Текст книги "Подари себе рай (Действо 1)"

Автор книги: Олесь Бенюх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Божественно! Из лучших подвалов Еревана коньячок.

– Бог здесь не при чем! – отрезал Никита, принимая свою мензурку. Все лучшее на этой земле производит труженик.

– Ребята, может Ивану не надо? – взмолилась Маша.

– Коньяк – это вдохновенный сгусток винограда и солнца, – убежденно возразил Сергей. – Лучшее лекарство ото всех недугов со времен Адама. За наш главный праздник!

Чокнулись, выпили. Маша поморщилась: "Горько".

– Это мы должны кричать "Горько!", – засмеялся Никита. – А ты целовать своего суженого, чудом уцелевшего после бандитской пули. Второе рождение, вторая женитьба.

– На первой-то мы отменно погуляли, – мечтательно произнес Сергей.

– Погуляете и на второй, – заверил его Иван. – Верно, Машенька?

Она кивнула, приложила пальцы к его губам: "Молчи". Никита взял карамельку, повертел ее в руках, положил в кулек. Заходил по палате:

– Хорошая демонстрация сегодня была, верно, Сергей? Воодушевление, энтузиазм, солидарность, братство, единение – прекрасные чувства рождает в людях наш строй. Живется еще трудно, не дремлет и внутренний и внешний враг, но вперед ведет надежда, уверенность, убежденность в таком великолепном будущем, когда каждый будет счастлив и в труде, и в любви, и в осуществлении любой, самой смелой индивидуальной мечты. Хочешь – сочиняй стихи, хочешь – строй или сей, хочешь – лети к звездам. Все будет каждому по плечу, исчезнут болезни, голод, зависть и ненависть.

– Ты что – на нас тезисы своего очередного доклада решил проверить? Валяй! – Сергей улыбался, но было видно, что патетика, восторги друга его утомляют.

– Говори, говори, Никита, – вмешалась Маша. – Ты верно передаешь настроение людей, миллионов. А Сережка, – она посмотрела на Сергея с милой укоризной, – он всегда заземляет самую возвышенную мысль или чувство.

– Эх, Маша, ты еще очень плохо знаешь нашего Сергея. Он же из зависти это говорит. Уж я-то знаю. Он у нас и художник, и виршеплет, стишки кропает. Прочитай давай какое ни то произведение. Хотя бы поэму о прекрасной американке.

Сергей смутился, неловкая улыбка блуждала по его лицу. Весьма редко, под настроение, он декламировал друзьям свои стихи, которые сочинял иногда по ночам. Был в плену Блока, Есенина, Брюсова. Последнее время увлекся Маяковским, баловался "лесенкой":

Вот

и

развеян

сомнений

туман.

Признание – вынь

да

положь.

Как "Ермак"*

во

льды,

врезаюсь

в роман,

Как в масло

нож.

– Еще надо заглянуть в райком, – Никита поднялся на ноги, посмотрел на круглые ручные часы.

– Что это у тебя? – спросила Маша.

– Это? Первый выпуск 1-го Московского часового завода. И велики, и пузаты, зато наши, собственные.

Никита подошел к изголовью кровати, подбодрил Ивана улыбкой:

– Сегодня я буду в Большом на торжественном вечере. Завтра заеду, расскажу.

– В газетах прочитаю, – сказал Иван. – У тебя и без меня дел много.

– И вон репродуктор врач поставил, – Маша показала на черную тарелку, висевшую на стене.

– Это хорошо, – Никита был уже у двери. – Только я ведь там буду сам. И увижу и услышу Виссарионыча.

Когда он ушел, Иван спросил Сергея:

– А ты? Разве ты не идешь в Большой?

– Почему – не иду? Иду. Даже знаю тезисы доклада. И состав президиума.

Маша вздохнула, поправила одеяло в ногах Ивана. Задумчиво произнесла:

– Многия знания – многия печали.

– ДЗЫНЬ!

Юзеф Чарнецкий блаженствовал в ресторане "Pod Bachusem" в Иерусалимских аллеях. Был солнечный весенний денек и, как всегда в полдень по воскресеньям, в ресторане было людно. Его столик находился под тентом и легкий ветерок озорно поддувал широкую цветистую юбку дамы Юзефа панёнки Крыси. Она то и дело сердито хлопала ладошками по коленям, прижимая к ним юбку.

