Текст книги "Записки фельдшера"

Автор книги: Олег Врайтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– …и слабость такая, прямо сил нет. Вот знаете, чувство такое, что сердце там аж прыгает. Аж чувствую, как оно в грудь колотит. И все тело болит, как будто весь день вагоны разгружала. Валидол уже два раза принимала – без толку.

– Валидол, – покачал головой я. Косо глянул на Егорку, тот показал глазами на кардиограф.

Понятно, куда деваться.

– Головокружение, тошнота, боли в груди при нагрузке?

– Да, вот здесь, – женщина положила ладонь на ткань ночной рубашки, провела ей влево. – Немного в спину отдает даже и как бы в плечо даже. Думала, может, остеохондроз мой снова… мне Маша мазь разогревающую вон купила. Но не помогло, поэтому вас вызвала.

– Правильно сделали, что вызвали. Напомните, как давно это началось?

– С вечера вчерашнего. И не прошло до сих пор.

«И слава богу, что не прошло», – с некоторым облегчением подумал я. Затянутый пароксизм мерцательный аритмии дольше суток – чудесная почва для образования тромбов в неработающих предсердиях, где застаивается кровь. А потом, коль сердце все же восстановит нормальную работу, тромбы, подталкиваемые миокардом левого желудочка, несутся в большой круг кровообращения, чтобы где-нибудь застрять. Как правило – в сосудах головного мозга…

– С чем связываете? Переутомление, стресс, алкоголь?

– Да какой там алкоголь, – махнула рукой женщина. – С этой работой ни до какого алкоголя не доберешься. Нет, ничего такого.

– Мама… – тихо сказала дочь. – А вчера?

Женщина поморщилась:

– А… ну да.

– Ну да – что?

– Родительское собрание вчера было, Машка двоек нахватала за четверть. Мне руководительница при всех благодарность за то, как за учебой ребенка слежу, выносила.

Ну вот, картина складывается. На вид даме – за пятьдесят, гипертония в наличии – как пить дать, плюс, небольшое пучеглазие намекает на то, что и с щитовидной железой у нее не все так ладно, как хотелось бы. Сочетание патологии щитовидной железы, чьи гормоны вполне способны разогнать сердечный ритм до, как говорят музыканты, «престиссимо», с взбучкой нервной системе накануне вполне могло вызвать то, что я сейчас наблюдаю.

По большему счету, мерцательная аритмия – это не инфаркт, необходимости метаться, спешно пунктировать вены катетерами, напяливать на больного кислородную маску и бабахать дефибриллятором – нет. Пока нет. В любом случае нарушение ритма работы предсердий для сердца в частности и для всего организма в целом не пройдет незамеченным. Затянутый больше суток приступ – и начинается такое неприятное явление, как сердечная недостаточность. Про тромбообразование я уже говорил, и я не могу дать стопроцентной гарантии, что сейчас в хаотично подергивающихся вместо нормальных сокращений предсердиях не образуются эти коварные кровяные сгустки. По сути – стационарная это больная, вот только до больницы мне даму еще довезти надо. Без купирования приступа я этого делать не рискну, а само купирование – проблема. По-хорошему нужна кардиоверсия, эффективность которой пока не переплюнули никакие антиаритмические препараты. Делов-то – морфин в вену, дождаться, пока женщина погрузится в наркотическую дрему, наложить два электрода дефибриллятора на грудь, дождаться появления зубца R на мониторе и вдавить триггеры, выплевывая 200 джоулей в направлении чрезмерно расслабившегося и допустившего появления множества дублирующих очагов синусного узла. Складно было на бумаге… но я – фельдшер, причем фельдшер совершенно недавний, де-факто, как любит повторять наша заведующая подстанцией – санитар с дипломом. И множество осложнений, которыми может осложниться кардиоверсия, меня, мягко говоря, пугают.

Я снова покосился на врача. Егор пальцем выразительно постучал себя по груди, потом им же – по запястью.

– Раздевайтесь до пояса, дорогая. Машенька, а ты пойди на кухню пока посиди.

Девочка покорно вышла.

