Текст книги "Записки фельдшера"

Автор книги: Олег Врайтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

На ее плечи легли две тяжелые ладони, сграбастав в объятия и смело скользнув по груди.

– Игорь!

– Ладно, ладно, не шуми, – засмеялся ее мужчина. – Никого же нет.

– Мало ли, зайдет кто, – рассерженно ответила Ира, высвобождаясь.

– Плевать, пусть заходит, – беспечно ответил Игорь, поправляя галстук. – Как зайдет, так и выйдет. Филиппыч у себя?

– У себя, но… – девушка выразительно повращала глазами.

– А, ну ясно. Давно зашла?

– Минут десять.

– А, ну, так уже закончили, наверное, – Игорь посмотрел на часы. – Годы-то уже не те, чтобы на час растягивать…

Ира шлепнула его по запястью:

– Как тебе не стыдно?

– Чего? – удивился Игорь.

Они оба засмеялись.

– Ты про итальянцев в курсе?

– Да. Только ты зря директора по саунам таскаешь.

– Ничего, жар костей не ломит. Их ресторанами не удивишь, там официоз, галстуки и посторонние уши, будут понты колотить, элиту из себя строить. Сауна – другое дело, там только все свои, обстановка неофициальная, можно сказать – располагающая…

– И девочки, разумеется? – сузила глаза Ирина.

– Разумеется, – Игорь не отвел взгляда. – Гостей надо уважить по полному разряду. Но только гостей.

– А ты, конечно…

– Конечно. Я – человек без пяти минут женатый. И моя без пяти минут жена мне уже сцены ревности закатывает?

– Закатать бы тебе чем тяжелым вместо сцен, – невольно улыбнулась Ира. Как ему можно не верить, спрашивается? – Вот возьму и не поеду с тобой в твою эту Анталию. Ищи себе в жены турчанку с кривыми ногами.

– Не получится, я по-турецки не говорю, а она, подозреваю, те же проблемы с русским испытывает.

– Болтун, – фыркнула девушка. – Ладно, иди уже, мне работать надо.

– Так и мне надо – я не просто так к Филиппычу зашел. Чего-то он там подзадержался с этой красавицей.

– Дело молодое, – чопорно, тоном пожилой матроны, ответила Ирина. – Так, руки, руки!

– Наше же тоже не старое, – коварно улыбнулся Игорь, повторяя маневр приставания. – К тому же у меня, как у супруга, есть обязанности.

– Я тебе еще ничего не обещала, мужлан, и вообще – ты мне не официальный муж, так что перестань. Я ведь и передумать могу за день до – вдруг попадется неотразимый принц какой-нибудь на белом коне.

– Принцы – народ скучный и недалекий, а от коня пахнет, знаешь ли.

– Тебе-то откуда…

Крик, раздавшийся из-за двери, несомненно, тоже был издан Кристиной, но ничего сладострастного в нем на этот раз не звучало. Так кричат только очень испуганные люди.

– Что за черт? – изумленно произнес Игорь.

Ира вскочила – кресло, качнувшись, с грохотом опрокинулось – и ринулась в двери в кабинет директора. Рванула ручку – дверь, разумеется, была закрыта изнутри.

– Открой дверь! – закричала она. – Кристина, открой!

Та что-то неразборчиво визжала.

– Открой ее, дура, сейчас же!

Ручка, украшенная полированной медью, истерично задергалась.

– Я не знаю… я не знаю… ключа нет… Ой! Иван Филиппович! Ирина Сергеевна!!

Девушка рывком повернулась к оцепеневшему Игорю:

– Второй ключ у тебя есть?

– Ключ? – растерянно спросил он. Знакомая картина, стресс, соображение на нуле. Вдохнув несколько раз, Ира сделала над собой усилие и спокойным, четким голосом повторила:

– Ключ, Игореш. Ты – заместитель. У тебя должен быть второй ключ. Найди его и дай мне. Быстренько.

Растерянность исчезла с лица ее мужчины – четкие и последовательные команды в такой ситуации всегда помогают. Он быстро щелкнул замком борсетки, вывалил ее содержимое на секретарский стол. Что-то звучно звякнуло.

– Вот.

– Открывай, – так же внятно и коротко сказала Васнецова. – Ты лучше меня замок знаешь.

