Текст книги "На златом престоле"

Автор книги: Олег Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 12

Князь Владимирко, довольный собой, возбуждённо прохаживался по палате, потирал руки, усмехался лукаво, говорил сидящему в молчании на лавке Ярославу:

– Обманул я Изяслава и Гезу. Пущай топерича думают, что отдам я им городки на Горыни и Бужск. Не на такого напали!

– Ты же клялся, отче! – В карих глазах княжича на мгновение полыхнул страх. – Клялся на кресте, в коем частица Животворящего Креста Господня заключена. Это крест святого короля Стефана.

– То всё глупости, сыне! – морщась, отмахнулся Владимирко. – Принудили меня силой к сей клятве. Все об этом знают.

– Кощунствуешь ты, отче! Нельзя через крест преступать! – воскликнул Ярослав.

– Замолчь! – прикрикнул на него Владимирко. – Молод ещё мне указывать! Не отдам я Изяславу ни пяди земли своей. Домажирича Ивана послал уже в Шумск с наказом. Гнать в шею посадников и тиунов киевских повелел.

– Изяслав, отче, гневом воспылает! Тотчас новую рать на Галич поведёт. И король угорский, помнишь, что сказал. Мстить, говорит, буду.

– Мстить? – Владимирко, уперев руки в бока, громко расхохотался. – Ты, сыне, словам велеречивым не верь особо. Мало ли, чего он тамо болтал. Ты шире на мир гляди. На то и князь будущий.

– Как так, отче? Поясни, – Ярослав поднял голову и искоса воззрился на отца.

– Ты на Запад глянь. Уразумей, сейчас главное противоборство у них – между папой и германским императором. Те, кто сторону папы держат – гвельфы, а супротивники их – гибеллины. И все государи в сию борьбу втянуты. Скажем чешский Владислав – на стороне императора, а угорский Геза, наоборот, за папу стоит. Так вот, да будет тебе ведомо, Ярославе, германский император Конрад ныне с Мануилом Комнином союзится. Свояченица Конрада, Берта Зульцбахская – жена Мануила. И оба императора Гезе войной угрожают. Да и не просто угрожают – Мануил вон в открытую на Дунае флот сильный держит, Сербию у угров оттягать хочет. Потому, сыне, Геза к нам на Галичину в ближайшие лета более не сунется. Не стоит его опасаться. Да и бароны у него и епископы – люди продажные. Еже что... – Владимирко не договорил. – И ещё. Показать тебе хочу.

Он полез в маленький медный ларец и достал оттуда грамоту на багряного цвета пергаменте, с золотой печатью базилевса Ромеи.

– Се – договор мой с Мануилом. Думать, болгары с сербами просто так на помощь нам приходили? Нет, за ними – базилевс.

Ярослав развернул грамоту, стал читать. Греческий язык знал он хорошо, учителя были добрые. Споткнулся он на слове «hypospondos». Посмотрел изумлённо на отца, спросил с недоумением:

– Это что же получается? Базилевс Мануил вассалом тебя объявляет! Как же так, отец?! Всю жизнь боролся ты за самостоятельность Руси Червонной, отбивал наскоки ляхов и угров, ратился со Всеволодом Ольговичем и с Мстиславичами, а теперь! Получается, всё это ради того, чтоб перед ромеями на колени пасть?!

Ярослав с возмущением отодвинул от себя грамотицу.

– Базилевс далеко, а Киев – близко, сыне. Пускай думает Мануил, что его здесь, на Днестре и в Подунавье, власть. А на самом деле всё инако.

– Отец! Мануил – наш соузник. Это я могу понять. Но зачем он на Галич посягает? Зачем сувереном твоим себя именует?

– Иначе, сын, не было бы у меня с ним никоего соуза. Из двух зол меньшее выбирать надо, – поучительно изрёк Владимирко.

Он сел напротив Ярослава и пристально глянул ему в лицо.

