красивые краски неба, земли, растений, животных, красоту их форм и движений, красоту звуков и красоту их гармоничного сосуществования в этом большом разнообразном, заселенном красотой мире. И только она, как ей казалось, не гармонировала с этой красотой. Она не принадлежала этому миру и даже для собственного мира была слишком неприметной и обычной. Выдающесть убийцам была полезна только боевая. Но, никак не внешняя. Красота им была ни к чему. Аккуратно раскрасив свое лицо на манер светских гражданок, и внимательно посмотрев в воду, она поняла, что делает совершенно не то. Возможно, в ее мире это и произвело бы нужный эффект, но этот мир был другим. В этом мире ее новый образ вызывал дисгармонию. Он был неуместным. И это было не красиво.
Она удалила всю краску очищающей салфеткой. И снова задумалась. Потом огляделась вокруг, чтобы понять, как именно ей нужно себя изменить, чтобы не выпадать из общего гармоничного фона. У границы леса были густые резные заросли папоротника, весь берег покрывал пышный волнующийся ковер из пестрых цветов. Она подумала, что возможно и это могло ей пригодиться. Сам красивый мир. Вернувшись к реке в зеленой юбочке из широких папоротниковых листьев на бедрах и в пестром цветочном венке на голове, она с удовлетворением отметила, что так уже лучше. Но, ее желание красоты не унималось. Тогда она сняла с косы заколку-лезвие и убрала ее в карман. Потом взяла расческу и расчесала свои чисто вымытые недавно волосы. Они были пушистые, гладкие и непослушные. Борясь за их послушание и изобретая себе новую прическу, она не обратила внимания на приближение эмоциональной ленты Ульриха. Ее занятие сейчас казалось ей настолько серьезным, что только тревожный сигнал об опасности мог прервать его.
Не прервала она его и тогда, когда Ульрих слез с Грома и направился к ней. Подойдя, он остановился и несколько минут молча наблюдая за ней, разглядывая совершенные ею над собой изменения. Потом спросил:
– Что ты делаешь?
– Хочу быть красивой, – деловито объяснила Эрта.
– О, мой бог! И ты туда же. – обреченно воскликнул рыцарь.
– Куда? – удивилась она и обернулась к нему.
– Неважно. Ты и так красивая.
– Я хочу быть еще красивее.
– Зачем?
– Просто хочу. У меня такое настроение.
– И часто у тебя такое настроение?
– Сейчас впервые.
– Ясно. Значит, мы не едем сейчас?
– Пожалуйста, можно чуть позже?
– Можно.
Еще несколько минут он стоял рядом с ней и смотрел на ее отражение в реке. Потом развернулся и пошел к лесу. Когда он вернулся, в его руках было ожерелье, сплетенное из черных и белых корешков папоротника в интересном, ассиметричном и в то же время гармоничном, цветовом сочетании. Он опустился на колени позади нее. Потом снял с ее головы венок. Эрта остановилась и замерла. Он одел на нее ожерелье, затем вернул венок на место. Девушка посмотрела в воду, она себе нравилась, и все еще смотря на себя, она сказала:
– Спасибо. Это то, что надо. И почему я не подумала об этом раньше.
Он улыбнулся:
– Тебе помочь?
– А ты хочешь?
– Да.
– Помоги.
Он взял из ее руки расческу и начал расчесывать ее волосы, заметив отсутствие поблизости некоторых элементов ее обычной прически:
– А где же твоя заколка?
– Обойдусь.
Он снова улыбнулся.
Ульрих укротил ее волосы гораздо быстрее нее. Они легко покорялись ему, скручивались в его руках в удобные прядки, а затем сплетались в красивые ровные маленькие косички. Она пораженно и восхищенно обратилась к его отражению в воде:
– Тебе часто приходилось этим заниматься?
– Да.
– Ты сделал красивыми много женщин? – спросила Эрта, отмечая, что почему-то ей это не очень нравится.
– Ты первая.
– Но как же тогда… – озадаченно начала она, но потом резко обернулась, так, что он едва успел выпустить из рук ее волосы, чтоб не причинить ей боли.
– Гром.
– Гром.
Сказали они почти одновременно. И рассмеялись. Грива и хвост Грома всегда были в идеальном состоянии. Она снова повернулась к реке, а его руки снова вернулись к ее волосам. И она начала следить за его неторопливыми ловкими движениями, получая от них необычное удовольствие.
Потом она спросила его:
– Ты считаешь меня красивой?
– А ты так не считаешь? – спросил он в ответ.
– Нет.
– Почему?
– Потому, что не задавалась раньше таким вопросом.
– И тебе никто раньше не говорил, что ты красивая?
– Говорили. Но, мне было все равно.
– А теперь не все равно?
– Нет.
– Почему?
– Потому, что сейчас мне хочется быть красивой.
Они замолчали.