После двух оборотов и короткого щелчка дверь распахнулась. Картина была еще та – полуголая Кристина, наряженная в одни лишь кружевные трусики, и директор, лежащий на диване, в одних брюках, без рубашки, с расстегнутым ремнем. Ситуация была бы комичной, если бы не синие губы Ивана Филипповича, закатившиеся глаза и нерегулярные, сиплые вздохи, которые он издавал, конвульсивно подергиваясь.

– Твою же мать! – раздалось за спиной голосом Игоря. – Ира, что с ним?

Не отвечая, девушка встряхнула лежащего за плечи; два пальца на сонную артерию (пульса нет), ухо к груди (тишина, редкие шумные вдохи), потом щеку ко рту.

– Помоги мне, быстро! За плечи его бери – и на пол.

– Ой, ой, вы что делаете? – заголосила Кристина.

– Заткнись! – рявкнула Ирина. – Беги в «Скорую» звони! Живо!

– А? Что?

– Тряпки свои надень и бегом к телефону! Время дорого, потом орать будешь!

Директор и так был не стройного телосложения, а в бессознательном состоянии, казалось, весил не меньше тонны. Скрипя зубами, Ира вцепилась в ноги, пока Игорь, сопя, неловко хватал под мышки лежащего, задирая ему руки. Голова Ивана Филипповича гулко стукнулась о паркет. Ирина сжала кулак и резко ударила по грудине лежащего.

– Ира!

Прекордиальный удар получился хорошим – хлестким, резким, как и полагается, – но эффекта не принес. Девушка подняла голову:

– Игореш, слушай меня и делай, что скажу. Сейчас садишься слева от него, руки складываешь вот так, быстро пять раз давишь вот сюда – я делаю один вдох. Потом снова. Понятно?

– Это… это массаж сердца или как там его?

– Да. Жмешь прямыми руками – или быстро устанешь. Резко, сильно, быстро. Все, погнали.

Ира содрала с дивана простыню, расстеленную для постельных утех начальства, скатала из нее валик и положила между лопаток директора. Алгоритм за многие годы работы производился уже рефлекторно: рукой зажать нос пациента, выдвинуть челюсть, вдох, контроль поднимающейся грудной клетки:

– Игорь!

На удивление, Игорь понял все быстро – хоть руки дрожали, но после двух неправильных серий компрессий он начал делать все, как полагается. Вдох – пять нажатий на безволосую грудь начальника, беспомощно и жалко выглядевшего теперь, с остановившимся сердцем и спущенными штанами. Что за идиоты вы, мужики, понос вас прохвати? Все слова и рекомендации – по одному месту пускаете, только им и думаете, а с гипертоническим кризом в постель шлюшек тащите, вместо того чтобы таблетки пить…

– Ирина Сергеевна, трубку не берут! – в дверях появилась Кристина, держа на вытянутой руке трубку радиотелефона. Хорошо, хоть прелести свои прикрыть сообразила, насекомое. – Я не знаю, что делать!

– Звони еще! – заорал Игорь, тяжело дыша. – Видишь – мы заняты!

Невооруженным глазом было видно, что еще немного – и блондиночка впадет в длительную профессиональную истерику, благо зрителей хватает, и уж тогда точно никто никуда не позвонит.

– Кристина, – ровно произнесла Ира, – слышишь меня, девочка?

Та тупо смотрела на нее, подбородок, украшенный с двух сторон струйками непрерывно бегущих слез, мелко дрожал.

– Нам – и ему – сейчас нужна твоя помощь. Понимаешь? Без тебя мы не справимся. Соберись, куколка, успокойся и позвони на 03. Скажи – остановка сердца, нужна реанимация. Справишься?

Прием безотказный, поскольку проверенный не одну сотню раз. Паникуют от бессилия и непонимания. Стоит только человеку осознать свою нужность и обрести четкую программу действий – и паниковать становится некогда. Кристина торопливо кивнула, всхлипнула и, проведя предплечьем по накрашенным глазкам, исчезла в дверях приемной.

