Текст книги "Записки фельдшера"

Автор книги: Олег Врайтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Акт возмездия

Я не сожалел о происходящем сейчас. Нисколько. Мне мерзко было смотреть, еще противнее слушать, совсем неприятно присутствовать – но я не жалел об этом. В конце концов, ни одна яичница в этом мире не приготовилась без раскалывания скорлупы яйца. А если это болезненно для яйца… ну, что ж, кому сейчас легко?

* * *

Фельдшером на «Скорой помощи» я работаю уже пятый год. Пришел сразу после медицинского училища, даже не колебался при выборе – повлияло прохождение практики на подстанции. После скучных стен стационара выездная романтика неизвестности и нерутинности догоспитального этапа пленила меня сразу и навсегда. Я остался, поработал на общей бригаде, немного на реанимации, а после снова ушел на линию. Сейчас, впрочем, работаю самостоятельно, в составе фельдшерской бригады. В этом и есть загвоздка, которая отравляет удовольствие выездной жизни.

Так уж получилось, что с детства друзей у меня не было – здоровенные дворовые ребятки, посещавшие секции дзюдо и карате, вызывали у меня неприязнь и подспудное опасение. Так опасаются больших сторожевых псов, даже находящихся в состоянии покоя – слишком уж велик риск того, что внезапно кинутся и растерзают. Я рос в начитанной семье, читал много и быстро, получал от этого почти физическое удовольствие. Для меня ничего не стоило читать одновременно три книги – утром одну, в обед другую, на ужин – третью. И никогда в голове не возникало путаницы сюжетов. Я был широк умом – но, как следствие, узок в плечах и слаб в здоровье. Бегать я не мог и не любил, слишком уж быстро у меня развивалась одышка, драк старательно избегал, в молодежных тусовках не появлялся, о дискотеках знал только понаслышке. И друзьями, которые бы могли защитить, уверить в себе и привить любовь к блатной радости подворотни, разумеется, не обзавелся. Так уж получилось. Может, начни я курить в десять лет, как Руслик-Суслик с третьего подъезда, все было бы иначе?

Но прошлого, как иногда ни прискорбно, изменить уже нельзя. Увы.

Пока я работал на общей бригаде, в полном составе – врач, фельдшер, санитар – все было как-то спокойно. Втроем легче, чем одному, и не так страшно, в случае чего. Бывал во всяких ситуациях, но, поскольку сильно доверял врачу, ни разу у меня даже руки не задрожали. Даже когда нас в наркоманском притоне заперли, наркоту вымогали. Елизарова умничка, вела себя достойно и спокойно, даже с какой-то завидной ленцой, словно подобные ситуации у нее на смене бывали раз по десять и перестали вызывать какие-либо эмоциональные реакции. Мне бы так… Впрочем, работая с ней, я пребывал в полной уверенности, что смогу не хуже, окажись в сходном положении.

Все мы заблуждаемся.

Самый мой первый самостоятельный вызов был на травму в дорогущее кафе на морском берегу, где гуляли какие-то весьма непростые товарищи. Диспетчер, вручая мне карту, украшенную двумя красными полосками, означавшими первую срочность, пробормотала:

– Езжай быстрее и осторожнее там. Бандиты вроде…

Вот тут я и понял, что боюсь. Это стыдно, позорно – но ничего поделать я с собой не мог. В животе моментально заворочался ледяной шар страха. Что я мог противопоставить обозленным и пьяным криминализированым ребятам, оснащенным накачанными конечностями, связями, деньгами, силой и властью? Свои знания? Клинический опыт работы? Судя по времени передачи вызова, задержка составляла уже около получаса. На травму, черт побери. Могу себе представить настрой вызывающих…

Вызов себя оправдал. Когда наша «газель» подкатила, сверкая «мигалкой», к отделанному красным облицовочным кирпичом и увитому жимолостью зданию, с алой горящей надписью «Лира» на стене, оттуда выскочили аж трое мордатых пареньков, размахивающих руками. Орали на меня так, что перекрикивали несущуюся из открытых по случаю жары окон, национальную музыку. Не отвечая, я торопливо выдернул укладку из салона и быстрым шагом направился в этот вертеп.

Больной ожидал меня, сидя на плетеном кресле на открытой веранде, весь покрытый холодными каплями профузного[2]2
  Профузный (лат. profusus) – расточительный, обильный.