– Этот чертов ветер похож на тебя, – проговорила в сердцах Крыся.

– Почему так? – лениво поинтересовался он, отхлебнув изрядно пива.

– Почему? – резко повернулась она к Юзефу, сложив при этом в презрительной ухмылке полные, резко очерченные губы и сузив и без того раскосые, васильковые глаза. – Как и он, ты всю ночь заигрывал. И как и он – все впустую. Я чувствую себя совершенно разбитой. Впервые за три года ты был отвратительным любовником.

Юзеф посмотрел на Крысю со снисходительной улыбкой. "Мне было превосходно, – отметил он про себя. – Что же касается твоих ощущений, милочка, то это сугубо твои ощущения. Может еще прикажете ради одоления вашей фригидности, а временами – укрощения бешеной матки выжимать себя как лимон? Для этой цели заведите себе кобеля".

Юзеф знал, что рассуждения насчет фригидности и прочего – неправда. Просто эта шансонетка надоела ему до смерти. Своими капризами, мигренями, постоянными сменами настроения.

Сошелся он с ней по рекомендации начальника русского отдела военной разведки, в котором Юзеф был одним из ведущих сотрудников. После ее концерта Болеслав Тышкевич пригласил Юзефа в модный ночной ресторан и за аперитивом в баре сказал: "Я чувствую, панёнка Крыся вам понравилась. Или... нет?" "Да, еще бы! – откликнулся Юзеф. Добавил мечтательно: Красива! Божественно сложена. Увы – совершенно недоступна. Звезда!" "Красива – да. Божественно сложена – слов нет. Что же до ее недоступности, то тут вы, милый Юзеф – как бы это нагляднее пояснить... Ну, тут вы находитесь под чарами богемной магии – как рядовой обыватель". Тышкевич закурил черную французскую сигарету, пригубил рюмку с зубровкой и испытующе, долго смотрел на подчиненного. Наконец, решившись, сказал:

– Я завербовал ее полтора года назад. Именно она проходит у нас под кличкой "Рысь". Да-да!

Последние два междометия он добавил, увидев, что Юзеф сделал большие глаза. Подобную реакцию он собственно и ожидал. Руководящие сотрудники отдела знали, что "Рысь" сумела выкрасть у помощника военного министра Великобритании сверхсекретные бумаги Адмиралтейства, завербовала полковника генштаба Франции (правда, его предки были поляками), активно дружит с секретарем германского канцлера. "Рысь" – популярная актриса! Ну, конечно, зарубежные гастроли дают ей возможность иметь широкий географический и социальный диапазон действий. Завидный агент. Завидная работа. Чарнецкий с нескрываемым восхищением смотрел на начальника. Тот, смакуя, медленно выпил всю рюмку; разжевал канапэ с гусиным паштетом; тщательно вытер холеные, тонкие пальцы хрустящей белоснежной салфеткой.

– Крыся – агент сложный, – Тышкевич жестом заказал еще зубровки. Деньги, убеждения, шантаж – все это пустое. Заставить ее работать может только постель.

– Постель? – недоуменно воззрился на начальника Юзеф.

– Ну не постель, co? podobnego! – раздраженно воскликнул Тышкевич. Назовите это иначе: удовлетворение похоти, обожание, любовь, наконец!

Тут же про себя выругался: "Тоже мне нашелся лингвист дерьмовый! Главное – пани в постель затащить. Остальное – nie ma znaczenia. Успокоившись, продолжил:

– Юзеф, вы были на моей свадьбе, это было полгода, да, почти полгода назад. Jasna cholera, моя жена ревнива, как сто Вельзевулов. Если она что-либо узнает (а подозревает она уже), не избежать скандала на всю Варшаву, да что там Варшаву – на всю Польшу, на всю Европу. Вы же знаете ее папочка заместитель министра иностранных дел.

– Но потерять такого агента! – Юзеф воскликнул это с искренним сожалением.