Пять нажатий – вдох. Пять нажатий – вдох. По покрасневшему лицу Игорька сползают крупные капли пота, рубашка уже обзавелась темными пятнами на груди и под мышками, дышит тяжело, с присвистом. А вы думали, что сердечно-легочная реанимация – плевое дело, а, кабинетные? Никакого фитнеса, никаких диет и раздельного питания, никаких блокаторов калорий и сжигателей жира не надо, когда вот так вот выкладываешься в течение тридцати стандартных минут. А потом, когда ты ни рук, ни ног не чуешь после всего этого – еще и носилки тащить надо, и не всегда с первого этажа. А впереди – следующий вызов, ничуть не лучше. А за ним – еще десяток…

Ира приложила ухо к груди, а пальцы к шее Ивана Филипповича, задрала веко. В системе кровообращения – полное затишье, но хоть зрачок держит, не «плывет» зрачок, не лезет вширь, и на том спасибо.

– Как… он?

– Продолжаем! – коротко ответила девушка.

– Ирина Сергеевна, я дозвонилась! Едут уже!

Васнецова на секунду оторвалась от лежащего:

– Умница, девочка. Теперь беги на улицу, встретишь, проводишь сюда, чтобы не искали долго. Живенько!

Двадцать минут слились в монотонную, удручающую, наполненную лихорадочной суетой, полосу – тяжелое дыхание уставшего Игоря, глухой стук лопаток директора по паркету после каждой компрессии, головокружение от постоянной необходимости глубоко вдыхать и выдыхать. Мешок Амбу бы сюда, «Кардиопамп», воздуховод, а главное – дефибриллятор, как все было бы проще! Да только даже на родной некогда «Скорой» это – излишества, привилегия избранных бригад, таких, как реанимация и ее «девятка»; все остальные, в том числе – и самостоятельно работающие фельдшера, вынуждены были проводить реанимацию вот таким вот, квадратно-гнездовым способом.

Когда в приемной раздались шаги и в кабинет торопливо вбежали двое мужчин в зеленой форме, Ира сначала даже не поверила. Но разглядев – чуть не застонала. Оба – молодые, незнакомые, и уж точно не с реанимации. Просила же…

– Девушка, быстро – что случилось? – спросил, надо полагать, врач – до неприличия юный парень с какими-то тонкими, если не сказать – женскими чертами лица, длинноволосый, с «конским хвостом» сзади. Выглядит совершенно несолидно. Прислали бригаду школьников, диспетчера, мать вашу!

– Фибрилляция, – хрипло ответила Ирина. – Утром – гипертонический криз… после, – она запнулась, глядя на бледную Кристину, – после – приема… больших доз симпатомиметиков.

Фельдшер – угрюмый высокий юноша, даже на вид нелюдимый – мягко отстранил ее, вводя воздуховод и доставая из чехла вожделенный мешок Амбу.

– Мне продолжать? – задыхаясь, спросил Игорь.

– Да, – коротко ответил врач, включая дефибриллятор. Прибор завыл, набирая заряд. Шарик флакона скользнул по коже, размазывая гель. – Так, отпустили его и отошли.

Разряд рванулся через прижатые к груди Ивана Филипповича электроды, пробираясь сквозь мышечные волокна, пронзая нервные пути, вторгаясь в молчащий синусный узел, сотрясая его целиком, каждую клеточку. Директор дернулся и захрипел.

– Продолжайте, – бросил врач, открывая сумку. Зашелестела обертка шприца, хрустнул колпачок ампулы адреналина.

– Я… могу помочь? – спросила Ира. – Я… в общем… умею немного…

– Катетер можете поставить? – не удивляясь, спросил врач.

– Могу.

– Ритм, Леха, – внезапно подал голос фельдшер, убирая пальцы с шеи лежащего.

Ира торопливо содрала упаковку с катетера, развернула руку Ивана Филипповича, провела пальцами по локтевому сгибу. Вата, спирт – некогда их просить, когда только-только появилась надежда, что этот двадцатиминутный кошмар был не напрасен. Она надавила коленом на плечо директора и одним движением ввела иглу с проводником под кожу. В просвете канюли затемнела кровь.

– Без жгута! – ахнул фельдшер, ритмично сжимавший бока резинового мешка. – Ну – даешь, подруга!

– Возьмите, девушка, – Ира, повернувшись, увидела три полоски лейкопластыря, которые с виноватой улыбкой протянул ей врач. Твою ж циррозную печень, дура дементная! Про все забыла – и про салфетку, и про лейкопластырь! Позорище. Десять лет на «Скорой», специалист, черт побери! Видел бы Воронцов – сам бы от тебя ушел, безо всяких там Костенко.

– Спасибо, дальше мы сами.