Я вставил дужки фонендоскопа в уши, подышал на мембрану, приложил ее к точке аускультации на груди пациентки одной рукой, пальцами второй нащупывая лучевую артерию на ее запястье. Успел услышать, как сзади одобрительно хмыкнул врач.

Да, что и требовалось доказать. Пульс был неритмичным, далеко не равномерного наполнения; тоны сердца тоже то и дело сбивались по частоте и громкости. Дефицит пульса в одиночку определить было проблематично, но, несомненно, был и он, а как же. Не каждая пульсовая волна, порождаемая сокращающимся миокардом, добиралась до лучевой артерии – нормальная картина при «мерцалке», когда периодически желудочки, не успев заполниться кровью, сокращались впустую.

Следующим этапом было измерение давления. Цифры были слегка повышены, но не выбивались из пределов нормы.

– Как там, доктор?

– Сейчас видно будет, – как можно более ровно ответил я, закидывая фонендоскоп обратно на шею и подтягивая к себе чехол с кардиографом.

Электроды бы еще не перепутать – беда у меня с этим… Помню, Егорка как-то со смеху катался, когда я, вспотев всем собой, дрожащей рукой протягивал ему кардиограмму с чем-то невообразимым на ней.

Три основных – на конечности, начиная с правой руки и по часовой стрелке: красный, желтый, зеленый, черный. «Светофор», как учили нас на лекциях в медучилище. «Каждая Женщина Злее Черта», как учили меня мои более циничные коллеги на станции. Почему-то станционный вариант мне запомнился куда лучше. Затем – грудные, по нужным межреберьям.

– Холодно как! – поежилась пациентка, когда холодный металл впился в ее кожу, уже покрывшуюся «мурашками».

– С подогревом вот не завезли, – дежурно отшутился я, прикрепляя последний электрод. С женщинами все же проще – кожа чистая, держаться будут без проблем. А когда тебя встречает мужчина, как правило, кавказской национальности с густой порослью на груди и окрестностях – тут-то и начинаешь проявлять чудеса изобретательности. В идеале волосы надо сбривать, но кто ж тебе это даст сделать! И начинаются творческие изощрения в виде придавливания электродов полотенцем, записи пленки по одному отведению, придерживая «грушки» пальцами, расчесывания грудной растительности «под пробор», обильное использования жидкого мыла вместо стандартного кардиогеля… Ничему этому в училищах не учат, к сожалению.

Видавшая виды старенькая «Фукуда» тихо зажужжала, разматывая розовую термоленту, исчерченную раскаленной иглой самописца.

– Ну как?

– Тише! – шикнул я. – Не разговаривайте. И не кашляйте.

Ткнув кнопку с затертым уже символом переключения режимов записи (кто-то неудачно пытался обвести его шариковой ручкой, но не преуспел), я повторно переснял два грудных отведения.

Егор наклонился над лентой, показал пальцем. Впрочем, даже я, при всей моей скудной осведомленности, прекрасно видел разные расстояния между зубцами R и участки мелковолновой осцилляции там, где должен был горделиво топорщиться зубец Р, символизирующий работу предсердий.

Кардиограф настырно пищал, демонстрируя нам сердечный ритм в количестве 110 сокращений в минуту, периодически срывавшийся на цифру 220. Вот и все, собственно. Диагноз ясен.

– Не умру? – устало произнесла женщина.

– Как-нибудь без меня. Так-с, дорогая… аллергия у вас на что-нибудь имеется?

– Нет, вроде бы.

– А подобные состояния раньше – возникали? «Скорую» вызывали по этому поводу?

Пациентка отрицательно помотала головой. Потом кивнула. Мол, возникали, но не вызывала. Что еще больше испортило мое настроение. Антиаритмические препараты, включая и тот, который я сейчас собирался использовать, крайне капризны при введении.

– Ладно, – решился я, вставая. – Действуем следующим образом: я сейчас сделаю вам укол…

– Ой, а надо?

– …сделаю вам укол, который необходим! – повысил голос я. – Вводить лекарство буду очень медленно, и как только сердце ваше начнет работать как надо, сразу же прекращу.

– А таблетками нельзя? – почти жалобно спросила женщина. – Уколов ужасно не люблю. До обморока прямо!

