Текст книги "На златом престоле"

Автор книги: Олег Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 27

За узкой змейкой скованного льдом Прута выступали башенки Коломыи. Издали крепость казалась маленькой, притулившейся на приречном холме как-то косо, неловко. Семьюнко, придержав за поводья мышастого конька, осмотрелся. Зимний шлях вился тонкой нитью, взбегал с вершины на вершину, выводил к узкому дощатому мосту, бежал дальше мимо мазанок пригородного посада к дубовым воротам, которые, как обычно, были на крепком запоре. Коломыя – город-сторож. Недалеки отсюда гребни Карпат, за которыми – земля мадьяр, давешних недругов. Как знать, вдруг решит король Геза ударить на Галичину с этой стороны.

При воспоминании об уграх мороз пробежал по коже Семьюнки. Как будто только что треклятый Дорогил жёг ему ноги и обещал подвесить на дыбе.

Служба князю – оно, конечно, неплохо, – рассуждал рыжий отрок. – Но что такое служба без положения, без богатства. Вон бояре в окружении князя Ярослава! У каждого немало холопов, немало рядовичей[176]176
  Рядовичи – крестьяне, служившие землевладельцам по договору (ряду), согласно которому трабатывали долг (деньги, стоимость семян либо стоимость пользования орудиями труда, взятых у землевладельца). В отличие от закупов тратили на отработку долга лишь часть своего времени.


[Закрыть] и закупов[177]177
  Закупы – феодально зависимые крестьяне, попавшие в кабалу за долги, но могущие получить свободу после выплаты долга.


[Закрыть] трудятся на богатых рольях. Да взять того же Избигнева. Совсем юнец, а как скакнул! А всё потому, что у батьки егового сундуки от злата да сребра ломятся. Иначе сидел бы в малых отроках да прислуживал боярам за столом. И то в самом лучшем случае.

А будет богат он, Семьюнко, не пошлют его во вражий стан тайные делишки проворить, станет он ездить на статном скакуне, в парче, с гривной на шее. Тогда никакой Дорогил ему не страшен. А так снится порой, старый злодей, с бородой долгой и перстами костлявыми, и всё тянется к нему, всё норовит ухватить за горло, всё орёт дико: «Говори! Говори!»

– Тьфу! Чур меня! – Семьюнко перекрестился и троекратно плюнул через левое плечо.

Не хотелось думать, что Избигнев стал ближником Ярослава за личные свои заслуги. В возвышении его видел рыжий отрок всего лишь влияние старого Ивана Халдеевича.

«Хоть бы мне повезло!» – вздыхал он, глядя на бревенчатые городни Коломыи.

Покойный отец, Издень Сновидович, конечно, оставил им с братом Миной кое-какие средства. Торг вёл солью, как-никак, в самом Киеве, серебра немало от того имел, но что их богатство в сравнению с боярскими угодьями! Одно то добро, что припрятали они с Миной в Перемышле на соляном складе, пожалуй, перевесит половину собранного отцом.

Мина, кажется, всем доволен, живёт, торгует солью, возит из Перемышля в Польшу и в Чехию. Семья у него, чада. Да и сам Семьюнко от братнего дела кое-какой доход имеет. Но купеческая жизнь была ему не по душе. Хотелось большего. Зря, что ли, с малых лет в дружбе он с князем Ярославом. Пошёл единожды на реку купаться, там княжича и встретил. Играли, бегали, катались на лодках, гребли наперегонки – так и спознались, и сдружились. А теперь, вишь, на двор княжеский путь ему открыт. Открыт-то открыт, да идти туда не с чем. Бояре недолюбливают, подсмеиваются над ним, Красною Лисицей обзывают. А чем он хитрее их? У них – богатство, у него – один дом в Галиче, хата покосившаяся.

Одно радует: князь молодой доверяет. Недавно вот велел приютить у себя одного грека, евнуха Птеригионита. А потом, как исчез евнух сей, сказал ему тайно, с глазу на глаз, к чему он тут был и что задело ему поручено. Страдал Ярослав, не по нраву было ему убивство, да Семьюнко успокоил, сказал: ворогов бить надобно. Для того любые средства хороши.

За думами своими переехал отрок мост. По льду через Прут переправляться он не решился – не столь было холодно, мог лёд и не выдержать конька с вершником. А омуты Прутские глубоки. Как глубоки и синие глаза Оксаны – троюродной сестры, к которой, собственно, и держит он ныне путь.

