Текст книги "Учительница (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

  * * *

  Я не помнила, как полицейские довезли меня до больницы. Помнила лишь, как сидела, машинально стягивая на груди чужую куртку, и смотрела перед собой. А потом меня вновь ослепил беспощадный стерильный свет, а ноздри защекотал запах дезинфектанта. Я механически подчинялась властным холодным рукам, профессионально ощупывавшим меня, резкий женский голос что-то беспрестанно говорил. Скользкий рвотный ком все ещё стоял в горле, в ушах шумело.

  Сухопарая немолодая медсестра, на чьей нагрудной нашивке было написано «Джанет Куртис», протянула мне на маленьком пластмассовом подносе стакан с водой и две какие-то таблетки. Я послушно их проглотила, не спрашивая, что это такое. Сестра вынула из хрустящего пакета простерилизованное платье, от которого несло дезинфектантом, и меня опять замутило.

  – Где моя одежда? – еле вымолвила я. – Я хочу надеть её.

  – Что вы, что вы, милочка! Это же вещественное доказательство, дорогая...

  – Я хочу умыться... – я с отвращением выпустила никелированный поручень кресла, дрожащими пальцами застёгивая на себе чужое платье. – Пожалуйста, оставьте меня одну.

  Зеркало над фаянсовым умывальником отразило совершенно незнакомое мне лицо – с распухшими губами, диким тёмным взглядом исподлобья, всклокоченными, как солома, волосами... Классическая жертва насилия. Я вспомнила сверкающую вспышку фотоаппарата – там, возле пикапа, и, снова почувствовав тошноту, плеснула в лицо пригоршню ледяной воды. Стало немного легче.

  В дверь деликатно постучали.

   – С вами всё в порядке, милочка? Вы сможете давать показания? Вас отвезут в полицейский участок.

  ...Их было трое в маленьком кабинете. Крупный светловолосый полисмен лет тридцати пяти, широкоплечий, с волевым подбородком, в штатском, но с кобурой на ремне. Ещё один – помоложе, более щуплый, темноглазый, в полицейской форме и с дымящейся сигаретой во рту. И на табурете посреди комнаты – Дэйв Хоук со скованными за спиной руками и свежим кровоподтеком на правой скуле.

  Я застыла у порога.

  – Не бойтесь, мисс Дайсон. Больше этот подонок никогда вас не тронет. Вы в порядке? Я – лейтенант полиции Томас Шервуд. – Взгляд светловолосого полисмена был почти отеческим. – А это – Кеннет Браун. Сейчас мы запишем ваши показания... Минутку.

  Браун что-то тихо сказал, мне послышалось слово «адвокат». Шервуд раздраженно отмахнулся:

  – Я позвонил в Бюро, они ищут. Ну ясно, не торопятся, они и не поторопятся, кому это нужно-то?! Да брось ты, Кен, здесь все понятно, остались формальности. Мисс Дайсон...

  Я почти не слышала его, глядя на низко опущенную черноволосую голову Дэйва. Он не шевелился, головы не подымал, будто окаменев. Лица его совсем не было видно.

  – Успокойтесь, мисс Дайсон. Присядьте, пожалуйста. – Шервуд, бережно, как фарфоровую статуэтку, придерживая меня за локоть, пододвинул поближе табурет. – Не волнуйтесь. – Я закашлялась, и он тут же распорядился: – Принеси-ка воды для леди, Кен.

  Я немного отпила из пластикового стаканчика. Даже кока-кола отдавала лекарствами. Но мои руки хотя бы перестали дрожать.

  – Итак, мисс Дайсон... Слава Богу, этот мерзавец схвачен, теперь ему конец, всё в порядке. – Что это прозвучало в его красивом сочном голосе: неподдельное ликование или мне показалось? – Все улики налицо, вам осталось только продиктовать свои показания и заявление на имя окружного прокурора. Не беспокойтесь, писать вам ничего не придется, все запишет Кен, вы только поставите подпись...

  – Какую подпись? – собственный голос показался мне чужим, как совсем недавно – лицо в зеркале.

  – Свою, разумеется, – ещё мягче произнёс Шервуд. – Под заявлением. Вам плохо? Пригласить врача?

  – Не надо, пожалуйста... Какое заявление?

   – Заявление об изнасиловании, мисс Дайсон. Это формальности, но без них не обойтись. Дело попадает в разряд тяжких преступлений, поэтому...