– Никак, никак нельзя, – тотчас среагировал Тышкевич. – Предлагаю Вам взять "Рысь" на себя. Вы холостяк. Агент она классный и дивиденды от ее работы будут начисляться на ваш счет. Что же касается ее постельных антраша... – Тышкевич облизнул губы, откровенно плотски улыбнулся. – Сейчас она подъедет сюда и я вас представлю.

Предложение начальника и польстило Юзефу, и в то же время насторожило. Отказаться от такой красотки лишь из боязни скандала с ревнивой женой? Смешно. У всех офицеров, женатых и холостых, у всех без исключения были любовницы, у некоторых – по несколько. Нет, здесь что-то другое. Что? Потом, спустя какое-то время он поймет: причиной был несносный характер, терпеть который было пыткой; однако, и потерять агента, стоившего целой дивизии, нет, корпуса! – было бы преступлением. Передача "Рыси" прошла безболезненно. Юзеф был моложе, смазливее, остроумнее. Там же в ресторане Крыся вспылила, когда Тышкевич пару раз взглянул на часы.

– Что, мегеры своей боишься? – громко вопросила она, выпив пятую рюмку "Устрицы пустыни" – смеси коньяка с шампанским. – И не затыкай мне рот, пожалуйста! Сплетен опасаешься, – она обвела глазами людей за соседними столиками. – Да они все сюда пожаловали за обретением украденной радости. Беги домой. Пусть она задохнется моими духами! Пусть в очередной раз вычислит меня по помаде на твоей сорочке! – и выхватив из сумочки тюбик, она нарисовала на его белой рубашке жирный крест.

– Надеюсь, вы не торопитесь? – она положила руку на плечо Юзефа. Он, разумеется, не торопился.

Но вот минули месяцы сумасшедших утех, горделивого бахвальства перед приятелями, бурных богемных сборищ с их безудержными попойками и бесстыдным экзибиционизмом, любовью втроем, вчетвером, впятером. Новых связей "Рысь" давно не приносила и Тышкевич уже дважды выразил Юзефу неудовольствие. Правда, между прочим, походя: "Кстати, наша "Рысь" за последние полгода не только барашка или козочку, но даже и паршивую курицу не прихватила. Досадно".

Накануне того воскресенья, во время еженедельного совещания в пятницу глава II Oddzia?u вновь поставил стратегическую задачу перед всеми отделами: "Противник Польши номер один на все времена – Россия. И правит там царь, Советы или кто угодно еще, это наш смертельный враг. Маршал требует от нас всемерной активизации агентурной работы. Наши люди действуют там на всех уровнях, но каждый новый завербованный агент – это еще один гвоздь в крышку гроба кремлевских бандитов. Охота за красными является первейшей обязанностью всех сотрудников нашей службы в Москве и Берлине, Лондоне и Стокгольме, Буэнос-Айресе и Токио. И, естественно, особая нагрузка падает на ваш отдел, пан Тышкевич".

После совещания Тышкевич пригласил Юзефа к себе.

– Пан Чарнецкий, вы слышали слова шефа. Мы вами довольны, но сами понимаете – и лавры со временем вянут. Новое задание конкретно и вполне вам по плечу. Завтра, в субботу, в Варшаву из Москвы прибывают четверо энкавэдистов: один – в полпредство, еще один – в торгпредство, два дипкурьеры. Первыми двумя займется, как обычно, группа капитана Вильневского. Дипкурьеры поручаются вам. Вот их объективки и фотографии. Можете задействовать "Рысь". Не все же ей с генералами и князьями в шампанском купаться. Этот, – он ткнул пальцем в фото пожилого, усатого брюнета, – судя по полученным данным, интереса не представляет: в годах, профессиональный подпольщик, из породы молчунов. А вот этот, – он взял в руки фото, долго, внимательно изучал лицо Сергея, – и социальное происхождение подходящее – из бедняков, и молод, и образование по их меркам вполне приличное получил – рабфак Киевского университета закончил. Между прочим, холост. – Пауза. – Зачислен в загранкадры. Полагаю, именно на таких руководство разведки Советов будет делать ставку. Дипкурьером едет для обкатки.