Старше его Оксана на несколько лет, была замужем за одним богатым немцем из Родно. Немец тот разбогател на свинцовых рудниках, сребра у него было столько, что и боярину иному не снилось. Да вот беда, в том руднике под землёй грохнул кто-то немца. Верно, жесток был с холопами, плетьми их бил, измывался. Немца сего Семьюнко не знал, и в воображении его покойный напоминал Дорогила – такой же старый и озверевший.

Второе лето, как Оксана овдовела. Не народили они с немцем чад, не осталось у него родичей, и богатство всё мужнее перешло к ней, молодой вдовице. Как проведал о том Семьюнко, так и зачастил в Коломыю. Троюродная сестра – не родная, можно б... О том впрямую даже и думать было пока рано.

Он въехал в городские ворота, поднялся вверх по заснеженной дороге, миновал амбары и бретьяницы, обогнул высокую мельницу – ветряк. Вот и дом Оксанин виден. Добротный дом, не его галицкая покосившаяся избёнка. Выложен дом сей из бука, просторен, широко разбросан по склону горы. Одних врат провозных трое. Всходы[178]178
  Всход – крыльцо.


[Закрыть] высокие, сени светлые, окна, слюдой забранные, а внутри печи муравленые[179]179
  Муравлёный – покрытый узорами в виде трав.


[Закрыть], травами изузоренные, ступени морморяные, ковры бархатные, хоросы на потолках, гульбища, переходы крытые и открытые.

Вот бы ему такое богатство. Облизнулся Семьюнко, как кот на сметану.

Встретили его челядинки, все чистенькие, в белых сорочках, в понёвах[180]180
  Понёва – юбка.


[Закрыть], с серёжками в ушках. Одна девка краше другой, аж глаза разбегаются. Но строго запретил себе отрок их разглядывать. Цель его – не холопки, а хозяйка.

Вскоре и сама боярыня появилась, сошла с мраморных ступенек. Светились ярко-синие глаза, прямой острый носик, когда говорила, слегка подрагивал, алели ярко накрашенные уста. На голове вдовы – повой белый, на нём – венчик бронзовый в виде короны. Платье верхнее, с широкими рукавами, тоже светлое, с вышивкой, рукава платья нижнего перехвачены браслетами серебряными с застёжками. На ногах – сапожки тимовые, на перстах – жуковины, на шее – гривна[181]181
  Здесь – серебряное или золотое украшение. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

– Здрав будь, гость дорогой! – отвесила сестра лёгкий поясной поклон. – Чегой-то давненько не видали тебя.

В словах сквозила едва заметная насмешка. Ощущение было такое, что догадывается Оксана, зачем он приехал.

Семьюнко тоже поклонился ей в ответ, приложил руку к груди, сказал восхищённо:

– Ох, краса какая! Честно скажу, не признал тебя поначалу, Ксюша. Думал, русалка какая явилась. Воистину, давно не видал, вот и...

Он не договорил.

– По делу какому у нас в Коломые?

– Да, и по делу такожде. Сама ведаешь, какова жизнь у отрока бедного, неимущего. Всё дела, всё служба княжеская.

– Ой, да не прибедняйся ты! Знаем, как ты беден! – Оксана махнула изящной словно выточенной греческим мастером из мрамора ручкой и засмеялась. – Вот что. Ты, как подобает, сперва в церковь сходи, свечку поставь, тем часом мы баньку для тя истопим, а после за стол прошу.

...Обедали вдвоём, молодая вдова с улыбкой, подперев рукой щёку, смотрела, как голодный с дороги троюродный брат с жадностью уплетает уху из голавля и горячий курник. Длинные рыжие космы его разметались в стороны.

– Знаешь, как тя в народе кличут? – спросила Оксана. – Красная Лисица. Почто так?

– Да я ж откуда ведаю? Сказал тут ворог один, и пошло гулять.

– Что за ворог такой?

– Да... – Семьюнко не хотел вспоминать, но коль сорвалось с языка, пришлось поведать о своей поездке в угорский стаи и Дорогиле.

– Ну, ты, братец, даёшь! – Оксана сокрушённо покачала головой. – Опасно оно, стало быть, князьям-то служить.