Кивнув, она поднялась с колен, уступив место врачу, подсоединявшему шприц с адреналином к катетеру. Рядом, судорожно сжав ладони у рта, рыдала Кристина. Поколебавшись, Ирина обняла ее, прижав к себе – девочка спрятала личико у нее под подбородком и зарыдала еще громче. Плачь, глупышка, плачь, тебе же легче будет. Тебе проще – ты еще реветь не разучилась, не копишь в себе всю дрянь, которую видишь и переживаешь каждую смену: чужую боль, горе, смерть… А нам плакать по должности не положено, нам положено иметь каменное выражение лица и холодную голову – кому нужен рыдающий и истерящий фельдшер, от которого ни помощи, ни поддержки?

Нам? Девушка искоса посмотрела на двоих в зеленой форме. Уже не нам. Уже – вам. А нам – бумаги, договоры, офисная тоска и медленная деградация в стадию кабинетной крысы.

Снова тоскливо взвыл дефибриллятор, активированный врачом. Да, все верно делает мальчик: адреналин – разряд. Молодой, но соображает. Поторопилась с первыми выводами в отношении бригады, видимо.

Лица Ивана Филипповича она не видел, но видела, как дернулись его ноги в нелепых синих, в полоску, носках, совершенно не подходящих под строгие черные брюки.

– Ритм! – громко сказал врач, отстраняя Игоря – тот тяжело отвалился от лежащего, хрипло дыша, блестя мокрым лицом. – Юрий, Амбу мне – кислород, лидокаина шесть в вену на десять «физа», пять – в систему. Ммм… мужчина, будьте добры – спуститесь в машину нашу, носилки нужны…

Стоя в углу и механически поглаживая по голове плачущую Кристину, Ирина отрешенно смотрела на происходящее – на сбор и подключение капельницы, на суету сотрудников в дверях приемной, на разворачивание мягких носилок на полу и перекладывание Ивана Филипповича на них. Против воли она отмечала ключевые моменты: кислородная маска на лице – ага, лидокаин в капельнице – правильно, манжета тонометра на свободной руке – тоже верно, шприц с адреналином в нагрудном кармане врача Лехи – не только верно, но и мудро.

Игорь и еще двое грузчиков «Монблана» рывком подняли носилки, то и дело наступая друг другу на ноги, понесли их к двери.

Отстранив Кристину, Ира тронула врача за плечо:

– Давайте систему подержу?

Тот, внимательно посмотрев на нее, кивнул. Ирина, держа пластиковый флакон с физраствором, торопливо пошла рядом с носилками. Лицо Ивана Филипповича трудно было рассмотреть, но кончики пальцев уже не были синего цвета – значит, сердце, вздернутое двумя электрическими пинками и адреналиновой струей, все же хоть и с натугой, но работает.

Улица ударила в глаза непривычно ярким после офисной полутьмы солнечным светом. Прямо перед подъездом здания стояла «газель» – задние двери уже открыты, носилки выкачены. Мужчины, кряхтя, подняли тяжелого директора; водитель, нажав рычаг, самостоятельно закатил носилки на лафет. Силен, однако, ничего не скажешь, и тоже незнакомый – его Ирина никогда не видела. Полтора года прошло – и уже три чужих лица на «Скорой». Прогресс, что и говорить. Девушка проворно забралась в салон, вешая флакон на крючок, прикрепленный к перекладине под потолком. Крючок самодельный, разумеется – рядом есть откидной инфузионный блок с креплениями для стеклянных флаконов, но их-то уже сняли с оснащения «Скорой», поэтому приходится проявлять изобретательность. Она помешкала, пристраивая кислородный ингалятор на кресле.

В салон залез врач Леша и Игорь. Пока второй, кряхтя и ругаясь на тесноту, устраивался в узком просвете между лавкой и носилками, первый, сунув в уши фонендоскоп, засопел грушей тонометра.

– Неплохо. Держит давление. Дмитрий Андреич, поехали, в кардиологию, побыстрее, если можно.

Взревел мотор машины, салон привычно качнуло. Ира больно стукнувшись коленом о носилки, схватилась рукой за перекладину, второй придерживала флакон с физраствором.

– Жить будет? – спросил Игорь, перекрикивая грохот.

– Будет, будет. Вовремя вызвали, и все до нашего приезда правильно сделали. А если бы не сделали…

– Она сделала, – мотнул головой в сторону молчавшей Ирины Игорь.