В ту же пятницу Крыся давала концерт в Летнем театре в Ogrodzie Saskim. Было открытие сезона, как всегда ее выступления шли при полном аншлаге. "Ах, наша Варшава – второй Париж!" – стоя за кулисами и наблюдая за "очаровательной примадонной всеевропейского калибра", Юзеф вспомнил эти слова дирижера Ставиньского. "Да, сердце Польши, красавица, как прекрасны твои бульвары и парки, твои памятники и костелы! А эти прелестные пани и паненки, эти блестящие ожерелья и кольца, эти восхитительные наряды и прически!" Он подумал о богатых магазинах, где вся эта роскошь в изобилии ювелирных, меховых, антикварных. Стоп, стоп – мысль его зацепилась за какое-то воспоминание. Лавки, пассажи, магазины... Вот оно, ну как же, конечно, этот антикварный магазин в Иерусалимских аллеях; его владелец Зденек Богуславский (клички "Нерон", "Душка" и "Винт"), один из единичных агентов, доставшихся ЧК от империи, недавно перевербован и стал двойником. Он доносил, что ожидает связника из центра. Не к нему ли пожалуют дипкурьеры?

И в субботу был разработан план операции "Дебют". Решающая роль в ней отводилась "Рыси", которую должен был вывести на русских Богуславский, представив ее как ярую почитательницу красной России. Это будет выглядеть так естественно, так подкупающе – известная, с европейским именем певица тайно симпатизирует власти рабочих и крестьян, восхищается отважным, гигантским экспериментом гигантской страны. Как тысячи и тысячи видных, известных, знаменитых ученых, артистов, художников, писателей, поэтов Старого и Нового света. Только бы вышли эти дипы на Зденека, именно на него, а не на кого другого. Конечно, их возьмут под наблюдение уже в поезде – как только поезд прибудет в Столбцы, и будут пасти все время их пребывания в Польше. И, похоже, осечки быть не должно. В объективке на Сергея, которую готовил польский агент в центральном аппарате НКВД, бесстрастно отмечалось: "Холост. Сильные стороны: умен; хитер; склонен к принятию неординарных решений. Слабые стороны: идеологический фанатик; легко идет на сближение с женщинами".

Впервые в жизни Сергей путешествовал в международном вагоне. Они с напарником занимали два смежных купе, поскольку они соединялись общим туалетом и душем. Разместив мешки с диппочтой в отсеке для багажа, Сергей с удовольствием плюхнулся на бархатный диван.

– Блеск! – воскликнул он, обводя взглядом надраенные до блеска медные ручки и полки, тяжелые бархатные портьеры в тон дивану и креслам, отделку стен и двери из красного дерева. – Вот так будет путешествовать лет через десять каждый гражданин Советского Союза!

– Совершенно излишняя роскошь! – отозвался из своего купе Игнат Савельич.

– А как же слова Ильича о нужниках из золота?

– Пока, я думаю – в обозримом будущем золото нам будет нужно совсем для других целей.

– Каких же? – Сергей прекрасно понимал, что может ему ответить напарник, но у него было отличное расположение духа и ему хотелось чуточку подурачиться.

– Строительство заводов, электростанций, армии, – Игнат Савельич ответил спокойно, заглянул в купе Сергея, долго смотрел на него. Уловил его настроение и рассмеялся.

– В таких вагонах я до революции исколесил всю Европу, – сказал он. Удобно, приятно. Не скажу, что всякий разз, но частенько я вспоминал о голодном русском мужике. И мне становилось не по себе. И я проклинал всяческую роскошь и всех, кто в ней купался за счет этого самого мужика.

В Столбцах поезд стоял довольно долго. Когда тщательнейшая проверка паспортов была наконец завершена, Сергей встал с дивана, сладко, с хрустом потянулся, сказал:

– Пойти в вокзальный буфет заглянуть, что ли? А то мы и чай пьем, и перекусываем в этих клетушках как бирюки-хуторяне.

– Думать не моги! – отрезал Игнат Савельич. Ты что – забыл инструкцию? Выход куда бы то ни было только вдвоем. А куда мы с тобой можем выйти, когда диппочта при нас?

