Текст книги "На златом престоле"

Автор книги: Олег Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 9

Семьюнко метался из угла в угол просторного шатра. Издали ушей его достигал шум сражения. Но едва стоило высунуть из-за войлочного полога голову, как тотчас оказывался рядом оружный[109]109
  Оружный – вооружённый.


[Закрыть] страж и закрывал весь обзор. Приходилось со вздохом возвращаться в опостылевший шатёр и бессильно падать на кошмы.

Уже вечером явился знакомый худощавый угр и коротко оповестил Семьюнку о битве и поражении Владимирки.

«Значит, князь укрылся в Перемышле. Как же там мои... – Мысли Семьюнки были об упрятанных на соляном складе ценностях. – Не добрались бы сии разбойники до сребра, до злата моего. Нечего мне тут сидеть, в стане угорском. Как стемнеет, бежать надобно, проверить, цело ли добро, да в Галич смываться поскорее. Коня бы своего токмо сыскать».

С нетерпением ждал Семьюнко наступления ночи. Слышно было, как угорские ратники возвращались в лагерь. Вблизи шатров загорелись костры, до Семьюнки доносился запах жареного мяса. Пировали, как обычно, шумно, вокруг костров раздавались пьяные крики, звенели чаши и оружие.

«Напьются, охрану ослабят», – решил Семьюнко. Вскоре он проверил свою догадку и с радостью обнаружил, что стража у полога нет. Тогда он осторожно выбрался из шатра и, никем не замечаемый, стал, озираясь по сторонам, медленно спускаться к берегу реки. Ночную тьму прорезали яркие огни костров, за рекой под Перемышлем тоже горели огни, виден был участок крепостной стены, на забороле[110]110
  Заборол – здесь: площадка наверху крепостной стены, где защитники крепости находились во время осады.


[Закрыть] которой чадили смоляные факелы.

Город надо было обойти стороной, пробраться к складам, а оттуда держать путь в сторону Галича. Только бы стражи не хватились, не подняли тревогу.

Семьюнко добрался до своего коня, оглядел торока, усмехнулся горько. Как он и полагал, торока были пусты. Семьюнко тихо ругнулся, недобрым словом вспомнив епископа.

«Что тать[111]111
  Тать (др.-рус.) – вор.


[Закрыть], ничем не отличен. Лишь бы злата поболе. Тож, служитель Христов! Хоть кольчугу не забрал, и на том спасибо».

Ведя в поводу коня, отрок спустился к реке. На дороге попались ему два подвыпивших угра.

– Русс, да?! Из дружины Изяслава?! – воскликнул один из них на ломаной русской мове. – Храбро вы сегодня бились! Пойдём, нальём тебе вина! Отметим победу! Хорошее вино, настоящее мадьярское белое!

– Извините, други! Порученье княжое исполняю. Спешить мне надобно. – Семьюнко приложил палец к устам.

– А... Порученье!.. Поняли...

Угры отвязались. Пошатываясь, поплелись они своей дорогой к одному из ближних костров.

Уже изготовился Семьюнко к переправе через Сан, как вдруг набросились на него сзади двое, прижали к земле. Третий супротивник с факелом в руке склонился над ним. Семьюнко, подняв глаза, увидел сухощавое долгобородое лицо.

– В вежу его. Вборзе! Се и есь Владимирков лазутчик! – прохрипел долгобородый.

В веже Семьюнку привязали к двум длинным жердям над очагом. Долгобородый, взяв в руку факел, стал жечь пленнику ноги.

– Отвечай, гад, кто тебя к Кукнишу подсылал?! Владимирко?! О чём сговаривались?! Ну, отвечай! Я, Дорогил, вуй князя Мстислава, вопрошаю тя! Ну, вборзе, вборзе! У меня терпенья мало! Сожгу стопы-то, ходить не сможешь! Хотя, куды те топерича идти!

Дорогил залился противным каркающим смехом.

Семьюнко кричал от боли, но говорить отказывался. Дорогил жёг ему ноги, скрипел зубами от злости, ругался. Его подручные время от времени окатывали Семьюнку водой, чтобы он не потерял сознание. Неведомо, сколь долго длилась пытка, но внезапно на пороге вежи появились двое людей в дорогих одеждах. В одном из них Семьюнко тотчас узнал Кукниша, второй был брат Изяслава князь Святополк. Архиепископ что-то долго говорил князю на ухо. Святополк согласно кивал, а затем крикнул Дорогилу:

– Довольно! Брось факел! Развязать, отпустить сего человека! Немедля! Пусть идёт, куда хочет!

