Текст книги "РrоМетро"

Автор книги: Олег Овчинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Вы ув-ве-рены? – просмеялся я в трубку.

– В чем? Насчет тапок с зайцами?

– В том числе. Ох, извините… – Я заставил себя успокоиться. – Вы уверены в том, что вы дома?

– Да.

– Отлично. Тогда ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос. Почему меня, героя вашего черновика, тоже нестерпимо тянет домой? Причем к строго определенному моменту времени: ноль часов, сорок восемь минут?

– А я почем знаю? – удивился Валерьев. – Я не контролирую мелкие душевные порывы моих героев.

– Но вы же автор! Предложите какую-нибудь правдоподобную версию.

– Правдоподобную? Попробую… Предположим, ты торопишься домой, чтобы не пропустить очередную серию «Монти Пайтона».

– Неплохо, но не то! «Монти Пайтон», да будет вам известно, начинается в ноль тридцать пять.

– Тогда не знаю, – сдался писатель.

– Ну хорошо, допустим… Попробуем по-другому…

Я готовился к выстрелу вслепую, даже глаза зажмурил. Я чувствовал себя поразительно спокойным и почти не сомневался, что попаду в цель. И вот я выстрелил:

– Чем же тогда вы объясните то, что произошло шестнадцатого апреля?

– Шестнадцатого апреля? – В голосе Валерьева слышалось неподдельное изумление. – А какого года?

– Прошлого.

Валерьев молчал несколько секунд.

– Зачем тебе? – наконец спросил он. – Ладно, скажу… В тот день я потерял своего лучшего друга.

Ну вот и все, подумал я. Вот мы и поквитались.

От груза, который только что свалился с моих плеч, мне полагалось бы воспарить к потолку, но вместо этого я тяжело приземлился на сиденье. Облегчение придавило меня к земле.

– Это имеет какое-нибудь отношение к нашему противостоянию? – спросил Валерьев.

– Прямое, и сейчас я это докажу. – Я старался говорить спокойно. Он не должен был услышать ликования в моем голосе. – Вспомните, как умер ваш друг.

– Нет! – резко ответил он. – Мне не хочется вспоминать об этом.

– Хорошо. Тогда вспомните хотя бы, когда он умер.

– Шестнадцатого…

– Точнее! – потребовал я. – С точностью до минуты!

– Было что-то вроде… Да, без двенадцати час. У него часы от взрыва остановились.

– Да! – Я не смог сдержаться. Все эмоции разом выплеснулись из меня и окрасили окружающее в желто-розовый цвет. – Вы наш, Валерий или Игнат! Примите мои соболезнования, но теперь вы точно наш! Мы с вами соседи по реальности. Логичной или нелепой – теперь без разницы. Главное, мы сейчас вместе и будем вместе пока нас не разлучит смерть. Как вам, И. Валерьев, не хочется думать о смерти в ваши… Кстати, сколько вам, тридцать пять есть?

– Тридцать три, – машинально поправил он.

– Вы хоть знаете, что станет с вашей вывернутой реальностью через… – Я взглянул на часы. – Ого! Уже через семьдесят шесть минут. Если только я не успею за это время добраться до дома? Вы должны знать, не можете не знать, раз уж вы ее смоделировали, но я все равно напомню. Она еще раз вывернется наизнанку, потом обернет собою себя же и поглотит самое себя, и перестанет быть, чтобы спустя мгновение возродиться, только уже без вас и без меня! Только вы не расстраивайтесь! Это совсем не страшно, это как… Мы еще не закончили вечер мрачных сравнений? Это как выблевать тридцатисантиметрового солитера. Выглядит так себе, а на самом деле очень полезно для организма.

– Павел!!!

Только услышав третий истерический окрик Валерьева я осознал, насколько сам был близок к истерике.

– Павел! Ты не мог этого читать!

– Читать? – Я чувствовал себя очень плохо.

– Я никогда не публиковал этот рассказ! – Он говорил очень тихо и неразборчиво, почти бредил. – Я не давал читать его даже друзьям. Тем более у меня их тогда уже не осталось. Я написал это даже не для себя – для него. На третий день, как только вернулся с кладбища. Сел и написал. Это были слезы с кровью. Ты понимаешь, только мои слезы и его кровь. И никогда больше не перечитывал. Кажется, я сжег рассказ.

– О чем вы? – осторожно спросил я. – Какой рассказ?

– Обреченный… Обреченный на память. Так он назывался. Только ты все равно не мог его читать! Слышишь? Ты не мог!!! Тогда откуда?..

– Откуда я знаю об этом? А вы не допускаете возможности, что обреченный на память – это я?

– Нет.

– Тогда скажите, как его звали? Меня интересует имя героя.