– Что поделаешь? Беден аз, вот и приходится порой лезть в пекло самое. Мыслю, отметят, наградят, пожалуют чем. – Семьюнко наигранно вздохнул. – Вот ты тут живёшь, всего у тебя хватает. А у меня того нет. Потому и кружу по Руси Червонной, правлю отрочью службу.

– А ить лукавишь ты, братец. Ой, лукавишь! – погрозила ему пальчиком с розовым ноготком Оксана. – Догадку имею, просить чего хочешь. Может, серебра тебе дать. Так я не жадная. Говори, сколь надобно.

– Нет, красавица. Не нужно мне сребро. Вернее, оно, конечно, пригодилось бы, да не за тем приехал я.

– Ты хоть ся в порядок приведи. А то явился, чуть не в лохмотьях. А власы... Господи, космами висят. Гребень-то когда в последний раз в дланях держал? Верно, с той войны и ни разу? – Женщина опять лукаво заулыбалась.

– Да полно тебе.

– Пригляду женского за тобой нету. Оженился б, что ль.

Семьюнко едва не подавился куском пирога.

«Сама хочет. Всё намёками да намёками. Может, тогда и тянуть кота за хвост нечего. Прямо и предложить. Чего терять-то?» – Семьюнко заёрзал на лавке.

Всё-таки он решил обождать. Пусть яблоко созреет и само упадёт в руки.

Он ответил уклончиво:

– Оно, может, и неплохо бы было, да кому я такой нужен? Красная Лисица, говоришь. Обидно ведь такое прозванье иметь. Право слово, будто прохиндей какой-то. А я князю своему верно служу, безо всякого там лукавства.

Ничего не ответила вдовица. Так и окончили они трапезу в молчании.

После провели Семьюнку в приготовленный для него покой. Но не спалось отроку, не отдыхалось. Мерил он ногами дощатый пол, ходил в раздумье из угла в угол.

«Нет, нечего тут сожидать. Так дождёшься, выйдет Оксана за кого другого. Вот пойду к ней и скажу сразу всё».

Он достал из дорожной сумы серьги с ярко-синим сапфиром, под цвет сестриных глаз. Полюбовался самоцветами, собрался с духом, толкнул буковую дверь.

Оксану он застал на гульбище, посреди расписанных травами огромных столпов. Всё в том же богатом наряде, набелённая, нарумяненная, шла она ему навстречу, и всё та же улыбка лукавая играла на алых устах.

«А ведь красива. Да, в самом деле. Разве только в богатстве её дело?» – подумалось отроку.

– Вот, сестрица. Позабыл совсем, – он разжал ладонь.

Оксана ахнула, увидев серёжки.

– Ой, прелесть экая! – воскликнула она, взвизгнув от удовольствия. – Тотчас пойду, примерю.

– Погоди. Ты... Сказать у меня что есть. – Семьюнко вдруг замялся.

Изумлённо приподняла вдовица насурьмлённые брови, уставилась на него, полыхнули ясные синие озёра.

– Ксюша. Вот, гляжу я, одна ты тут живёшь, вдовствуешь. Коломыя – оно, конечно, место доброе. Но, может, в Галич тебе перебраться. Хоромы построишь. Тамо, как-никак, столица княжества нашего. Это первое. А второе... – Он замялся снова, но собрался с духом и решительно выпалил: – Выходи за меня, красавица! Не пожалеешь.

Потухли лукавые огоньки в очах Оксаны. Ответила она серьёзно, без колебаний, твёрдо и веско:

– Ведаю, на богатство моё польстился ты, Лисица Красная. А чтоб замуж мне идти, любовь быть должна. Ты же мне не люб. Вот гляжу на космы твои, на тебя: мальчишка ты ещё. Скакнул высоко при князе, мыслишь, верно, с моим серебром дорожку поближе ко княжьему столу проложить, первым советником Ярославовым стать. Насквозь тя вижу. Да и потом: старше я тя намного. Окромя того, в свойстве мы с тобою. Как-никак, трёхродные брат и сестра.

– Дальнее родство не помеха женитьбе. Вот коли б двухродные, надобно у епископа было разрешенья испрашивать, – глухим подавленным голосом разъяснил ей Семьюнко.

Строгая, суровая стояла вдова перед отроком, смотрела из-под насупленных бровей жёстко, и чувство у Семьюнки было такое, будто раздет он донага, и все мыслишки его, все побуждения хорошо известны ей.