– Да как же, княже?! Я ж сего ворога от самого Перемышля вёл, следил. Как же, княже?! – возопил в недоумении Дорогил. – Да я из него всю душу выпотрошу! Я его – на дыбу! Все кости гадине переломаю!

– Тебе что сказано! – заорал Святополк. – Хватит, навоевались! Зверь ты, что ли, Дорогил! ...Да, и коня отроку воротить! И сряду! И кольчугу! Ну, быстрей!

– Ох, княже! – Дорогил нехотя стал развязывать Семьюнке руки.

Отрока выволокли из вежи. К изумлению своему, Семьюнко заметил, что ночь давно минула и на небе ярко светило солнце. Видно, не один час висел он на жердях и подвергался мучительным пыткам.

После, когда люди Святополка подсадили Семьюнку на коня, не вытерпел Мстиславов вуй, подошёл к нему, глянул в зелёные боязливо бегающие глаза, вымолвил со злостью:

– Запомнил я тя, Лисица Рыжая! Насквозь тя, гада, вижу! Эх, попадись ты мне ещё хоть разок! Отбивную из тя сделаю! Не терплю таких, хитрых да скрытных! А на роже твоей лукавство этак и написано! И ведай: тысяцкий Дорогил ворогов не забывает! Николи не забывает! Еже б не заступничество бессовестное бискупа да князя Святополка, горели б пятки твои! И ты бы сам в аду уже жарился с ими вместях[112]112
  Вместях – вместе.


[Закрыть]! Эх! Ну, проваливай!

Семьюнко, поняв, наконец, что свободен, ударил боднями коня и стремглав бросился через брод. В лицо полетели водяные брызги.

На берегу Дорогил стискивал кулаки и злобно грозил ему вслед.

ГЛАВА 10

Утром король Геза со своими баронами направился в лагерь Изяслава. Избигнев ехал вместе с уграми, мучительно размышляя дорогой, удастся ли ему створить мир.

Барон Фаркаш, улучив мгновение, подъехал к нему вплотную, вызывающе грубо толкнул, небрежно бросил:

– Как насчёт поединка?!

Избигнев внезапно вспыхнул.

– Не видишь, я княжью службу правлю! Не до твоего молодечества ныне. Потом, после!

– Да ты просто трус! – воскликнул Фаркаш.

– Трус? Ну, так давай сейчас прямо! Вот у меня сабля на поясе, у тебя, гляжу, тож! Давай начинай, доставай из ножен! Чего медлить?!

Фаркаш злобно засопел, огляделся по сторонам, нехотя обронил:

– Как только закончатся переговоры, жду тебя вон на том лугу.

– А чего сразу не хочешь? Зачем время тянуть? Вдруг меня в стане киевском задержат! – усмехнулся Избигнев. – Или ты сам боишься?

– Как ты смеешь сомневаться в моей храбрости?! – вспылил Фаркаш.

Слова его прервал звук трубы, извещающий о прибытии короля Гезы со свитой в стан Изяслава.

Киевские отроки и гридни, все разодетые в цветастые кафтаны и свиты, встречали гостей поклонами, помогали спуститься с коней, провожали до огромного шатра, над которым горделиво реял Михаил Архангел с мечом в деснице.

Князь Изяслав, в кафтане зелёного цвета с узорочьем, с золотой гривной на шее в три ряда, в багряных тимовых сапогах и в шапке с собольей опушкой и парчовым верхом, восседал на высоком стольце. Место напротив него на таком же стольце занял король Геза, рядом с Изяславом расположились его брат и сын, тоже в богатых одеяниях из парчи и аксамита. Возле владетелей полукругом расселись бояре и бароны. Среди приближённых киевского князя Избигнев вдруг заметил Нестора, который едва приметно улыбнулся и лукаво подмигнул ему.

– О чём речь вести умыслил, брат мой? – спросил Изяслав короля.