  Дэйв, опустив голову ещё ниже, по-прежнему молчал, и я тоже молчала, глядя на его растрёпанную макушку и широкие худые плечи.

  «Он же бешеный»...

  «Ему похрен, что его могут убить».

  «У него мать убили и отца, когда ему было столько же, сколько мне»...

  «И даёт им всем прикурить!»...

  «Теперь ему конец, всё в порядке»...

  Свирепое ликование в голосе Шервуда, неприкрытое торжествующее злорадство объяснило мне многое. На этот раз Дэйв Хоук – изгой, преступник, никому не нужный мальчишка-отщепенец – попросту сгинул бы в тюрьме... если бы я подписала бумагу, которая так требовалась Шервуду.

  Я боялась Дэйва Хоука, ненавидела, готова была задушить... но только собственными руками. А не руками Шервуда, лейтенанта полиции.

  Чужака-васичу.

  – Не было никакого изнасилования. – Голос мой вдруг стал таким ровным и бесстрастным, что я сама поразилась. – Всё произошло по моей... инициативе. Будьте добры, прекратите это. Можно мне уйти домой?

  Вот тут Дэйв взметнул на меня глаза.

  Совершенно чёрные.

  В повисшей гулкой тишине было слышно только мерное тиканье часов на столе. Очень спокойный, домашний звук.

  Шервуд медленно выпрямился.

  – Что вы сказали?

  – Я ничего не буду подписывать, – твёрдо повторила я. – Я хочу уехать домой.

  ...Они очень долго кричали на меня. Очень. Сначала один Шервуд, потом оба вместе. Ласково уговаривали. Потом опять кричали. Потом приехал адвокат из Бюро, маленький лысеющий толстяк в очках, представившийся Саймоном Гринфельдом. И они накинулись на меня уже втроем, пока все голоса не слились в один невнятный гул.

  – Стоп! – глубоко вздохнув, Шервуд вдруг повернулся к Дэйву. – Что ты сам скажешь, парень? А?

  Тот пошевелил разбитыми, запёкшимися губами и наконец хрипло отозвался:

  – Да пошёл ты...

  Дёрнувшись было к нему, Шервуд наткнулся на предостерегающий взгляд Гринфельда.

  – Ладно, сукин сын, мы с тобой потом поговорим!

  Они опять что-то невнятно забубнили, а потом кто-то, кажется, Браун, неуверенно бормотнул: «А без её заявления...» – «А как на суде?» – раздражённо бросил Гринфельд, и всё началось снова.

  – Секундочку. – Шервуд вплотную подошёл ко мне, присел рядом на корточки – он был так высок, что его лицо пришлось вровень с моим, – заглянул в глаза. – Перестаньте, детка. Я понимаю, вам не хочется проходить через процедуру суда, и так далее... но это же необходимо. Совершено насилие, и вы вновь можете стать жертвой этого негодяя. Дайте же правосудию вступиться за вас, мисс Дайсон... Кристи. Я говорю вам это не как полицейский, а как отец. У меня у самого дочка чуть помладше вас...

  Он был таким большим, таким надёжным, взгляд его – таким добрым... Мои глаза предательски наливались слезами, Шервуд это заметил, и голос его стал ещё участливее.

  – Этот подонок причинил вам такую боль, почти изувечил... Унизил. Опозорил вас. Нельзя прощать это.

  – Мне нечего прощать или не прощать, – прошептала я, смаргивая слёзы. – Оставьте меня в покое... пожалуйста. Он не виноват. Это я... я сама...

  – Вы что же, чёрт побери, хотите нас уверить, что хранили девственность только для того, чтобы переспать с этим скотом в грязном пикапе? Так?!

  Он выпрямился во весь рост, нависая надо мной, голос его загремел, но вместо того, чтобы испугаться, я разозлилась – до красных кругов перед глазами.

  – Это моя девственность, а не ваша, я имею право делать с ней всё, что захочу, и отстаньте от меня, вы не смеете меня здесь держать, и его тоже, а мы поженимся, и это не ваше дело, вы мне осточертели, верните мне машину, я хочу домой! – выпалив всё это одним махом, я подлетела к двери и распахнула её. Браун, оказавшийся рядом, ухватил меня за локоть, и тогда я, развернувшись, с наслаждением вцепилась зубами в его руку.

