Текст книги "На златом престоле"

Автор книги: Олег Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 21

Был день Фёдоровой седмицы, 3 марта. Таяли снега, реки наполнялись мутными водами, пригревало ласковое вешнее солнце. И грянула война, снова шли друг супротив друга рати русские, шли, закованные в кольчуги, в тяжелые дощатые и чешуйчатые панцири дружины, шли пешцы с копьями и высокими, в рост человечий, щитами, шли лучники, шли союзные болгары и одетая кто во что придётся вольница берладников. Всех, кого можно, собрали галицкие воеводы на бой.

Изяслав тем часом занял Тихомль, перешёл через реку Серет и двинулся к Теребовле. Здесь, возле её крепких дубовых стен, па холмах, недавно только очистившихся от снега, и в низинах, где ещё кое-где виднелись чёрно-белые прожилки и потрескивал под ногами хрупкий лёд, и суждено было разыграться новой кровавой сече.

С утра пал туман, и хотя лазутчики докладывали Ярославу, что противник близко, не видать было ничего.

Воеводы Серослав и Тудор Елукович на левом крыле поставили болгар, возглавляемых воеводой Страшимиром, на правом – берладников, над которыми началовал некий Нечай, в середине же и в челе войска стали галицкие бояре со своими и княжескими дружинниками. Вперёд, как обычно, послали стрельцов с луками, за ними плотными рядами расположились пешцы. Уже когда выстроилась рать и изготовилась к бою, туман вдруг спал, рассеялся, да так неожиданно быстро, словно сам Господь разогнал его мановением десницы Своей.

Напротив галичан, грозно сверкая булатом, под разноцветными хоругвями стояла тьмочисленная вражья рать. Куда ни бросал Ярослав встревоженный взор, всюду видел он острые копья, блистающие на солнце шишаки, щиты и кольчуги.

– Супротив болгар дружины Святополка и Владимира Андреича Дорогобужского[161]161
  Дорогобужское княжество – удельное княжество с центром в Дорогобуже, древнерусском городе на Волыни, к востоку от Луцка.


[Закрыть], – разъяснил князю подъехавший на буланой кобыле Семьюнко, облачённый в кольчатую бронь и в плосковерхом аварском шеломе[162]162
  Аварский шелом – тип защитного шлема. Имел лубяную основу, скреплённую металлическими пластинами.


[Закрыть]. – А супротив нашего чела сам Изяслав с киянами и чёрными клобуками. Видишь, шапки чёрные бараньи, концы набок свешиваются. То и есь клобуки. Комонные все. Говорят, рубятся здорово.

– А против берляди нашей Мстислав стал, – добавил бывший тут же боярин Лях. – Вон, глядите. Прапор переяславский на ветру развевается. И с им рядом черниговцы. Лазутчика ихнего намедни мы поймали. Сказал, Изяслав Давидович полк свой киянам в подмогу прислал.

– Изяслав Давидович – известный разбойник. То он Ушицу жёг с половцами вместях, – заметил Ярослав. – Вот, память на всю жизнь, – указал он на белый сабельный шрам у себя под глазом. – Лихая была рубка.

Воеводы и бояре собрались в веже на короткое совещание. Сидели, не снимая доспехов, на кошмах. Первым слово взял Тудор Елукович.

– Каназ! – обратился он к Ярославу. – Молод ты ещё.

Видя готовое сорваться с уст Ярослава возражение, он повысил голос и произнёс заранее заготовленную речь:

– Поезжай прочь... Стань наверху, на месте удобном... И смотри на битву. Будешь нам, как отец... Твой отец любил нас и жаловал. И мы тебя любить и жаловать будем...

– Ты у нас один, – добавил дядька Гарбуз, – если тебе, упаси Господь, приключится что вредное, останемся мы, стойно овцы без пастыря. Нас же хоть и тысячу побьют, власть твоя от того не ослабеет, войско же ты новое собрать сможешь. Потому возьми дворовых своих и ближников и стань у града. А мы будем с Изяславом биться.

– И кто из нас жив останется, тот станет тебе впредь верно служить, – сказал боярин Щепан.