– Я уж понял. Вы молодец, девушка. Даже не знаю, как вас похвалить – давно не встречал такого профессионализма среди вызывающих.

– Бригада девять, ответьте «Ромашке», – раздалось в кабине. – Девятая, вы адрес нашли?

– Уже везем больного в больницу, Маша, – послышался голос водителя.

– Ясно.

Ира вытерла пот, внезапно появившийся на лбу.

– Вы девятая бригада? – сдавленно спросила она.

– Да, – кивнул Леша. – А что-то не так?

– Нет… просто… у вас врач Воронцов такой есть… сегодня не его смена?

Леша как-то смущенно провел руками по своим коленям.

– Он уже не работает.

– Как – не работает?!

– Уволился год назад, что ли… Он с главным врачом разругался, фельдшера у него забрали, с которым долго работал. Говорят – очень просил за нее, даже в Горздрав ходил, в край писал, только без толку все. Он и ушел, а перед уходом главного такими словами обложил, что и повторять стыдно. И старшего фельдшера тоже. Сейчас сильно пьет, говорят.

Ирина закрыла глаза. В салоне стояла духота, смешанная с запахом гипохлорита, резины, крахмала белья и кисловатым ароматом пропитанной потом формы врача; в салоне шипела рация, поскрипывали носилки, грохотал откидной пандус, постукивали друг о друга шины в чехле, колотился о железную станину дефибриллятор. Все это такое свое, родное, любимое – ненадолго забытое, а теперь – разом вернувшееся, нахлынуло на девушку, как волна прибоя. Ее бригада. Нет Воронцова. Нет Ирины Васнецовой. Нет больше девятой бригады. Ничего нет.

Слезы полились сами – сначала двумя робкими струйками, а потом, словно прорвало плотину – навзрыд. Ира громко плакала, вцепившись до боли сжатыми пальцами в металл носилок, плакала так, как не плакала никогда, даже в день своего увольнения.

– Зайка, да что с тобой? – Игорь обнял ее сзади, крепко прижав к себе. – Не переживай, доктор же сказал – будет он жить. Ну, успокойся, лапуль, успокойся…

– Будет, – мягко произнес врач Леша. – Не надо так переживать.

Не понять вам, ребята. Не понять. Может – и хорошо, что не понять. Дай бог, чтобы ни любимый Игореша, ни этот молодой, но уже грамотный врач Алексей, никогда не поняли того, что сейчас ядом плещется в ее душе. Дай бог.

– Я… спокойна, – фельдшер Ирина Васнецова торопливо вытерла слезы и неловко, с усилием, улыбнулась. – Простите меня… это… так… эмоции после случившегося…

Ночной ангел

Перед вызовом мне всегда хочется курить. Прямо напасть какая-то – курю я крайне редко, в быту так вообще никогда, но вот на работе рука прямо сама тянется к пачке, особенно когда на карте вызова красуется какое-нибудь «Плохо с сердцем, без сознания, СРОЧНО». И после того как диспетчер пихнула тебе сложенный вдвое листок в окошко диспетчерской, после того, как ты осознаешь, что ты фельдшер пятимесячной свежести, у которого еще не потерся глянец на дипломе, после того как в очередной раз ощущаешь трусливую дрожь в коленях, после того как понимаешь, что впереди тебя ждет полная неопределенность, несмотря на зазубренные в училище алгоритмы, – вот тогда и начинаешь курить. Взатяг, жадно, словно это последняя в твоей жизни сигарета, и горький дым, дерущий горло – последняя радость, доступная тебе в оставшихся минутах беззаботного существования на этом свете. Как новичок, я первое время игнорировал и даже порицал привычку моих коллег чуть что – сразу за сигарету, но вот прошел довольно-таки короткий срок и сам втянулся.

Местечко удобное – угол двора подстанции, у стены гаража, где дремлют две машины главного врача (современный «Лексус» и крайне несовременная, но при сем – шикарная древняя «Волга», трепетно отреставрированная, вплоть до вскинувшего копыта в отчаянном прыжке оленя на капоте), сверху нависают лапы двух могучих кипарисов, защищая в ненастье от дождя, в жару – от палящих лучей солнца. И еще оно удачно скрыто от бдительных взглядов старшего врача и особо глазастых диспетчеров, по зову души контролирующих в окошко, сразу ли ты прыгнул в машину, получив карту на руки. Вот и сейчас, бегло полюбовавшись на повод «Выс. АД, сердцебиение», я торопливо щелкнул зажигалкой, пока водитель прогревал машину. Дымок от подпаленного кончика сигареты взвился вверх, растворившись в пушистых кипарисовых ветвях.