Я посмотрел на пляшущие цифры ритма на дисплее кардиографа и покачал головой:

– Боюсь, что нет. Маша?

– Да? – донеслось из кухни.

– Тарелку тащи сюда. Любую.

Пока девочка гремела на кухне посудой, выбирая, подозреваю, тарелку побольше и покрасивее, я извлекал из ящика ампулы новокаинамида, физраствора, пилку для перфорации, жгут… ох, как же я не люблю все это! Новокаинамид – эффективный препарат в таких случаях, но есть у него такое дурное свойство – чуть что валить давление, резко и до угрожающих цифр. Поэтому и вводят его очень медленно, контролируя упомянутое давление очень нежно и чутко. В наших любимых «Стандартах оказания…», которыми порой, разгорячившись, заведующая любит бабахать об стол на пятиминутках, еще, конечно, упоминается верапамил и изоптин из далекой Австрии, с которыми дело иметь не в пример легче, да вот беда – верапамила уж два месяца как на станции нет, а изоптина никто из нас в глаза не видел…

Егор молчал, значит – все делаю правильно. И то хорошо. Может, зря я панику навожу, в конце концов… сейчас стабилизируется ритм, посадим женщину в нашу «Газель», отвезем в «тройку», сдадим на попечение фельдшера приемного отделения, дружно выдохнем, и займемся литературным творчеством по написанию карты вызова. Тут уж Егорка будет незаменим.

Подумав, я отказался от жгута – натянул на полную руку больной манжету тонометра и слегка подкачал ее грушкой. После, подумав повторно, снял иглу со шприца, достал периферический катетер – все равно везти даму, не помешает, а в приемном за такое лишь спасибо скажут.

– Готовы?

Женщина кивнула, хотя ясно было видно – куда там, готова она…

– Если страшно, можете в сторону смотреть, – посоветовал я. Больная снова кивнула, отвернула голову и даже зажмурилась для верности. Вот и чудно. Всякое бывает, и такой феномен, как «реакция на иглу» – тоже, когда взрослые и в принципе здоровые люди при виде наполненного шприца и блестящей иглы на нем теряют сознание. Эта пациентка, правда, сейчас лежит и дальше своего дивана не упадет, но все же…

Локтевая вена нашлась быстро, короткий прокол, затемненела кровь в канюле, короткое «ой», изданное женщиной – все, делов-то! Я спустил воздух из манжеты, покосился на кардиограф, приклеил лейкопластырем оттопыренные «крылышки» катетера и присоединил к инъекционному клапану шприц.

– Так, милая. Теперь я буду очень медленно вам вводить лекарство, а вы, если вдруг что-то не так почувствуете, мне сразу говорите. Договорились?

Пациентка, все так же, не разжимая век, затрясла головой. Я услышал, как сзади насмешливо фыркнул врач.

– Говорить-то уже можно.

– Да… да, хорошо.

– Хорошо так хорошо. – Поршень шприца, повинуясь надавливанию моего большого пальца, неторопливо пополз вперед.

Время шло, раствор таял в цилиндре. Периодически я останавливал введение, внимательно глядя на пациентку. Да вроде бы все нормально, зря паниковал – лежит спокойно, дышит ровно, бледнеть не собирается.

– Как вам?

– Ничего, доктор. Душно только как-то.

– Душно? – Я косо глянул на Егора. Тот хмурился.

– Маша, открой-ка окошко.

Девочка спрыгнула со стула, отложив в сторону книжку-раскраску, в которой только что увлеченно обводила что-то фломастером, и распахнула окно. Порыв ветра дернул тюлевую занавеску к потолку, ринулся в комнату, смахнув обертку шприца и пакет с пустыми ампулами на пол, громко брякнувший при падении.

– Да не на всю же, – буркнул я. – Щель оставь, а то маму простудишь в довесок.

– Доктор… – тихо раздалось с дивана.

Я обернулся.

– Дурно мне что-то… – невнятно произнесла больная и попыталась встать. – Дышать… тяжело…

Нет, она не побледнела. По лицу, груди и даже рукам стали выступать большие, просто неприлично и нехорошо большие красные пятна с неровными краями. И выступали быстро, набирая сочность цвета прямо на глазах.