  – Отойди от неё, Кен, это же сумасшедшая, – устало заметил Шервуд. – Хорошо, мисс Дайсон. Ваша машина на стоянке. Вы вправе ехать, куда хотите. Но я советую вам серьёзно подумать... и вернуться сюда. Тем более, что ваш... м-м-м... партнёр на трое суток останется в камере за сопротивление, оказанное при задержании. Итак, подумайте. И...

  Не дослушав его, я рванулась прочь по коридору.

  Уже у выхода меня догнал запыхавшийся Гринфельд.

  – Да подождите же! – чертыхаясь, он заковылял вслед за мной к пикапу. – Вот женщины... Да не буду я вам ничего говорить, ей-Богу! Я хочу вам помочь... довезти вас до дома. Вы, кажется, живёте у Рейнбердов?.. Оставьте эту развалину, у меня «понтиак»! Чёрт вас возьми, упрямая дурёха, вы не доедете в таком состоянии! Вам что, только аварии не хватает?

  Зубы у меня звонко клацали. Он крепко взял меня за руку и повёл куда-то в сторону.

  – Садитесь!

  Он сдержал обещание – ехали мы в полном молчании.

  Окна дома Рейнбердов были освещены – старики не ложились, ждали меня. Увидев их встревоженные, такие родные лица, я опять вся затряслась, цепляясь за Луизу... Адвокат, кажется, пытался что-то втолковать Патрику за моей спиной, а я наконец смогла обессиленно разрыдаться, заливая слезами казённое платье, плечо и руки Луизы, постель, куда она с трудом меня отвела. Слёзы лились и лились, смывая боль и унижение, смывая всё. Луиза осторожно раздела меня, укутала одеялом, шепча что-то напевное на двух языках сразу. И наконец нахлынул сон. Всё закончилось.

  * * *

  Пайн-Ридж: хроника индейской войны

  23 января 1974 г. – белые фермеры схватили Донни Поурера, избили, обрили ему голову, а потом гоняли его, как зверя, стреляя в него крупной дробью.

  2 февраля 1975 г. – перестрелка в Пайн-Ридж между наёмными бандитами и членами ДАИ.

  21 марта 1975 г. – наемные бандиты Альберт Кумз и Бен Клиффорд таранили своей машиной автомобиль, в котором находились семьи Уайт Хоук и Игл Хоук, и столкнули его с обрыва. Автомобиль взорвался. Погибли Эдит Игл Хоук, тридцати семи лет, и её четырёхмесячная дочь Линда.

  * * *

  Спустя два дня после всего происшедшего я стояла возле окна в своём пустом классе, крепко сцепив руки за спиной и наблюдая, как подымающееся на востоке солнце заливает светом холмы.

  Почти целые сутки я спала. И всякий раз, открывая воспалённые глаза, видела около себя Луизу – та молча улыбалась мне, в смуглых морщинистых руках мелькали разноцветные бисеринки. Я смотрела, как рождается на замше яркий бисерный узор под тихое-тихое пение... смотрела, а потом снова проваливалась в сон.

  Так миновал день, потом – и ночь, а потом всё на том же пикапе я приехала в школу. Очень рано, задолго до начала занятий. Совсем никого не встретила. Знала, что «мокасиновый телеграф» давно разнёс по резервации захватывающую новость обо мне и Дэйве Хоуке.

  Пускай.

  Странно, но всё происшедшее стало для меня далёким-далёким. И почти не вызывало эмоций, лишь тупой болью напоминая о себе. Не стыдом, нет. Вот только дети... Мне не хотелось, чтобы всё это обсуждали дети.

  Сзади скрипнула дверь.

  И ещё раз. И снова. Что ж...

  Старательно изображённая мною улыбка отразилась в оконном стекле. Неплохо, могло бы быть хуже. Косметика тоже смотрелась хорошо, а синяк на виске наоборот, почти не различался. Можно было поворачиваться.

  Они не садились на места. И не смотрели на меня. Просто молча стояли в дверях. Моё бодренькое «Хола!» застряло в горле. Ну и вот, и что же теперь?

  – Мисс Дайсон!

  Расталкивая ребят, на пороге появился Саймон Гринфельд, давешний лысый толстяк-адвокат из Бюро. Кажется, я застонала.

  – Слушайте, какого чёрта! У этих ваших Рейнбердов нет телефона, я вчера приезжал сам, а этот ваш полоумный Патрик достал какой-то допотопный винчестер, с которым ещё его дедушка на бизонов охотился... Вы намерены наконец подать заявление или нет?