– Ну что ж, пусть так, – после некоторого раздумья согласился Ярослав.

Уже когда выходили из вежи, услыхал он за спиной злобный шепоток Домажира:

– Где ж то видано, чтоб князь позади рати хоронился!

Сразу вспомнились Ярославу давешние слова Избигнева.

...Он отъехал на три перестрела в сторону городских стен и расположился на высоком холме, откуда, не слезая со статного вороного коня с длинной густой гривой, вместе с Избигневом и Семьюнком стал наблюдать за ходом начинающегося сражения.

Вот стрелы понеслись, вот пешие ратники с топорами ринулись вперёд, вот дружина Мстиславова ударила в правое крыло. Берладники выстояли, выдержали натиск, не отступили.

– Добро они бьются, – крикнул Ярославу в ухо Семьюнко. – Нечай не зря хвалился. Гляди, гляди, гонят!

Видно было, как переяславцы, а за ними черниговцы ринули вспять. Но вот воин в золочёных доспехах, видно, князь Мстислав, остановил их. Он что-то кричал, лицо его, обрамлённое короткой бородой, было искажено от ярости, он потрясал мечом, зажатым в боевой рукавице. Остановились переяславцы, сомкнули ряды, с новой силой закипела сеча.

В центре напирали кияне и чёрные клобуки. Свист и улюлюканье неслись из глоток степняков, сабли в их руках так и сверкали.

– Князь! Болгары Святополка гонят! – крикнул подскакавший отрок. – Здорово мы им врезали! Бегут, наложили в порты!

– Зато Изяслав в челе наседает! Гляди! – указал ему Избигнев.

Всё перед глазами Ярослава мешалось в каком-то багряносеребристом клубке. Непонятно было, чья перемога. Одно понимал он точно: правое крыло его рати опрокинуло-таки переяславцев с черниговцами, и Мстислав, такой всегда жадный до битв, такой искусный стратилат[163]163
  Военачальник. (Примеч. ред.)


[Закрыть], в беспорядке отступает в сторону Серета.

«Вот тебе и берладники! – подумал Ярослав. – Не зря сказывали, будто без их помощи князю Юрью ни за что тогда, три лета назад, Киевом не овладеть было».

Мысли князя прервала неожиданно пущенная откуда-то слева стрела. Пропела она совсем рядом с грудью и пробила малиновое корзно, надетое поверх кольчуги.

Семьюнко рванул в галоп вослед удаляющемуся всаднику. За ним бросились двое отроков. Нападавший мчал что было сил, ударял боднями коня, отстреливался. Но вот один из отроков попал в скакуна беглеца. Конь дико заржал, взбрыкнул и, резко выбросив передние ноги, опрокинул седока. Семьюнко прыгнул на него сверху, ударил плашмя саблей по шишаку, оглушая.

Один из отроков ножом разрезал завязки и сорвал с его лица булатную личину. Совсем молодое лицо предстало взору Семьюнки и подскакавшего следом Ярослава.

– Кто ты?! Почто в меня стрелял? – спросил князь.

– Я... Меня... послали... велели убить... тебя.

– Кто велел?

– Князь Святополк Мстиславич.

– Это правда, ты не врёшь? – спросил, усмехаясь, Семьюнко. – Вот он каков, благодетель-то мой и защитник.

– Правда, не вру я. Мать у меня... в холопки её забрали... Отец купу взял... у князя... А отдать не возмог... Помер... Ну, нас всех в холопы и забрали... Потом тиун княжий приехал... Повёз ко князю... А князь и велел... Говорил, если содею, как нать... Вольную даст... Мать и всю семью... отпустит.

– Ах ты, дрянь! – Семьюнко замахнулся на полоняника плетью.

– Постой! – перехватил его руку своей цепкой дланью с долгими перстами Ярослав. – Что ещё знаешь?

– Нощью один боярин ко князю Святополку приходил. Сговаривались Галич ему отдать.

– Что за боярин?

– Я не ведаю.

– А увидишь – узнаешь?