[Закрыть] пота и бледный, как мультипликационный граф Дракула. Даже сквозь тонкую майку, обтягивающую его накачанный торс, было видно, что с правым плечом не все в порядке. Вывих правого плечевого сустава. Знаете, что такое вывих? Лучше бы вам не знать. Это просто адская боль, по сравнению с которой боль перелома кажется легким кожным зудом. У меня у самого привычный вывих, и тоже правого плеча – следствие неудачных занятий физкультурой в школе, когда наш не в меру ретивый учитель, невзирая на мои протесты, заставил отжиматься «с хлопком». Я поотжимался на славу – в очередной раз, не успев хлопнуть в ладоши после подъема корпуса от пола, рухнул на неловко оттопыренный локоть. Разрыв связок – дело серьезное, они, в отличие от надкостницы, сами не срастутся. Операция по их ушиванию, в общем-то, не сильно сложная – но про наше ортопедическое отделение давно уж нехорошие легенды ходят. Да и эффект от нее, как правило, пятьдесят на пятьдесят – зато есть риск развития контрактур, артроза и прочих милых осложнений. Вот и живешь таким полуинвалидом, рискуя неосторожным малейшим движением руки вогнать себя в такое состояние, которое я наблюдаю сейчас перед собой.

– Слышишь, доктор, ты чё копаешься? – загорланил мне прямо в ухо кучерявый парень с толстым, почти негроидным, носом, из которого торчали пучки черных волос, вызывая невольное отвращение. – Не можешь пацана поправить, что ли? Да я щас сам ему…

– Не трогай меня, б…дь!! – заорал больной. – Не прикасайся…

И, не окончив фразу, просто взвыл от боли. Видимо, сидит так давно, в травмированной суставной сумке нарастает отек.

Этот крик отвлек меня от ненужных мыслей. Можно назвать это сопереживанием, потому как я до сих пор помню, как наш физрук, бледный от страха, вез меня в детский травмпункт на собственной машине, дорогой неловко пытаясь уговорить меня сказать, что все вышло случайно, не по его вине. И страшную, лишающую разума и остатков самообладания боль, которую причинял любой ухаб, попадавший под колеса, от которой я вопил, почти срывая голос. Мне стало жалко этого парня – бандит он там или кто еще – просто потому, что я прекрасно понимал, что он сейчас чувствует. Наверное, что-то похожее ощущала Флоренс Найтингейл, бродя с лампой по баракам, пропитанным вонью немытых тел, гноящихся ран и криками больных людей.

Сострадание.

– Отойдите в сторону и не мешайте! – крикнул я, отчасти для придания значимости словам, отчасти – чтобы переорать визгливый вой дудука, выводивший что-то зажигательно-армянско-турецкое в помещении кафе. Поставив укладку на пол, я разодрал обертку на шприце и быстро набрал в шприц промедол.

– Потерпи, дружище. Потерпи, мой хороший, сейчас все сделаем.

– Доктор, давай живее только, а? Вырубаюсь… – простонал парень. Да, судя по его виду, травматический шок был в самом разгаре, и артериальное давление уверенно ползло вниз.

Вену я нашел сразу, быстренько ввел препарат, послал кучерявого в машину за шиной Крамера и, дождавшись, пока пострадавший слегка «поплывет», иммобилизировал пострадавшую руку.

– Так ты чего, не будешь вправлять? – назойливо поинтересовался кучерявый, контролировавший взглядом выпученных глаз каждое мое действие.

– Нет. Такие вещи делает травматолог и только после рентгена.

– У, травматолог-хренатолог! Тебе чё, денег дать, что ли? Давай тут его вставь, и не надо никакого…

– Грач, хлеборезку закрой, – внезапно произнес пациент, приоткрывая мутные глаза. – Доктор дело говорит, я знаю. Хрена лезешь, если не понимаешь ничего?

– Ты как, очухался слегка? – спросил я, придерживая его за здоровое плечо. – Как тебя так угораздило-то?

– Лезгинку танцевали, – сморщился парень. – И какой-то удод толкнул… а у меня уже привычный – ну и щелкнуло плечо.

– Ясно. Ехать нам надо в больницу. Сможешь?