– Прибыл ко мне, брат мой Изяслав, от князя галицкого посол. – Геза указал рукой в сторону Избигнева. – Просит мира князь Владимирко. Велел передать, что болен вельми, страдает от ран и едва ли будет жив. Грамота имеется. Желаю, брат, слово твоё услышать.

Молодой Мстислав вскочил было со стольца, весь пылая от возмущения, но отец суровым взглядом удержал его и повелительным жестом приказал сесть на место.

– Что ж, отвечу так, – начал киевский князь. – Еже помер Владимирко, то Бог убил его за ковы, за клятвопреступления, за пролитие крови неповинной, за гибель христиан многих. Сколь полегло днесь люду на поле ратном! В том его, Владимирки, вина. Коли просит он мира, так того бы и я желая. Но, мыслю, творит он сие коварно, обманывает тя, брат. Ему токмо б ныне от рук наших избавиться, а после всё по-старому пойдёт: удары исподтишка, клятв попрание. Сколь раз он тебе обещал, а потом рушил клятвы, да ещё и вред немалый наносил с сожаленьем и тебе, и мне. Ныне же судом Господним предан он нам в руки. Ежели возьмём копьём Перемышль, да земли его меж собой поделим, так и усобью, и ковам его конец наступит.

Выслушав Изяслава, король поднялся.

– Я должен посовещаться с баронами, – сказал он и поспешил выйти из шатра.

Угорские вельможи потянулись следом за королём. Вместе с ними вышел и Избигнев.

Долго шептался Геза с ближними баронами, снова выслушивал их советы, качал головой. Угорская знать не желала продолжения ратоборства с галичанами, все опасались базилевса Мануила и горячо убеждали короля створить мир. Наконец, Геза вернулся в княжеский шатёр.

– Не могу погубить просящего милости и кающегося в винах своих не простить. Крест этот, – король принял из рук церковного служки небольшой серебряный латинский крест-крыж, – сам Бог прислал пращуру моему, святому королю Стефану. И кто, его целовав, клятву преступит, того Бог накажет страшною карою. Крест этот отнесут сегодня ко Владимирке. И если, поклявшись, нарушит князь галицкий обещания свои, то тогда, брат Изяслав, либо Владимирку быть в стране мадьяр государем, либо мне – в Галичине князем.

Так как Изяслав в ответ угрюмо молчал, король обратился к бледному от волнения Избигневу:

– Именем государя своего проси у брата моего, князя великого Изяслава, прощения за прежние ковы, за обман и предательство.

– О том повеления не имею! – коротко и твёрдо ответил Избигнев.

По рядам киевских бояр прокатился ропот недовольства. Мстислав, не выдержав, с лязгом приздынул из ножен меч. Отец молча удержал его за руку.

Король Геза постарался погасить назревающие страсти.

– Поезжай, посол, к своему князю. Пусть пришлёт к нам лучших своих мужей, пусть принесёт извинения за обиды. А ты, архиепископ, – обратился он к Кукнишу, – доставишь князю галицкому крест. На том слово моё крепко.

– Я согласен, – промолвил, отводя очи в сторону, Изяслав.

Он понимал, что король не желает продолжения войны, а спорить и тем самым рисковать потерять ценного союзника владетель Киева не хотел.

Мстислав, не выдержав, вскочил-таки и заговорил, быстро, глотая слова:

– Я вам, отец и король угров, скажу: того вы ко крестному целованью приводите, о коем сами прекрасно ведаете, что порушит он роту[113]113
  Рота – клятва.


[Закрыть]! Ведаете такожде, что не поранен Владимирко, но притворяется токмо! Но, вижу, не убедить вас. Тогда таково слово моё к тебе, король: не забывай николи, что здесь, на месте сем, говорил, и преступника не оставь без отмщенья!

Изяслав, выслушав сына, заметно приободрился, заулыбался. По сердцу были ему Мстиславовы пылкие речи. Твёрд и крепок на рати и на совете его первенец! Достойный муж вырос, не страшно такому будет и стол передать. Ему бы – в походы дальние, на поганых хаживать, боронить землю Русскую, а не с такой дрянью, как Владимирко, ратоборствовать.

11рервав воцарившееся в шатре короткое молчание, Изяслав объявил:

– Я тоже своих людей ко Владимирке пошлю. Бояре Пётр и Нестор Бориславичи! Повелеваю вам отправиться в Перемышль. Будьте свидетелями целованья крестного!