Сергей резко сел, стал смотреть в окно. По платформе прогуливались нарядные пары, мимо окна проплывали причудливые прически и кокетливые шляпки дам, котелки и рогатывки кавалеров. Приглушенно доносились смех, воркующий говор, отдельные фразы. "Ничего, дядька Игнат, – думал добродушно Сергей, – погоди, приедем в Варшаву, там тебе расскажут, что на всякую инструкцию бывает своя особая конструкция". Рифмовка эта получилась непроизвольно и также непроизвольно он ей улыбнулся. Игнат же Савельич истолковал ее по своему:

– Молодец, дисциплина превыше всякой прихоти.

В Варшаву поезд пребывал утром. На Восточном вокзале их встретил работник консульской службы. Хмурый, усталый, он непрестанно оглядывался по сторонам, веки левого глаза вздрагивали. Его нервозность передалась Игнату Савельичу, он тоже стал бросать вокруг себя косые взгляды, изредка тяжко вздыхать, с силой выдыхая через ноздри. Когда погрузили мешки в полпредовскую "испано-сюизу" и отъехали от вокзала, Сергей с осторожной улыбкой спросил:

– Как обстановочка в Ржечи Посполитой?

– Как всегда, – был мрачный ответ. – Вчера опять обстреляли здание полпредства. А завхоза, который с двумя дежурными комендантами выехал на рынок за продуктами, оэнеровцы так изволтузили, что пришлось его госпитализировать.

Все остальное время ехали молча. Лишь когда въехали за ворота, консульский сотрудник глазами показал на два авто, оставшиеся за оградой, заметил:

– Наш постоянный почетный эскорт. Дефензива не дремлет.

Игнату Савельичу и Сергею отвели маленькую комнатку на втором этаже. Сдав диппочту, они собрались было позавтракать (у них оставались еще, как радостно объявил дядька Игнат, добровольный провиантмейстер, "московские харчишки: буханка ржаного, шмоток сала, две каспийские селедочки и аж три цибули"), как дежурный сообщил, что их вызывает на ковер "сам". "Сам" оказался радушным, интеллигентным, гостеприимным. Сразу предложил побеседовать "за английским завтраком".

– Ничего особенного, – тихо сообщил он, проходя в комнату за обширным кабинетом и усаживая гостей за стол, который уже был накрыт на три персоны. – Овсяная каша, яичница с беконом, тосты с медом и повидлом, кофе.

Разговор вели полпред и Игнат Савельич. Из него Сергей с удивлением узнал, что "сам" активничал в "эксах" вместе с Кобой в Тифлисе; что потом он и дядька Игнат принимали участие в Лондонском съезде; что в Гражданскую вместе воевали против Колчака, попали в плен, были приговорены военно-полевым судом к расстрелу и за час до казни бежали.

Полпред жадно расспрашивал о московских новостях, обрисовал обстановку в Польше.

– У нас здесь много друзей, – говорил он тихим голосом, близоруко щурясь и покашливая. – Увы, у власти не они, а те, кто лютой ненавистью ненавидит не только все советское, но и вообще все русское. С тоской вспоминают начало семнадцатого века и свои три похода на Московию, "царя" Гришку Отрепьева и "царицу" Марину Мнишек.

– Еще небось злорадствуют, что совсем недавно, в двадцатом отменно высекли красного маршала Тухачевского. А ведь дошел почти до Варшавы! воскликнул в сердцах Игнат Савельич.

– Бездарно профуканная кампания, – тихо согласился полпред. И без всякого перехода, без паузы даже продолжал: – Как в литературе знамя поляков – Мицкевич и Сенкевич, а в музыке – Шопен, так в политике Пилсудский. Вопреки интересам Польши идет сближение с Германией. Нынешняя "санация" – не что иное, как фашизм славянского пошиба. Убийство моего предшественника, Петра Войкова, правительство и пресса расценили не как злодейское преступление, а как героический подвиг. Работать нам здесь предельно трудно.

Он помолчал, посмотрел на Сергея, добавил: – И весьма опасно. Впрочем... впрочем волков бояться – в лес не ходить...

"Толковый, знающий мужик, – Сергей молча пил кофе, слушал разговор как прилежный студент – диалог двух многоопытных профессоров. – И гостеприимный. А то дядька Игнат обрадовал – сало, цибули. Только вот увалень и тихоня наш полпред. Бережет себя чересчур, что ли?"

