Текст книги "Время ошибок"

Автор книги: Олег Воропаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Хм… Хорошо сказал! – рассмеялся приятель, но тут же и посерьёзнел. – Не даёшь ты мне нормально договорить. Так вот! Дело ведь не только в стихах. Дело в движении души! А на чём у нас, у мужиков, движение души замыкается? На женщинах оно замыкается. На бабах! Всё! Ну, буквально всё! Начиная от великих открытий и кончая банальной дракой на дискотеке. Миры в головах возникают и рушатся из-за них… из-за баб то есть!

Мысли его, с поправкой на алкоголь, я почти не понял, но на всякий случай скептически покачал головой:

– Да ну… неужели уж всё так плохо.

– Да! Из-за них! Но вижу, что ты опять не так всё воспринимаешь!

– Подскажи и направь!

– Ну вот! Опять ты ёрничаешь! Ну и ладно! И на здоровье! А тебе скажу, как есть! Творческая личность – это всегда, между прочим, внутренний космос! Огромный мир! А я ведь, как ты утверждаешь, поэт и, стало быть, личность творческая.

Мне надоело сдерживаться, и я рассмеялся:

– И что эта личность… верней, этот внутренний космос на ближайшей дискотеке собирается рухнуть?

– Обидеть поэта легко. – Дулепов заворочал глазами и засопел.

– Да не обращай ты, старик, внимания на мои безобидные реплики. Я ведь, как только выпью, так сразу же делаюсь самому себе непонятным. И стыдно потом бывает! Так стыдно, что расстрелять меня мало.

Пригубив в очередной раз из кружки, мы с удовольствием вгрызлись в жестковатое мясо дичины – удивительно вкусное. Куда там домашней курице!

– Так вот, – прожевав, продолжил Дулепов, – никак не могу разобраться. Зачем, получается, я пишу?

– Ну, а сам-то ты как считаешь, зачем?

– Боюсь, что с таким настроем ты опять меня не поймёшь.

– Куда мне! – я театрально развёл руками.

– Короче, смеяться можешь сколько угодно, – махнул на меня рукой. – Но, собственно, я вот что хочу сказать. Возьмём, к примеру, Пушкина. Сколько у него было женщин?! Правильно! Не меряно было женщин у нашего Александра Сергеевича! А сколько у Брюсова! У Есенина! У Маяковского! Опять же – вагон и маленькая тележка. Срабатывала, значит, поэзия! А у меня вот не стыкуется что-то. А если и стыкуется, то почему-то в обратную сторону!

– А теперь об этом же, но простыми словами, – попросил я.

– А если простыми словами, то ни одна ещё женщина так и не соблазнилась.

– Вот-вот! И я тебе об этом всегда говорил. Скучны они донельзя, твои агрономши. Но ты не отчаивайся. Стихи – ведь это не только лучшие слова в лучшем порядке! Как ни крути, это ещё и высшая грань обольщения! Но оценить эту грань способна не каждая женщина. Что это значит?.. – Коварная водка! Похоже, и сам я изъясняюсь не очень-то внятно. – Иную-то за руку взял и повёл. И всё получилось. И твой этот самый… внутренний космос ей по…

– Нет! Не хочу я так! – Дулепов возбуждённо вскочил. – Она не корова, чтобы куда-то её вести! В любви всё должно быть красиво и совершенно! Как и в поэзии! А Волкова… она достойна!.. достойна моей любви, понимаешь!..

Я с нетерпением ждал продолжения фразы, но Лёхик вдруг посмотрел как-то в сторону и закончил переменившимся голосом:

– Ты думаешь, я не вижу, что она… как бы это помягче сказать… меня использует? Вижу, не дурак! И всё же никак не пойму. Себя не пойму! И в женщине этой тоже не всё мне понятно.

– Ну… – я уже был в той стадии опьянения, когда непременно тянет поумничать, – в женщине и не должно быть всё понятно.

Прикончив остатки «Столичной», мы двинулись по своим же следам в обратную сторону.

За разговором поднялись на окраину городка.

– Библиотека у нас располагается здесь. – Лёхик показал на здание с вывеской «Клуб», верней, на примыкающую к нему пристройку. – Зайдём? Я думаю, что Нина, несмотря на выходной, здесь. Она человек читающий и общительный. А в нашем медвежьем углу дефицит интеллектуального общения имеет место.

– Прямо вот так, в походном?

– Переодеваться долго. Может и не дождаться.

С порога открылась просторная, с высокими потолками комната. От книжных шкафов пахнуло уютом. От печки с пылающими дровами – теплом.

– Ну что, настрелялись, натешились, опустошители леса? – приветливо поднялась навстречу хозяйка.

– Охота, Нина Савельевна, дело серьёзное. Не формуляры строчить! – огрызнулся приятель.

– Зачем же грубить, Алёша? Строчить формуляры – занятие куда как гуманней убийства ни в чём не повинных зверей. – Она улыбнулась.