...Как только король и его свита покинули киевский стан, к Избигневу снова подскакал Фаркаш.

Молодой барон с досадой обронил:

– Вынужден отложить наш поединок. Король посылает меня на Саву. Я должен немедля ехать.

Избигнев с виду равнодушно пожал плечами, хотя и был атому втайне рад. В самом деле, не время было до молодецких забав. Предстояли ещё трудные переговоры, и Бог весть, чем всё может закончиться.

...Притворяясь, будто тяжко страдает от ран, князь Владимирко лежал на постели в палате и тихо постанывал. К кресту он приложился охотно, говорил, что вернёт Изяславу спорные городки на Горыни[114]114
  Горынь – река на Украине, правый приток Припяти.


[Закрыть] и Бужск, а также обещал одарить и его, и угров золотыми и серебряными гривнами и драгоценностями.

После, как заключили, наконец, мир, Избигнев возле городских ворот снова встретился с Нестором.

Бориславич улыбался ему, говорил, что рад миру, а потом, на прощанье, сказал так:

– Понимаешь ли, друже Избигнев, князья меняются, и не токмо князья. С годами у каждого человека меняются вкусы, привычки, привязанности. Так происходит всегда. Ныне мы с тобою по разные стороны бранного поля были, а будем, верится мне, вместях. Иные князи будут, иное время наступит. Л то, что здесь мы повстречались – то добре. Оба мы – русичи. И оба – рода боярского. А бояре – опора любой земли, любого княжества. Как они решают, так и бывает всегда. Так что прощай покудова, и до встречи.

Они пожали друг другу руки.

Нестор скрылся среди свиты вельмож, а Избигнев долго ещё стоял у ворот, смотрел вслед удаляющейся веренице всадников и размышлял о словах нежданно обретённого друга.

Чувство было такое, что за последние два дня он повзрослел сразу на несколько лет.

ГЛАВА 11

На забороле галицкой крепостной стены гулял ветер. Внизу, по ту сторону рва, россыпью убегали по склонам холмов в низину мазанки и хаты посадского люда. Луква лениво ползла к еле заметному вдали среброструйному Днестру, как непутёвая сестра к блестящему красавцу брату. Все ворота города заперты. У Немецких ворот, обитых листами позлащенной меди, застыла стража, видны остроконечные шишаки дружинников и их острые копья.

Ярослав в очередной раз обходил кругом стены. Вроде бы всё тихо, всюду расставлены сторожа, всё так же звенит медное било, оповещая об очередном минувшем часе. Суконная мятелия, долгополая, с серебряными узорами на вороте, подоле и рукавах, развевается на ветру. Под нею – панцирная кольчуга, на ногах – бутурлыки[115]115
  Бутурлык – доспех на ноги воина.


[Закрыть] с застёжками, на голове – лёгкий плосковерхий шлем-мисюрка[116]116
  Мисюрка – воинская шапка с железной маковкой или теменем и сеткой.


[Закрыть], под ним – прилбица[117]117
  Прилбица – здесь: меховой или кожаный подшлемник.


[Закрыть] волчьего меха, на наборном поясе – сабля в обшитых зелёным сафьяном деревянных ножнах – в полном вооружении ходил молодой княжич по стене, вглядывался вдаль с тревогой и сомнением, размышлял, как ему теперь быть. Он уже знал о сражении, о том, что отец укрылся в Перемышле и, кажется, был всерьёз ранен. Сперва в Галич прискакал воевода Серослав с вестью о разгроме рати на берегу Сана, затем явился с остатками воинства Тудор Елукович. Этот вёл себя спокойно, степенно, он предложил Ярославу, если что, идти с киевским князем на мировую.

– Отец твой – упрям вельми. Моя не слушай. Всё сам делай, – говорил удалой служивый печенежин на ломаной русской мови. – Нехорош думат каназ. Мир нада... Города отдать нада.

Ярослав был в душе согласен с Тудором. Но пока он ждал вестей. Если отец умрёт, тогда он тотчас пошлёт к Изяславу людей и уступит эти несчастные города. Воевать он не хотел и не любил. Города же, думалось, дело наживное. Сегодня Изяслав и угры в соузе, а завтра... как знать.