– Такой вроде бы тихий, такой спокойный, медлительный, – сказал Игнат Савельич о полпреде, когда они с Сергеем вернулись после завтрака в свою комнатку. – А я мало встречал бойцов такой отваги. Самоотверженный! В бою быстрый, как сабля, и взрывной.

Было начало двенадцатого. Игнат Савельич отправился в душевую а Сергей, сославшись на головную боль ("Мигрень, сынок, это барская болезнь!"), прилег на койку. Встреча с "Нероном" должна была состояться в четырнадцать ноль-ноль и он, едва прикоснувшись к реальной обстановке и почувствовав всю ее истинную серьезность, почел за благо слегка расслабиться. Подложив руку под голову, он закрыл глаза и вдруг увидел откуда-то сверху здание полпредства, и улицы вокруг него, и скверы, и дворцы, и костелы. Они медленно кружились, кружились. И он понял: это вращается земля и он наблюдает за ней из поднебесья. Почувствовав чье-то прикосновение к щеке, прикосновение сладостно-нежное и вместе с тем будоражаще-земное, Сергей осторожно повернулся и... Элис, это была Элис в прозрачном, сиреневом, газовом платье, с пышным венком полевых цветов на голове. Темно-синие, ярко-желтые, бледно-розовые, цветы издавали терпкий дурманящий аромат. Элис, сидевшая на золотистом облачке, подплыла к нему вплотную и он обнял ее и поцеловал долгим радостным поцелуем. И тут почувствовал, что Элис выскальзывает из его рук и он медленно падает как парашютист, у которого не раскрылся парашют. "Слабенькое облачко, – успел подумать он. – Двоих не выдержало". Раскрыл глаза – в окошко легонько постукивали ветви липы. Среди ярко-зеленых листочков вырисовывалась головка серенькой птички. Заглядывая в комнату, она склонила ее слегка набок, довольно пушистый хохолок на ней вздрагивал.

– Что, пичуга, интересуешься, как мы устроились? – Сергей резко поднялся с койки, однако любопытная птичка не испугалась, лишь склонила голову на другой бок. Он посмотрел на часы, великолепный карманный старинный "Патрик Филипп", подарок рабочих "Арсенала" по случаю его отъезда в Москву. Была половина второго. Он быстро ополоснул лицо, переоделся, накрошил хлеба и осторожно высыпал его на подоконник. Однако, птичка с хохолком уже улетела, зато появилась шумная ватага воробьев. Глядя на их жадное пиршество, он вспомнил серо-коричневых разбойников, которые частенько слетались к его окошку в Москве. Москва... Он быстро сбежал по лестнице вниз. Охранник преградил ему путь: "В одиночку в город не положено". Сергей попросил вызвать дежурного дипломата.

– Все в порядке, Харитоныч, – начальственно бросил тот, взглянув на Сергея. До извозчичьей стоянки было метров триста и Сергей шел вразвалочку как бесцельно фланирующий жуир. Он сразу же заметил "хвост" – двоих коренастых, одетых в одинаковые костюмы и туфли парней. "И точно – оба со смазанными лицами, без особых примет. Все точно, как говорили в Москве. Москва..."

Он вспомнил последний предотъездный день. После серии бесед, инструктажей, ситуационных проверок и отработки десятка возможных вариантов хитроумных вражеских ходов и провокаций, Сергей был принят Вячеславом Рудольфовичем Менжинским. В кабинете председателя ОГПУ напряженное волнение, которое Сергей испытывал перед этой встречей, как-то быстро и незаметно сменилось спокойным ощущением близости к старшему, строго-заботливому и искушенному жизнью брату.

– Только вчера я разговаривал о вас с Петровским, – начал Менжинский, сев рядом с Сергеем на старинный диван, обтянутый мягкой зеленой кожей. – А днем раньше с Косиором.