– Это так. Только не думаю я, что Мануил лучше Изяслава будет. Одно хорошо – далеко он покуда. А если угров победит – рядом окажется, и тогда верности вассальной, клятв и дани от тебя потребует. И грамотку вот эту вспомнит.

– И что ты мне предлагаешь? – неодобрительно прищурил глаза Владимирко.

– С Изяславом мириться. Отдай ему эти чёртовы городки. Не стоят они крови пролитой. Был недавно в Бужске. Деревня деревней, разве стеной обведена. А Гнойница и вовсе – на болоте каком-то стоит.

Владимирко со злостью грохнул кулаком по столу.

– Вот оно! За спиной моей с ворогами мириться задумал! Знаю, сказали уже, что ты городки сии отдать хотел! Дак вот те, на, выкуси! – Он поднёс к лицу Ярослава кукиш. – Не получит Мстиславич сих городков. Ни Бужска, ни Гнойницы, ни которого!

«Млава с Ляхом донесли», – понял Ярослав, скрипнув зубами.

– Я Землю от ратей оберечь хотел, – сказал он отцу, выпрямившись и встав с лавки. – Не в чем тебе меня упрекать. А что насчёт ромеев и базилевса Мануила с тобой не согласен, так знай: ничьим холопом быть не хочу! Сам меня так учил.

– Учил. Выучил, на свою голову! Вот что, Ярославе. Поди вон! И не смей, слышишь, не смей мне перечить! Мальчишка! – Владимирко неожиданно сорвался на крик.

Ярослав спокойно вышел. У самой двери он обернулся и, презрительно усмехнувшись, спросил:

– Что, опять на князя Юрия надеешься? Да не придёт он из своего медвежьего Суздаля! А если придёт, так опоздает опять, с перепою! Брось ты за него держаться. Брось, отец, пока не поздно!

– Пошёл вон! Сказано тебе! – Владимирко снова бухнул кулаком но столу.

Когда Ярослав покорно ушёл, вдруг подумал галицкий князь, что касательно Юрия сын, наверное, прав.

Но городки он отдавать не хотел и в скором времени снарядил в Суздаль гонца.

ГЛАВА 13

Избигнев, как только закончились переговоры и был заключён мир, воротился в Свиноград. Крепость меж узкими рукавами речки Белки, обведённая буковыми стенами, высилась на холмах, окружённых болотистыми низинами. Путь к воротам пролегал по мосткам, переброшенным через топкие участки. Тучами кружили в воздухе мошки и комары, от болот исходило тепло и влага, так что дышать порой становилось трудно. Лишь на забрале стены, наверху, было легче. С высоты открывался вид на окрестные дали. Поля и низины перемежались с лесами и рощами, раскинувшимися на полуночной стороне. Восточнее, за рукавом Белки, располагался довольно обширный окольный город. Окаймляли его те же топкие болота и невысокая изгородь из плетня. Шлях, проложенный через гати, вёл к соседнему Плесненску и недалёкому Бужску, залегающему у истоков Западного Буга, тому самому городку, который стал яблоком раздора между Владимирком и Изяславом. В другую сторону, на юго-запад, тоже бежала дорога, более широкая и добрая. Вела она через холмы Подолии, крутые каньоны и среброструйные быстрые речки прямо в Галич.

Славился Свиноград своими косторезами и сапожниками, всю Галицкую Землю снабжал он добротной обувью и изделиями из кости. Обереги резали, крестики и всякие фигурки.

...Отец, старый седобородый Иван Халдеевич, лежал в тяжкой болезни. Избигнев, как приехал, тотчас направился к нему в покой. С тревогой взглядывая в бледное отцово лицо, в тусклые обведённые старческой серостью глаза, он рассказывал о битве и переговорах. Иван Халдеевич слушал молча, изредка согласно кивал. Потом, наконец, когда Избигнев окончил свой рассказ, разжал плотно сомкнутые уста, заговорил тихо, так, что сын, чтобы услышать, сел поближе, наклонился и прильнул к нему.