  – Или нет, – процедила я сквозь зубы. – А дедушка Патрика охотился с этим винчестером не на бизонов, а на белых поселенцев.

  – На адвокатов! – послышалось из угла. Узкие глазищи Люка азартно блестели.

  Гринфельд вынул из кармана платок и промокнул лысину.

  – Мисс Дайсон, ради Христа, не уподобляйтесь своим... питомцам. Давайте выйдем отсюда, поговорим.

  – Не о чем! – отрезала я, сжимая за спиной начавшие дрожать пальцы. – Уходите. У нас сейчас занятия.

  – Послушайте...

  – Не буду я ничего слушать! Проваливайте! Убирайтесь ко всем чертям! Чего вы хотите? Тоже мне адвокат! Вы такой же адвокат, как я – Марлон Брандо!

  Откуда у меня на языке появился именно Брандо, для меня осталось загадкой.

  Гринфельд ещё немного потоптался в дверях, потом длинно вздохнул, пожал плечами и вышел. Я молча опустилась на свой стул, дети, тоже молча, продолжали стоять.

  В коридоре раздались шаги, и дверь опять отворилась.

  Ну вот! Его ещё не хватало... Айзек Мошьер.

  – Мисс Дайсон, доброе утро. Разрешите?

  – Нет, не разрешаю. У меня урок. – Боже, дай мне терпения... – Прошу вас выйти отсюда, сэр.

  – Мне нужно поговорить с вами. Давайте выйдем вместе. Я некоторое время работал в Центре помощи жертвам... э-э-э... – он нервно поправил очки и покраснел.

  Цаца какая!

  – Выйдите отсюда! – прошипела я, вскакивая. – Или будете сами нуждаться в медицинской помощи... Срочной причём!

  – Устроить, мисс?

  Люк уже стоял у моего стола: руки в карманах, на бесстрастном смуглом лице – ни тени улыбки, взгляд – как лезвие.

  Дверь захлопнулась.

  – Давайте сядем на места. – Мой голос был почти спокойным. Почти. – Пожалуйста, Люк.

  – Знаете что, мисс, – деловито отозвался он, продолжая стоять рядом со мной. – Следующего мудака спроважу я, идёт? Вы не очень-то умеете, если честно...

  – При условии, что ты не будешь непристойно выражаться, – автоматически отреагировала я. – Знаешь ли, это как-то...

  Шаги в коридоре!

  – Сядьте уже сами и помолчите! – повелительно распорядился Люк. Я покорно присела, хотя больше всего хотелось лечь и умереть. Или, на худой конец, впасть в летаргический сон лет на сто.

  Дверь распахнулась.

  Рональд Бирс стоял на пороге класса. С непривычным, очень взволнованным лицом.

  «Следующего мудака спроважу я»...

  В наступившей гробовой тишине мы молча посмотрели на него. Потом на Люка. А потом гробовая тишина сменилась полной противоположностью.

  Мы не просто хохотали – мы визжали, стонали, буквально падая на пол и корчась, как в припадке. Класс ходил ходуном, и никто не мог выдавить ни слова. И как же было прекрасно это общее, идиотское, жеребячье ржание!

  Больше не было «они и я». Только «мы».

  Бирс поднял брови, глядя на наш бедлам, потом очень внимательно посмотрел на меня – я, как и все, не могла выпрямиться, упав грудью на стол, – хмыкнул и, наконец, сам не выдержав, широко улыбнулся.

   – Приходите к нам в Центр, мисс Дайсон. Я жду, – только и сказал он, когда наш хохот начал стихать. Потом покачал головой и вышел.

  – Ух ты-ы... – протянул Люк, с уважением глядя на меня. – Вы понадобились Рону! Давайте, догоняйте его. Может, у него что важное, и вообще...

  – Урок... – слабо воспротивилась я, пытаясь вернуть инициативу.

  – Подождёт. Не берите в голову. Уоштело!

  Голос его был абсолютно непререкаем.