– Д-дьявол! – не сдержался я.

Глаза у больной закатились, она попыталась что-то сказать – я отчетливо услышал, как что-то словно булькнуло у нее в груди – и потеряла сознание. Реакция на иглу? Черта с два, санитар с дипломом! Божество, прицельно гадящее неофитам выездных бригад, так мелко не шутит. Я вцепился свободной рукой ей в запястье – разумеется, пульса не было, ни аритмичного, ни слабого, вообще никакого. А значит – давление все же ухнуло вниз, и именно на новокаинамиде, чума его возьми, но совершенно не по тому поводу.

Помню, в училище нам преподаватель на занятиях по неотложным состояниям и реанимации достаточно подробно и неоднократно рассказывал об аллергической реакции немедленного типа, именуемой «анафилактический шок», до слез доводил студентов, заставляя наизусть, до бессознательного повторения вызубривать клинику и алгоритм помощи. Но то – училище, аудитория, белые халаты, и шок этот, развивающийся быстро, практически мгновенно, перед нами был только на бумажных листках, где были изложены симптомы, тогда можно было, не суетясь, отбарабанить «катетеризация вены, адреналин, гормоны, антигистаминные» и довольно откинуться на жесткую спинку стула, получая оценку; а сейчас, здесь, на вызове, видя, как это самое ненавистное состояние развилось у настоящего, живого человека, да еще и после проведенной мной терапии… Я струхнул… да какое там, я похолодел внутренностями настолько, что даже затошнило, в голове забилась птицей трусливая мысль: «Реанимацию! Телефон – и спецов в помощь!».

Рука Егора сдавила мою:

– Леша, потом паниковать будешь. Вену не потеряй.

Я моргнул и увидел, что уже почти выдернул катетер, который сам же бережно приклеивал. Рефлекторная реакция – выдернуть шприц с аллергеном, она объяснима, только потому вену при таком давлении найти будет подвигом. Молча ругнувшись, я подтолкнул канюлю катетера обратно, торопливо наклеивая оттянувшийся лейкопластырь.

– Шприц убрал, в «двадцатку» полкуба адреналина на физе, – все так же ровно, тихо, почти безэмоционально произнес врач. – Разговоры потом.

Я тупо смотрел на него, не понимая смысла произнесенных Егоркой слов. Он сощурил глаза и отступил в сторону – прямо за ним, широко раскрыв глаза и кусая кулачок, стояла Маша, с ужасом глядя на нас.

– Мама… мамочка…

– Отца нет, – жестко ударил меня в уши голос врача. Таким злым я его никогда не видел. – Ребенок останется вообще один!

Лучше бы он меня по лицу ударил! Ступор мой прошел почти мгновенно – створки ящика разлетелись в стороны, хрустнули «носики» ампул адреналина и хлорида натрия, с цвирканьем втянул в себя растворы шприц, предыдущий, с злосчастным новокаинамидом, полетел в сторону.

– Тихо… не спеши…

Толкая поршень, я не сводил глаз с пациентки: ох, паршиво она дышала, с хрипами, с клокотанием, неравномерно, глаз не открывала, кожа вся блестит от обильного, невесть когда успевшего появиться, пота, пятна эти проклятые еще больше стали. Повезло, ох, повезло, точно, санитар с дипломом… вот так и ломает «Скорая» гонор у юных специалистов, опылившихся первичными понтами после пары месяцев работы с опытными коллегами под боком. Так и надо, конечно, кто спорит – но не ценой же человеческой жизни, проклятье! Я до боли стиснул зубы.

– Остаток болюсом, «дексы» шесть набирай – и струйно.

– Шесть? – моргнул я. Дозировка как-то…

– Шесть, – повторил Егор.

– Но в стандартах…

– Шесть!

Опустошив шприц, я торопливо схватил три ампулы темного стекла с надписью «дексаметазон», трясущимися пальцами сломал «носики», выдернул из ящика очередной шприц, только уже «десятку». А вот попасть иглой в ампулы не мог. Руки ходили ходуном, как у профессионального алкоголика, да еще как! Попытавшись исправить положение, я поставил все три ампулы на край стола и тут же благополучно уронил одну на пол. В звоне разбитого стекла мне послышался довольный смешок божества – грозы зазнавшихся фельдшеров.