– Мне, чую, Избигнев, не встать более. Ослаб совсем. Поэтому послушай, что тебе сейчас скажу. И крепко запомни. Ранее многого тебе не рассказывал. Род свой ведём мы от хазарских[123]123
  Хазары – кочевой тюркоязычный народ, появился на равнинах Восточной Европы в IV веке. В середине VII века хазары образовали на Волге и Северном Кавказе государство – Хазарский каганат. Около 800 года каган Обадия принял иудаизм, ставший государственной религией каганата. Около 965 года каганат был разгромлен войсками киевского князя Святослава. Впоследствии хазары смешались с другими народами Причерноморья и Предкавказья.


[Закрыть] иудеев. Издавна, лет двести назад, осели наши предки в Киеве, на Копырёвом конце[124]124
  Конец – район в древнерусских городах.


[Закрыть]. Дядя мой, Иванко Захариич, был первым воеводой у киевского князя Святополка. А после смерти Святополка случился в Киеве бунт, чернь восстала и разграбила много домов нашего народа. Многие иудеи ростовщиками были, многих чёрных людей закабалили. Вот и взметнулся Киев. Новый князь, Владимир Мономах, и велел тогда, в угоду простонародью, всем иудеям убираться из Земли Русской. Отец же мой ещё ранее в Свинограде поселился. Служил сперва князю Володарю, затем сынам его. Я, как и дядя, более по ратной части пошёл, никогда не забывайте. Понял, Избигнев? А ты, я смотрю, в отца моего, Халдея, выдался. Тот советником был у князя Володаря, к венграм и чехам ездил, посольство правил. Тебе, Избигнев, я вижу, дело ратное не по нутру. А в посольском деле преуспел ты, хвалю. Поэтому... – старый воевода устало смахнул с чела выступивший пот. – Вот мой тебе отцовский наказ. Езжай в Галич. Хватит тебе в отроках тут ходить. Воеводский сын, не дворянчик какой мелкий. Грамоту тебе дам. В Галиче сыщешь иудея Нехемию, живёт он у Немецких ворот, лавку держит. Он тебе поможет в свиту к княжичу Ярославу устроиться. К самому князю Владимирку не суйся – вокруг него всё схвачено старыми боярами. Но князь Владимирко не вечен. А сын у него один. Ярослав, полагаю, на новых людей опираться станет. Имею сведения, часто спорит он с отцом своим о делах. Вот с этого, Избигнев, службу и начни. Что проявил ты себя – это хорошо. Владимирко тебя, думаю, запомнил. Но держись Ярослава. Вот тебе мой совет. Брата твоего Михаила отправил я в Полоцк, пусть там путь себе пробивает. И так скажу: если что у тебя не выйдет, если беда какая, перебирайся к брату. А если, наоборот, у Михаила что не так пойдёт, примешь его у себя. Держитесь друг за дружку, служите, но и себя.

– Понял, отец.

– Да, и мать свою Марию в Галич забери, как я помру. Чую, не встану.

Иван Халдеевич снова тяжко вздохнул.

– Одно худо, Избигнев, – сказал он. – Мягок ты излишне. С людьми надо твёрже. Кому – в морду дать, кого и сабелькой полоснуть. А ты всё по-доброму, по-мирному хочешь. На отца моего похож. Тот тоже так. Убили его в стране угров. Нагло убили, в открытую грубые и невежественные бароны. Подняли длани на старца седобородого. Я отомстил, всех троих под Сапоговом схватил и повесил, как собак, на ближнем дубе. Будут помнить угры, каков воевода Иван Халдеевич. Ну вот, всё тебе сказал. Подай мне отвар тёплый. Вон, в жбане стоит, стынет. Попью, да, извини старика, спать буду. Устал.

