Текст книги "Учительница (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

  Так я впервые увидела этот дом, в котором прошли все последующие годы моей жизни – приземистый, но просторный, с почерневшими от времени стенами, ужасно запущенный, но крепкий, с пристроенной сбоку конюшней.

  Из конюшни доносился топот копыт и громкое фырканье, а в щели между досками виднелся любопытный блестящий глаз.

  – Татока, – торжественно пояснил мне Дэйв. – Я купил её для тебя. Её, кольцо и платье.

  – Антилопу? – пролепетала я, вообще перестав что-либо соображать.

  – Дурёха, это ж кобылу так зовут! – восторженно заорал Люк и ринулся было в конюшню, но Дэйв успел ухватить его за плечо. – Ну ты чего-о? – обиженно протянул он и надулся. – Дай позырить!

  – Это моя девчонка для другой моей девчонки, – непреклонно заявил Дэйв и, смеясь, оглянулся на меня. Я его совершенно не узнавала, честное слово! – Не для тебя, босяк.

  Все весело загудели, Люк надулся ещё больше, а Дэйв зашёл в конюшню. Послышалось его тихое посвистывание и неразборчивое ласковое бормотание, постукивание копыт по доскам, а потом он вышел наружу, ведя под уздцы небольшую вороную кобылку, сторожко косившуюся на нас.

  Я ахнула и замерла, прижав ладонь к губам. Она действительно была похожа на антилопу, эта лошадка – изящная, грациозная, недоверчиво фыркавшая... Прекрасная. Я робко приблизилась к ней, и Татока обдала мои волосы своим влажным дыханием.

  Дэйв извлёк откуда-то полосатую толстую попону и спустя миг уже сидел верхом на завертевшейся кобылке, сжимая коленями её лоснившиеся бока, покуда она не перестала фыркать и прядать ушами. А потом молча протянул мне руку, и я вложила пальцы в его горячую ладонь.

  – Погуляйте тут без нас! – крикнул он всем, расхохотался и легко поднял меня на спину лошади. – Хола!

  И мы помчались в прерию, сопровождаемые новым взрывом гомона, смеха и свиста. А ведь это ещё была даже не наша свадьба! Что же ждало нас на свадьбе, если народ уж сейчас так бесился? Настоящее Пау-Вау?

  По правде говоря, мне было всё равно. Я покачивалась на спине Татоки, удобно устроившись в руках Дэйва, и впереди у нас была вся эта ночь, принадлежавшая только нам двоим, полная звенящего ветра, медового запаха трав, далёких раскатов грома над горами.

  Впереди была вся жизнь.

  Так я считала тогда.

  Но у нас оставалась лишь одна эта ночь, о чём я, по счастью, не знала, захлёбываясь тихими блаженными стонами под сильным телом Дэйва на разостланной им попоне... а стреноженная Татока недовольно фыркала, бродя рядом и позвякивая уздой.

  Когда Дэйв на рассвете вёз меня обратно к дому, я, опустошённо и счастливо покачиваясь в кольце его рук, неожиданно для себя спросила, посмотрев ему в лицо:

  – За что этот Шервуд так на тебя взъелся?

  Дэйв хмыкнул и ответил очень просто:

  – Я отказался убивать для них. Они хотели меня нанять. Меня и моих ребят. Чтобы мы избивали людей, запугивали, поджигали дома... убивали.

  – Тех, кто в Движении? – едва слышно спросила я.

  Он кивнул, а потом, криво усмехнувшись, добавил:

  – Он, сука, думал, что я с радостью за это возьмусь... Ладно. Не хочу о нём... сейчас.

  И я умолкла. Мне тоже не хотелось даже вспоминать о Шервуде, когда рука Дэйва лежала на моём плече, когда из-под копыт Татоки взлетали белые бабочки, а над нашими головами заливался беззаботной трелью жаворонок, и волосы нам перебирал утренний ветер, Окаге.