Ладонь Егора накрыла мою.

– Успокойся, Леша. Все получится. Набирай эти и новую открой.

Как он это делает вообще? Дрожь хоть и не полностью, но ушла, и гормоны, втянувшись в цилиндрик «десятки», через минуту уже заструились по пластиковому «хоботку» катетера.

– Систему. Реополиглюкин подключай.

Пакет, бинт, вата со спиртом – флакон в пакет, протереть спиртом в районе горлышка, бинт поверх донышка, завязать узел «хвостиками» пакета поверх бинта, завязать бинт поверх «хвостиков», сделать петлю… ага, люстра невысоко, как раз повесить сгодится. Собирая капельницу, я скосил глаза на пациентку – или мне показалось, или она правда стала дышать ровнее? Посмотрел на Егора, тот многозначительно поджал губы.

– Доктор, а мама проснется? – прозвучал в комнате дрожащий детский голосок.

– Проснется, – пробормотал я, подкручивая прижимной ролик на пластиковой трубке системы. – Конечно, проснется, зайка. Пусть только попробует не проснуться.

Флакон не успел опустеть даже наполовину, когда пациентка, внезапно разразившись кашлем, зашевелилась на диване.

– Доктор… я что, сознание теряла?

Кому и как объяснить это чувство, когда ты возвращаешь человека обратно, дав уже протянувшей холодные руки костлявой шикарного пинка под зад?

– Мокрая вся, надо же… – пожаловалась больная, проводя свободной от системы рукой по лбу и груди. – Ой, как я так? Маша, ты бы окно открыла, вон и доктор весь взопрел.

– Я открыла! – обиженно ответила дочка. – Дядя врач сам попросил!

И хорошо сделала, молча поддакнул я, чувствуя, как предательские струйки стекают по вискам, лбу, змеятся между лопаток. Было бы куда дяде врачу прыгать головой вниз, если бы твоя мама не отреагировала бы на адреналин с гормонами…

– Вы мне только больше не колите ничего, ладно? Даже затошнило с вашего укола.

– Ну… бывает, – откашлялся я. – Сердце-то ваше как?

– Сердце, – нахмурилась пациентка. – Да вроде полегче, знаете… так что всегда после этого лекарства бывает?

Не отвечая, я перемерял давление – ну Егор, ну зараза, а ведь и давление уже в пределах рабочего! Уж не предвидел ли он анафилаксию в качестве терапевтического воздействия, раз у меня не хватило духу на дефибрилляцию? Покатав эту мысль между извилинами, я ее отбросил. Паранойя, фельдшер Астафьев, в чистом виде, не увлекайтесь. Лечится уж больно туго.

– Машенька.

– Да?

– Тебе поручение ответственное. У вас соседи есть, которые дяди и которые взрослые? Если да, позови их сейчас и попроси помочь маму до машины донести.

– Ой, ну не надо, я сама дойду!

– А ну, лежите! – рявкнул я. Грозно бы рявкнул, да пустил петуха под финал возгласа. Отдышался, помотал головой. Мать и дочка смотрели на меня круглыми глазами.

– Извините… Так что с соседями?

– Ну, можно Павла из «восьмой» попросить, если сын дома – они вдвоем помогут.

– Чудно. Давай, Маша, беги за ними.

Хлопнула дверь, выпуская ребенка в подъезд.

Во внезапно образовавшейся и какой-то неловкой тишине я принялся собирать разбросанные по полу шприцы, пустые ампулы и обертки в пакет. Наорал вот на больную, а ведь сам ее чуть и не угрохал – герой, право слово. Спаситель жизней. Стыдоба…

– Доктор… – рука пациентки легла на мое колено.

– Да?

– Вы… извините меня, пожалуйста. Я испугалась просто. Вы из-за меня тоже вот разнервничались, а вам еще работать.