– Чего там, Леха? – поинтересовался водитель.

– Болеют, Артемович.

– Срочно, нет?

– Срочно, срочно, – я торопливо тянул в себя жгущий глотку дым.

Меня хлопнули по плечу. Ага, врач мой.

– Срочно?

– Ну… да. – Я почему-то всегда стеснялся, когда Егор находился рядом, чувствуя себя школьником, прихваченным за расписыванием стен хамскими надписями бдительным директором. – Давление, сердце молотит. Кто его знает, почему оно молотит…

Егор кивнул, как обычно. Он всегда кивал, слыша повод к вызову, каким бы он ни был, словно он давно это предвидел и сейчас, услышав подтверждение своих слов, лишь сухо констатирует подтверждение собственной проницательности. Проделывал он это всегда с такой завидной ленцой и спокойствием, что я просто скрипел зубами от зависти. Ведь молодой же парень, если и старше меня, то лишь на пару годков, но всегда настолько спокоен, что невольно задаешься мыслью – где он успел набраться этой вековой мудрости и спокойствия…

– БРИГАДА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, ОДИН-ЧЕТЫРЕ, ВАМ НА ВЫЗОВ! – разнеслось по пустому двору. Ну да, стоило ли сомневаться – Зоя Савельевна, как зоркий сокол, вручив мне заведомо подозрительный вызов, не преминула оторвать зад от кресла и проконтролировать, понесся ли я стрелой.

– Нырни под кочку, лягва, – буркнул Василий Артемович. Где-то у него в родне в свое время погуляли поляки, и он частенько вклеивал в устную речь эндемичные его далеким предкам словечки. «Лягва» – это, кажется, жаба… метко подмечено, если вспомнить некоторую приземистость фигуры нашего диспетчера.

Я открыл дверь «Газели», впуская Егора в салон и ставя оранжевый терапевтический ящик за вращающееся кресло, упирая его в печку. Что, если верить грозной надписи на его внутренней поверхности, было строжайше запрещено. Не знаю, может, опасались разработчики, что вскипит в ампулах так нежно любимая нашим основным контингентом магнезия – но это опасение было неактуально, ибо печка наша грела куда хуже, чем огонек моей зажигалки, поскольку наша «Газелька» отходила уже два срока эксплуатации и теперь, скрипя, старалась отходить третий.

Егор забрался в салон, уселся на крутящееся кресло, запахнул свою ветхую темно-синюю куртку с нашитым крестом из светоотражающей ткани – старая куртка, давно уж таких не выдают – и снова кивнул. Я захлопнул дверь и полез вперед. Еще один маленький плюс работы с этим врачом – он всегда ездил сзади, давая мне, молодому разгильдяю, шанс покататься впереди с приятными бонусами в виде возможности делать героическое лицо, так котируемое юными девами, когда летишь на вызов с мигалкой, а на шее болтается фонендоскоп (опять же – прерогатива врача, но его таскал я), а в нагрудном кармане топорщится карта вызова, еще девственно чистая, без помарок и исправлений, и передо мной на панели шипит рация, в которую так приятно после каждого пакостного вызова, солидно вздохнув, сказать любимое «Ромашка», четырнадцатая свободна».

– Куда? – дежурно поинтересовался Артемович. Поинтересовался праздно, карта лежала на «торпеде», и он профессиональным взглядом уже не только успел увидеть адрес, но и проложить к нему маршрут.

– Абовяна, двадцать три, – поддерживая традицию, огласил я, взяв карту в руки. – Частный дом, встречать будут у ларька.