– Чушь… Я не уверен, кажется, его тоже звали Павлом. Да, Павликом. Но это простое совпадение. Я повторно использовал имя, в конце концов, простых имен не так много, а тот рассказ… он все равно остался неопубликованным. Я называю это сэкономить на имени…

Я снова перебил его. Если можно перебить человека, который говорит со скоростью десять слов в минуту.

– А я называю это второй ба-а-альшой ошибкой! И только от вас теперь зависит, станет ли она последней для нас с вами. – Я дал ему десять секунд на ответ и, не дождавшись, продолжил: – Вы сэкономили не на имени, Валерий. Вы сэкономили на герое.

– Чушь, чушь, чушь… – повторял Валерьев как заклинание. Голос его стал еще тише и отстраненнее, как будто он отвел трубку от лица. – Между вами нет ничего общего, кроме имен. Даже фамилии у вас разные. Его фамилия… В тексте этого явно не указывалось, но подразумевалось, что его фамилия Морозов. Павлик Морозов, порожденный советской властью аналог Вечного Жида, который не умел даже умереть по-человечески. Он дожил до нашего времени и проживет еще очень долго, и он обречен изо дня в день… еженощно держать ответ за ошибки молодости. И оставаться вечно молодым. Да, держать ответ и нести ответственность… А ты…

– А я?! – Я не знал, рассмеяться мне или зарыдать. – А моя фамилия?! Или вам паспорт показать? Сколько себя помню, чуть ли не с первого класса, всегда и везде одно и то же: «Настоящий Павлик Морозов? О!!!», «Паш, а твой папа почему не на собрании? Ты его, что ли, того?», «Ты недостоин собственной фамилии, выйди из строя!» Так что мне пришлось постараться, чтобы забыть, как меня назвал один не в меру экономный автор. И ведь я почти забыл… уже забывал, когда три года назад… эти парни в рабочей одежде позвонили в мою дверь и сказали… Нам надо только… – У меня все-таки сорвался голос. – Только проводку проверить… Может, где-то… – Я всхлипнул и быстро утерся рукавом. – Где-то сбоит…

– Прекрати, – холодно прошелестела трубка. – Ты врешь и даже не стремишься к правдоподобию. Из тебя никогда не получится хороший писатель.

– Я вру? Вам мало моих слов? Моих слез? Вам нужны еще доказательства? Ну так получайте! – Я приблизил трубку настолько, что почти коснулся губами ее гладкой поверхности, и начал произносить то, что раньше твердил только про себя, зато постоянно. Чтобы не дай бог не забыть, даже по пьяни, даже в кошмарном сне.

– Семнадцать, – сказал я. – Сто сорок четыре. Шестьдесят девять. Семьсот тринадцать. Ноль тридцать четыре. Пятьсот девяносто…

– Идиот! – Странное дело: Валерьев вопил в трубку, но голос его по-прежнему оставался чуть громче шепота. – Ты с ума сошел: диктовать открытым текстом!

– А что, нейтринная связь не защищена от прослушивания? – спросил я. – Теперь-то вы мне верите?

– Верю, верю! – почти беззвучно орал Валерьев. – Только, ради бога!.. Ради самого себя, не бросай, пожалуйста…

Наверное, он собирался сказать: «не бросай трубку», хотя в моем случае вернее было бы «не переключай рычажок». Как бы то ни было, мне не пришлось делать ни того, ни другого, все свершилось само собой. Связь с поверхностью оборвалась. Я раз десять прокричал душераздирающее «Але!» в оглохшую трубку, прежде чем окончательно в этом убедился.

Полная тишина, ни статики, ни динамики.

Тогда я внимательно осмотрел трубку и обнаружил на обратной стороне маленькую крышечку, а также стрелочку, указывающую, в каком направлении ее тянуть. Я потянул. Из открывшегося потайного отделения мне в ладонь скатилась батарейка в картонном корпусе цвета украинского флага. Я поднес ее к глазам, чтобы рассмотреть. На батарейке имелась надпись «Орион А-342», даже не помню, в каком году я последний раз видел такую. Она выскользнула из руки, напоследок испачкав пальцы аккумуляторной кислотой, и покатилась по полу в сторону провала.

Мои надежды катились вслед за ней. «Вот из-за такой нелепой случайности… – устало подумал я. – Из-за не вовремя подсевшей батарейки и погиб ракетный корабль «Орион»…»

Вероятность того, что мне когда-нибудь удастся расстаться с этим поездом стремилась к минус бесконечности. Минус был жирным и напоминал милый сердцу каждого автолюбителя «кирпич».

Из задумчивости меня вывел голос бывшего космонавта «Ориона», который, по-видимому, считал, что из любой ситуации всегда есть выход, даже если это выход в открытый космос, а у тебя нет скафандра. И который, судя по голосу, временами не брезговал аккумуляторной жидкостью из батареек.