Я понимающе кивнул, стараясь не выставлять напоказ до сих пор подрагивающие руки:

– Ничего, я понимаю. Всякое бывает – и медики люди, тоже пугаются. Тем более, что не я один… – Я покосился на Егорку. Тот стоял, скрестив руки на груди, и ухмылялся, словно не было только что этой сумасшедшей четверти часа, когда мы боролись за жизнь пациентки.

– А… нет, один, – пробормотал я, вставая.

Входная дверь слегка скрипнула, впуская Машу и двух мужчин.

* * *

Я снова щелкнул зажигалкой. Робкий огонек оскудевшей за месяц зажигалки привычно лизнул кончик сигареты. Втянул в себя дым – закашлялся. Черт, ну не умею же курить… хорошо же это, наверное? Егор, как обычно, прислонившийся к стене, глядя на меня, зашелся смехом. Я ожег его наигранно злым взглядом, затянулся снова. Прислонился, как и он, спиной к стене гаража, чувствуя холод выстуженного к трем часам ночи бетона. Холод был приятным.

– Будешь?

Егор, как всегда, отказался. Я уверен, что он так же курит, как и все наши, просто стесняется.

– Выдохся?

– Да какой там хрен, – задорно буркнул я. – Хоть сейчас, еще на три таких же…

И профессионально сплюнул на газон, подражая Артемовичу, уже успевшему завалиться спать в машине и даже начать похрапывать. Получилось не очень. Егорка загадочно улыбнулся. Черт возьми, он всегда так улыбался, когда я пытался бравировать, скрывая дрожь в руках – словно знал, как себя обычно ведет перетрухавший салага, которому просто повезло. А сам-то – хоть бы что-то, намекающее на эмоции, из себя выдавил.

– Чего лыбишься, каменное рыло? – с деланым недовольством сказал я. Почти деланым. – Или сам не испугался?

– Испугался.

– Так какого ж… – Дым, словно только этого и ждал, попал не в то горло, и я закашлялся, убив возможность шикарно выругаться а-ля Артемович. Тем более – с его а-ля Польша шипящими ругательствами.

Егор постучал меня по спине. Потом потрепал мне волосы. Вот чего я с детства не любил – так это когда так делают. Словно малыша успокаивают. Но сейчас я лишь зажмурил глаза.

– Тяжко быть врачом, а? Нет, не отвечай. Дай додумаю. Ладно, я-то, чахлый фельдшер, недоврач, но перемедсестра, знать и уметь не обязан, но если сделал и справился – молодец. А ты-то? Ты ж все должен знать и уметь. И не смог – осиновый кол в тебя загонят. Это при том, что наша зарплата в три килорубля различается? А? Ведь всегда есть вариант, что ты чего-то не знаешь, чего-то не можешь, что-то проглядишь, что-то забудешь?

И этот вопрос я задавал уже не раз. Ответа не ждал. Каждый раз Егорка отмалчивался, уклоняясь от прямого ответа. Поэтому яростно затянулся сигаретой, готовясь продолжить монолог.

– Страшно, Леша.

– Каждый раз?

– Каждый.

Я, моргая, посмотрел на моего доктора.

– Врешь же? Ты… ч-черт, ты даже дышать ровнее не перестал тогда!

– Думаешь, это показатель?

И снова улыбается. И не поймешь, что прячется за улыбкой этого молодого парня, отличающегося от меня только словом «врач» в дипломе. Хотя мы могли бы в свое время играть в одной песочнице…

– Я тебе завидую, Егорка.

– Не мне.

О как? Я отрепетированным движением изогнул бровь.

– А кому?

– Себе, Леша. Себе завидуешь. Ты хороший фельдшер, просто хочешь быть лучшим из лучших. И этому лучшему ты завидуешь сейчас.

Я помолчал, разглядывая Егора в свете галогенового фонаря, многие годы заливающего стоянку санитарных автомобилей своим желтоватым светом.

– Я просто молодой чайник. Дурачок, который мнит, что, нахватавшись вершков, уже способен Бога обмануть и костлявой по паху ударить. Разве нет?

Егор подарил мне еще одну из своих загадочных улыбок. И, как обычно, я начал горячиться:

– Ну, не делай мозги, а? Говори по сути!

– Леша?

Я обернулся.

– Ты чего?