– Да... Мыслю, смогу...

– Ну вот, – обратился Ярослав к Семьюнке и гридням. – Повязать его, и в обоз. А боярина того покажешь, отпущу.

– Княже! – воскликнул Семьюнко. – Убить он тя хотел!

– Довольно! Я сказал! – прикрикнул на него Ярослав.

Позже, когда отъехали они обратно на холм, он уже спокойно объяснил своему другу:

– Ты пойми, холоп сей – тупое орудие. Проведать надобно, кто за ним стоит. Если Домажир, то, верно, не он один.

– Может, Молибог?

– Нет, не думаю. Молибога я умилостивил, – видя недоумённое лицо Семьюнки, Ярослав невольно улыбнулся и добавил: – Сынка его в Польшу пристроил, на службу.

...Яростная сеча шла до вечерних сумерек. Так и неясно было, кто же победил в этой схватке, такой ожесточённой и кровопролитной, каких Галицкая Русь ещё не ведала.

С наступлением темноты воевода Тудор Елукович благоразумно отвёл остатки галицкой рати и болгар к стенам Теребовли. Ушли восвояси и берладники во главе с Нечаем. В жаркой сече не посрамила славы и чести своей удалая дунайская вольница. На месте битвы остался один Изяслав с киевлянами, союзники его и прочие князья бежали с поля битвы.

Простых пленных галицких ратников Изяслав велел перебить. Он убоялся остаться на поле брани, остерегаясь ночного нападения, и, равнодушно посмотрев, как рубят наотмашь, со злостью несчастных полоняников его закалённые в сечах дружинники, приказал отступать по дороге на Киев. Там ждал его сгорающий от стыда и ярости сын Мстислав. Впервые бежал молодой переяславский князь с поля битвы. Отец утешал его, говорил, что разберётся с этими галичанами вдругорядь.

Двадцать знатных галицких бояр увели с собой в Киев отец и сын. За них родичи заплатят немалый выкуп. Среди пленённых оказались сын Домажира Иван и боярин Лях.

Сам Домажир пал на бранном поле. В сутолоке, когда теснили Изяславовы рати галичан, поразила его в глаз калёная стрела. Погиб, уже в самом конце яростной схватки, и воевода Серослав. Налетели на него сразу трое чёрных клобуков, подняли на копья. Многие другие бояре, те, что так шумели на недавнем совете, также обрели на бранном поле у села со зловещим названием Останково свой последний земной приют.

Над Галичем плыл печальный перезвон. Убитых было столько, что телег не хватило всех сразу привезти. Горестный стон стоял над Червонной Русью.

А в хоромах, занимаемых полюбовницей покойного Владимирка боярыней Млавой, как дитя, рыдал на груди у хозяйки молодой Коснятин Серославич.

– Он, гад, сам сзади встал, испужался! А батюшку мово в самое пекло послал! Тож, князь! Князёк он, зайчишко трусливый, а не князь никакой вовсе! – размазывая по щекам слёзы, восклицал сын убитого воеводы. – Гад! Гад! Ненавижу! Отомщу, отомщу!

– Да успокойся ты, Коснятинушка, – медовым ласковым голосом гладила его по кудрявым волосам Млава. – Не одному тебе лихонько пришлось. Ты с плеча-то не руби, милый мой. Ты исподволь, не сразу. Мне вон Ярославка тож навредил, из терема княжого выгнал. А не помнит, как сына егового я своею грудью выкормила.

– Я... Я его убью! – вскричал, вырвавшись из её объятий, Коснятин.

– Глуп еси, младень! – фыркнула Млава. – Ты не так сделай. Ты, – Она поставила перед боярчонком чару с медовым квасом, – испей-ка покуда кваску. И охолонь. С ножом на князя бросаться – пустое. Ты в доверье к ему войди, а тамо... Тамо и видно будет.

Коснятин глотал слёзы, дрожащими устами пил квас, кивал головой, успокаивался понемногу. Хитрая Млава своё дело знала хорошо.