Он снова вытер платом потевший лоб, дрожащими слабеющими руками принял жбан, долго, маленькими глотками пил отвар целебных трав. Затем уронил голову на подушки, слабо улыбнулся сыну, шепнул:

– Ступай, Избигнев. Дай, перекрещу тебя. Крещён ведь. И помни всё, что тебе тут сказал. Крепко помни. Дорога ждёт тебя долгая и многотрудная.

...Спустя седмицу Избигнев, взяв с собой одного челядина и поводного коня, выехал в Галич. Впервые надолго покидал он родной город и потому, часто оборачиваясь, смахивал с глаз непрошенные слёзы. Но постепенно юноша отвлёкся и стал смотреть на дорогу. Отец был прав, ждёт его впереди долгий и тернистый путь, и лучше не вспоминать прошлое, а устремляться мыслию вперёд, к новым свершениям и удачам. На душе почему-то стало спокойно и тихо.

На второй день Избигнев добрался до Галича.

ГЛАВА 14

Звенели яровчатые[125]125
  Звонкие. (Примеч. ред.)


[Закрыть] гусли. Слепец-гусляр, перебирая тонкими перстами струны, пел стародавнюю песнь о былинных храбрах[126]126
  Храбр – богатырь, храбрый и сильный воин.


[Закрыть]. Притихшая гридница слушана, как выводил он неожиданно сильным звонким голосом рулады. Но вот окончил старик свою песнь. Оборвался полёт серебряных струн, тишина на короткие мгновения окутала огромную залу. Князь Владимирко широким жестом отсыпал в длань поводыря-подростка горсть золотых талеров.

Пир продолжился, зашумели бояре, в чары полился из ендов и братин тягучий мёд. Откупоривались бочонки со светлым и тёмным олом, били в серебро чар янтарные пенные струи, понеслись, как резвые скакуны в чистом поле, пышные славословия.

Радовались бояре и княжьи милостники. Рад был и князь Владимирко. Выкрутился, змеёй изогнулся, клятву преступил, но отвёл от Галичины беду хитрый князь. А значит, в целости останутся пашни, борти, угодья боярские, не вытопчут поля копыта вражьих коней, не полыхнут заревом хоромы и дворцы. Вот и хвалили бояре своего князя, превозносили до небес за «доброе охранение», за надёжную защиту. Славили его смекалку, его хитрость, его ум.

Быстро пустели и снова наполнялись чары. Обильные яства – свинина жареная, телятина на пару, лебеди, гуси, разноличная рыба, заморские фрукты – исчезали в бездонных желудках. А мёд продолжал литься тягучей вязкой рекой, развязывая всё сильней и сильней хмельные языки.

Появились скоморохи, задудели в дудки, забили в барабаны, закривлялись потешно. До слёз хохотали гости, глядя на их ужимки и маски-скураты[127]127
  Скурат – обрезок кожи. Маска из кожи изображала морду зверя. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

Рядом с боярами – жёнки в ярких саянах, сверкают узорочьем платов, убрусов[128]128
  Убрус – женский головной платок.


[Закрыть], высоких кик[129]129
  Кика – головной убор замужней женщины, кокошнике «рогами» или высоким передом.


[Закрыть]. На почётном месте Млава – знали Владимирковы ближники, сколь велика власть этой молодой боярыни. Давно уже она – полюбовница Владимирки, и всегда слушает князь её советы, всегда потакает её прихотям. Не понравишься Млаве – больше и близко не подступишь ко княжьему двору.

Статная, в жемчужном очелье и парчовом летнике, с шёлковой перевязью-лором[130]130
  Лор – в Византии одежда знатных лиц в виде длинной и узкой пелены.


[Закрыть], переброшенном через плечо, вся в сиянии золота ожерелий, серьг, колец, Млава вела себя, стойно княгиня. Сидела вся важная, гордая, по правую руку от князя. Владимирко порой поглаживал её по белой холёной руке, Млава прищуривала, как сытая кошка, глаза и раздавала ближним боярам покровительственные улыбки.