  * * *

   «Краснокожий всегда отступал перед идущим вперёд бледнолицым, как горный туман отступает перед утренним солнцем. Но прах наших отцов свят. Их могилы – священные места, и потому эти холмы, деревья и участки земли стали для нас святыми. Мы знаем, что бледнолицый не принимает наших мыслей. Для него один участок земли ничем не отличается от другого, ибо он – чужак, который приходит ночью и берёт от земли всё, что захочет. Для него земля не брат, а враг, и он идёт вперёд, покоряя её. Он оставляет могилы отцов позади, но это его не заботит. Он похищает землю у своих детей, но это его не заботит. Он забывает о могилах отцов и о правах своих детей. Он относится к своей матери-земле и к своему брату-небу как к вещам, которые можно купить и продать, как овцу или яркие бусы. Его жадность пожирает землю и оставляет за собой пустыню».

  (Вождь Сиэттл, 1854 г.)

  * * *

  Я никогда раньше здесь не бывала, хотя отлично знала этот дом, который все в резервации называли Центром. Его то и дело ремонтировали – после обстрелов и поджогов. Это было здесь чем-то совершенно обыденным.

  Рядом с Бирсом в маленьком кабинете были Глория Стэндинг и какой-то незнакомец, при виде которого моя университетская подружка Дайана сделала бы охотничью стойку. Он был неправдоподобно, по-киношному красив: высокий, статный, немногим старше меня. Прекрасно сшитый деловой костюм сидел на нём как влитой, иссиня-черные волосы были перехвачены сзади расшитой бисером лентой, смуглый профиль казался совершенно орлиным...

  – Минутку. – Бирс выпрямился. – Мисс Дайсон...

  – Доброе утро. – Я внутренне ощетинилась, приготовившись к новым изучающим взглядам, и зря – видимо, у меня просто успела развиться либо мания величия, либо преследования, а может, и обе сразу. Глория только ободряюще подмигнула мне, киногерой тепло улыбнулся, и они вышли.

  – Присядьте... – Бирс пару раз бесцельно переложил бумаги на столе, не подымая глаз, и тут я поняла. О Господи, ему же мучительно неловко, он наверняка считает себя виноватым во всём, со мной произошедшим!

  – Не берите в голову. – Всегдашняя присказка Люка сорвалась с моих губ совершенно непроизвольно. – Ох, простите! Но вы в самом деле...

  – Я взял вас на работу, я за вас отвечаю, – бесцветным голосом отозвался Бирс и похлопал по столу ладонью, отыскивая что-то в ворохе бумаг. Сигареты. – Признаться, я не думал, что вы продержитесь тут так долго. Мне давно надо было с вами поговорить и предложить уехать. Всё время собирался... Чёрт бы взял этого!..

  – Перестаньте! – почти закричала я, сжав кулаки. – Вы же меня тогда отговаривали, вы не виноваты, что я такая дура, и вообще... Пожалуйста, сэр!

  – Меня зовут Рон. – Присев боком на стол, он закурил, разгоняя дым ладонью.

  – А меня – Кристи. Приятно познакомиться... – я шмыгнула носом. – Ну вот, взяли и загубили мою косметику, а я все утро старалась...

  Он застыл с сигаретой в руке, а потом вдруг расхохотался так, что кто-то удивлённо заглянул в дверь, извинился и исчез.

  – О Вакан... – пробормотал он сквозь смех. – Как же я так тебя недооценил, девочка, а? Вот не думал... – покачав головой, он снова глубоко затянулся. – Я ведь было решил, что ты такая же, как все эти... любители благотворительности. Но ты не убежала. А сейчас?

  – Что – сейчас? – не поняла я.

  – Сейчас убежишь?

  – Ну уж нет! – я даже задохнулась от возмущения. – Да я... Да мы...

  – Тихо, тихо, не полыхай. – Посмеиваясь, он загасил сигарету, прищурился, и вдруг взгляд его стал совершенно серьёзным. – Почему ты не сдала полиции этого... засранца?

  – Пожалела, – подумав, ответила я сущую правду.

  – Понятно, – тяжело вздохнул Бирс, но по его растерянному взгляду стало совершенно ясно – ничего ему не понятно. Он ещё немного помялся и наконец решился: – А у нас в газете ты не хочешь поработать?

  * * *

   «О Великий Дух, чей голос я слышу в ветрах. Я прихожу к тебе, как один из множества твоих детей. Мне нужны твоя сила и мудрость. Сделай меня сильным не для возвышения над моим братом, но для победы над моим величайшим врагом – самим собой».

  (Вождь Дэн Джордж, 1897 г.)