  Во дворе дома мы спешились, и Дэйв, стянув рубаху, умылся под струёй воды, которую я старательно лила ему в пригоршни из колодезного ведра, иногда, впрочем, плеская ему на плечи и на спину. В конце концов, он меня поймал, притиснул к себе, и ведро, звеня, покатилось на землю. А на крыльце немедленно возник Люк Стоун и с нахальной ухмылкой принялся наблюдать за тем, как мы целуемся.

  А потом Дэйв переодел рубашку, сел в «бьюик» и отправился в Рапид-Сити – в Бюро, за нужными судье документами.

  И больше я не увидела его никогда – ни живым, ни мёртвым.

  Я часто думала – и думаю даже сейчас, спустя столько лет – что мне надо было поехать с ним тогда. Если б я настояла на том, чтобы сесть с ним в машину и вместе отправиться в Бюро, всё могло пойти совсем иначе. Но я была слишком измотана этой отчаянной, блаженной, этой последней ночью, меня просто пошатывало на ходу, и я могла только войти в дом, повинуясь кивку Люка, упасть на жёсткий топчан и заснуть.

  Чтобы проснуться от вопля Шейлы во дворе:

  – Где Кристи? Кристи не в Рапиде? Кто-то позвонил в Центр! Кто-то сказал, что Дэйв, что Дэйва... ох...

  Не помня себя, я босиком подлетела к двери и распахнула её – чтобы увидеть, как Люк трясёт Шейлу за плечи, а та сдавленно бормочет, кусая губы:

  – Дэйва застрелили возле Бюро в Рапиде...

  Я плохо помню то, что было дальше. Запомнила только, как рвалась прочь из крепко державших меня рук Рона и Шейлы, стремясь сесть за руль и ехать... куда?

  В отличие от Люка, я сразу поняла, что Шейла говорит правду. Как сразу поняла, кто убил Дэйва. Три пули в упор, как я потом узнала из газет. Газеты от меня старательно прятали, но я всё равно прочла.

  «Возле здания БДИ в Рапид-Сити лейтенант полиции Томас Ли Шервуд выстрелил в ранее неоднократно задерживавшегося полицией Дэйва Хоука, превысив пределы необходимой самообороны. Ведётся служебное расследование этого происшествия».

  Расследование признало «происшествие» несчастным случаем. Белый офицер застрелил подозрительного индейца-смутьяна, эка невидаль!

  Дело вскоре закрыли, а Шервуда перевели куда-то на восток.

  И всё закончилось.

  Всё.

  * * *

   "Когда исчезнет последний краснокожий, а память о моём племени превратится в миф среди белых людей, эти берега будут наполнять невидимые призраки моего народа, и когда дети ваших детей будут думать, что они одни в поле, торговой лавке, в магазине, на дороге или в молчании лесных чащ, они не будут одни. По ночам, когда улицы ваших городов и сёл безмолвны и пустынны на вид, на них будут толпиться возвратившиеся хозяева, что некогда населяли и до сих пор любят эту прекрасную землю.

  Белый человек никогда не будет одинок. Пусть же он будет справедлив и добр к моему народу, ибо мёртвые не бессильны.

  Мёртвые, сказал я? Смерти нет, есть только смена миров".

  (Вождь Сиэтл, 1854 г.)

  * * *

  Люк нашёл меня в больнице.

  Нет. Это я, одурманенная транквилизаторами, очнувшись наконец от кровавого забытья, мертвой хваткой вцепилась в медсестру, требуя Люка. Я знала, что он здесь.

  И он был здесь. Встал в дверях.

  Серое взрослое лицо.

  Он неловко шагнул вперёд, сел на мою кровать, скорчившись, пряча глаза... и я поняла, что он плачет.

  Значит, мне не помстилось всё это в бреду. Дэйва и вправду больше не было.

  Я кое-как, придерживая рукой живот, села. Прижалась щекой к спине Люка, к его острым лопаткам.

  – Вы уже... вы уже... – слова не выговаривались. – Похоронили?