Красавица! Тяжёлые тёмные волосы забраны в косу. Глаза ироничные, с матовым, чуточку нервным блеском.

– Садитесь поближе к огню. – Указала на стулья. – С морозу как раз хорошо. А я вот тут книжку одну перечитываю. С историей книжка… В гостинице нашей года два назад писатель один останавливался. Фольклором интересовался. Со старожилами подолгу беседовал. Спеть их просил. На магнитофон все эти их песни и байки записывал. У нас ведь тут место особое – русские, карелы и вепсы веками живут бок о бок. Предполагают, что и Лёнрот, когда собирал материалы для «Калевалы», бывал здесь. Уж больно с возвышенности нашей на озеро красивый открывается вид.

– Маршрут его на карте давно прочерчен, и Сельги там нет, – не согласился Дулепов.

– Маршрут этот приблизительный. Его ведь не сам Лёнрот, а кто-то потом уже рисовал. А даже если и не был, то почему бы и не помечтать нам? Но, собственно, я ведь сейчас не об этом. Писатель, о котором я начала вам рассказывать, приехал из Мурманска.

– Из Мурманска? – я оживился. – Так ведь и я из Мурманска.

– Но ты же пока не писатель! – Она рассмеялась и помахала перед нами невзрачной брошюрой. – Так вот! Эту самую книжку он зачем-то оставил в нашей в библиотеке. Пришёл как-то подшофе и попытался за мной ухаживать. Высокопарными фразами сыпал. Я высмеяла его. Обиделся и ушёл. А книжку оставил. Я отложила, думала, зайдёт ещё, и отдам. Но он не зашёл. Уехал. Вот так и осталась книжка. На полку поставила. Пусть, думаю, стоит себе. Может, ещё приедет фольклорист наш. И только недавно совсем из женского любопытства взяла да и заглянула. А стала листать… так сама и не заметила, как до последней страницы и прочитала. Автор ли её к нам приезжал, нет ли?.. Фамилия на обложке Веапоров.

– Долгое предисловие, – усмехнулся Дулепов. – Говорите, хороший автор, так почитайте нам, чтобы и мы прониклись. Я вот вам тоже тетрадь со своими виршами оставлял, и что?.. Из этого самого… из женского любопытства не заглянули?

– Обижаешь, Алёша! Ещё как заглянула! – Нина достала из ящика и выложила на стол тетрадь в голубой обложке.

Дулепов смутился:

– Ну-у… а если читали… то… почему же тогда ничего не сказали? Я-то всё жду и жду. Только по-честному. Дифирамбов там всяких я не люблю.

– По-честному, говоришь… – Нина, поколебавшись, продолжила в некоторой задумчивости. – Как автор, ты удивил меня чрезвычайно! Не ожидала, честное слово. Стихи у тебя интересные, образные и, более того, настоящей поэзии совершенно не чуждые.

– Ах вот даже как! – закинув голову, рассмеялся Дулепов. – Получается, у кого-то… ха-ха!.. читаются от корки до корки. А у меня, как это вы сказали?.. не чуждые?!

– Ты же честно просил! Так вот, если честно, то я считаю, что ты подающий большие надежды поэт, поэтому и хотела пообщаться с тобой не так, как сейчас… Но раз уж ты сам захотел сегодня, то давай разберём, к примеру, хотя бы вот это стихотворение.

Читала она не спеша, то и дело прищуренным взглядом постреливая на автора:

– Девчонка русская с глазами голубыми,

Тебя ли я, мой ясный свет, любил?..

Я помню, как дорогами чужими

К тебе я на свиданье приходил.

Я думал, ты меня не понимала,

И в ярости любовь свою сжигал…

Ты, кроткая, божественно молчала

И расцветала, как морской коралл.*

Закончив, обратилась ко мне:

– Прекрасная звукопись! Не находишь, Серёжа?

– Нахожу, ещё как нахожу! – я энергично и утвердительно закивал.

– И что мне от этой звукописи? – Дулепов уставился в пол и заиграл желваками. – Дальше-то что? Говорите! Давайте, давайте!

– Скажу, если только не будет обиды, Алёша. Договорились?

Дулепов утвердительно хмыкнул, и Нина продолжила:

– Девчонка русская… мой ясный свет… неплохо… ты знаешь, совсем неплохо. При нынешней государственной русофобии в каком-то смысле даже патриотично. Глаза у девчонки голубые, как небо. Прекрасно! Голубые глаза – прекрасно! Но дальше поставлен вопрос ребром: тебя ли я любил? Действительно! А, может, другую какую-то? Мужчины ведь так устроены – с пещерных ещё времён они полигамны! Однако раздумывать некогда, потому что уже дороги пошли. Какие дороги? Понятное дело, чужие. Своих-то дорог у поэтов вообще не бывает. В принципе – не бывает! Уж так они, эти поэты, устроены. Ну и отдельная тема – глагольные рифмы: любил-приходил, понимала-молчала.

___________________________________________________________________________

* Здесь и далее авторство стихов, приписываемых вымышленному персонажу Дулепову, принадлежит Алексею Михайлову.