ГЛАВА 22

Скрывая в душе изумление, с наигранным равнодушием смотрел Ярослав на маленького колченогого человечка в коричневой свите, перетянутой на поясе простой верёвкой, тощего (в чём и душа держится), которого привёл к нему во Владимирков покой оружный гридень.

– Вот, проемся к тебе, княже. Все пороги поистёр, тя дожидаючись, – доложил страж, подталкивая незнакомца тупым концом копья.

– Оставь нас, Микола, – приказал Ярослав.

Человечек распростёрся ниц на дощатом полу и заговорил неожиданно тонким голоском по-гречески:

– О, светлый архонт[164]164
  Архонт (греч.) – князь, правитель области, наместник.


[Закрыть]! Не могу выразить словами, как рад я видеть тебя, о солнцеликий! Молю, возьми меня к себе. Верным псом твоим станет грек Птеригионит! Остережёт тебя от злого врага, поможет найти верного друга, подслушает враждебные разговоры, устранит всякое препятствие, возникшее на твоём светлом пути!

«Евнух! – догадался Ярослав. – Что за прозвище странное. Птеригионит. Птеригион – значит, крылышко по-гречески. Что же ему от меня надо?»

– Встань, хватит валяться на полу, мил человек, – сказал князь также по-гречески. – Отмолви, какое имеешь ко мне дело? Хочешь служить мне? Но ничего я о тебе не знаю. Кто ты, откуда родом?

Человечек упрашивать себя не стал, мигом вскочил на ноги. На маленьком очень смуглом лице его появилась какая-то чудовищная улыбка, скорее напоминающая звериный оскал. Ярослав вздрогнул, но взял себя в руки и стиснул кулаки.

Обнажив непропорционально большие жёлтые зубы, незваный гость ответил:

– Кто я такой, ты и сам догадываешься, светлый князь. Птеригионитом прозвали меня в Константинополе за то, что я так мал ростом и лёгок на решения и действия.

– Ты евнух? Может, ты служил в покоях императрицы? – прямо спросил Ярослав.

– Да, я изуродован и превращён в недочеловека, – лицо Птеригионита приняло злобно-торжествующее выражение. – Но тем, кто был виновен в моей беде, больше нет места в этом мире.

Служил ли я базилиссе? Ты проницателен и догадлив, светлый архонт. Одно время я прислуживал в Палатии. Но базилисса Ирина не сумела оценить моих достоинств. Женщина – существо коварное и жестокое, архонт. Тем более эта немка. Хитрая, умная. Она, как гадюка.

– Какие же твои достоинства, раб?! И почему ты столь непочтительно отзываешься о порфироносной? – Ярослав рассердился, но за гневом его опытный придворный уловил оттенок иронии.

Он спокойно продолжил:

– Как-то раз я застал базилиссу в объятиях одного... вельможи, так скажем. Император Мануил в это время находился в походе. Я был обязан поднять во дворце переполох, но базилисса заплатила мне за молчание. А после, видно, не надеясь, что я буду молчать и в дальнейшем, попыталась убить. Подослала человека с кинжалом. Не поняла, с кем имеет дело, – евнух снова злобно ухмыльнулся. – Пусть я плохо владею оружием, но иногда мне его заменяют другие средства. Тот клеврет случайно упал в ров со стены Феодосия. В вонючую жижу. Базилисса узнала, всё поняла, мне пришлось скрыться. На первое время я обрёл пристанище у Андроника Комнина, двоюродного брата базилевса. Кстати, он и тебе, архонт, приходится двоюродным братом. Его мать, тоже Ирина, родная сестра твоего отца, блаженной памяти почившего архонта Владимирка.

– Можешь не напоминать об этом, грек, – сурово оборвал его Ярослав.

– Да, ты прав, о доблестный! – спохватился Птеригионит. – Извини, если я оказался слишком велеречив. Но я, поверь, хочу стать тебе верным слугой. Вернейшим. Ты оценишь меня, архонт. Я знаю, что ты умный и справедливый правитель.

– Продолжай, – потребовал князь. – Что же приключилось с тобой дальше?