– Смогу, братан, все смогу. Знаю, что надо. Давай, дернули в твою больницу, пока меня не отпустило.

До стационара мы добрались без проблем – пациент, которого звали Артуром, сидел тихо, убаюканный стихшей болью и наркотиком, кучерявый Грач, вызывавшийся нас сопровождать, хоть и орал всю дорогу, обещая неизвестным мне личностям в кафе различные жизненные неприятности, сильно не мешал. Я заботливо подложил под скованную шиной руку подушку из постельного комплекта, чтобы меньше трясло. Мы докатили до приемного отделения травмпункта, я, придерживая Артура за руку, усадил его на лавку и направился в кабинет врача. Там быстренько написал карту вызова и сопроводительный лист, обменялся взаимонеприязненными взглядами с сонным травматологом, вошедшим в кабинет, и вышел, кивнув больному:

– Доктор пришел, иди.

– Слушай, подожди немного, а? – позвал меня пациент.

– Что?

– Брат, денег бы тебе дал за работу твою, да не захватил. Все в кофейнике осталось, у наших…

– Да перестань ты, бога ради! – отмахнулся я. Какие тут деньги – голову не оторвали, и то спасибо. – Я тебе не за гроши помогал. За рукой лучше следи, это дело такое. Сам знаю, потому как тоже с вывихом хожу.

– Понятно. Товарищ по несчастью, значит. Тебя как звать-то, врач? – спросил Артур, натужно улыбаясь.

– Александр… Саша.

– Саш… номер трубы моей запиши. Если нужно будет чего – звони, не стесняйся. Слово даю, в беде не оставим.

– Да не надо мне номера…

– Пиши, говорю!

Чтобы только отвязаться, я нехотя набрал на сотовом одиннадцать цифр и сохранил под именем «Артур Б.» в памяти.

– Вот, – удовлетворенно произнес пациент, проконтролировав процесс. – Это… а чего за «Б» такое?

– Больной, значит, – усмехнулся я.

– А-а. Ладно, бывай.

– Счастливо.

На самом деле «Б» означало «бандит». Надо же было как-то запомнить столь выдающуюся личность. Звонить, конечно, ему я не собирался. Переживу как-нибудь без бандитских благодарностей.

* * *

С того вызова прошло больше года. Я практически забыл и об Артуре «Б», и о его обещании, если бы не вынудили обстоятельства.

Вызов, который мне дали по рации диспетчера, был на улицу Краснознаменную, к молодой девице, у которой болел живот. Подобного рода вызова постоянно передают фельдшерским бригадам. Так уж как-то повелось, что наш негласный профиль – травмы и животы. Что касается животов, то это дело святое – в рамках недавней моды ношения коротких маек, открывающих как живот, так и поясницу, и не менее коротких юбок, открывающих то, что по идее вообще открывать не стоит – каждую смену лично я возил по двое-трое таких вот заболевших с пиелонефритами[3]3
  Воспалительное заболевание почек с преимущественным поражением почечных лоханок.


[Закрыть] и аднекситами[4]4
  Воспаление придатков матки у женщин.


[Закрыть]. И ладно бы, надевали б они свои тряпицы в летнюю жару – нет, натягивают их с первым весенним подъемом температуры и снимают только тогда, когда начинает идти снег. Видимо, девушки давно смирились с мыслью, что красота требует жертв. Не думают они только о том, что жертвы могут оказаться неэквивалентны по своим масштабам удовольствию щегольнуть осиной талией и стройными ногами – например, когда они надумают обзавестись потомством.

Впрочем, вызов несложный для фельдшерской бригады – приехать, диагностировать, отвезти в первую городскую, в гинекологическое отделение, на получение дежурных кренделей от замученного подобными пациентами профильного специалиста, а там уж оставить их на попечение антибиотиков, анальгетиков и десенсибилизирующих средств. Редко на подобных вызовах бывает что-то действительно тяжелое, вроде прободной язвы или разлитого перитонита[5]5
  Синдром воспаления брюшины, грозное осложнение хирургических заболеваний.


[Закрыть]. Все больше наши бригады выполняют роль бесплатного такси, доставляющего очередную занемогшую красавицу в стационар.