Глава двадцать вторая
«Станция Переливания Крови»

– прокаркал он, и я пожалел, что не могу вырвать ему язык.

Возможно, он прав и выход действительно есть всегда, но, к сожалению, порой он настолько непригляден, что очень трудно заставить себя им воспользоваться.

Я рывком распахнул дверь и ввалился в кабину.

– Если мы планируем отсюда выбраться, – сказал я, – мне прямо сейчас позарез нужна одна батарейка. – И добавил как добил: – Пальчиковая.

Первым отреагировал Евгений.

– Я тебе и без бат-тарейки что хочешь заряжу! – Он страшно ухмыльнулся половиной лица и вытянул вперед указательный палец. Я кожей почувствовал нарастающее в кабинке напряжение.

– Погоди. – Я отмахнулся от него и обратился к тому, кто меня больше всего интересовал: – Игорь!

– Не-ет, – Мальчик медленно помотал головой и испуганно попятился, что было не так-то просто в условиях кабинной тесноты. – Я не отдам.

– Игорь, – с нажимом повторил я. – Это не просьба. Выбора нет.

– Не отдам!

Его лицо побледнело. Мальчик прижал ладонь к груди в том месте, где до сих пор слаженно бились два сердца, человеческое и электронное. Я собирался прямо сейчас остановить одно из них. Хотя мне очень, очень не хотелось этого делать.

– Так… У кого ещеесть батарейки? – спросил я без особой надежды.

– Нету, – ответил за всех Петрович. – Кабы раньше знать…

Ларин положил руку на плечо мальчика, но тут же убрал ее, получив заряд статического электричества, и неловко попытался утешить.

– Сейчас это не больно. Он же спит.

– Паша-Пашенька, ты уверен, что это необходимо? – негромко спросила Лида.

– Да, – ответил я. – К сожалению.

– Нет! – Игорек почти кричал. Он втянул голову в плечи и вжался спиной в фанерную стенку. В этот миг он казался мне совсем чужим.

– Пожалуйста, не заставляйте меня…

– У него там клапан, что ли? – подал голос Савельев. Возможно, он хотел, чтобы это прозвучало небрежно, но округлившиеся глаза рядового выдавали истинное отношение к происходящему.

– Какой к-клапан? – не понял Женя.

– Ну, сердечный. На батарейках.

– Придурок! – прокомментировал Петрович и снова уставился за окно. Только цЕпочка в его руках натянулась еще сильнее.

– Нет, – ответил Ларин рядовому. – Просто такая игра. Электронная.

После этих слов мальчик заплакал.

– Тогда какие проблемы? – В голосе Савельева слышалось искреннее недоумение.

И вправду, какие проблемы?

Только одна: в заблестевших глазах Игорька я вижу свое отражение. И оно мне не нравится.

Что поделаешь… Человеку свойственно узнавать свое отражение в чем угодно: и в глазах девятилетнего мальчика, и в поверхности грязной лужи. Человек остается собой независимо от свойств отражающей поверхности. Игорек еще поймет это, когда вырастет. Есливырастет. Если проживет ближайшие… 75 минут. И чтобы у него появилась такая возможность, я сейчас обязан быть жестким. Если потребуется, жестоким.

– Игорь, пожалуйста, – попросил я. – Нам не справиться без твоей помощи, понимаешь. Не только нам… У тебя ведь тоже наверху кто-то остался. Одноклассники, друзья во дворе, родители, наконец. Мать, отец…

Я говорил и в то же время не мог избавиться от чувства, что все сказанное не имеет смысла. Барьер, воздвигшийся между мной и Игорьком, не относился к разряду тех, которые можно преодолеть хитростью или откровенностью. Нет, такие барьеры можно только пробивать. И я попытался:

– Точнее, полтора отца.

И это подействовало.

– Подавись!.. тесь!.. – закричал мальчик. – Все вы!..

Он швырнул мне с нежностью маленький оранжевый овал – клянусь, я раньше не подозревал, что можно швырнуть что-то с нежностью, но сейчас это выглядело именно так – и выбежал из кабины.

– Только, ради бога, без глупостей, – крикнул я ему вслед.

– Я тоже… – прошептала Лида и попыталась протиснуться мимо меня к выходу, но я не пустил.

– Пожалуйста. – Я посмотрел ей в глаза. – Не надо.

– А не лучше было бы просто отобрать? – спросил Ларин.

– Не знаю… Может быть…

Мне не хотелось думать. У меня и без того никак не получалось выцарапать батарейку из игрушки.

– Давай я, – предложила Лида, и я в очередной раз убедился, что женские ногти – средство не только эффектное, но и эффективное.

«Вот так, – подумал я, глядя на окончательно посеревший экран. – Кто-то обречен на память, а мамонты – на вымирание…»

– Я все-таки схожу к нему, – сказала Лида. – Только отдам ему вот это. – Она указала на опустевший домик виртуального мамонтенка.