Сергей напрягся, и сразу же заметивший это Менжинский улыбнулся сквозь сильные очки, заглянул ему в глаза. И от этого взгляда Сергею вдруг стало тепло как в детстве, когда отец ласково клал свою большую ладонь на его голову. А Менжинский, не обмолвившись ни словом о том, что было сказано в этих разговорах, и переходя на "ты", продолжил:

– И что хорошо, что у тебя такие друзья – Никита и Иван, и то, что есть опыт партийной работы на таком славном заводе, как "Арсенал". Наша служба, я вижу, тебе по сердцу. Она тяжела, пожалуй, как никакая другая. И потому, что она скрыта от людских глаз, о ней много кривотолков, басен и побасенок. Конечно, приходится и "плащом и кинжалом", не без этого. Но главное – надо трудиться вот этим, – он коснулся пальцем лба, смолк. Подошел столу, долго искал нужную бумагу, вернулся с ней к Сергею.

– Теперь о (и вновь переходя на "вы") вашей поездке. В свое время Феликс Эдмундович своим особым распоряжением запретил использовать в нашей работе кого бы то ни было из бывших, особенно во внешней разведке. Тот, с кем вы выйдете на связь в Варшаве, представляет собой редчайшее исключение. Дзержинский знал его лично по революции пятого года в Польше. В седьмом году по заданию партии он дал себя завербовать Третьему отделению. В семнадцатом мы его не раскрыли, и после двадцатого он перешел в Дефензиву. Я с ним встречался лишь раз в девятнадцатом году в Киеве. Что он из себя представляет сегодня и кому служит верой и правдой сказать затруднительно. Информация от него поступает скупая, хотя и достоверная. Мы – арифметика разведки – всегда перепроверяем. В его поле зрения находится прелюбопытная особа. Известная певица Крыся Вишневецкая. Агентурная кличка "Рысь". Не думаю, что она выйдет на вас, обычно она работает в высших сферах. Однако и исключать такую вероятность я бы воздержался. В любом случае следует присмотреться ко всем, с кем вам доведется так или иначе общаться. Я имею в виду сферу наших интересов. Иной раз свежий острый взгляд кардинально меняет устоявшиеся оценки и представления. Кстати, ваш напарник по поездке – опытный, заслуженный товарищ. Мы с ним вместе на Украине работали. Теперь он по возрасту для оперативной службы уже не подходит. И мешки с диппочтой таскать ему не пристало. У Игната брат в Кракове. Если жив – свидятся. Игнат Савельич – один из наших аналитиков. И в любой переделке на него можно положиться как на самого верного друга. А переделки и передряги, – он вздохнул, посмотрел пристально на Сергея, – они и в обычной-то жизни частенько случаются. А в разведке... И ещё о риске. Разумный, иногда и предельный риск всегда является нашим неизбежным спутником. Но при этом успешная акция расценивается как подвиг, а плохо подготовленная и неоправданно рискованная и потому провальная – как авантюра. Как авантюра! – он сказал это жестко и громко, словно доказывал нечто совершенно очевидное кому-то несогласному. Вдруг улыбнулся застенчиво, словно извиняясь за выказанную только что жесткость:

– Вопросы есть?

Сергей встал, вытянулся: "Я и так отнял у Вас столько времени, Вячеслав Рудольфович". Менжинский тоже встал, подошел к книжному шкафу, достал небольшую книжицу. Раскрыв, понюхал страницы, спросил:

– Вы любите, как пахнет свежеотпечатанная книга? Я обожаю. Хорошая, умная книга – её рождение – всегда праздник. Вот возьмите, это перевод романа "Прощай, оружие" американского писателя Эрнеста Хемингуэя. Он поможет вашему пониманию американского характера. Корреспондентка из Чикаго Элис – так, кажется, её зовут? – перспективное знакомство. И девушка, достойная во всех отношениях.

Сергей потупился, пытаясь изо всех сил скрыть радостную улыбку. Зато, выйдя из высокого кабинета, помчался по коридору, удивляя своим бурным легкомыслием степенных сотрудников и предельно сдержанных посетителей самого строгого ведомства страны...

Извозчик ему достался разбитной малый, команды Сергея "налево", "направо", "назад", "вперед" он принимал с веселой ухмылкой. Те двое со смазанными лицами с тревогой следили за маневрами коляски, в которой сидел "цей треклятый москаль". Им-то попался старый горбатый кучер. При каждой команде поворачивать или разворачиваться он бурчал, что паны сами не знают, чего им угодно; сказали бы сразу, что им надо, а то: "Маршалковская! Иерусалимские аллеи! Старе Място! Нове Място! Костел Святого Креста! Театр Польски! Опять Старе Място!" Niech to piorun trza?nie!