  Он уронил голову, давясь слезами.

  Всё.

  – Забери меня отсюда, Люк, – попросила я хрипло.

  Его плечи дёрнулись ещё несколько раз, и, прерывисто вздохнув, он откашлялся и полушепотом пробормотал:

  – Уоштело. Сейчас.

  Рональд перехватил нас в вестибюле, отмахнувшись от негодующих вскриков медсестры, завернул меня в свою куртку, вывел за двери, почти понёс...

  От знакомого джипа на автостоянке отделилась высокая фигура.

  – Кристи, маленькая моя...

  – Нет! – шарахнувшись, я сильнее вцепилась в Рональда. – Не хочу! Не хочу!

  – Уйди, Джер, – глухо приказал Рональд, усаживая меня в «лендровер». – Слышишь?

  ...Я рожала дома, на руках у Луизы. Шейла, хлопотавшая тут же, рассказывала, что родила я быстро и легко. Я не помнила этого. Помнила только, что Дэйва больше нет.

  У меня осталась только Ханна.

  Ханна, наша дочь, которая научилась сидеть верхом на спине Татоки раньше, чем ходить. Ханна, чьи тёмные, как ночь, глаза были так похожи на глаза Дэйва. Ханна, которая всегда твёрдо знала, чего она хочет – скакать на лошади, обгоняя ветер, и петь, и верховодить всеми мальчишками в округе...

  Я по-прежнему работала в «школе за выживание», в редакции и в Центре, а мои статьи печатались в крупных газетах – вплоть до «Вашингтон Пост». Зануда Гаррисон, мой университетский редактор, порадовался бы за меня, наверное

  Рональд Бирс теперь почти всё время жил в Лагере Жёлтого Грома, организованном Движением в священных горах Паха Сапа. А Джерри жил в Вашингтоне. С прелестной белокурой женой и двумя сыновьями. И делал карьеру. И улучшал имидж своего – моего! – народа.

  Я не видела его шестнадцать лет. С того ослепительно солнечного августовского дня, когда я с Ханной на руках сидела на крыльце своего дома. Вернее, Ханна сидела поочередно – и с явным удовольствием – на коленях у Мэтта, Люка и Боба.

  – Кто-то катит, – вполголоса объявил Люк, вскинув глаза от кропотливо вырезаемой им из сучка лошадки и стряхивая стружку со штанов. – Эй-эй, красотка, полегче, обрежешься!

  Ханна ответила недовольным взвизгом и окончательно возмутилась, когда я, вскочив, схватила её с колен Боба.

  – Ты чего? – тот недоуменно поднял брови, и осёкся.

  Хлопнула дверца джипа.

  Джерри неторопливо шёл к крыльцу, щурясь от солнца.

  Я машинально провела рукой по коротко остриженным волосам, стянула, как от холода, воротник рубашки. Крепче прижала к себе забарахтавшуюся Ханну.

  Джерри остановился перед крыльцом и поднял наконец голову, глядя прямо на меня. Губы его плотно сжались, складка прорезала лоб.

  – Хорошая моя...

  В его тихом голосе была жалость, и боль, и нежность... и сердце у меня подкатило к горлу, мешая дышать.

  – Маленькая... Всё закончилось наконец? Всё прошло?

  Я глотнула воздуха.

  – Уходи.

  – Кристи... я думал, ты будешь...

  – Буду сговорчивей? Ты зря пришёл.

  – Маленькая...

  – Ты всё это время ждал? Ждал, да? Ты думал – ничего, всё пройдёт, всё прошло, теперь, пожалуй, уже можно... Она успокоится, поймёт и забудет. Да? Ты же хотел... – я задохнулась, – хотел, чтобы Дэйв исчез... чтобы его не было. С самого начала хотел. Его нет – и ничего уже не будет. Ты не нужен мне. Уходи.

  – Я...

  – Уйди!