– Хорошо.

Она действительно вскоре вернулась, уже без игрушки.

– Как он?

– Плачет.

– Это к лучшему, – промолвил Петрович.

Батарейка вошла в отделение нейтринного телефона как патрон в патронник. Уже через несколько секунд я слышал в трубке длинные гудки. Полтора гудка, если быть точным. На этот раз Валерьев ответил на вызов намного быстрее.

– Это ты, Павел? Слава богу!

И куда только подевались его спокойствие и уверенность в себе?

– Что, сверхзвуковая дрезина уже спешит к нам на помощь? – поинтересовался я.

– Увы, нет. Здесь нет и никогда не было сверхзвуковых дрезин. Сверхсветовых тоже. И вообще никаких транспортных средств быстрее шестидесяти километров в час. Они не вписались бы в антураж. Выбор простой: или ограничить скорость, или рельсы не выдержали бы еще лет двадцать назад. Не забывай про главный принцип: непротиворечивость внутренней логике.

– И что, ничего нельзя было придумать?

– Попробуй!

Я пробовал секунды три.

– А аппарат нейтринной связи, значит, логике не противоречит?

– Нет. Он существует постольку, поскольку я смог объяснить тебе его принцип действия. Пусть не совсем достоверно, но правдоподобно. Ты же поверил?

– Может быть. Так вы знаете какой-нибудь способ вывести нас отсюда за минимальное время?

– Не уверен. Когда я моделировал эту реальность, я не предполагал, что возникнет необходимость в средствах быстрой эвакуации.

– Покороче! – Я посмотрел на часы. Двоеточие на них мигало пока еще крайне редко, но уже заметно для глаз. Оно напоминало сердцебиение больного, медленно, но верно выходящего из комы.

– Короче, лейтмотивом через всю спиральную ветку проходит вертикальный грузовой лифт, – сказал Валерьев. – Но он дрезинного типа, то есть, на ручной тяге.

Я подвел черту:

– То есть, на нем нам тоже не успеть.

– Да, наверное.

– Тогда зачем вы про него рассказали?

– Не знаю. Я честно пытаюсь вспомнить все способы отхода.

– Ладно. Еще что-нибудь?

– Д-да… Есть еще один вариант, но он не очень… гуманный. И вообще, я не уверен…

– Не важно. Что за вариант?

– Это… – начал было Валерьев, но передумал и попросил: – Нет, дай мне лучше Петра Алексеевича. Он быстрее сообразит.

– Сейчас, – сказал я в трубку, затем добавил мимо нее: – Петрович, тебя вызывают.

– Кто?

– Местный Господь Бог.

Я приложил трубку к уху старика, чтобы не отвлекать его от процесса извлечения искрЫ.

– Але! – сказал Петрович. – Кто говорит? Какой Валера? Валерка, ты что ли? – Лицо его расплылось в улыбке, но ненадолго. – Да. Да, внимательно…

В ходе последующей двухминутной беседы Петрович по большей части кивал, лишь один раз к чему-то помянул недобрым словом Гибралтар, да еще раз в сердцах выпалил:

– Ты что, накх, совсем свихнулся?! Чтоб живого человека!.. – Но быстро успокоился и вернулся к молчаливым кивкам.

Наконец он скосил глаза в мою сторону и сказал:

– Все, накх. Переговорили.

– Валерий, вы на проводе? – спросил я и сам себя поправил: – Вернее сказать, все пучком? В смысле нейтрино.

– Да, я здесь, – отозвалась трубка. – Я должен сказать тебе еще одну вещь…

– Если снова про внутреннюю логику, то лучше не надо. Меня от нее уже наизнанку выворачивает.

– Еще не так вывернет, – пообещал Валерьев. Судя по тону, он не шутил. – Учти, ты теперь идешь против течения. Не только время работает против вас…

– Против нас, – напомнил я, и на этот раз он со мной согласился.

– Да, против нас… Сама реальность будет отчаянно сопротивляться. И я при всем желании не смогу помочь тебе и твоим друзьям. Не забывай, я всего лишь писатель с приставкой «о». – Увы, но в тот момент я не придал значения его словам. Хотя, пожалуй, следовало бы. – Но я хотел сказать не об этом…

– Слушаю.

– Пожалуйста, Павел… – Он на секунду замялся. – Будь осторожен!

– Какая заботливость! – неискренне восхитился я. – Вы мне прямо как отец родной.

Валерьев через силу рассмеялся.

– Надеюсь, твое историческое имя не подвигнет тебя на ненужные подвиги? Ты ведь не убьешь меня ценой собственной жизни?