– Хрен кто там встречать будет, – фыркнул в желтые от табака усы водитель. – Сколько катаюсь, вечно блаженные вокруг – хоть в глаза им сс…

Я оглянулся назад, не слушая его дежурные же ругательства – Егор снова мне кивнул. Готов, значит. Поехали. Вся наша работа – бесконечная череда маленьких традиций и обрядов, смешных, нелепых порой, но свято соблюдаемых. Обматери вызывающих – и получишь действительно обоснованный вызов. Громогласно пообещай себе и бригаде, что встречать не будут – встретят, проводят и даже нести помогут. Покури перед вызовом, забей себе легкие горькой дрянью – и вдруг найдется вена, вдруг на прекардиальный удар заглохшее сердце отзовется внезапно возникшим рваным, слабым, но – ритмом, а пациент вместо пьяной, злобной и капризной твари окажется милым, добрым и крайне приятным человеком… Впрочем, последнее – крайне рискованно. Потому что не спасти такого человека – это очень больно.

Проезжая мимо окон диспетчерской, Артемович несколько раз издевательски «крякнул» сиреной силуэту Зои Савельевны, с предсказуемой бдительностью провожающей нас глазами.

– Ляяягва! – с удовольствием повторил он. И добавил еще несколько слов, не совсем понятных по звучанию, но вполне угадываемых по сути. Я, чтя и эту традицию, вежливо хохотнул. Оглянулся. Егор, растянув губы в улыбке, потряс головой – дескать, ага, смешно. И это – традиция. Ругающийся водитель – хороший водитель. Быстрый, знающий адреса, подъезжающий прямо к месту вызова, и помогающий – вне зависимости от того, насколько тяжел пациент.

Машина выскочила из ворот подстанции на пустую ночную улицу.

* * *

Луна скромно пряталась в тучи. В рваные, некрасивые тучи, которые ветер трепал, как дворняга – старую покрышку, и которые неслись по ледяному небу, подгоняемые тоже далеко не теплым ветром, забиравшимся в рукава, за ворот форменной куртки, и даже под брючины, выхолаживая кожу. Ветер выл, шипел, раскачивал деревья, которые, словно только этого и ждали, трясли бережно задержанные капли с еще не опавшей с лета листвы прямо мне за шиворот. Ночной вызов, чтоб его! Все они одинаковы по сути, хоть и разнятся в нюансах – место «черт-его-знает-где, там деревянный камень рядом, что за арбузной мастерской», холод, отсутствие встречающих, наименования улицы и уж тем более – номера дома, висящего на видном и освещенном месте, дорога, оставшаяся неприкосновенной со славных времен Соловья-разбойника, со всеми, трепетно сохраненными выбоинами и ухабами, оборванными обочинами и неожиданными поворотами, заканчивающимися тупиками или чьей-то припаркованной, запертой и не реагирующей на тычки и пинки по колесу машиной. Видимо, некий бог, который отвечает за ночные вызовы каждой бригады «Скорой помощи», в свое время затаил на нее определенную обиду, выработал шаблон гадостей, выдаваемых каждому работающему сутками медику, и с тех самых пор проявляет достойную другого применения добросовестность, подсовывая очередной, чреватый сюрпризами вызов молодому специалисту, и так уже взмокшему спиной, получив в руки карту вызова.

Высокое давление, сердцебиение… Лягва, как выражается Артемович. Именно – лягва. Стенокардия, грудная жаба, как ее, хоть и неверно, но довольно грамотно охарактеризовали древние греки. Сдавливающая сердце боль, которая тебе может преподнести ой как много сюрпризов – от просто болей с неприятной одышкой, до инфаркта с кардиогенным шоком, и с милым дополнением в виде кардиогенного же отека легких в довесок, когда ты мечешься, как мышь в родах, пытаясь сообразить, что же тебе делать – вводить морфин в катетер, который снимет тот самый отек, или не вводить, ибо он же, введенный, благополучно усугубит тот самый кардиогенный шок… Разумеется, матерого врача-кардиолога такие вопросы если и тревожат, то несильно, но я-то не врач, и уж тем паче – не кардиолог. Ах, да, и не матерый к тому же. Мне до матерости еще – как до луны, что мерзнет в зимнем небе – ползком. Одна радость – мой врач Егорка. Этого точно ничего не смутит.

Я обернулся. Ага, как всегда – Егор уже успел выбраться из машины, не дожидаясь, пока я открою ему дверь, и стоял рядом, зябко кутаясь в свою куртку. Видимо, он уже успел разглядеть выражение моего лица, улыбнулся и подмигнул.

Вот не знаю, может, я еще слишком молод, но этого мне хватило, чтобы перестать холодеть внутренностями, уже спокойной рукой выдернуть из недр «Газели» оранжевый ящик, хлопнуть дверью и даже сказать Артемовичу дежурное «Печку не вырубай».