Нюансы я почувствовал еще на подъезде к адресу. На автобусной остановке мне, отшвырнув в сторону пустую пивную бутылку, замахал ручищами здоровенный детина, одетый только в бесформенные шорты, усеянные многочисленными мокрыми пятнами неясной этиологии. Мне он не понравился сразу – как только может не понравиться пьяный вызывающий, который выше тебя на голову и шире на полметра в плечах.

– Слышь, эта… – дыхнул парами алкоголя мне в лицо здоровяк, открывая дверь кабины и засовывая в нее заросшую недельной черной щетиной физиономию. – Давай, шустрее, вон туда рули, там девке плохо, загибается.

После этого он без спроса полез в кабину. Вытолкнуть его я мог бы, только вооружившись домкратом. Водитель косо глянул на хама, но отвернулся и промолчал. Да и не станет Артемович лезть в драку – годы не те. Мне пришлось, брезгливо сморщившись, терпеть это смердящее потом тело рядом, благо ехать оказалось недалеко.

– Там она, б…дь, с лестницы, короче, упала, – отвечал тем временем на мой незаданный вопрос незваный попутчик, – упала, короче, задом ударилась, хрен его знает, может там что-то, б…дь, сломала! Ты давай там, делай все нормально, короче! Там она, это, может, беременная – смотри, чтобы все сохранила!

– Разберемся на месте, – со сдержанной ненавистью пробормотал я. Просто, чтобы хоть что-то сказать – покорно слушать это мурло, разглагольствующее в моей машине на тему «давай лечи получше – не то будет хуже», было невыносимо. Подобные фразы, вне зависимости от того, как они сказаны, всегда звучат оскорбительно.

– Давай, разбирайся! Э, стой, вот, приехали!

«Газель», скрипнув тормозами, остановилась у покосившейся ржавой металлической калитки. За калиткой светился огнями двор двухэтажного частного дома, а во дворе шумела довольно большая толпа людей. Не менее пятнадцати человек. И, судя по всему, находились они на взводе.

Не люблю я подобные «армянские» вызовы – а контингент собравшихся был именно такой, – не люблю потому, что сложные родоплеменные отношения, сложившиеся у данного этноса, вносят определенную сложность в работу медика. В частности, показушное сочувствие, которое проявляется всегда и вне зависимости от тяжести недуга. Как правило, в рамках обязательного почтения к страданиям близкого более сочувствующим считается тот, кто громче орет и плачет, а в идеале – рвет на себе волосы от горя. Поэтому собравшиеся по случаю недомогания родственники почти всегда стараются перекричать друг друга, доводя себя буквально до истерических припадков. Другая проблема – это сам больной, который, видя, какое недюжинное уважение к его страданиям проявляет такое количество людей, просто не может отплатить черной неблагодарностью в виде нормального самочувствия после, например, кольнувшей и отпустившей кишечной колики или минутного приступа головокружения. В семи из десяти случаев эти больные занимаются банальной аггравацией[6]6
  Намеренное преувеличение больным симптома или болезненного состояния.


[Закрыть], показательно закатывая глаза и изображая всем телом агональную стадию умирания. Попробуй в такой атмосфере собрать анамнез[7]7
  Сведения о больном и его заболевании, получаемые на основании расспроса самого больного или близких ему лиц.


[Закрыть], оценить жалобы и степень тяжести заболевания…

Как только скрипнули петли калитки, я оказался окруженным пятью крепкими молодыми людьми.

– Давай, врач, шевелись! – подстегнул неугомонный здоровяк.

– Быстрее! Быстрее, она сознание теряет! – поддержала его криком девица, стоявшая на коленях у лавки, вмурованной ножками в бетон двора, на которой возлежала больная. Ее цветастый летний сарафан и темные волосы были насквозь мокрыми – судя по всему, ее только что обливали водой. На вид девушке было не более двадцати, если она и была беременной, то вряд ли срок превысил один час. На момент осмотра она корчилась на лавке, прижимая к животу колени и ладони, закатив зрачки куда-то в сторону свода черепа.

– Пропустите меня, – внезапно севшим голосом попросил я, подбираясь к ней и ставя сумку на пол и доставая тонометр.

– Ленка?! Ленка, ты чего?! – визгливо закричала девица, от души врезав по щекам лежащей. – Ты чего? Дыши!

Та в ответ лишь слепо повела очами и замычала, судорожно суча ногами.