  Я слепо метнулась в дом, продолжая крепко прижимать к себе сердито кричавшую Ханну. Мне тоже хотелось кричать изо всех сил... но я только ходила взад-вперёд по комнате, прорезанной солнечными лучами, покачивая на руках тёплое круглое тельце и напевая машинально колыбельную Луизы. Наклонившись, прижалась щекой к пушистым волосёнкам Ханны.

  Внизу негромко заурчал мотор джипа.

  Я больше не видела Джерри. В сентябре он уехал в вашингтонский филиал Движения. Иногда интервью с ним – «молодым деятелем новой формации» – мелькали в прессе.

  Ханна заканчивала школу. Позапрошлым летом, в свои четырнадцать, она вдруг быстро вытянулась и одновременно расцвела, приведя в остолбенение даже Рональда. Наш дом теперь наводняли орды подростков – её соучеников и просто знакомых – преимущественно мужского пола, не сводивших с Ханны восторженно-обалделых глаз. Она никого не выделяла, даже на улыбку была скупа, что меня, грешным делом, очень радовало.

  А потом наш порог перешагнул Люк Стоун.

  Боже, Люк Стоун!

  К тридцати годам он обзавёлся репутацией прожжённого гуляки и бабника, участвовал в родео, работал ковбоем, строителем и каскадёром, был в Лагере Жёлтого Грома, когда тот создавался – с самого первого дня. И в тюрьме успел побывать, не без этого.

  Краснокожий смутьян, что с него взять...

  То, что он пообещал мне когда-то в больничной палате, сбылось на все двести процентов – он научился пользоваться протезом так удачно, как другие парни не пользовались своими здоровыми ногами.

  – А ты не меняешься... – пробормотала я, усадив его на табурет и устроившись напротив.

  Люк только ухмыльнулся своей шальной усмешечкой – тот же разбойничий взгляд, вскинутая бровь, грива спутанных воронёных волос. Его горячие пальцы сжали мои запястья, и комната вдруг странно поплыла перед глазами.

  – Слышь-ка, Кристи, а ведь люди небось гадают, чего это ты со мной не спишь, – вдруг произнёс он на удивление серьёзно.

  Я вздрогнула, неожиданно смутившись. «Мокасиновый телеграф»!

  – Ну... и что с того? Пускай болтают.

  Люк продолжал неторопливо, с прищуром, меня рассматривать.

  – Спорим, после Дэйва у тебя в койке мало кто бывал. Точно?

  – И спорить не буду, – я попыталась выдернуть руки. Этот наглец и вправду не менялся!

  И он угадал. Меня хватило лишь на несколько коротких романчиков, быстро и безуспешно закончившихся. Я по-прежнему была вдовой Дэйва Хоука, так и не став его женой.

  Не став ничьей женой.

  – Чего пристал? – сердито буркнула я. – Хочешь обслужить одинокую женщину по высшему классу, что ли?

  – Не-а, – отозвался он, безмятежно лыбясь. – У меня на тебя не встанет.

  – Чего-о?

  – Ну... просто у меня к тебе совсем другое, поняла?

  – О Господи! – я захлебнулась от возмущения. – Вот хам... сыновние чувства ко мне испытываешь, что ли?

  – Отцовские тогда уж, – поправил он невозмутимо.

  – Ох, ты... – я снова попыталась вырваться, но он ещё крепче сжал мои пальцы, продолжая усмехаться. – Ну и ладно, не больно-то и хотелось, между прочим... Забыл, как я тебя у Луизы в корыте мыла? Не очень впечатляющее было зрелище!

  Люк оторопело моргнул – нахальную усмешечку как рукой сняло, – и я злорадно фыркнула.

  – Ладно, шучу, не паникуй! – и тут же спохватилась: – Слушай, чего ты меня держишь-то? Боишься, что убегу?

  Он, не выпуская меня, потёрся щекой о моё плечо.

  – Боюсь, что ты мне по морде вмажешь раньше времени, вот чего.

  – Что? По морде? А с какой, собственно, стати?