  * * *

  Газета под названием «Голос» выходила раз в две недели. На большее у Движения не хватало средств. Но материалов для неё было хоть отбавляй, и я совершенно замоталась, порой некогда было даже глянуть на себя в зеркало. По ночам я с чашкой кофе в руках писала и правила свои материалы и редактировала чужие, днём у меня были школа и Центр.

  Я сильно похудела – по крайней мере, юбки пришлось перешивать – и была бессовестно, нелепо, по-детски счастлива, то и дело ловя себя на том, что расплываюсь в дурацкой улыбке...

  Оказалось, что я всем им нужна! Флегматичному упрямцу Бобу, редактору и корректору, смешливой и храброй Шейле, с которой мне посчастливилось разделить кабинет и пишущую машинку, Дэну Коллинзу, на все руки мастеру, развозившему свежие выпуски газеты по резервации – иногда с риском для жизни...

  И ещё у меня был Джерри.

  Джеральд Торнблад.

  Вот ради него мне стоило смотреться в зеркало! Хотя, к сожалению, ничего принципиально нового и замечательного я там всё равно не находила: рот, глаза и скулы – в избытке, сплошная асимметрия, причем глаза не понять какого, но скорее серого цвета, а нос кошмарно вздернут...

  Джерри же был совершенно и абсолютно прекрасен. Идеален, как мечта!

  Он восхитил бы кого угодно, все особы женского пола обалдело пялились на него, и я, конечно же, в том числе. Он был немногословен, но обладал редким чувством юмора, от его приколов лежала вся редакция: Шейла, Дэн, даже всегда невозмутимый Боб, а он только лукаво щурил глаза, да на левой щеке проявлялась милая ямочка.

  На нём, как на дипломированном юристе, висела львиная доля всей деятельности Центра, а он ещё ухитрялся выкраивать время, чтобы завозить меня домой из редакции или в Центр после школы, или посидеть со мной и со стариками Рейнбердами, толкуя с Патриком на родном языке под наше с Луизой почтительное молчание. Мне так нравилось слушать его спокойный, чуть с хрипотцой, голос... он знал все на свете и... о Боже, он прямо вышел из моих ночных мечтаний!

  А когда он попытался меня поцеловать, я его оттолкнула.

  Дура.

  Это случилось, когда мы возвращались к Рейнбердам из Центра на его джипе. Было совсем темно, и Джерри сбавил скорость, чтобы случайно не влететь куда-нибудь в канаву. Потом совсем заглушил мотор.

  – Авария? – испуганно спросила я, положив руку на спинку его водительского сиденья и тараща глаза в темноту. – Что, всё-таки овраг, да?

  Вместо ответа он обхватил меня за плечи крепко и нежно, ища губами мои губы. А я в панике шарахнулась так, что чуть не вылетела сквозь закрытую дверцу, и забилась куда-то в угол, как тогда с Дэйвом.

  Дэйв Хоук преследовал меня даже сейчас.

  Я смотрела на Джерри, широко раскрыв глаза и не дыша, а он, тоже пристально глядя на меня, тихо сказал:

  – Ты испугалась? Ты... – и вдруг так саданул ладонью по рулю, что машина вскрикнула раненым животным. Я, кажется, тоже. – Подонок, тварь! Да его за *** повесить мало!

  – Джерри! – взмолилась я не своим голосом.

   – Прости. Прости, Кристина. Я дурак. Ладно. Прости. – Он потер ладонью лоб. – Поедем.

  Уже высаживая меня во дворе Рейнбердов, он придержал дверцу и глухо спросил:

  – Но я же тебе не противен, Кристи?

  Почти не слыша себя, я пробормотала:

  – Джерри... пожалуйста, подожди...

  – Ладно, прости, – ещё раз коротко произнёс он и тронул машину с места.

  А я не стала ни ужинать, ни править статью для послезавтрашнего номера... лежала чуть не до рассвета, глядя в потолок... а потом все же села за пишущую машинку. С чашкой остывшего кофе. Было бы, наверно, хорошо закурить, но я так и не сумела научиться...

  Я наткнулась на Дэйва Хоука примерно через пару недель после всего происшедшего – возле автостоянки, где Глория решила заправить свой «форд».

  Дэйв и неизменная четвёрка его «чи-бунов» стояли и сидели прямо на траве возле деревьев, а я вывернула из-за угла продуктовой лавчонки с пакетами в руках, и бежать было уже поздно, да и глупо... Дэйв стоял ближе всех, худой и высокий. Ссадины у него на лице успели поджить, он был в клетчатой поношенной рубахе, без куртки, на джинсах – свежая грязь, чёрные волосы взлохмачены. Его глаза сверкнули, когда он увидел меня.