– Не жизни, Валер, не жизни. Только одиночества, а к нему мне не привыкать. – Я улыбнулся. – Так что в течение ближайшего часа с небольшим тебе предстоит немного поволноваться. – И дал отбой.

Вот так. Стоят ли три минуты радиосвязи слез одного ребенка?

Пока не знаю. Но очень надеюсь, что все-таки стоят.

– До чего договорились? – спросил я у Петровича.

Прежде чем ответить, старик покусал себя за нижнюю губу.

– Значитца, есть один вариант. Черт его знает, сработает, не сработает… – задумчиво промямлил он и снова вернулся к тщательному пережевыванию губы.

– Не тяни, – попросил я. – Что за вариант?

– Да я не тяну… Есть здесь поблизости одна штольня…

– Семнадцатая?

– Не, до семнадцатой еще пилить и пилить, да и засыпали ее давно. Прям после прорыва и засыпали… У этой вообще номера не было. Урановой, накх, называли, потому как уран в ней нашли. Какой-то страшно редкий: то ли 314-й, то ли 315-й, не помню… Никогда раньше такого не находили, да оно и понятно: где еще здешнее давление встретишь? Ну значит, нашли, а дальше думают, как его наверх транспортировать. Он же, видишь ты, совсем элемент несознательный… В смысле нестабильный. Чуть вагонетка на кочке подпрыгнет – и все, полный, накх, распад! Вот тогда и додумались какие-то то ли физики, то ли химики – те, что по ядерному делу, – и сварганили нам тут маленький такой телепортатор.

– Маленький что?! – не сдержался я.

– Ну, телепорт… Что, никогда не слышал?

– Слышал, – признался я. – И даже сам пользовался.

– А вот я, к примеру, не слышал, чтоб по нему живых, накх, людей телепортировали, – задумчиво сказал Петрович. – И не думал даже, что такое сделать можно.

– Отчего же, можно, – бодро ответил я. – Главное, на том конце на кибер-демона не нарваться.

– Не… – Петрович, похоже, не заметил иронии. – На том конце нарвешься на бронированный приемник. Их много на поверхности понаставили, в разных местах. И чтоб не меньше километра друг между другом было, для безопасности… Только все равно больно уж мне сомнительно… Да и потом, чтоб на ту штольню выйти, нам прежде нужно на Гибралтарскую ветку свернуть. А для этого, опять-таки, сперва надо стрелку перевести.

– Я переведу, – встрял в разговор рядовой третьего уровня. – Я умею. Вы только притормозите у развилки, меня высадите, а сами вниз катитесь минуту или две. Я пока переведу.

– А не обманешь? – подозрительно спросил Женя. Он больше не заикался, видимо, последствия электрошока прошли.

– Зачем? – вернул вопрос Савельев. – Я, что ль, похож на…

И тут раздался выстрел.

Не знаю как, но в следующее мгновение я оказался в салоне.

Вагон дернуло: это Петрович бросил управление. Я отработанным движением вцепился в поручень и попытался оценить ситуацию.

Думаю, сколько бы лет не минуло с этой ночи, я никогда не забуду ни одного фрагмента этой сцены, ни одного эпизода разыгранного на моих глазах зрелища. На этупамять я тоже теперь обречен.

Их было двое. Причем их внимание было настолько сосредоточено друг на друге, что я почувствовал себя лишним. Все мы – и Ларин, возникший за моим плечом, и Петрович с цЕпочкой наперевес, который, чертыхаясь, выбирался из кабины – были лишними в этом фантастическом противостоянии.

Первым был омоновец, замерший неподалеку от разрыва в вагонной стенке. Выбритый, полуголый, затянутый в белую портупею, он был похож на рядового Савельева, как родной брат. По-видимому, у безымянного «товарища майора» было два любимых племянника. А вот чести не было: ведь он первым нарушил перемирие.

Вторым был Игорек. Он стоял посреди прохода, широко расставив ноги, спиной к нам, лицом к противнику. В отведенной в сторону руке Игорек сжимал рукоятку ТТ. И хоть из дула пистолета не вился сероватый дымок, как принято показывать в фильмах, не возникало сомнения, что стреляли из него. Поскольку автомат омоновца, похоже, свое отстрелял. По большому счету, от него остался один приклад, который сейчас тупо вертел в руках омоновец. Правда, к кобуре у него подмышкой мог остаться готовый к применению пистолет, и об этом не стоило забывать.

– Он вылез откуда-то из-под вагона, – не оборачиваясь, неестественно спокойным голосом произнес Игорек. – Я… сидел с закрытыми глазами, поэтому не сразу его заметил.

Так же не сводя глаз с врага, я протянул руку назад и скомандовал шепотом:

– Автомат.

– Ой, – сказал Ларин. – Я сейчас.

Его силуэт исчез из-за плеча и через некоторое время снова возник на периферии моего взгляда. Даже тень Евгения казалась растерянной и поникшей.