– Ну ты чё, дохтур, тупой, что ли?! – заорал мне прямо в лицо загорелый кавказский юноша, демонстрируя мне чрезвычайно развитые руки, с красивой рельефной мускулатурой. Прямо как в анатомическом атласе, в разделе «Мышцы». – Делай что-нибудь, ну!

Отстранив девицу, я присел на корточки перед лежащей на лавке пациенткой.

– Девушка, вы меня слышите?

– Ленка! Да ни хера она не слышит, она без сознания!!

С трудом оттянув ее руки от живота, я принялся пальпировать, насколько давали это сделать плотно прижатые к нему колени. В основном эпигастрий[8]8
  Верхняя часть живота, между правым и левым подреберьями, находится непосредственно перед желудком.


[Закрыть] был мягким, лишь были намеки на легкую болезненность в низу живота.

– Здесь болит?

– М-м-м-м-м… – простонала Ленка, продолжая корчиться.

– А здесь?

– Слышишь, ты, козел в белом халате, – раздался надо мной грозный голос здоровяка. – Ты чё, ее лапать приехал или лечить?! Тебе чего, руки повыдирать?

– Может, вы перестанете мне мешать? – не выдержал я. – Я должен знать, какую помощь ей оказать – а для этого ее нужно осмотреть.

Тут же прямо перед моим лицом оказалась заросшая харя здоровяки, окатывающая меня волнами перегара.

– Ты, б…дь, урод! Тебе чё, проблемы нужны?! Я тебе их сейчас организую, б…дь! Я вас, сук, всех прыгать заставлю!! Ты меня понял, ты?!

Что мне оставалось? Товарищ у себя дома, согрет хозяйским чувством своей территории и производными этанола, уверен в своей силе и безнаказанности. Дать ему по роже – эффекта особого не будет, а меня просто разорвут. Если вызвать милицию – даже если мне это дадут сделать, – то наряда придется ждать очень долго. И что со мной сделают за это время, неизвестно.

– Все я понял, – тихо ответил я. – Теперь дайте мне поговорить с больной, ладно?

Не дожидаясь ответа, я отвернулся и снова присел на корточки. По спине уже давно тек ручеек холодного пота, внутренности словно скрутило невидимым кулаком в узел, а кисти рук ходуном ходили без малейшего моего участия. Мне было страшно. Защитить меня некому.

Все же, осыпаемый матерными комментариями (громче всех орал, на публику, здоровый товарищ в шортах), я ухитрился осмотреть пациентку. Невнятный анамнез, выданный ей – шла по лестнице со второго этажа на первый, заболел сильно и резко живот, от боли упала, очнулась внизу. Точно указать, где болело и где болит сейчас, больная не могла – пальпация[9]9
  Метод обследования больного путем ощупывания.


[Закрыть] была бесполезна, потому что девушка дергалась всем телом и спастически вздрагивала при продавливании эпигастрия там, где двумя минутами назад не реагировала вообще. Хронических и женских заболеваний, с ее же слов, не имела. Беременность, кстати, отрицала. Все же, ориентируясь на легкую болезненность внизу живота, я принял решение госпитализировать ее в гинекологию – поставлю острый сальпингоофорит[10]10
  Воспаление придатков матки и яичника.


[Закрыть], а там дальше пусть сами решают.

Меня грубо дернули за плечо.

– Ну, чё ты там?!

– Ее нужно везти в больницу, – вставая, произнес я. – Я ставлю воспаление придатков – но окончательное слово будет за гинекологом.

– Слышь, ты чё, опух, какая больница?! Мы тебя на хера сюда вызвали?! Тебе, б…дь, за что деньги платят, му…к?

– Она нуждается в консультации специалиста, – проглотив оскорбление, повторил я, чувствуя, как от ярости начинают гореть щеки. – Я вам предлагаю поехать и побеседовать с ним. Что вы еще от меня хотите?

– Я хочу, сука, чтобы ты свою работу делал! Какой, в ж…пу, гинеколог? У нее там кости поломаны, она лежать не может – какой, на х…, гинеколог?!

– Она так упала, что теперь двинуться не может, – вклинилась девица.

– Вообще-то, сначала у нее заболел живот, а потом она упала, – ответил я, с ненавистью глядя на нее. Советчица, твою матушку… – А это разные вещи. Вы в больницу едете?