Вот молодой Иван Домажирич, преподнёс он ей сегодня на поливном блюде два чеканных браслета. Молодец боярский сын! Знает, как продвинуться поближе ко княжьему столу.

А вот совсем ещё юный Коснятин, сын воеводы Серослава. Робеет отрок, жмётся к стене, подливает князю мёд из чары. Этого надобно будет Млаве приободрить, приголубить где-нибудь в переходе тёмном, сказать, чтоб смелее ступал по палатам дворца. Как-никак, отец его, воевода Серослав – сила в Галиче немалая.

Вдалеке в углу молча макает в пиво длинные усы супруг Млавы, боярин Лях. Тих, неприметен, не мешает своей жене властвовать у князя в терему, не учиняет дома криков и ссор, не ревнует. Видно, разумеет, что к чему. Имеет выгоду от жениной красоты. Доброго мужа подобрал Млаве Владимирко. За это она ему вдвойне благодарна. Не какая-то там вдова жалкая теперь Млава, а боярыня, мать семейства. Вон детишки – сыночки подрастают. А от кого они зачаты: от мужа, от князя аль от какого отрока, коего прислонила к стенке в переходе чёрной ночью, того и сама Млава не ведает.

...Княжич Ярослав пришёл в гридницу в самый разгар веселья. Сел возле отца, выпил чарку красного хиосского вина, отведал свежей телятины и голавля под сметанным соусом, извинился, молвил, что недосуг, торопится, и быстро покинул пир.

Давно приметила Млава, что и Ярослав, и дружки его молодые сторонятся шумных Владимирковых застолий. На неё, Млаву, смотрел княжич с едва скрываемым презрением. Единожды подловила она его в переходе, завела в закуток, стиснула в объятиях. Сказала прямо:

– Полюби мя, княжич. Тоскую. Отец твой уже немолод, боярин мой – и вовсе стар. А я, вишь, молода, горяча. Любви хочу.

Отодвинул её от себя Ярослав, усмехнулся, промолвил тихо:

– Отстань, изыди, сатана!

Крест положил и метнулся в темноту, только его и видели. Боялась Млава, что скажет отцу, да, видно, смолчал, себе же на пользу. Чуяла боярыня, непрост княжич. Чуяла такожде, что не люба ему молодая жена. Но как сыграть на этом, покуда не ведала. Да и Ольга оказалась не из простых. Хоть и подступала к ней Млава не раз с задушевными разговорами, не шла дочь Долгорукого на откровенность, молчала, поджимала уста. И знала Млава твёрдо: если что случится с Владимирком и сядет Ярослав на его место, в терем княжой путь ей будет заказан.

Пока же цвела, пользовалась своей красотой и своим положением боярыня, хохотала заливисто, подымала чарку, ударялась в пляс на весёлом пиру.

...Далеко за полночь закончилось шумное застолье. Кто из бояр тут же, в зале, на лавке храпел, упившись, кто под лавкой лежал, а кто кое-как доплёлся до крыльца и, рухнув в возок, крикнул возничему: «Гони! Домой!»

Опустела гридница. Стольники уносили на поварню недоеденные яства и посуду.

Князь Владимирко, перешагивая через тела, выбрался на гульбище. Глотнул полной грудью чистый ночной воздух, притянул к себе вовремя оказавшуюся рядом Млаву, заговорил, глядя в звёздную высь:

– Вот Мстиславича побьём, заживём! С ромеями, с немцами торг наладим, в шелках и паволоках у меня ходить будешь! Голубица моя! Как тебе плат звёздчатый, подарок мой давешний? По нраву? Звёзды на нём вытканы, яко на небе.

– Ох, по нраву, княже! – промурлыкала довольная боярыня. – Мне б ещё ожерелье янтарное! Бают, на море Варяжском[131]131
  Варяжское море – Балтийское море.


[Закрыть] сей камень находят.