– Там заперто.

– Что?! – Мне все-таки пришлось обернуться.

Все наши были рядом, даже Лида. Не хватало только Савельева.

– Как это заперто? – прошипел я. – А где ключ?

– Спокойней, – попросил Петрович. – Я его на полочку положил. Заместо перчаток. Видать, эта сволочь дотянулась.

– Он же связанный.

– Ну да! – Петрович сплюнул под ноги. – Я ж говорю, сволочь.

Предвосхитив мой порыв, Ларин пробормотал:

– Я ее подергал. Крепко заперто.

Новоявленный омоновец пока пребывал в прострации, но в любую секунду мог перейти в контратаку. Что перевесит в этом случае, опыт или молодость? Если не сказать детство? «Тупость!» – решил я и сделал шаг к Игорьку.

Но только один.

Игорек даже не обернулся, вместо него мне в лоб уставился немигающий зрачок пистолета. Мальчик держал его над правым плечом, вывернув рукояткой кверху.

– Не надо дергаться, – бесцветным голосом произнес он. – Не надо волноваться.

– Игорь, ты не понимаешь… – сказал я, машинально делая еще один шаг.

– Стой! – Он повысил голос. Ларин выкрикнул что-то предостерегающее. Я остановился. – Это ты не понимаешь. Пока это просто игра, но если ты пошевелишься, мне придется выстрелить. Потому что эта игра только для двоих.

– Игорек, перестань! – Лида выдвинулась на передовую позицию.

Дуло ТТ с любопытством проследило за ней.

– Пожалуйста, не заставляйте меня… – Игорек повторил эту фразу второй раз за последние несколько минут, но сейчас из его голоса куда-то испарилась вся детскость. – Мне будет вас жалко.

– Нет! – вскрикнула Лида, замирая рядом со мной. От не вовремя повзрослевшего мальчика нас отделяло три метра. Или три широких шага. Или один прыжок…

Додумать я не успел: новый выкрик Лиды сбил меня с мысли.

– Смотри! – воскликнула она, указывая рукой.

Омоновец раньше меня перешел к действиям… по крайней мере, попытался перейти. В какой-то момент он перестал любоваться обломками автомата и просто уронил их на пол. Его правая рука метнулась под мышку, промахнулась мимо кобуры, метнулась второй раз, расстегнула кобуру и… вытянулась вперед в жесте отчаяния и мольбы о пощаде, раскрытой ладонью к нам.

– Не надо! – закричал омоновец. – Не стреляй!

Я запоздало отметил, что выстрел действительно прозвучал пару мгновений назад. Пуля поцарапала щиколотку омоновца и разорвала ремешок на его левой сандалии.

– Ты сам виноват. – Игорьку приходилось говорить громче, чтобы омоновец мог его услышать. – Ты начал действовать, не дождавшись команды. Это не по правилам.

От его слов веяло какой-то безумной рассудительностью.

Омоновец бросил беглый взгляд на рану, поморщился и перешагнул через разорванную сандалию.

– Никаких резких движений, – сказал Игорек, – пока я не скомандую. Это понятно?

Омоновец кивнул, настороженно глядя на мальчика.

– Эй! Ты чего это тут затеял? – возмутился Петрович.

– Тсс! – откликнулся Игорек. Вместо пальца он приложил к губам ствол пистолета и подул в него. – Это просто такая игра.

Этот жест открыл мне глаза на происходящее. Я наконец смог облечь в слова то смутное ощущение, которое не давало мне покоя с первого взгляда на пару противников. Похоже, мне предстояло стать свидетелем дуэли, какой ее принято показывать в вестернах. Какой ее задумал и собирался воплотить в жизнь Игорек: ведь он полностью контролировал ситуацию. Два парня, плохой и хороший, и надо сказать, что роль хорошего парня как нельзя лучше подходила Игорьку. Голубые джинсы, рубашка в красную клетку, милицейская портупея со сползшей на бедро кобурой, пистолет, который в руке мальчика казался не детской игрушкой – с этой точки зрения Игорек выглядел великолепно. И ветер, блуждающий из конца в конец изувеченного вагона, развевал его длинные волосы.

Словно подслушав мои мысли, Игорек убрал пистолет в кобуру. Теперь оба противника были в равных условиях.

– Это просто такая игра, – в третий раз повторил Игорек фразу, на беду сказанную Лариным. «Просто такая игра. Электронная». – Вы ведь хотите поиграть со мной, дяденька?

Омоновец не ответил. Кажется, он не уловил сути предложения.

– Вы можете заранее положить руку на кобуру, – предложил мальчик. – Так будет даже честнее.

– Слушай, кончай, а! – попросил из-за моего плеча Ларин. Он был как никогда прав.