– Избежав гибели от рук базилиссы, я вскоре вынужден был бежать из земли ромеев. Мой покровитель Андроник угодил в темницу, и мне пришлось уносить ноги. Так я оказался в Киеве, а потом во Владимире-Волынском. Архонт Святополк приказал мне следить за гинекеей[165]165
  Гинекея (греч.) – женская часть дома.


[Закрыть]. У вас это называется – бабинец.

– И что? Ты опять не поладил с женщинами? – Ярослав рассмеялся.

– И снова ты оказываешься прав, архонт. Удивляюсь твоей догадливости! – Евнух развёл в стороны свои маленькие ручки. – Они решили: что взять с маленького Крылышка! Княгиня Евфимия за мелкую провинность ударила меня, а потом приказала высечь. Прилюдно, на площади в городе Владимире.

– В чём же ты провинился? Утащил какую-нибудь побрякушку?

– Птеригионит – не вор. Напрасно архонт так думает, – обиженно заметил евнух. – Просто я не люблю смотреть на голых женщин и прислуживать им в бане. Пусть я и не совсем мужчина, я не имею пола и желания, но снасти у меня есть. Отказался стоять перед ней и её приближёнными женщинами с корытом, за это и был наказан.

– Ну, так. Пусть я поверил тебе. Но что ты хочешь от меня? Не верю, что такие как ты вдруг являются и предлагают свои услуги. У тебя что-то есть. Такое, чего я, может, не ведаю, но что ведать важно и нужно.

– Опять в точку, архонт! Впервые вижу такого догадливого архонта! – взвизгнул от показной радости Птеригионит. – Я охотно посвящу тебя во всё то, что знаю, но...

Он замялся.

– Понял. – Ярослав достал из калиты и положил перед евнухом несколько серебряных монет. – Мыслю, эти флорины помогут тебе скорее вспомнить, что ты хотел мне сказать.

– Князь Святополк хочет занять твой престол. Он подсылал к тебе убийцу.

– Я это знаю.

– Знаю одно знатное лицо, которое приходило к нему в ночь перед битвой.

– Что за лицо?

– Его зовут Лях. Во время битвы он попал в плен.

– Полагаю, ты никому не говорил об этом в Галиче.

– Конечно нет, архонт. Ты узнаёшь первым о таком важном деле. Я помог бы тебе... У меня есть средство.

– Полагаю, яд?

– Ты снова прав.

Ярослав кивнул.

– Я должен подумать, грек. Крепко подумать. Сейчас я прикажу отвести тебя. Поселишься у одного верного мне человека. Его зовут Семьюнко.

– Красная Лисица. Слышал о нём.

– Я призову тебя в нужный час.

– Благодарю, архонт.

Евнух снова распростёрся на полу, снова говорил хвалебные слова, а затем быстро исчез, словно и не было его. Только запах неприятный остался висеть в палате. Ярославу показалось, что пахнет серой. Он истово перекрестился.

– Господи, обереги! – Ноги словно бы сами собой согнулись в коленях.

«Я окажусь сопричастным к греху, к греху тяжкому и неотмолимому! – Всё существо его противилось закравшимся в ум чёрным мыслишкам. – Нет, прочь сомнения! Мир наш жесток, а я не монах, не праведник, я – князь. О своих подданных должен я иметь заботу. Мой отец – он погиб, потому как не о Земле, но о добытках своих более радел. А я! О, Господи! Прости и сохрани! Я просто отвечу ударом на удар! Или я, или вороги мои! В конце концов, судить о нас, о князьях, о владетелях, не следует так, как о прочих смертных. Главное – какая у нас держава и что мы содеяли ради неё. Как живут в сей державе люди, хорошо ли, мирно ли. Но, о Господи! Мне страшно, Господи! Ответь мне, прав ли. Не могу, не могу по-иному!»

Князь закрыл руками лицо и горько разрыдался, повторяя шёпотом сквозь слёзы:

– Не погуби, не погуби, Господи!

...Утром он велел звать к себе Птеригионита.

– Ну вот, грек, твой наступает час. Поедешь к князю Святополку. Об остальном позаботишься сам. Думаю, ты знаешь, что делать, – объявил он сухо. – И помни: только мы двое ведаем, что и как.