Мариша, грациозно… ох, как грациозно, куда там пантере и анаконде, скользнула за нашу задремавшую «Газель».

– Чего спать не идешь?

– Да так…

– Полчаса уже стоишь.

Ну да. Время летит незаметно. Хотя, если бы меня ждала такая девушка, я бы курением пренебрег бы. Я поднял глаза – Егор одобрительно кинул. Да, и он бы…

– Как-то застоялся я в стойле, – промямлил я.

Мариша фыркнула.

– Фишку я за тебя кидать должна?

Вот же болван! Каждая бригада, приезжая, кидает в специальный паз, сооруженный в окошке диспетчерской, фишку из оргстекла с номером своей бригады, написанным красной краской. Прощелкаешь – и поедешь вне очереди. А я «прощелкивал» частенько. Как и в нынешнем случае. Судя по тому, что уже две бригады, пока я с Егором толковал по душам, укатили на вызов, моя очередь настанет в крайне близкие сроки.

– Я сейчас – жалко сказал я, совершенно несолидным движением отбрасывая окурок за спину, вместо того, чтобы жестом бывалого скоропомощника, щелчком пальца отправить его в полет на территорию кулинарного училища, соседствующего с нашей подстанцией.

– Я кинула уже, – милостиво сказала Мариша, кутаясь в пушистый платок – большой, серый, такой, какой носила всегда моя бабушка. Как там его – оренбургский пуховый? Но даже этот архаичный аксессуар не уменьшал источаемого ею шарма. Везунчик, черт возьми, Витька Мирошин – с такой девчонкой встречается…

– Могу ли я замереть в глубоком пардоне? – как всегда, когда я смущался, меня тянуло в некую девятнадцативековую пошлость, навязчиво отдающую вальсами Шуберта и хрустом французской булки.

– А с кем ты разговаривал? – спросила Мариша, подтягивая концы платка.

Ах да.

– Да ни с кем, – ответил я, глядя на Егорку. Он понимающе кивнул. – Сам с собой, как обычно.

– Говорят, часто ты так.

– Врут.

– Место здесь нехорошее, – поежилась девушка. – Тут доктора убили. Ты не знал?

Знал ли я?

– Молодого?

– Да. Лет так десять назад, кажется. Драка тут была, или что-то еще. Застрелили где-то прямо тут. Молодой мальчик был, только пришел работать.

– Слышал, – пробормотал я. – Как же…

– Кто-то даже цветы приносил сюда, – продолжила Мариша, глядя на Егора. – Вот сюда, к стенке этой. Видишь, вот тут – дырка от пули?

Егор улыбнулся. Сквозь него выщербина на бетонной стене гаража была видна очень четко.

– Вижу, – кивнул я. – А ты – видишь?

– Что? – подняла глаза Мариша.

– Да нет, ничего, – ответил я. Егорка покачал головой – мол, как не стыдно обманывать-то… и растаял. Я проводил взглядом его тень. Последним исчез смешной старомодный крест из светоотражающей ткани, растворившись в шероховатостях бетонной стены.

– Куда ты смотришь?

– Просто вспоминал, – сказал я, смотря на стену. Все, мой доктор удалился. Туда, куда он уходил всегда, когда в очередной раз выручал меня из очередной тяжелой ситуации. До конца смены теперь я сам по себе. Впрочем, если Егор ушел – значит, сложных вызовов не предвидится до самого утра. Уж кому, как не ему, знать…

Статично потрескивал селектор, слышно было, как похрапывает в машине Артемович. Мариша тронула меня за руку:

– Лешка? Ты чего?

– Ничего, – улыбнулся я. Так, как всегда улыбался Егор. – Ничего, моя хорошая. Пойдем чайку попьем?

– Пойдем, – ответила Мариша, кажется – с облегчением. – Я сейчас поставлю чайник. Приходи.

– Ладно… – Она уходила, а я все не мог оторвать глаз от бетонной, покрытой подтеками, мхом и вьющимся плющом, стены.

Я сумасшедший? Наверное.

Но я смотрел и до сих пор видел, как улыбается мне Егор. Мой врач. Мой наставник. Мой неожиданный друг.

Мой ангел-хранитель.