– Игорь, ты меня знаешь. – Я старался говорить спокойно, в тон Игорьку, но не смог до конца избавиться от угрожающих интонаций. – Я не дам тебе этого сделать.

– Дашь, – возразил он. – Иначе все вообще потеряет смысл.

– Ошибаешься. Я не уверен, что у меня получится, но я попытаюсь тебе помешать. И если ты думаешь, что эта … ответственность перед этим … человечеством меня остановит…

– Не-а, тебя остановит она. – Пистолет снова возник в его руке, указывая дулом на Лиду.

Я проглотил комок в горле.

– Ты хочешь сказать… если я прыгну, ты выстрелишь в нее?

– Я выстрелю в любого, кто дернется, – спокойно ответил Игорек. – Таковы правила. Только ты не прыгнешь. Пару часов назад – возможно, а теперь – ни за что. Ты встретил ее, – дуло очертило маленький круг, – ты отделил от человечества одного человека – и стал несвободен.

– Откуда ты знаешь? Почему я не могу отобрать из общей кучи двух человек? Четырех? Тысячу?

– Успокойся, – сказал Игорек. – Тебе и так тяжело. Не пытайся быть в ответе за тех, кого тебе уже никогда не приручить.

Он говорил уверенно, возможно, даже правильно, но его слова настолько не вязались с образом… Они были слишком взрослыми и до боли интонационно знакомыми.

– Валерьев! – заорал я. – Это снова вы? Не прячьтесь! – И посмотрел по сторонам, как будто в самом деле надеялся, что по моему сигналу откроется потайная дверца, ведущая в нормальную реальность, и из-за нее покажется ухмыляющееся лицо Игнатова.

– Кто такой Валерьев? – спросил мальчик. – Дяденька, это вас так зовут? Очень приятно. – Он кивнул остолбеневшему омоновцу и неожиданно рассмеялся своим обычным, заливистым смехом. Только совсем не смешным. – И прекратите меня хоронить, – заговорщицки шепнул он нам. – Сейчас я его сделаю! – И снова крикнул омоновцу: – Ну что же вы, дяденька? Вам ведь хочется поиграть! Смелее! Возьмитесь за рукоятку!

Он снова был безоружен, но на месте его противника я бы не стал этим обольщаться. Омоновец с засунутой под мышку рукой, напоминал питекантропа, который собрался почесаться, но именно в этот момент был застигнут безжалостной эволюцией. Он смотрел поверх головы Игорька, кажется, пытался встретиться со мной взглядом, чтобы спросить без слов: «Он что это, серьезно?»

К сожалению, я знал точный ответ.

– Приготовиться! – скомандовал Игорек. – Стрелять на счет «три».

Мои нервы натянулись как струны, я чувствовал их вибрацию.

Вопрос о том, у кого из противников реакция лучше, не возникал, но ведь быстрота реакций во время перестрелки – еще не все. Иногда большое преимущество дает опыт. В частности, не забудет ли увлеченный собственной игрой Игорек перед выстрелом снять пистолет с предохранителя? Я уже собирался напомнить ему об этом, когда вспомнил, что у ТТ нет предохранителя, только кнопка для выбрасывания обоймы, нажимать на которую в данный момент я бы не рекомендовал.

– Вы поняли? – прокричал Игорек. – Не «раз», не «два», а только когда я скомандую…

В звенящей и скрежещущей тишине вагона что-то отчетливо пикнуло.

И еще раз.

И…

Рука Игорька взметнулась. Это был первый раз, когда я успел проследить его движение от начала до конца. Он склонил голову, рассматривая то, что держал в ладони, затем медленно обернулся ко мне.

– Он… не умер!

В глазах у мальчика стояли слезы, но лицо светилось от недоверчивой радости.

– Он… просто соскучился. – Игорек обернулся, напрочь забыв о противнике, и протянул ко мне руку с зажатой в пальцах игрушкой. – Видишь? – чуть слышно спросил он.

– А-а-а-а-а! – закричал Ларин.

Игорек развернулся на 180 градусов.

Омоновец стоял, чуть согнув ноги в коленях, в замке из сцепленных рук подрагивала рукоятка пистолета.

– Не надо! – попросил мальчик и, улыбнувшись, добавил: – Все уже кончилось. Вот, смотрите… – Он неудобно потянулся к кобуре свободной левой рукой, двумя пальцами попытался вытащить пистолет…

И дернулся. И подпрыгнул. И упал, отлетев на пару метров, прямо к моим ногам.

Несколько мгновений я не мог пошевелиться. Потом услышал окрик омоновца:

– Стоять!

Я поднял на него глаза. Омоновец быстрым шагом приближался к нам.

– Не двигаться! – орал он. – Всем отойти назад!

Он казался до предела обозленным на все человечество. И в первую очередь, на себя.