– Топай уже, командир, итить… – донеслось из кабины не менее дежурное. Василий Артемович, как и любой экс-военный, каждую минуту свободного времени использовал для сна, и такие мелочи, как гудящая печка, воспринималась им как досадная помеха. Впрочем, уж не знаю как, но он чувствовал – минут за десять до того, стоило нам покинуть адрес, машина уже была заведена, и печка гудела. Стаж, не иначе. Опыт. Возраст. Матерость, которая была у него, у Егора, у всей моей подстанции и только пока не было у меня.

Мы с Егоркой, задевая друг друга плечами, поднялись на третий этаж ветхой сараюги, по недоразумению именуемой домом. В свое время, когда наш город только застраивался, подобные небоскребы барачного типа были скорее нормой, чем исключением из правил, но шли годы, десятилетия, и технический прогресс в виде блочно-панельного строительства вытеснил эти чудеса архаичной архитектуры с городской черты. Увы, сейчас мы находились в пригороде, и это был аккурат из тех выживших артефактов – покрытые грибком стены, пропахшие кошатиной и сыростью подъезды, гуляющие под ногами ступени, верещащие разными оттенками фальцета, утопленные в массивных проемах двери, на которых принципиально отсутствовали номера. Остановились перед очередной из них – на этой, как исключение из правил, номер присутствовал: размашисто написанный мелом. Сомневаюсь, что это была инициатива владельцев – частенько я им это и предлагал, осатанев от беготни по этажам.

– Кто там? «Скорая»? – раздалось из-за двери детским голоском.

– «Скорая», – сказал я. – Вызывали?

– Да… да! Заходите.

Дверь распахнулась, впуская нас в квартиру.

Жарко натопленная комната зевнула мне в лицо, окутав сложной гаммой запахов, которые сформировываются в любом жилье, где люди живут уже не первый год. Не скрою, порой запахи такие бывают, что хочется вставить турунды в нос, а для верности еще зажмуриться и закрыть уши, но эта была счастливым исключением из тех самых пакостных правил, которые упомянутый зловредный бог неукоснительно соблюдал – голодный мой желудок нервно заурчал, когда до обонятельных луковиц добрались ароматы свежесваренного борща, жареного мяса и чего-то, отдающего пряными приправами, которые так заманчиво желтеют, зеленеют и краснеют в тех рыночных рядах, где ими торгуют армяне.

Девочка, открывшая дверь, посторонилась, пропуская нас в комнату:

– Сюда, доктор, к маме!

Лежащая на диване женщина тяжело приподнялась:

– Ох, долго же вы…

Как всегда, одно и то же.

– Долго не мы, милая женщина, – буркнул я, стягивая с себя куртку. – Это вы долго. Ведь не десять же минут назад поплохело, правда?

– Да вчера еще, – виновато опустила глаза больная. – Стеснялась вам позвонить, а сейчас, чувствую, ну никак уже. Маша, принеси доктору стул.

Встречавшая нас девочка торопливо убежала на кухню, путаясь в полах длинного для нее – видимо, маминого – халата. Так и споткнуться недолго, машинально подумал я. Грохот упавшей швабры подтвердил правоту моих мыслей.

– Да не суетись ты! – прикрикнул я, снимая с шеи фонендоскоп. – Рассказывайте, на что жалуетесь?

Слушая пациентку, я все больше и больше начинал ерзать на принесенном Машей стуле. Паршиво дело. Собственно, любой обтекаемый повод к вызову, даже вроде бы банальное «голова болит», всегда представляет собой крайне плодородную почву для неприятных сюрпризов – потому что головная боль, например, запросто может оказаться кластерной цефалгией, не изученной до конца и не имеющей внятного лечения, дающей настолько дичайшие боли, что пациент в ряде случаев может наложить на себя руки, дабы их прекратить. А если уж прозвучало слово «сердце» – готовься к куда более гадким осложнениям… впрочем, о них я уже говорил. Так и сейчас. Зловредное божество, пакостящее молодым специалистам, сегодня решило не отступаться от принципов. То, что рассказывала больная, ну никак не хотело укладываться в столь любимые диагнозы, как то «эссенциальная гипертензия» или «нейроциркуляторная дистония», по сути – более синдромные отписки, чем диагнозы, подразумевающие скорее психологическую, нежели медикаментозную помощь.