И всё же он одолел себя и решился. Обхватил Оксану за тонкий стан, поднял её, визжащую и беспомощно болтающую в воздухе ногами, притянул к себе и расцеловал, горячо, пылко. Почему-то не думалось в эти мгновения ни о богатстве её, ни о своём положении, ни о чём-то ещё таком приземлённом.

– Люба ты мне, красавица! – будто сами собой выдохнули уста.

Не было ни обиды, ни злобы от отказа. Почему-то слова вдовы заставили Семьюнку взглянуть на неё совсем по-иному.

– Не отвергай, молю тебя! Родная, милая, жалимая! То, что ты говорила, оно так и есть, но есть ещё и любовь... Есть, Ксюша... Что, думаешь, не сыскал бы невесты я богатой? Да на княжой службе всяких перевидал. Но нужна мне ты... Ты одна. Ведай.

Он бережно опустил её, притихшую, задумчивую, поставил на пол и бросился прочь, назад, в свой покой.

Потом он скажет, что должен ехать, и наутро отправится в путь. Оксана о давешнем разговоре на прощание не промолвит ни слова. Только серёжки сапфировые будут полыхать синевой в маленьких розовых ушках, и поймёт Семьюнко, что есть у него надежда. Он будет скакать бешеным галопом по зимнему шляху, будет осматривать засеки на путях в Угрию, доберётся до самых дальних русинских селений и со тщанием проверит дозоры. А перед глазами будет неизменно стоять она – такая серьёзная и задумчивая. И поймёт рыжий отрок – пришла к нему настоящая большая любовь.

Уже в начале весны, когда возвращался в Галич, ударила в голову мысль: «А что, если князя попросить сватом быти. Расскажу всё, что и как, ничего от его не укрою. Строптива, мол, вельми вдовица. Но мне люба. Князю отказать не посмеет».

Ободрённый, Семьюнко улыбнулся, подставив лицо лучам тёплого вешнего солнышка.

ГЛАВА 28

Скоро росли на Подоле белокаменные стены собора. У западного притвора храма – нартекса возвели зодчие небольшую церковенку о четырёх столпах – крестильню. Из неё шла в собор, на хоры крутая винтовая лестница. Хоры мыслили возвести только над нартексом, как было сделано в церкви Успения в Киево-Печерской лавре. Вообще, храм во многом повторял Печерский, только куполов решено было возвести пять, а не один, как у иноков.

«Всё-таки епископальный собор, главный будет во всей Червонной Руси. Вот выстроим, пошлю к митрополиту[182]182
  Митрополит – глава русской церкви в X—XVI веках. До XV века обычно назначался или утверждался константинопольским патриархом. В домонгольское время митрополитами были преимущественно греки.


[Закрыть]. Пора в Галиче свою кафедру иметь. Думаю, не откажут», – размышлял Ярослав.

Он каждодневно объезжал строительство, спрашивал Ашота и его помощников, в чём имеют они нужду, и старался исполнить все просьбы.

Думал он со временем возвести в Галиче ещё один храм и посвятить его своему небесному покровителю – великомученику и целителю Пантелеймону.

«Странно, что крестильное имя покойного Изяслава – тоже Пантелеймон. Выходит, тёзки мы с ним. Тоже строил Изяслав храмы, крепил города, а потом губил в ратях братоубивственных свои же начинания. Хотя, могло ли быть иначе? Время такое. Вот коли посчитать, сравнить, сколько Изяслав создал и сколько сжёг, что получится? Если и деревенские малые церковенки взять, и хаты, кои соузнички его, угры и чёрные клобуки, уничтожили? Впрочем, моё ли дело это – считать и судить других! Бог Изяславу судья. О своей душе думать надобно», – Ярослав решительно оборвал свои рассуждения.

Наступила весна, зеленели травы, благоухали сады. В такие дни любил Ярослав подолгу находиться в загородном доме в Тисменице. Вокруг этого небольшого городка на многие вёрсты простирались охотничьи угодья. Леса буковые, дубовые, грабовые полны были разноличного зверя и птицы. Покойный отец любил устраивать здесь многодневные ловитвы; собиралась в Тисменице вся окрестная знать, царил шум, бряцало оружие, лаяли гончие собаки. Но однажды отец, увлёкшись охотой на вепря, едва не потерял галицкий стол, который строптивые бояре, недовольные жёсткой его рукой, отдали Ивану Берладнику.