– У-у-у, г…дон! – проревел здоровяк, звонко шлепая кулачищем о ладонь. – Ну, хер с тобой, поедем в твою больницу! Вы мне все, пи…сы, ответите, если девку не спасете! Ты понял?! Все, б…дь, у меня до потолка подпрыгивать будете!

Он сгреб одним движением девушку с лавки и потащил ее в сторону машины. Я, подняв укладку и сунув под мышку тонометр, торопливо направился следом. Вот уж повезло с вызовом. Господи, скорее бы уехать отсюда, хоть в больницу, хоть к черту на рога – лишь бы не видеть эти морды, скалящиеся ненавистью.

Здоровяк уже хозяйничал в салоне, выкинув с носилок лежащие там постельные принадлежности на пол. Рядом с ним пристроилась вышеупомянутая девица и армянин с рельефными бицепсами. Он громко кричал на своем языке что-то в мерцающую в темноте коробочку сотового.

Я забрался в крутящееся кресло, закрыл дверь.

– Давай там, ты! – заорал здоровяк. – Мигалку свою включил и пошел! Чего ждешь?

– Василий Артемович, первая больница, гинекология, – сказал я в переборку.

– Да живее ты, урод!! Чё, не больного везешь, что ли?! Езжай, давай! «Скорая», б…дь!

Спорить было бесполезно, уговаривать – зря сотрясать воздух, поэтому я молча сидел в кресле, пока наша машина выбиралась с Краснознаменной. Ленка на носилках не теряла времени, корчилась, закрывала глаза, пускала слюни – в общем, вела себя, как образцовая больная, чья душа расстается с бренным телом. Стоило ей только замереть, как присутствовавшая тут же девица начинала дико верещать и бить ее по щекам, требуя дышать; здоровяк периодически принимал у нее эстафету, тряся несчастную за плечи, а когда отпускал, осыпал бранью меня и водителя. Я сидел молча, стараясь не смотреть в их сторону. Что я мог сделать? Что?

До гинекологии мы доехали быстро – правда, «газель» на каждом ухабе подпрыгивала аж на полметра, в угоду требованиям пьяного сопровождающего ехать быстрее – и тогда Лена, до сего лежавшая тихо, уже непритворно ойкала. Оно и понятно, когда болит живот, человеку первым делом надо найти комфортное положение и лежать спокойно. Ей этого делать не давали – стоило девчонке, боль которой растревожила эта бешеная гонка по дорожным ямам, замереть, как сострадавшие родственники начинали трясти ее так, словно хотели оторвать ей голову. Здоровяк орал на меня, требуя уколоть хоть что-то, обещая «небо в алмазах» и уже не раз прозвучавшее подпрыгивание до потолка – к нему он был явно не равнодушен.

Наконец мы буквально влетели во двор пятого корпуса «копейки», с визгом притормозив у дверей приемного отделения. Охранник, читавший газету за стеклянной дверью, с удивлением посмотрел на нас, недоумевая по поводу данной спешки. Я торопливо выбрался из салона, толкнул рукой дверь, кивком здороваясь, ухватил первую попавшуюся каталку и потащил ее к машине. У машины на земле в этот момент организовалась куча-мала, поскольку мой недруг в этот момент решил самостоятельно извлечь больную из машины и рухнул с ней прямо на землю, едва не раздавив ее своей тушей. Когда я подкатил каталку, мне в лицо хлестнул трехэтажный мат, уж неизвестно по какой причине адресованный к моей персоне. Не отвечая, я помог погрузить девушку на растянутую простыню.

– Покатили.

Когда мы миновал двери, придерживаемые охранником, на нас наткнулась фельдшер приемного отделения:

– Что привезли?

– Что-что, больную привезли! – рявкнул толстяк. – Давай, зови, кого там надо!

– Молодой человек, – мгновенно рассвирепела фельдшер. – Вы не дома, хамить мне не надо!

– Да ты у меня, овца, щас сама дома окажешься!

– Ольга Игнатьевна, у нас сальпингоофорит под подозрением, гинеколога позовите, пожалуйста, – вмешался я, давая ей шанс уйти от чреватого последствиями разговора. Фельдшер повернулась и исчезла в дверях.