Обойдя стены, княжич спустился во двор, через крытые сени проследовал в собор Спаса. Поставил свечку за отцово здравие, пал на колени, долго и истово молился. Просил Господа уберечь Червонную Русь от вражьего меча, от крови и разора.

После молитвы он снова вышел во двор и внезапно лицом к лицу столкнулся с Семьюнком, который, хромая, ковылял к крыльцу княжеских хором.

Друзья обнялись и облобызались.

– Поранили тебя, что ли? – спросил обеспокоенный Ярослав.

– Дорогил, сволочь, споймал. Целую нощь пытал, ноги жёг.

– Дорогил? Это ещё кто такой?

– Мстислава, сына Изяславова, вуй. Из бояр переяславских.

Друзья прошли в горницу. Семьюнко устало плюхнулся на лавку.

– К архиепископу, как велено было, прибыл я, – стал рассказывать Семьюнко. – Ну, как водится, сребро-злато ему дал, архиепископ сей и отмолвил: не могу, мол, ничего покуда содеять. А дары взял, гад! Поселил меня у ся в шатре, велел сидеть безвылазно, ждать, чего тамо далее створится. Потом битва была. Ну, высунулся я поглядеть, тут на мя с десяток волынян и налетело. Скрутили, в вежу привели, Дорогил сей и давай пытать: кто, да что. Но я, княжич, ни слова ему не сказал.

– Тебя ведь и убить могли, – сокрушённо качнул головой Ярослав.

– Князь Святополк выручил. Пришёл в вежу вместях с Кукнишем, велел свободить. А Дорогил сей всё грозил, что встретит меня ещё, и не поздоровится мне тогда.

Ярослав нахмурился.

– Не разумею, отчего Святополк тебя отпустил. Какая ему в этом корысть? Как думаешь, друг.

– Мне помыслы княжьи неведомы. Малый слуга аз есмь. Токмо умишком своим худым смекаю, архиепископ его уговорил. Отца твово злато в том помогло.

– А может, в чём Святополк с братцем своим расходятся? Может, чего не поделили? Может, недоволен чем Святополк?

Семьюнко в ответ лишь пожал плечами. Улучив мгновение, он перевёл разговор на иное:

– Княжич! Просьба у меня к тебе! Ты прости уж. Поиздержался аз малость! Вот и кафтанчик прохудился, и черевы до дырок истёр. Ты б мне помог...

– Ладно. – Ярослав невольно усмехнулся. – Не переделать лукавую натуру твою. Отсыплю тебе из скотницы серебра за службу верную.

Зелёные глаза Семьюнки хитровато заблестели.

...Обедали друзья тут же, в горнице, хлебали из деревянных мис чечевичную похлёбку. Не до пиров роскошных было в тяжкий час войны.

После Ярослав позвал на совет некоторых ближних бояр. Явился полный, с жёлтым лицом боярин Гарбуз, за ним – худой костистый Лях – милостник Владимирки.

Лях несколько лет назад приехал в Галич из Польши, и вскоре князь Владимирко женил его на молодой вдове Млаве, своей полюбовнице. И вышло так, что грудастая белокурая Млава разрешилась от бремени сыном аккурат в один день с Ярославовой Ольгой. А так как молока у ражей вдовы было много, стала она кормилицей княжеского отпрыска. Потому и прозвище приклеилось к маленькому Володиславу, чаду Млавы – Кормилитич, то бишь, кормилицын сын. Ходили упорные слухи, что истинным отцом Володислава был князь Владимирко, а вовсе не Лях. Впрочем, слухи мало-помалу улеглись. После Млава родила одного за другим ещё двоих сыновей, Яволода и Ярополка. Лях же тем временем оказывал князю Владимирке одну услугу за другой. Вначале расстроил он союз Изяслава с поляками, а позже помог, используя свои связи на родине, выдать замуж за польских mi язей двоих сестёр Ярослава.

Самая старшая, надменная Анастасия, вышла за Болеслава Кудрявого, владетеля Кракова, наиболее сильного сейчас польского князя. За младшего Пяста[118]118
  Пясты – династия польских князей и королей (IX—XIV вв.).


[Закрыть], Метко, выдали вторую Ярославову сестрицу, смешливую Евдоксию. Обе свадьбы сыграли в Галиче в один день. Помнил Ярослав, как щедро лились хмельные меды, как напивались самохвальные паны олом[119]119
  Ол – вид хмельного напитка. Брага, пиво или мёд. (Примеч. ред.)