Лида ладонью зажимала себе рот. Кричали только ее глаза.

– Назад, я сказал! – повторил омоновец, поводя дулом пистолета.

Я попятился, широко расставив руки и заставляя отступить остальных.

Омоновец склонился над неподвижным телом Игорька.

– Что ж ты, малец? – с сожалением в голосе спросил он. – Куда ж ты… Разве ж можно? Я же ж профессионал, а ты… какие игры? – Он поднял голову и зло посмотрел на нас. – Вы куда Савельева дели, сволочи?

Ответить никто не успел, даже если и собирался. Омоновец просто не дожил до ответа.

До этого неподвижная рука мальчика совершила сложное и, как всегда, неуловимое для глаз движение. Омоновец захрипел и ухватил себя одной рукой за горло. Из-под его пальцев толчками выливалась кровь. «Эээ…» – просвистел он на вдохе, словно подбирая слова для собственной эпитафии. Петрович шагнул вперед и нанес удар в лучших традициях «Заводного апельсина»: металлической цепью по руке, сжимающей пистолет. Пистолет отлетел в сторону. Я бросился к Игорьку, отпихнув в сторону хрипящего омоновца, и упал перед мальчиком на колени, как будто надеялся вымолить у него прощение, хотя, конечно же, не надеялся, да он и не выглядел обиженным, даже улыбался одними губами, только почему-то говорил шепотом, и он сказал, протягивая мне мой собственный окровавленный проездной, что видел такое в одном фильме, только там был не проездной, а игральная карта, но тоже пластиковая, хотя, наверное, можно было бы и картонной, главное – ударить резче, и динамик над нами внезапно зашипел, а потом бодрым женским голосом пропел: «Сядь в любой поезд, будь ты как ветер, и не заботься ты о билете, листик зеленый зажми ты в ладони, … … больше тебя не догонит» и захлебнулся звуком зажеванной пленки, а я так и не расслышал, кто именно не догонит, но подумал, что, скорее всего, «враг твой», тем более что он как раз подкатился к нам и принялся дергать меня за штанину, и мне пришлось вытащить из кобуры у мальчика пистолет, и рукояткой ударить врага по голове, хотя это было глупо и ненужно, но что-то там громко хрустнуло, едва ли рукоятка, и руки омоновца безвольно упали на пол, и из длинного разреза на его горле небольшими порциями стала вытекала кровь, как будто кто-то ленивый закачивал ему в вены воздух ручным автомобильным насосом, а Игорек неожиданно сказал, что он жив, но я не поверил и заявил авторитетно, что с такими ранами долго не живут, а мальчик тихо засмеялся и сказал: «Да я не о том! Смотри, какой у него забавный почерк!» и протянул мне игрушку, которую так и не выпустил из рук, и на маленьком экране жидкими кристаллическими буквами, то приседающими, то подпрыгивающими кто-то написал «ТYТ ТАK ОDИНОКО», а я все шептал, поскольку тоже не мог заставить себя говорить громче, что все будет хорошо, что его почти не задело, это даже не царапина, просто маленькое коричневое пятнышко над правой бровью, похожее на… я так и не вспомнил на что, и поэтому просто улыбался, стараясь не замечать, как моя левая ладонь, придерживающая голову мальчика, постепенно становится скользкой, когда он неожиданно попросил вставить батарейку обратно, а я сначала не мог понять зачем, все же работает и так, но он настоял, и я послушно начал ее вставлять, и это было ужасно неудобно делать зубами и одной рукой, но я не мог освободить вторую, потому что должен был поддерживать его голову, не давая ему заснуть, но батарейка наконец вставилась, и я почти не удивился, когда грубая векторная графика сменилась цветной растровой, а в глубине экрана я увидел еще одного Игорька, только крошечного, и он помахал мне рукой изнутри, а снаружи прошептал: «Видишь, это я, заботься обо мне, корми гамбургерами, гуляй со мной и выключай свет ночью. И еще, пожалуйста, читай мне книжки», и я пообещал, а оказавшаяся рядом Лида вот уже в третий или во второй раз сказала: «Пошли», но я ее не заметил, и Ларин тоже подошел и сказал непонятное: «Я там проверил все: и на крыше, и под вагоном. Больше никого нет, только этот», и пнул ногой труп омоновца, и Петрович тоже сказал: «Нам и вправду пора, Павел. Надо поторапливаться» и провел рукой по лицу Игорька, стирая с него улыбку, а я посмотрел в его стальные глаза и все понял, только спросил: «Он ведь уже не вернется? Даже если мы успеем? Тогда зачем?..», но Петрович не ответил, только вцепился в мое плечо своей термотитановой ладонью, закрыл глаза, на которых все равно было не различить слез, и произнес чужим голосом: «Давай я помогу», и это, наконец, подействовало.