Наконец, где-то на пересечении Иерусалимских аллей и Маршалковской, когда филеры приотстали, Сергей сунул парню в руку крупную купюру, пригнувшись, соскочил на землю, мгновенно затерялся в праздничной толпе. В тринадцать пятьдесят пять он дважды прошелся вдоль вместительной витрины антикварного магазина. Сигналом тревоги должен был служить большой Будда из желтого металла, выставленный в самом центре. Вместо него там стояла высокая тренога из розового дерева, на плоской вершине которой в раскрытом синем бархатном футляре красовалось бриллиантовое колье с тремя крупными рубинами. Войдя внутрь, Сергей был удивлен громким смехом, шумом мужских и женских голосов, музыкой, которые доносились из раскрытых справа и слева дверей. К нему подскочил набриолиненный юнец – модная накрахмаленная рубашка, галстук бабочкой, узенькие брючки, лаковые штиблеты – заводя глаза, затараторил по-польски. Терпеливо выслушав его, Сергей сквозь небрежную улыбку с классической интонацией обитателя британских островов произнес заученную фразу:

– I would like to see mister Zdeneck Boguslavsky, please!

– О, вы англичанин! Или американец! – засуетился юнец. – Я сию минуту доложу хозяину. Пан может присесть. Прошу, прошу! – и пододвинув гостю стул, он исчез за тяжелой портьерой, которая закрывала всю дальнюю стену. Между тем за правой и левой дверями продолжалось веселье. "В антикварных магазинах, в наших, во всяком случае, – подумал Сергей, – всегда стоит сосредоточенная тишина. Покупатели размышляют над ценами, прикидывают свои возможности, изучают вещицы и вещи. А здесь – как в кафе-шантане в ночное время".

– Извините, пан желал меня видеть? – Перед Сергеем стоял среднего роста мужчина. Холеное лицо, холеные руки, дорогая светло-синяя тройка. Холодные серые глаза ощупывали незнакомца, брезгливо сложенные губы говорили, что их обладателю крайне досадно, что его отвлекли от чего-то крайне важного.

– Мадам Васильковская сообщила мне в среду, что у вас имеется старинный тибетский Будда из Лхасского монастыря, – Сергей произнес эту фразу медленно, с небольшими паузами, вертя при этом в руках и разглядывая со всех сторон баварскую фарфоровую статуэтку. Фраза являлась паролем и одновременно вторичной проверкой сигнала тревоги. Хозяин магазина молчал, и Сергей, поставив статуэтку на полку, встретился с ним взглядом. Только тогда тот, словно очнувшись от гипноза, проговорил:

– Любезная пани Васильковская права. Был Будда из Лхассы, но, увы, продан. Зато есть прелестный танцующий Шива из Лахора.

"И отзыв, и подтверждение, что все чисто", – с облегчением улыбнулся Сергей. Рукопожатие было крепким с обеих сторон. Глаза Богуславского потеплели. Хозяйским жестом он пригласил гостя в свой роскошный кабинет-кунсткамеру. Плотно закрыв дверь, обнял Сергея:

– Заждался!

Получив шифрованное послание, усадил Сергея на диванчик ("собственность Людовика XIV!"), прошел в маленькую смежную комнату и пробыл там минут двадцать. Появился оттуда с горящими ушами, сказал, разведя руками:

– Центр требует предельной активизации. Впрочем, оно и понятно Центр всегда этого требует. Хотя прекрасно знает: каждую секунду хожу по острию кинжала. "Почему кинжала? – удивился про себя Сергей. – Почему не ножа? Что у него – горцы есть в родословной?" – Не обращайте внимания на то, что я ворчу. Проблем тысяча, времени на их решение никак не хватает, вот и становишься брюзгой. Когда вы отправляетесь домой? Через два дня? Отлично, я подготовлю всю информацию.

Он как-то изящно провел холеными пальцами по лицу – ото лба к подбородку – и словно стер с него печать усталости, озабоченности. Перед Сергеем вдруг предстал не обремененный тяготами жизни, не измотанный подозрениями и страхами пожилой господин, а жизнерадостный, жаждущий веселых приключений юноша.