[Закрыть] и вином, как бахвалились, учиняли драки, как тянула вверх голову отцовская любимица Анастасия, всем своим видом показывая, что княжеская дочь выше всей этой суеты, и как тихо хихикала, прикрывая рот ладонью, совсем ещё девочка Евдоксия, проказница и шалунья.

Быстро летит время. Два года минуло со времени того пира. Анастасия уже стала матерью, родила князю Болеславу сына. Может, шепнула что мужу на ухо ночью, вот и не пошли польские князья на подмогу Изяславу, как угры.

Ярослав отвлёкся от воспоминаний. Надо было решать, как теперь быть.

– Имею вести, отец мой при смерти лежит в Перемышле. Испрашиваю вашего совета. Как нам поступить? Если пойдут угры и ратники Изяслава воевать Червонную Русь, сёла и городки пустошить? Если к Галичу подступят в силе тяжкой? – спрашивал Ярослав.

Волнение звучало в его молодом голосе. Но растерянности не было, в словах сквозила не по летам свойственная Ярославу рассудительность. Словно уже взвесил княжич все за и против, уже принял решение и только хотел услышать поддержку от своих ближних советников.

– Отец твой, князь Владимирко Володаревич, жив покуда, – напомнил Лях.

Ярослав посмотрел на него с горькой усмешкой.

– Я ведь не об отце вопрошаю. Жить ему, али нет, то Бог определит. О Земле забота моя.

– Мириться надоть с Изяславом, – выдохнул Гарбуз.

– Воистину, – тихо поддержал старого боярина Семьюнко.

– Думаю, если подойдёт Изяслав под Галич, пошлю к нему грамоту. Отдам городки погорынские и Бужск. Иначе всё потеряем. Изгоем быть не хочу, а Русь Червонную сохранить надо, – твёрдо промолвил Ярослав. – В этом заботу главную свою вижу.

– Отец твой городки бы не отдал, – заметил Лях.

– Повторяю тебе, боярин – не об отце моём сейчас толковня[120]120
  Толковня – разговор.


[Закрыть], – повысив голос, гневно сверкнул на него глазами Ярослав. – Будет жив, Бог даст, будет решать он. А покуда... – он прикусил губу, задумался, но затем резко вскинул голову и заключил. – Сделаем так, как я говорю. Решено.

Он поднялся со стольца, подошёл к окну. За столпом гульбища видны были холмы с зелёными дубравами. Пастух перегонял по лугу отару овец, ближе, у деревянного моста через Днестр, копошились гуси, дым поднимался змейками над трубами посадских хат. Мирная жизнь кипела в Галиче, и мир этот хотел Ярослав сохранить. Пусть цена ему и будет дорогой.

...Закончив совет, он снова поспешил на заборол.

Уже вечером, когда, усталый, промокший под вешним дождём, ввалился он в свой покой, переоделся в сухие одежды и помолился, как делал ежедень, перед иконой Богородицы, подступила к нему вся пылающая возмущением Ольга.

В одеянии из лёгкого шёлка, обрисовывающем тело, с крупными звездчатыми серьгами в ушах, настойчивая и решительная, она словно бы заполонила собой всё пространство покоя.

– Что, мириться с ворогами измыслил?! Испужался, в порты наложил?! Батюшку свово и мово предать осмеливаешься?! – громко кричала дочь Долгорукого, топая ногами и стискивая в кулаки свои большие сильные руки, унизанные перстнями с жуковинами[121]121
  Здесь – блестящий камень или стекло как украшение перстня. (Примеч.ред.)


[Закрыть].

«Лях доложил. Жёнке своей шепнул, а та тотчас Ольге напела в уши», – догадался Ярослав.

Он отмолвил жене с едва скрываемым раздражением:

– Я – княжеский сын, а не баран! О стенку головой биться не намерен. О подданных своих заботу имею допрежь всего. Не справиться мне с Изяславом и с уграми одновременно. Лучше малым пожертвовать, нежели всё потерять. Об отцах наших молвила ты. Но мой отец нынче в ранах тяжких лежит, а твой – невестимо где обретается. Помощи от него не дождёшься. Покуда ждать будем – от Галича ничего не останется. И нам с тобой ноги тогда уносить отсюда придётся, в Берлад или куда подальше. Этого хочешь?!