Иван Берладник... Говорят, сидит он в порубе у князя Юрия. Что, если... Да, так он и поступит... Только кого к Юрию послать... И потом... Следует подождать, чем окончится очередная свара старших князей за Киев.

Пока же отлучался молодой князь в Тисменицу на день-другой, не чаще, боялся боярских котор. Проведал о том, что боярин Лях отыскался в Венгрии, при дворе старого недруга, короля Гезы. Не иначе, будет строить козни, слать в Галич тайных гонцов, сговаривать их против его, Ярославовой, власти.

Нужны верные люди: отроки, милостники, житьи[183]183
  Житьи люди – мелкие землевладельцы или люди, живущие доходами от состояния в деньгах, не столь именитые и богатые, как бояре.


[Закрыть] – мелкие землевладельцы. Они – опора князя. Иначе станешь игрушкой в боярских дланях.

Одна радость была у Ярослава – крохотная дочь. С ней любил он подолгу возиться, разговаривал, наблюдая, как со вниманием смотрят на него большие круглые глазки.

Скоро предстоит Фросе учиться ходить. Первые шаги сделает маленький человечек, его, Ярослава, плоть и кровь. Подрастёт, станет он подыскивать ей доброго жениха.

К дочери привязался, а о нелюбимой жене старался не думать. Встречи в ложнице стали более редкими, княгиня по весне отправилась объезжать свои сёла – те, которые подарил ей покойный Владимирко в вено[184]184
  Вено – плата от жениха за невесту.


[Закрыть]. Суд, правда, не творила, просила мужа, чтобы он разбирал все тяжбы. Управлять не управляла, а доходы получала большие, имела свою скотницу, в которую Ярослав не совался.

В чём супруги сходились – оба жадно ловили вести из стольного Киева.

Осенью сел на киевское княжение призванный боярами брат Изяслава, Ростислав Мстиславич Смоленский. Но недолго просидел он на великом столе – вздумал воевать супротив Изяслава Давидовича Черниговского, пошёл на него ратью, да не выдюжил в бою супротив призванных Изяславом половцев. Бежал Ростислав с сынами обратно в свой Смоленск, а соузник его, Мстислав Изяславич, разругавшись с незадачливым стрыем, покинул Переяславль и объявился на Волыни, у другого своего дяди, Владимира Мстиславича. Сидел пока на берегах Горыни, в пограничной Пересопнице, выжидал, собирал силы. Совсем рядом с Галичиной обретался свирепый Изяславов первенец, и Ярослав тревожился, как бы не учинил тот внезапного нападения на его городки. Со Мстислава станется.

Тем временем Давидович, придя в Киев, отдал Переяславль сыну Долгорукого Глебу. Думал, верно, что не сунется Глебов отец на юг, удовлетворится сыновней волостью. Но не таков был Долгорукий. Сперва с сильной ратью прошёлся он по Смоленщине, погрозил оружием Ростиславу, смиряя тем самым богомольного племянника, соузился с ним в Зарайске, а затем, заручившись поддержкой северских Ольговичей, налетел чёрным коршуном и на самый Киев. Давидович уступать не хотел, кочевряжился. Достигнув вышней власти, слушать никого не хотел, но пришлось-таки убираться назад в свой Чернигов, кляня более удачливого Юрия, на чём свет стоит.

Торжественно, под гудение колоколов, въехал Долгорукий в стольный город в сверкании парчи, в золоте и дорогих мехах. Шли с ним, блистая дорогим оружием, суздальцы и ростовцы, шли половцы, едва не впервые проходя через киевские Золотые ворота не ворогами, но друзьями, шли соузные туровцы, смоляне, северяне.

Выгнал Юрий из Киева митрополита Климента, ставленного покойным Изяславом, послал в Царьград[185]185
  Царьград – русское название города Константинополя, столицы Византийской империи.


[Закрыть] для поставления на его место грека Константина. Раздавал щедрой рукой волости своим милостникам – суздальцам, чем вызывал тупое озлобление местных землевладельцев. Многие из киевских бояр бежали в те дни из стольного – кто укрылся в своих сёлах, кто убрался на Волынь, а кто последовал за Давидовичем в недалёкий Чернигов.

В стольнокиевских княжеских палатах гремели бесконечные пиры, царило безудержное веселье, в других городах князья и бояре тревожились, судили-рядили, как им теперь быть.

Долгорукий занял Киев 20 марта, и уже на другой день поскакал в Галич скорый гонец.