Через несколько минут спросил он:
– А я кажусь тебе красивым?
– Конечно. Ты столь же красивый, как и весь твой красивый мир.
– Он кажется тебе красивым?
– Да. Очень.
– Странно. Я тоже не задавался раньше таким вопросом. Но, и мне он сейчас кажется очень красивым.
– А ты?
– Что я?
– Ты кажешься себе красивым?
– Я не был в этом уверен. Но, если ты считаешь меня красивым, то мне незачем в этом сомневаться. Ты ведь обещала мне никогда не лгать.
– Ты хотел бы быть еще красивее?
– Возможно. Но, я не знаю как.
Эрта, пристально разглядывая его отражение, убежденно заявила:
– Знаешь, я думаю тебе не нужно быть еще красивее. Если ты будешь еще красивее, ты перестанешь гармонировать с окружающей красотой, и вызовешь диссонанс, и это будет уже некрасиво.
Он улыбнулся:
– А ты?
– Что я?
– Если ты будешь еще красивее, не вызовешь диссонанс?
– Я его вызываю сейчас.
– Чем?
– Обезличенностью.
– И ты считаешь, что красивая характерность может быть только внешней?
– Но ведь внутреннюю никому не видно?
– Ты ошибаешься.
– Ошибаюсь?
– Ее видно мне. А если видно мне, то видно всем людям. Я же не бог, не колдун и не особенный уродец. Я обычный человек. Такой как все.
– Внутри я тоже обезличена, – сказала она, возвращаясь к своим воспоминаниям на озере, когда она не могла вспомнить индивидуальность в лицах своих друзей, – если у меня будет красота снаружи, то красота проникнет и внутрь, и изменит то, что внутри.
Он твердо возразил:
– Думаю, все наоборот. Красота внутренняя характеризует красоту внешнюю. Если красота неправильно подсвечивается изнутри, она не будет красивой, она будет уродливой. Как лица людей в темноте при свете неправильно ложащихся на них отблесков факелов. Иногда, даже очень красивые внешне люди кажутся уродливыми.
Они снова замолчали. Он молчал, потому что ему нравилось причесывать Эрту и он тоже получал от этого удовольствие и сейчас наслаждался им, она чувствовала это. Еще она чувствовала, как в нем просыпается желание. И чувствовала, как в ней оно просыпается тоже. Поэтому, молчала и она, слушая это свое желание. Да что же со мной такое, – думала она, – почему я теряю контроль над своими желаниями. И не только над желаниями разума, но и тела. Секс никогда не был для нее чем-то очень значительным. Просто иногда он требовался ее организму и был ей приятен. Но, есть ли возможность им заняться или нет, ее никогда особенно не волновало. Это было праздное удовольствие, которое можно было получить, когда у тебя много свободного времени. Однако, в свободное время можно было получить еще много других удовольствий. Сейчас ей хотелось только секса. Руки Ульриха стали напряженными и даже начали чуть вздрагивать от этого напряжения. Его желание тоже выросло очень сильно. Он перестал расчесывать ее, взял ее руку и вернул ей расческу. Потом уткнулся лицом в ее затылок и произнес:
– Больше не могу помогать.
– Почему? – разочарованно спросила Эрта.
– Потому, что ты сводишь меня с ума.
– Как это?
– Я не знаю.
– Ты меня хочешь, – вслух определила его ощущения она.
– Очень, – подтвердил он ее вывод.
– Я тоже тебя хочу. Хочешь прямо сейчас?
– Да.
Эрта потянула вниз застежку униформы.
Он остановил ее, прижав ее руку своей и не давая ей двинуться дальше:
– Нет. Я хочу, но не так.
– А как?
– Еще не знаю.
Она развернулась к нему лицом, и подняв голову, посмотрела на него. Он тоже смотрел на нее. Она не понимала. Он хотел ее, и она его хотела. Но, он одновременно и хотел, и не хотел. И она не могла понять, что именно он хочет и чего не хочет. И она не знала даже в каком направлении ей нужно искать ответ. Ульрих глубоко вздохнул, сбрасывая с себя напряжение, и поднялся. И протянул ей руку, чтоб помочь встать:
– Нам надо ехать.
– Да, – прекращая искать ответы, согласилась Эрта, начиная собирать вещи.
Оказавшись на Громе, в самом своем любимом и удобном положении, – в его руках, она расслабилась и заснула. Ей ничто больше не мешало и не беспокоило.
Когда она проснулась, разбуженная серьезным изменением в постоянстве движения, Гром стоял на месте, перебирая ногами. Стоял уже минут десять. Ульрих сидел, не двигаясь, обнимая ее уже двумя руками. Она заметила, что он завернул ее своим плащом. И ей это было приятно. Комфорт ей был не нужен. Но сейчас ей показалось, что именно этот комфорт ей был необходим. Она подумала, стоит ли ей сейчас открыть глаза, или еще минут десять полежать в тепле его рук, не двигаясь и не изменяя ритма своего дыхания, чтобы он не заметил ее пробуждения. Она подумала, что если бы она спала еще сутки, он бы сутки так и сидел, не двигаясь. Но потом, она устыдилась своего эгоизма и открыла глаза, встретившись с его взглядом.