  – Да вот... – он замялся, странно нерешительный, и сердце у меня так и подскочило.

  – Люк, не темни, а? Имей совесть!

  – Ладно... Короче, помнишь, лет эдак сто назад ты мне кой-чего обещала... Да не прикидывайся, что не помнишь! Кристи!

  Я, кстати, действительно помнила...

  «Если девка родится, я на ней женюсь...»

  – Это называется «обещала»?! Да я ж тебе сразу сказала – никогда!

  – Это ты тоже пошутила, – безапелляционно отрезал он, мотнув головой. – Так что?

  – Погоди, Люк... Ты... – я даже вспотела от смятения. – Ты хочешь жениться на Ханне? Ты серьёзно?

  – Да уж куда серьезней...

  – Ничего себе! – я тщетно пыталась вызвать в душе праведный гнев. – Переспал, значит, с сотней баб, а теперь...

  – А чего, мне надо было на бантик завязать?! Ну, погулял чуток...

  – Чуток?!

  – Да брось ты, Кристи, это брехня, что я тут, мол, половину штата переимел! Ты честно скажи, без бабских сплетен! Ты не против будешь, если мы поженимся?

  – Погоди, – я отдышалась. – Ты... ты любишь Ханну?

  Люк кивнул. Тёмные глаза его сузились.

  – Я её обеспечу, можешь не волноваться.

  – Да погоди ты! Какое там «обеспечу»?! Она ведь ребёнок совсем, ей же семнадцати нет! Она должна закончить школу, колледж... В-общем, – я решительно поднялась, снова пытаясь высвободиться, – подожди-ка годика два, потом вернёмся к этому разговору. Рано ещё.

  – Не рано. Поздно, – глубоко вздохнув, он наконец разжал пальцы. – Ханна беременна от меня. Всё, теперь можешь врезать мне по морде.

  Что он такое несёт?!

  Кажется, я произнесла это вслух.

  Люк отвёл глаза и раздельно повторил:

  – Ханна беременна. Мы хотим пожениться.

  И тут я захохотала, опять упав на стул. Я понимала, что надо бы рыдать, но ничего не могла с собой поделать.

  – Ты... ты нарочно это сделал, Люк Стоун, да? – еле выговорила я. – Чтобы уже наверняка, да? Да? А вот иди-ка ты подальше, понял? Мы и без тебя дитя можем вырастить... Ханна?

  Дочь стояла в дверях – в коротеньком алом халатике, босиком, глядя на нас округлившимися глазами. Я, продолжая хохотать, почти сползла со стула, Люк чертыхнувшись, в замешательстве взъерошил волосы.

  – Эй, Кристи, ты же не всерьёз это? Ты брось!

  Заволновался, горемыка!

  Я захохотала ещё пуще – огорошенный Люк Стоун, это было нечто!

  – Издеваешься? – понял он наконец.

  Отсмеявшись, я поглядела на дочь. И в который раз поразилась тому, что эта красавица – моя плоть и кровь. Длинноногая, придерживает халатик на высокой груди, тёмные глаза распахнуты – озёра на точёном смуглом лице.

  – Ханна! – сказала я как могла строго. – Это правда? Ты беременна?

  Она молча кивнула.

  – Ты в самом деле хочешь выйти за этого...

  – Прощелыгу, – кротко подсказал Люк. Успокоившись, он уже снова ухмылялся от уха до уха, глядя то на меня, то на Ханну. – Придурка. Долбоёба.

  – Этого бродягу, этого...

  – Бабника.

  – Этого... да заткнись же ты наконец, Люк Стоун!

  Ханна не смотрела на меня, только на него.

  – Да, хочу.

  Я тяжело вздохнула.

  – Могла б и получше найти!

  – Мам... – она перевела на меня растерянный взгляд. – Так ты что... ты ничего?

  – В смысле, почему я сразу не окочурилась? – устало пробормотала я, устраиваясь на стуле. – Что ж... Ну, смотри у меня, Люк Стоун, если обидишь хоть чем мою девочку... я тебе кое-что с корнем оборву!