Ольга торжествовала. Наконец-то отец её, опора её и защита надёжная, занял подобающее ему по праву место. Именинницей чувствовала себя галицкая княгиня. Велела учинить пир в своих палатах в загородном сельце, созвала всех ближних бояр, с утра стала наряжаться в лучшие одежды, крутилась перед большим серебряным зеркалом.

Поверх нижнего платья – камизы[186]186
  Камиза – в Средние века на Западе так называлась рубаха с длинными рукавами.


[Закрыть], с узкими долгими рукавами, перехваченными на запястьях золотыми браслетами, облачили свою госпожу проворные служанки-суздальчанки в ромейскую багряницу – столу[187]187
  Сто́ла – верхнее женское платье с широкими рукавами.


[Закрыть] с широкими короткими рукавами едва не до пола. Поверх столы на голову и плечи велела Ольга надеть синего цвета мафорий с бахромой, ноги обула в красные сапожки с самоцветами.

Радовалась молодая княгиня, чуяла власть свою и силу, надменно вздёргивала голову, свысока посматривала на приближённых – вообще на всех вокруг. Что ей теперь даже и муж! Никуда не денется, пребывать будет отныне в тестевой воле. Ишь, ходит мрачный да задумчивый, всё размышляет, как да что. А что толку размышлять! Кланяться надо в пояс батюшке её – великому деяниями своими и ратями князю Юрию.

Ярослав зашёл к ней в бабинец, взглядом велел колдовавшей вокруг своей госпожи холопке выйти, повалился на лавку. Был он тоже одет нарядно, в голубой длиннополый кафтан, под которым видны были ворот и рукава нижней шёлковой сорочки нежно-розового цвета. Такой же расцветки был и верх парчовой шапки, окаймлённой опушкой меха желтодущатой куницы.

Княгиня тем часом заканчивала своё одевание.

– Прямь царица заморская, – усмехнулся, рассматривая её, Ярослав. – Вижу, рада.

– Как не радовать. Одолел ворогов всех батюшка. Топерича и тобе б порадовать мочно. Чай, никто на городки твои не позарится.

Ольга стала медленно натягивать на руки алые сафьяновые рукавицы с золотой прошвой.

– Ну вот, теперь не хватает токмо короны на голове, а так – вылитая базилисса! – Ярослав рассмеялся, следя за её движениями.

– А чем хуже! Волость обильная, свой двор имею.

– Имеешь. Думаю, и в дальнейшем иметь всё это хочешь. Говоришь, отец твой – мой покровитель добрый. Так вот, жёнушка дорогая. Дело к тебе есть. Ты уж наберись терпенья, постарайся да отпиши в Киев.

– Ведаешь ить, худо я пишу, – Ольга капризно надула губку.

– Ничего, пару слов всего и надо тебе начертать, – Ярослав поднялся, резко распахнул двери горницы, глянул в тёмный переход. Там не было никого. На стене чадил факел.

Он снова захлопнул двери. Жена недоумённо повела плечами.

– Что-то важное? – спросила она, обеспокоенно хмуря чело.

– Важное. Ворогов у нас с тобой обчих хватает. А главный из них знаешь кто?.. Молчишь?.. Иван Берладник, двоюродник мой – вот кто!

Ольга невольно вскрикнула, но сдержалась и через силу улыбнулась.

– В порубе он сидит у князя Юрья, – продолжил Ярослав. – Вот и напиши отцу своему, чтобы привезли Берладника в оковах в Киев и в мои руки отдали. А уж я решу, как с ним поступить.

Ольга насупилась, стала нервно кусать уста. Праздничного настроения её как не бывало.

– На что он тебе надобен? Сидит, и пущай сидит в яме вонючей. На что тебе заботы лишние? – стараясь выглядеть равнодушной, снова передёрнула она плечами.

– Будет Берладник в моих руках, спокойней мне будет. А так... непостоянен твой отец... Возьмёт да отпустит его.

– Так может... ты бы сам батюшке отписал. С тобою он согласится. А я... – Ольга наклонила голову к плечу Ярослава. – Меня он может не послушать.

– Ладно, пусть так, – кивнул князь, согласившись с её доводами.

На том разговор и закончился. Ольга вдруг вспомнила о страшном евнухе Птеригионите. Сейчас ей очень сильно мог пригодиться этот неприметный маленький человечек.