Евнух кланялся, щерил в улыбке крупные зубы, послушно кивал.

В городке Корецке, невдалеке от так и не отданного Ярославом Киеву Шумска, ранним вешним утром в одночасье внезапно скончался князь владимиро-волынский Святополк Мстиславич. Отчего умер здоровый и не старый ещё владетель, так и осталось загадкой. Скорбела по почившему мужу княгиня Евфимия, плакали братья и племянники. Никто и не заметил, как в грозовую чёрную ночь из корецкого посада выехал на тощей лошадёнке некий маленький человечек. Выехал – и пропал. Больше его в городе не видели. Вряд ли когда и вспоминали при волынском дворе жалкого евнуха Птеригионита, пропавшего невесть куда. Да никто бы и не догадался, что именно он стал причиной нежданной смерти князя Святополка.

ГЛАВА 23

Снова заседал в княжеских палатах боярский совет. Снова сидели вдоль стен на крытых бархатом лавках бояре в красочных кафтанах, отделанных серебром и золотом. Снова Ярослав, восседая на высоком стольце с подлокотниками в виде разверстых львиных пастей, вёл речь о пресловутых городках на Горыни.

Изменилась боярская дума. Нет Домажира, место воеводы Серослава занял его сын, молодой Коснятин, появился после долгих лет забвения старый Молибог. Много среди бояр было новых, совсем молодых людей. На почётном месте в первом ряду находился Избигнев Ивачич, чуть поодаль расположился Семьюнко, немало было бывших отроков из Владимирковой дружины.

Ярослав, облачённый в синего цвета парчовый кафтан, в красных востроносых тимовых сапогах, в княжеской парчовой шапке с собольей опушкой, вышитой наверху крестами, держался сегодня гораздо увереннее, чем раньше. Не было среди бояр большинства прежних его недоброжелателей.

– Думаю, бояре, не отступится Изяслав от городков погорынских и от Бужска. Лето грядёт, снова пойдёт ратью на нас киевский князь. Вот и спрашиваю вашего совета: как быть? Отдать сии городки и жить далее в мире? Или воевать и потерять и людей, и городки заодно?

Поднялся дядька Гарбуз.

– Надобно мир творить. Изяслав ныне в силе.

– Верно, – поддержал его, шамкая беззубым ртом, Молибог.

– Киевский князь пленных галичан безоружных порубал! – Выкрикнул, резко, звонким голосом Коснятин. – А ты, княже, простить такое мыслишь!

– Хочешь, чтобы ещё больше он порубал? – с усмешкой возразил ему Избигнев. – Люди – не грибы. Опустеет, оскудеет земля людьми, что тогда делать? С кем на рать идти? Кто жито сеять будет?

– Рать гибельна для Червонной Руси, – сказал опытный боярин Щепан. – Полагаю, лучше на время отступить и отдать спорные городки. Можем потерять больше.

– Что ж. На том, стало быть, и порешим, – выслушав мнения бояр, Ярослав обвёл их пристальным взглядом. – Избигнев! Поедешь в Киев к Изяславу. Передашь грамоту мою, скажешь, что отдаю я ему Шумск, Тихомль, Гнойницу, Вышегошев и Бужск. И ходить согласен в воле его. Правы вы, бояре. Не время нам ратиться.

...Князь остался доволен. Почти никто из бояр не ратовал за новую войну, и уже одно это было хорошо. Верилось, что удастся заключить, наконец, мир и заняться устроением Червонной Руси.

Лето пришло на Галичину, земля зализывала раны, из княжеских сёл тянулись подводы с первым урожаем. В садах наливались соком яблоки, груши, вишни. По Днестру и с запада, из Регенсбурга[166]166
  Регенсбург – в то время являлся самым богатым городом германских земель.


[Закрыть], Пожони[167]167
  Пожонь – современная Братислава, в Словакии.


[Закрыть] и Вены спешили торговые караваны. На Подоле оживился торг. Волохи[168]168
  Волохи (валахи, влахи) – народность в Нижнем Подунавье, позднее вошедшая в состав румынской нации.