– Будет ожерелье! Заказал купцам нашим.

– А ещё багрянец бы, яко у царицы греческой! И мафорий хочу. Давно ить[132]132
  Ить (др.-рус.) – ведь.


[Закрыть] обещал.

– Ненасытная ты! – Владимирко нахмурился.

Видя, что князь начинает сердиться, Млава тотчас спохватилась и добавила:

– Да всё то не к спеху. Нощь на дворе. Пойдём, княже мой возлюбленный, в ложницу.

Владимирко, как лёг в постель, так тотчас и захрапел. Млава, полежав немного, бесшумно поднялась и метнулась со свечой в руке в коридор. Шла осторожно, оглядываясь по сторонам. На пороге гридницы молодой Коснятин Серославич тушил свечи в огромном семисвечнике на стене.

– Пойдём со мной, отроче.

Нежные женские руки обхватили оробевшего боярчонка. Млава настойчиво потянула его за собой в темноту.

Часы до рассвета они провели в крохотной каморе на верхнем жиле. Уже под утро Млава засобиралась, ласково шепнув Коснятину:

– Чтоб князь не прознал, пойду. Вот тебе ключ от сей каморы. Заутре приходи. Сладко с тобою. Ну, прощай, мальчик мой. – Она потрепала его но щеке. – И помни: я доброты не забываю.

Она задорно хихикнула и, шурша дорогим платьем, скрылась за дверями.

Коснятин начал медленно одеваться. Голова болела после бессонной ночи. Он раздумывал, стоит ли приходить сюда ещё, или лучше остеречься. Вдруг кто что проведает, скажет князю.

Впрочем, днём сомнения воеводского сына разрешились сами собой. Князь вызвал его к себе, протянул грамоту и властно приказал:

– Даю тебе, Коснятин, двоих гридней в помощь. Выбери на конюшне добрых коней. Скачи в Суздаль, к свату моему, князю Юрию. Передай на словах: пора ему выступать на Киев. Настал час удобный. Да, и Изяславовых людей на пути берегись. Гридней даю тебе опытных, каждую тропку на Руси знают. Так что скачи, и не мешкай. Дела того требуют.

Коснятин сжимал в руке свиток с серебряной печатью, кланялся князю в пояс, пятился к двери.

На душе у него наступило даже некоторое облегчение. Казалось, уж проще мчаться через всю Русь в далёкий Суздаль, чем рисковать головой в объятиях княжеской полюбовницы.

Сын воеводы не догадывался, что как раз Млава и предложила князю именно его послать к Долгорукому.

ГЛАВА 15

Старик Нехемия дело своё знал. Вместе с Избигневом пришёл он поутру в княжеские хоромы, пошептался на сенях с дворским[133]133
  Дворский – управитель, вёл хозяйство князя или боярина.


[Закрыть], затем подозвал жестом застывшего в ожидании у дверей отрока, молвил дворскому:

– Вот Ивана Халдеевича сын. Ты, боярин, помоги ему. В накладе не останешься.

Нехемия быстро исчез, словно растворился в воздухе. Дворский же провёл Избигнева вверх по лестнице на третий, самый верхний ярус хором.

Так очутился Избигнев в княжеской палате.

На стене красовались раскидистые лосиные рога и майоликовый[134]134
  Майолика – изделия из обожжённой глины, покрытые глазурью и красками.


[Закрыть] щит, рядом висела длинная алебарда с окрашенной в красный цвет рукоятью. Другую стену покрывал персидский ковёр. Лавки были обиты рытым[135]135
  Рытый бархат – бархат с тиснёным узором.


[Закрыть] бархатом.

На одной из них сидел княжич Ярослав.

– Садись, отроче, – указал он на лавку напротив. – Стало быть, Ивана Халдеевича ты сын младший. Ты и на Сане был, в сече рубился? И на переговоры ездил? К королю Гезе? Так в грамотице твоего отца писано.