  Я шла к «форду» Глории, высоко подняв голову и не глядя по сторонам, но всё равно всей кожей чувствовала этот взгляд. Я обречённо ждала очередной порции свиста, матерщины, похабных шуточек. Они молчали. Я, не торопясь, села в машину и захлопнула дверцу. Вернее, попыталась захлопнуть.

  Крепкая рука Дэйва удержала дверцу. Его запавшие глаза требовательно впились в моё лицо. Как ни странно, от него не разило перегаром – машинально отметила я. С этой своей ободранной скулой и припухшими губами он выглядел совсем юнцом – долговязым подростком, если бы не яростный, отчаянный блеск прищуренных глаз.

  Но я его уже не боялась.

  – Ты почему меня не сдала, учительница? – негромко и быстро спросил он.

  И я отозвалась без раздумий, так же негромко, сказав то, что ответила Рональду Бирсу на этот же вопрос:

  – Пожалела.

  Он ошеломлённо моргнул – раз, другой, самым настоящим образом разинув рот от изумления... и тогда я просто расхохоталась.

  Боже мой, как же это в самом деле было смешно! Особенно когда Дэйв начал медленно краснеть – это было заметно даже сквозь смуглоту его кожи.

  Глория, рассчитавшись с заправщиком, торопливо подбежала к машине, и Дэйв, уже не глядя на меня, отошёл в сторону – руки в карманах, голова опущена.

  – Что?! – тревожно выпалила Глория, хватая меня за руку. – Что он хотел?

  Я облизнула губы и еле выдавила:

  – Ничего.

  * * *

   "Проявляй уважение ко всем и не кланяйся никому.

  Проснувшись утром, воздай благодарность за пищу и радость жизни. Если ты не видишь причины для благодарности – это твоя вина.

  Не оскорбляй никого, ибо оскорбление превращает мудреца в дурака и отнимает у духа его видение.

  Когда придёт твоё время умереть, не будь подобен тем, чьи сердца наполнены страхом смерти, тем, кто плачет и молит о тои, чтобы продлить свою жизнь хоть на мгновение, прожив её по-другому. Пой свою песню смерти и умри, как герой, идущий домой".

  (Вождь Текумсе, 1810 г.)

  * * *

  Сильно потеплело, да и сумерки теперь наступали позднее. Пахло летом. Ветер нёс с предгорий ароматы настоящего лета, будоража кровь, и прерия начала расцветать.

  На исходе мая – Месяца Цветущих Трав – несколько ребят вместе со мной задержались в школе дотемна – мы решили выпускать свою собственную газету и писали заметки в первый номер, одновременно до хрипоты споря над названием будущего шедевра журналистики. Теперь все вместе – Люк, Мэри, Флёр и Бен, – затаив дыхание, наблюдали за моими тщетными попытками завести мотор позаимствованного мною у Гудлаков «ровера». «Ровер» был помладше пикапа Рейнбердов, но толку в нём тоже оказалось немного. Техника меня явно не любила.

  Прослушав в пятый раз издевательское фырканье мотора, я безнадежно махнула рукой и повернулась к Люку:

  – Давай, теперь ты рискни.

  Дети весело запрыгали позади нас. Люк цыкнул на них, дождался, пока я пересяду на соседнее сиденье, занял моё место и повернул ключ зажигания. Через минуту мы уже выезжали со двора школы. Я вздохнула, под насмешливым взглядом Люка признавая его бесспорное превосходство, но всё равно попыталась как-то заявить о себе:

  – Уоштело, спасибо, ты отлично справился, а теперь давай обратно меняться.

  – Ещё чего! – Люк ехидно покосился на меня. – Хотите попасть домой – сидите и не питюкайте.

  – Люк Стоун!

  Он по-разбойничьи прищурился:

  – А, то есть домой вы попасть не хотите?

  В очередной раз покорившись своей участи, я откинулась на спинку сиденья, пытаясь урвать полчаса отдыха перед ночным бдением над передовицей. Стемнело, дорога была пустынна, дети притихли на заднем сиденье, Люк подмурлыкивал себе под нос Маккартни, вторя радиоприёмнику...