[Закрыть] и угры торговали лошадьми, чехи – оружием и изделиями из серебра, греки – тканями и фруктами. Солнце стояло в зените, на чисто вымытом небе не было ни облачка, Луква струилась тоненькой струйкой, Днестр привычно шумел на перекатах, унося воды к далёкому Чермному морю. Текла мирная жизнь, и ничто теперь, казалось, не могло нарушить этого привычного степенного хода.

Ярослав приободрился понемногу, о Птеригионите он старался не думать. Сделал евнух своё чёрное дело, и сделал. Отсыпал ему князь серебра, купил на него грек просторные хоромы на склоне Галичьей горы, где и поселился, да ещё приобрёл выморочное сельцо за Днестром. На то и жил, стараясь лишний раз на глаза людям не попадаться. Но, видно, в тереме княжеском везде были уши. Это Ярослав понял однажды вечером, когда подступила к нему в очередной раз нелюбимая жена. Ещё стала Ольга толще, с удовольствием поедала она сладости и пирожки, особенно лицо у ней округлилось, так что Ярослав иной раз в шутку называл её «луной».

В тот день она явилась, как часто бывало, к нему в покой, легла рядом, в белой ночной сорочке, вся потная, изнывающая от летней жары. Тискала его, возбуждала, постанывала от похотливого желания, он послушно исполнил её требования, а после, когда уже лежали они оба успокоенные, жена вдруг спросила:

– Карлик один тут у тя отирался. Грек. Имя у его ещё странное такое. Птица – не птица.

– Птеригионит.

– Господи! И не выговоришь. Так вот вопрошаю: на что он тебе? Такие, как он, в Ромее женские покои стерегут. Что, ко мне думаешь его приставить?

– С чего ты взяла? – удивился Ярослав. – Нет, не для того он мне нужен был.

– А для чего? – продолжала допытываться Ольга.

– Тебя это не касаемо.

– А всё ж? – Она стала щекотать его вокруг соска пальцем с коротким крашенным ногтем.

– Дело он одно добре спроворил. За то и хоромы получил, и сельцо. Да, может, хватит о нём?

– Ты меня дурой считаешь! – обиженно фыркнула Ольга. – А я не глупа вовсе. Догадываюсь о многом.

– О чём же? – Ярослав приподнялся на локтях.

– Яд он подсыпал князю Святополку. Что, не так?!

Ярослав зажал ей рукой рот.

– Тихо ты! – цыкнул он. – О таком молвишь. И откуда только всё вы, бабы, ведаете?

– Не у одного у тебя служба налажена, – рассмеялась Ольга. – Знаю, чую сердцем, не люба я тебе. Но мы с тобою, княже, единою верёвочкою повязаны. Мне, княгине галицкой, тоже хочется ворогов извести. Тех, кто на стол твой метит. Так вот, муженёк! Вороги у нас с тобою обчие. А потому покуда я тебе, вот такая, толстая баба грубая, надобна. Батюшка мой в силу ещё войдёт. И потом. Я тебе со многими ворогами управиться помогу. Помни. Хоть и нету у меня такого Птери... Птери... Тьфу, Господи, не выговорю.

Как-то не по себе стало Ярославу от этих слов. Выходит, Ольга всё знает, за всеми его делами следит. Ещё и за городки, верно, попрекать сейчас начнёт.

Но этого не случилось. Снова облапила она его медведицей, снова кувыркались они, перейдя в другую ложницу, оба ещё молодые и полные энергии страсти, а уже под утро жена призналась шёпотом:

– Робёнок у нас будет. Тяжела я.

Ярослав сухо расцеловал её в толстые румяные щёки. Не было у него любви к этой женщине, были лишь обязанность и необходимость. Он знал, чуял, что причинит она ему в грядущем немало страданий, переживаний, немало создаст забот. Пока же она носила под сердцем его, Ярослава, ребёнка, и она была права: сейчас у них много общих врагов, и надо им друг за дружку держаться.