Мы покатили каталку по коридору отделения, к дверям смотровой. Коридор был очень узок, поскольку раньше это здание принадлежало санаторию, а уж потом перешло в статус больничного корпуса. Угол стены возле двери в смотровую был отбит до бетона стальными рамами каталок, поскольку теснота не позволяла нормально развернуться. Вот и сейчас, с разгона, наша каталка ощутимо грохнула по стене.

– Ты чё, тут в первый раз, что ли? – зло спросил здоровяк. – Или окосел?

Я в очередной раз не ответил. Мы затащили притихшую Лену в смотровую, я вышел в коридор, шлепнул лист сопроводительного на стену и принялся писать, задавая вопросы увязавшейся за нами девице. Написанное получалось очень корявым – писать было неудобно, а еще дрожали руки, – но мне уже было плевать. Я минуты лишней не хотел находиться в компании этих… ругаться не хотелось, слишком много ругательств прозвучало за последний час. Увидев идущую по коридору гинеколога, я молча вручил ей бумагу и направился прочь, к лифту.

Забираясь в кабину, я вспомнил, что в салоне бардак, неплохо бы все положить на место – и, неожиданно для самого себя, грубо выматерился. Чего не делал со школьных лет.

– Ты чего, Саш? – участливо спросил водитель. – Достали?

– Артемович, – сглотнув, ответил я. – Поехали, постоим минут десять… где-нибудь, а? Мне надо успокоиться.

Водитель понимающе кивнул, поворачивая ключ в замке зажигания.

– Поехали, постоим.

* * *

Первым делом после пересменки я направился к старшему врачу. Она выслушала меня, в упор глядя сквозь очки, нетерпеливо барабаня пальцами по закрытому стеклом столу, заваленному картами вызовов за сутки.

– Саша, от меня чего ты хочешь?

Я не знал, чего хотеть.

– Меня грязью облили, понимаете, Нина Алиевна? Ни за что. Я спрашиваю вас, что мне делать в данной ситуации.

– А что ты собираешься делать?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Если бы тебя, не дай бог, конечно, избили – другой разговор, отвезли бы тебя в травмпункт, сняли бы побои, написали бы заявление. А так… Ты же цел? Цел.

– А оскорбление личности? – горько спросил я. – Или его уже отменили?

– Ты меня с адвокатом перепутал, – устало ответила старший врач. – Хочешь, подавай в суд, не знаю… Может, добьешься чего.

– Спасибо, – я вышел из кабинета старшего врача.

Обида за ночь никуда не делась – какое там, она просто клокотала у горла, сдавливая гортань спазмом. Вообще-то я человек мирный и безобидный, но всему же есть предел!

Я поднялся на третий этаж подстанции, где находился кабинет нашего юриста. Длинноносая девица, одетая в строгий костюм с вызывающим разрезом декольте, с неудовольствием оторвалась от приема свежесваренного кофе внутрь, и приняла меня довольно прохладно. Узнав, что я от нее хочу, она заледенела еще больше и противным официальным голосом сказала мне, что может сказать, к какому адвокату мне обращаться, на какие статьи опираться при написании искового заявления, на какой срок его рассмотрения и какую степень удовлетворения надеяться. Но – она сделала многозначительную паузу – заниматься этим мне придется самому.

– Почему? – наивно удивился я. – Разве не ваше дело – защищать интересы сотрудников?

Голос юриста, до этого веявший холодом Арктики, просто брызнул ледяными осколками.

– Чем мне заниматься – это не вам мне указывать. На это у меня есть вышестоящее начальство. Вы что-то еще хотели?

Боюсь, дверью я хлопнул сильнее, чем хотел. Остановился посреди коридора, поймав себя на том, что яростно сжимаю и разжимаю кулаки. Куда теперь? К главному врачу? Сдается мне, разговор будет еще короче. В милицию?

Хм… есть у меня знакомый, оказывается.

С Андреем я не то чтобы дружил, но знали мы друг друга еще со школы. Он даже со мной поступал в медучилище, но на первом же курсе передумал и ушел в школу милиции. Теперь он занимает там какую-то кабинетную должность, и вроде бы даже не из последних. Может, он поможет? Вызывал же он меня как-то к своей матери, в нерабочее время, для консультации и лечения.