– Всё верно, княжич. Вот, отец меня к тебе отправил.

Избигнев смущённо развёл руками.

– И правильно сделал. Преданные и умные слуги любому князю нужны. Жаль, отец мой окружил себя одними подхалимами. А тем лишь бы пиры учинять да сребро из княжьих рук получать, да гривны воеводские.

Ярослав и Избигнев смотрели друг на друга, словно примеривались. Видно, понравился княжичу отрок. Да и Ярослав, улыбчивый, спокойный, внимательный, мягкий с виду, сразу пришёлся Избигневу по душе.

Говорил он прямо, открыто:

– Не по нраву мне, что не хочет отец отдавать Изяславу городки. Как бы новой войны не вышло. Нынче послал он людей ко князю Юрию в Суздаль, а сам рати готовит на Киев. Вот так. Опередить хочет Изяслава. Может, оно бы и правильно было, да не верю я в тестя моего. Медлителен он, излиха веселью, пьянству и блуду подвержен. Так вот, Избигнев. Ты вот мне отмолви, как думаешь, прав ли мой отец?

– Если бы князь Юрий на Киев пошёл, и вборзе, тогда да, верно князь Владимирко деет. А если нет... – Избигнев развёл руками. – Для чего тогда договор учиняли?

– Вот то-то же, – вздохнул Ярослав.

В дверь палаты просунулась рыжая голова Семьюнки.

– Чего сидеть тут, киснуть, Ярославе. Лето на дворе, солнце светит. Айда на Гнилую Липу. Искупаемся, рыбки нажарим. Может, девок каких сыщем. Дело молодое. И отрока сего, – он подмигнул Избигневу, – с собой бери!

– И вправду. Подождут дела, княжич решительно поднялся с лавки. – Пойдём, Избигнев.

...На вымоле у берега Луквы они забрались в небольшую лодку. Под дружными взмахами вёсел утлое рыбачье судёнышко стремительно понеслось через быстрый Днестр. Сильное течение относило его вниз, как раз к устью Гнилой Липы.

Солнце палило нещадно, из-под войлочных шапок градом катился пот. Вода искрилась, отливала яркой голубизной. Далеко, за противоположным правым берегом серебрились свинцовые маковки галицких церквей.

Днестр бурлил, шумел на перекатах, бил волной в борта, грозился перевернуть лодку, но Семьюнко и Ярослав своё дело знали. Не один раз плавали они в здешних водах, ведали, где на Днестре опасные водовороты, где омуты топкие, а где на камни подводные можно невзначай налететь.

– Правее держи! Вот сюда! – указывал рыжеволосый молодец Избигневу. – Так! Молодцом!

– Сейчас со стреженя сойдём, там легче будет, – оборачиваясь, говорил сидевший впереди княжич. – Вон уже и Гнилая Липа.

После довольно долгого качания на волнах лодка уткнулась носом в песчаный берег.

У реки зеленели толстоствольные липы, кое-где меж ними выглядывал стройный граб. Щебетали птицы. Ощущение было такое, что они очутились в раю. Избигневу после унылых свиноградских болот всё здесь было в диковинку, он зачарованно глядел по сторонам.

Вместе с Семьюнком они принесли хворосту, развели костёр, острогою наловили немного мелкой рыбы.

– Её здесь хоть руками лови, – говорил Ярослав.

Семьюнко достал из лодки заранее припасённый котелок.

Вскоре закипела в нём наваристая ушица.

Трое молодых людей сидели допоздна у костра, хлебали ароматное варево, вели откровенные разговоры обо всём, что придёт в голову.

Три человека, три в недалёком будущем державных мужа, от которых во многом зависела судьба Червонной Руси. Пока они ничего этого не знали, им хотелось быть сейчас просто молодыми людьми, радоваться ясному солнечному дню, тихому тёплому вечеру и вкусной ухе.

Увы, немного ждёт их впереди таких спокойных вечеров.