– С пробуждением, – полулыбнулся ей он.
– Спасибо. – прошептала ему она.
– Могу я тебя попросить о чем-то важном и, возможно, сложном для тебя?
– Можешь.
– Не сообщай моей семье сразу, что ты убийца, пожалуйста. Лучше им вообще это не сообщать без серьезных на то причин.
– Почему?
– Потому что у нас это не профессия, а определение. И не слишком достойное.
– Меня это не волнует.
– Я понимаю. И меня не волнует. Но, это будет не совсем прилично.
– Хорошо. Я понимаю. Не скажу.
– Едем? – улыбнулся он.
– Едем, – подтвердила она.
Ульрих высвободил одну руку и взял поводья Грома, пуская того шагом по утоптанной дорожке, которая уходила к каменным стенам большого замка.
Оказавшись во дворе своего дома, он велел ей оставаться верхом и спрыгнул с Грома. Потом он скрылся внутри здания. Эрта посмотрела вокруг. Кардинальных отличий с замком Акселя фон Мэннинга она не нашла. И посчитала столь незначительную новизну недостаточно интересной, чтобы задерживать на ней свое внимание. К тому же, она еще успеет на нее насмотреться. Сейчас она хотела запомнить себя на Громе, все свои ощущения. Ведь неизвестно, когда они еще встретятся с вредным конем, и когда она еще сможет побыть его всадницей, которых Гром, судя по всему, терпел на себе не часто. Начавшие собираться во дворе слуги, при виде ее пораженно перешептывались и хихикали.
Ульрих появился во дворе. Но, не один. Его сопровождали две женщины и мужчина. Судя по одежде, это были хозяева дома. Одна из женщин была очень молодой, чуть старше Ульрике и красива красотой юности. Его сестра, подумала Эрта. Мужчина и другая женщина были практически ровесниками и оба показались ей очень красивыми. Еще, она подумала, что они и внешне, необъяснимо, очень похожи друг на друга.
Молодая женщина, закончив разглядывать Эрту, презрительно воскликнула:
– О боже! Брат, в каком зверинце ты ее нашел?!
Взрослая пара молчала, разглядывая прибывшую. Они еще не удовлетворили своего любопытства. Ульрих опередил свою семью и, подойдя к Эрте, снял ее с Грома, затем он сказал:
– Эрта, та юная дама, которая только что столь несдержанно выразила свои эмоции по поводу гостей в этом доме, моя сестра Минерва.
– Минерва, эта дама – моя подопечная и некоторое время она проведет с вами. Надеюсь, что мне не придется краснеть за недостаток приличий у нашей семьи.
Минерва поджала губы и сухо сказала:
– Рада знакомству.
Элементов своей радости, при этом, никак не обнаруживая.
Эрта выпрямилась и склонила голову в жесте приветствия Корпуса Убийц.
Когда она подняла голову, Ульрих уже представлял ее старшим:
– Отец, Кристина, это Эрта, моя подопечная. Надеюсь, вы будете добры к ней в мое отсутствие.
– Эрта, это мой отец барон Марк фон Бонненгаль и его жена, Кристина.
Эрта вновь вытянулась в приветствии и, подняв голову, произнесла:
– Эрта.
Отец Ульриха, молча, откровенно восхищался ею. Мачеха улыбнулась:
– Здравствуй, Эрта. Наряд амазонки – это, конечно, очень красиво. Но, думаю, тебе стоит переодеться в нечто более подобающее этому месту. С удовольствием помогу тебе выбрать новый наряд из того, что у нас имеется. И можешь называть меня Криста.
Эрта дружелюбно улыбнулась:
– Благодарю. С удовольствием приму Вашу помощь, но могу я остаться в своем наряде хотя бы до вечера?
Мачеха рассмеялась и согласилась:
– Он так дорог тебе? Конечно, оставайся, до вечера.
– Рад принять тебя в своем доме, Эрта, – обратился к ней отец Ульриха, – мы сейчас будем обедать, и приглашаем тебя присоединиться к нам. А пока, пусть Ульрих тебе тут все покажет.
– Благодарю. – просто ответила ему Эрта.
Потом они все ушли.
– Начнем с конюшни? – улыбнулся ей Ульрих, когда она повернулась к нему?
– Мне все равно, – повела плечом Эрта.
Когда они обошли все более-менее важные объекты, они вернулись на конюшню, где Ульрих начал готовить Грома к отъезду.
– Ты уедешь сегодня? – спросила она.