Я вышел из здания подстанции, отошел на пару десятков шагов, прежде чем достал сотовый. Мимо проходили люди, спешащие на работу. Я, подумав, спрятал телефон, после чего, покачивая сумкой, торопливо зашагал на Цветочный бульвар, по-утреннему безлюдный, оживляемый только редкими фигурами собаковладельцев, выгуливающих своих четвероногих чад по одичавшим газонам. Дождавшись, пока рядом не будет никого, выбрал из телефонной книги номер Андрея и щелкнул кнопкой вызова.

Трубку он не брал так долго, что я уже не надеялся – ан нет, гудки внезапно оборвались:

– Да, Алекс.

– Привет, Андрюш.

– Здорово, – или мне показалось, или голос у него какой-то безрадостный?

– Чем занимаешься?

– Арбайтен, – ответил он. – А ты с чем?

– Я с проблемой. Может, ты сможешь помочь?

– Что за проблема? – со вздохом спросил он.

Я вкратце пересказал ему события прошедшей смены, запинаясь на особо нервных моментах, как раз тогда, когда к горлу подкатывал комок. После моего рассказа в трубке воцарилась тишина.

– Андрей?

– Да тут я. Ну, понял, наехали на тебя. От меня чего хочешь?

– Ты можешь по своим каналам испортить этой… сволочи жизнь? – спросил я.

– Как?

– Я не знаю как. Это тебе виднее. Может, есть вариант хоть какой-то? Ты бы слышал те слова, что он…

– Свидетели были?

– У него – с десяток. А у меня – нет.

– Погано, – уныло сказал Андрей. – И диктофон не включал?

– Нет… Да не до того было. Я и забыл, что он есть.

– Алекс, ну ты тогда должен понимать, что законом тут ничего не сделаешь.

– Вообще ничего?

– Именно.

– Чудесно. – Я и не заметил, как повысил голос. – Значит, трясти людей за отсутствие документов и почки отбивать в ИВС[11]11
  Изолятор временного содержания.


[Закрыть] – это мы можем.

– Саня…

– Наркоту подбрасывать и разбойные нападения приписывать – как с добрым утром!

– Саня!

– А как другу помочь – тут у нас закон-то и не работает! Нормально! Спасибо, земляк, выручил! Я не забуду, поверь! Слово даю!

Не слушая ответа, я с силой надавил на кнопку сброса. Некоторое время сидел, раскачиваясь, на лавке, слушая, как шумит над головой платан. Никто не поможет. Начальство не поможет, друзья не помогут, закон – и тот не поможет. Всем плевать на фельдшера «Скорой помощи», которому пьяная мразь беспричинно, просто из собственного желания, нагадила в душу.

Поднявшись, я добрел до ближайшего ларька, взял двухлитровую бутылку крепкого пива и рухнул на ближайшую лавку, полузакрытую ветками олеандра. Одним движением открутил крышку и влил в себя треть содержимого. На глазах от растревоженной спиртом и углекислотой слизистой выступили слезы – и сменились слезами обиды. Я поймал себя на том, что уже пять минут как сидел, уткнув лицо в ладони, и ревел, как ребенок, всхлипывая и глухо стоная.

Что я сделал плохого? Что? Чем заслужил к себе такое отношение? За что меня вчера окатили помоями? Я что, плохой фельдшер? У меня кто-то умер на руках, кто-то непоправимо пострадал? Ведь я все сделал, что от меня зависит, правильно, быстро и бесплатно – за что мою душу так цинично оплевали?

– С-сука! – прорыдал я, вспоминая наглую жирную харю, орущую мне в лицо ругательства. – Ублюдок, скотина, тварь конченая!

Проходящая мимо бабулька с мопсом шарахнулась от меня, торопливо засеменив прочь прямо по газону. До меня долетел обрывок фразы: «…алкашей развелось».

– Алкашей развелось? – крикнул я ей вслед. – Правда? Ты с ними общаешься, мать? Возишь их по ночам? Слушаешь терпеливо, пока они тебе в семь этажей обкладывают? А?

Бабулька исчезла за растущими один за другим тремя кипарисами. Сейчас еще, чем черт не шутит, милицию вызовет. Глядишь, приедет Андрей меня забирать и влепит, по старой дружбе, пятнадцать суток. Достойное будет завершение поганой смены – компания бомжей и уголовников.