– Труслив ты! – Ольга презрительно скривила тонкие губки, покрытые толстым слоем коринфского пурпура.

От неё пахло благовониями, и запах этот, резкий и густой, раздражат Ярослава. Не выдержав, он выпалил ей в лицо:

– В трусости упрекаешь? Так ведь не я из-под Киева опрометью бежал после битвы на Руте, а твой отец, князь Юрий. Не хочу я, как он, из волости в волость бегать. Потому и переговоры думаю начать с Изяславом. Если, конечно, до осады дело дойдёт.

– Не смей об отце моём тако! Сопляк! – топнув ногой, вскричала возмущённая до глубины души Ольга. – Мизинца егового не стоишь ты!

Она неожиданно разревелась, громко, навзрыд.

– Дура! – ругнулся Ярослав.

Он стремглав выскочил из покоя, с громким стуком захлопнув за собой массивную дубовую дверь.

Не было мира у молодого княжича в семье. На душе становилось от этого горько, гадко, противно.

«Ну зачем, зачем она мне? Или невесты доброй сыскать нельзя нигде! Вон у того же Мстислава – экая, говорят, красавица Агнешка Польская. Или у Святополка – мораванка Евфимия. Солнцеликой на Руси её кличут. Или у того же Долгорукого сыны, Андрей и Глеб – оба на боярских дочерях женаты. И обе жены, что Улита Кучковна, что Глебова княгиня – и красовиты, и норову спокойного. Не то что эта... Упрямая, дерзкая, грубая вся. Как древо неотёсанное, как кукла, как идол поганый, тряпками обмотанный!»

...Ночью Ярослав никак не мог заснуть. Забросив руки за голову, смотрел в бревенчатый потолок, тускло озаряемый светом лампады, вздыхал, думал.

Ольга внезапно явилась к нему, навалилась медведицей, словно и не было давешнего тяжкого разговора с криками и взаимными оскорблениями и обидами.

Ярослав равнодушно ласкал её полное тело с округлыми выступами грудей, целовал крупные соски, она в ответ дланями возбуждала его естество, с жадностью сосала устами, храпела от страсти, стойно[122]122
  Словно. (Примеч. ред.)


[Закрыть] лошадь.

После, исполнив, как положено, супружеский долг, Ярослав гладил её по распущенным чёрным волосам, смотрел в исполненные лукавства раскосые половецкие глаза, шептал:

– Ты не спорь со мной, не гневайся. Я для нас обоих стараюсь.

Жена неожиданно рассмеялась.

– Буду и впредь тебе перечить! Думашь, люб ты мне? Просто замуж мне пора было, и всё! А ты был из всех женихов – самый мне подходящий, и по летам, и по знатности рода. И я княгиней галицкой стать захотела. И вот этого, – она ткнула перстом Ярослава в фаллос, – такожде хотелось. Чтоб не как прежде, а без стыда и оглядки, не боясь, еже кто узрит.

– У нас, верно, дети ещё будут, – осторожно заметил Ярослав.

– Знамо, будут. Кажную нощь совокупляемся, – Ольга весело расхохоталась.

– Давай спать. Может, дела как ни то без нас уладятся, – Ярослав со слабой надеждой уставился на мерцающие лампады и положил крест.

...Как в воду глядел княжич. Утром в Галич прискакал сын боярина Домажира Иван. Так в городе стало ведомо о хитрости князя Владимирка, о его мнимой болезни, о кресте святого Стефана и о заключении мира.

«Изворотлив отец. Обманул-таки врагов своих. Оберёг лукавством от разоренья Русь Червонную, – думал ободрившийся Ярослав, стоя на гульбище и подставляя лицо ласковым утренним лучам солнца. В эти мгновения он гордился своим отцом. – А я? Учиться мне ещё много надо уму и хитрости державной».

Ему верилось, что мир пришёл на Червонную Русь крепкий и долгий.

После он поймёт, что горько ошибается и что до прочного мира на Галичине ещё далеко. Не догадывался Ярослав, сколь много пота придётся пролить ему, сейчас ещё совсем молодому, чтобы, наконец, достичь для Червонной Руси расцвета, а для себя – могущества и уважения ближних и дальних родичей, бояр и иноземных владык.