  – Уши? – безмятежно поинтересовался Люк.

  – Ох, Люк... Знал бы Дэйв, он бы тебя убил к чертям! – вырвалось у меня вдруг.

  Люк медленно выпрямился, уже без улыбки.

  – Кристи... а может, он знает, а?

  «Дэйв выдаст...»

  Я прижала ладонь к губам, глядя на него остановившимся взглядом.

  – Слышь, у тебя есть чего выпить? – тихо спросил он.

  – Ты к тому же ещё и алкоголик! – сипло заметила я. – Обрати внимание, Ханна...

  Он и бровью не повёл. Поднял с пола свою сумку, встряхнул.

  – А то я принёс... отметить это дело.

  Бутылка «Дом Периньон».

  – Нет, ты точно того... – беспомощно выдавила я. – Банк ограбил, что ли?

  – Когда Ханна ко мне переедет? – спросил он, королевским жестом откупоривая бутылку. – Завтра, ага?..

  Я только молча кивнула.

  Уже на пороге он обернулся.

  – Кристи... спасибо.

  – Минутку, Люк Стоун! – я цепко ухватила его за рукав. – Ты ж ещё не получил того, за чем явился. Постой-ка!

  И, развернувшись, я со всего размаха залепила ему хлёсткую оплеуху. Ханна за моей спиной испуганно ойкнула.

  – Поделом... – пробормотал он, помотав головой. И, перехватив мою ладонь, прижал её к щеке.

  Вышел.

  У себя в комнате я села, одетая, на постель. Голова горела, всё внутри дрожало.

  – Скоро у нас с тобой будет внук. Или внучка, Дэйв Хоук. – Голос у меня срывался. – Слышишь, Дэйв? Дэйв!

  Конечно, он меня не слышал. Какой там внук или внучка? Он навсегда остался тем, кем был – мальчишкой. Почти что ровесником собственной дочери, дикарём, отщепенцем.

  Воином.

  И мы ни разу, ни единого разу не сказали друг другу такого простого слова: «Люблю».

  ...Чьи-то руки обхватили меня за плечи. Ханна.

  – Ну, мам... мама!

  Её голос тоже дрожал.

  Мы долго сидели, крепко обнявшись, прижавшись друг к другу. Дрожь утихала.

  Я медленно пригладила растрепавшиеся черные волосы Ханны, а она – мои. И улыбнулась.

  – Послушай, девочка, ты и в самом деле... – я запнулась. – Ты любишь его?

  Она кивнула, прикрывая глаза.

  – Ты сумасшедшая, честное слово... Вся в меня!

  Ханна ошеломлённо на меня взглянула и вдруг прыснула.

  – Ну ты даёшь, мам!

  – Да что уж теперь...

  – Мам, а знаешь... – она перестала улыбаться и напряжённо сдвинула тонкие брови. – Ты никогда мне толком не рассказывала... об отце.

  – Ну как же, я...

  – Нет, не так... а подробно... ну, как женщина женщине, понимаешь? Я хочу знать... всё. Вот, как вы познакомились, например?

  Как мы познакомились?!

  Я прикусила губу.

  – Мам, ну если ты не можешь рассказывать... тогда ты напиши про всё это, а? Для меня и для маленького, который родится. Мам!

  И вот я написала.

  Дописываю.

  Возможно, мне стоило бы завершить эти записки чем-то очень мудрым, какой-то моралью или красивым изречением. Я же всё-таки учительница. Но я смогла вспомнить только то, что много-много лет назад рассказывал мне Патрик Рейнберд.

  У Лакота четыре священных цвета: красный, жёлтый, белый и чёрный. Четыре направления ветра. Четыре времени года. Четыре времени жизни. Четыре человеческие расы. Смешайте красный, желтый, белый и черный... и вы получите коричневый цвет. Это естественный порядок вещей. Мы все едины.

  И все мы – дети Матери-земли.

   Хейапи.