  Очнулась я от сильного толчка и скрежета металла. Ничего не соображая со сна, я рывком обернулась и увидела расширенные глаза сбившихся вместе ребят. Люк сквозь зубы коротко выругался, вцепившись в руль. Снова толчок, ещё сильнее. Да что же это?!

  Огромная чёрная машина, следовавшая вплотную за «ровером», была плохо различима в темноте. Удар! Завизжал и заскрипел безжалостно сминаемый багажник. Старичок «ровер» выскочил на каменистую обочину, накренился, оглушительно забарабанил вылетевший из-под колёс чужой машины гравий... Кое-как вывернув руль, Люк нажал на педаль газа. Тут я, наконец придя в себя, закричала, цепляясь за спинку сиденья:

  – Что они делают?!

  – Тихо! – приказал Люк сквозь стиснутые зубы, приникнув к рулю. – Может, прорвемся...

  Черная тень догоняла «ровер». Люк резко повернул руль, и толчок получился слабым, но чужая машина опять приблизилась. Они играли с нами, как кошка с пойманной мышью.

  – Они убивают нас! – выдохнула я, всё наконец поняв.

  – *** им в рот и в задницу, – прохрипел Люк в ответ. – Держитесь!

  Вся в испарине, я продолжала цепляться за что попало. Дети позади меня не кричали, не плакали, они тоже держались из всех сил, крепко обняв друг друга.

  «Ровер» судорожно дёргался, Люк, цедя ругательства, выжимал из него всё, что мог.

  Ещё один страшный толчок, и мир перевернулся.

  ...Отчаянный тоненький плач иглой проник в затуманенный мозг. Что это? Кто-то плачет?.. Больно... больно...

  – Мисс! Ой, мисс... вы живая?

  Голос Бена... О Боже!

  Я вспомнила всё, что только что произошло. И дёрнулась, широко раскрыв глаза. Левую руку тотчас прожгло огнем, но я стиснула зубы, привыкая к темноте и к боли... Перепуганные глаза детей. Бен, Мэри, малышка Флёр.

  – Люк? – прошептала я.

  И тут Флёр зарыдала:

  – Он не отзывается, мисс! Он не отзывается!

  Покореженный старик-"ровер" вмялся в дерево возле дороги, и весь удар пришелся на сторону водителя. Тело Люка было намертво зажато между рулём, дверцей и исковерканным сиденьем.

  – Люк! – заорала я. Всхлипывая, уже почти не чувствуя собственной боли, я кое-как подлезла к нему, протянула дрожащую руку к его лицу... Кровь.

  От дикого собачьего воя я всё-таки сумела удержаться. И тут же ощутила ладонью слабое биение пульса на его тонкой шее. Люк был жив!

  – Он живой, тихо, тихо, сейчас... – забормотала я скорее себе, чем детям, поспешно сглатывая слёзы. – Сейчас...

  Но тут же я в панике поняла, что ничего не могу сделать и не только потому, что левая рука висела плетью. Изувеченная машина прочно стиснула Люка в стальном капкане. От моих беспомощных усилий у него вырвался слабый стон, и я тут же бросила эти попытки, отчаянно кусая губы. Попробовала открыть дверцу со своей стороны – нет, заклинило...

  Окно!

  Крупные осколки стекла ещё держались в пазах, и тогда, обернув правую руку полой куртки, я выбила их.

  – Бен, Мэри! Попробуйте вылезти здесь!

  Бен первым очень медленно стал вылезать наружу. Я помогла Мэри, потом – дрожащей от страха Флёр. Стискивая зубы, высунулась тоже.

  Они стояли, цепляясь друг за друга, еле различимые во тьме, и молча смотрели на меня.

  – А вы, мисс? – чуть слышно позвал Бен.

  – Я тут пока останусь, – отозвалась я, пытаясь говорить по возможности уверенно и твердо. – А вы быстрее бегите отсюда, ищите кого-нибудь, кто сможет помочь. Бегите к шоссе, останавливайте машины... – я прокашлялась, – перехватило горло. Ненависть тяжелой волной прихлынула откуда-то изнутри. – Не бойтесь... эти... они уже уехали.

  – А вы, мисс? – настойчиво повторил Бен.

  – Бегите же! Быстрей!

  Дети растворились в темноте. Они были целы, даже не ранены, Бог милостив, целы, целы... Исступленно бормоча одно и то же, я повернулась к Люку.