Две глагольные рифмы на две строфы. Не многовато ли? А ярость? Не слишком ли в данном контексте эмоционально?

– Не слишком! – Дулепов заморгал так усердно, как будто в глаза ему брызнули чем-то едким. – Верните тетрадь!

– Обиделся? Зря, Алёша! – Подвинула тетрадку на край стола. – Не получилось, к сожалению, у нас настоящего разговора.

– Кхм… кхм… – я кое-как удержался, чтобы не рассмеяться.

Не такая уж доброхотка эта Нина Савельевна! Поиздевалась над автором по полной программе, ещё и пеняет, что тот имеет наглость обидеться.

Дулепов, перестав, наконец, моргать, уставился на Нину в упор и взял металлический тон:

– Не слишком ли вы-и!.. – голос его слегка повело. – Не слишком ли много вы на себя берёте? Вы ведь не критик. Вы всего лишь библиотекарь. Перекладывать с места на место книги и что-то понимать в поэзии – это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

– Иногда не такие уж и большие, – Нина растерянно улыбнулась. – Любимый и почитаемый нами и современниками Иван Андреевич Крылов служил, как известно, библиотекарем. И даже небезызвестный искатель романтических приключений Джакомо Казанова также заканчивал свою бурную биографию в качестве скромного смотрителя библиотеки.

Попав под обаяние её улыбки, Дулепов заговорил спокойней:

– У дедушки Крылова это синекура была. Жалование получал и ничего там больше не делал. А Казанова? Так тот вообще извращенец конченный. И всё про свои приключения он придумал!

– И пусть придумал! Писатель всегда мифолог. Но, как бы то ни было, он автор замечательной фразы: «Любовь – это любопытство!» И, кроме того, ему, одному из немногих, удалось нарисовать развёрнутое литературное полотно галантного века. Но самое главное то, что его до сих пор читают! Так вот! Я ещё и читатель. Обычный читатель. А значит, могу и мнение своё иметь.

Дулепов засунул тетрадь за пояс:

– Ха-ха! Про таких читателей верно заметил писатель Сэлинджер: «Автор должен трезво и уважительно относиться к мнению рядового читателя, хотя иногда взгляды этого человека могут показаться ему странными и даже дикими».

Точности его памяти я удивился не первый раз.

– А какими нам здесь и быть – в этом лесу? – Нина обиженно закусила губу. – Дикие мы и есть. Мальчики, мальчики! Зачем вы опять выпили?

Прервав затянувшееся молчание, спросила:

– Чаю хотите?

– Хотим!

Когда она разливала по чашкам чай, я тронул её за локоть (давно уже мне хотелось к ней прикоснуться):

– Нина, если можно, мурманчанина того почитайте, пожалуйста.

– Хорошая мысль, Серёжа! Сейчас. С условием, конечно, что Алексей перестанет на меня дуться. Перестанешь ведь, Лёша?

Дулепов махнул на неё рукой, мол, делайте, что хотите. Нина наугад раскрыла брошюру, заглянула в текст и недоумённо пожала плечами:

– Сегодня у нас день охотника, похоже! Ну ладно уж… переиначивать не будем. Есть тест такой – открываешь автора на любой странице и сразу же видишь, литература это или нет. Слушайте:

Лесная охота. И я камышовый бог.

Смешной повелитель дней перелётного царства.

А ночью в смолёном срубе – брусничный грог

И тёплая печь, как высшая степень барства.

Какая любовь и какая там жизнь была,

За этим ольхово-голым угрюмым раем,

Как будто не помнят тяжёлые два ствола,

Когда в перелётные души во тьму стреляют.

Таёжного эха раскатисто-спелый смех.

Мотивы тумана на белые сны похожи.

А где-то за далями валится первый снег,

И стороны света простуженный ветер гложет.

Снег.

Быстрые, летящие наискось хлопья штрихуют заоконный пейзаж. В сумерках дом напротив почти не виден. Лишь несколько светящихся окон мерцают, как будто иллюминаторы корабля, идущего параллельным курсом. Там, за каким-то из этих окошек, Нина… Нина Савельевна. Какая же молния должна была ударить над Сельгой, чтобы эта невероятно красивая женщина оказалась именно здесь, в этом медвежьем углу?

Влюбился я, что ли?.. Два раза всего-то и видел. Но как не влюбиться в такую? Как?!

Все мысли о ней… но надо как-то отвлечься. Не почитать ли эту скучищу, этот трактат об индийских йогах?

Только устроился с книгой, как в дверь постучали.

– Гостей принимаешь? В сельпо нашем вот… – Дулепов достал и поставил на стол бутыль, именуемую в народе «огнетушителем», – вермут только и есть. Продавщица говорит, что водку с утра ещё размели.

– Вермут это даже неплохо. Полынью пахнет.

Закусывали крупно порезанным чёрным хлебом и подогретой на газовой конфорке говяжьей тушёнкой.

– Камина здесь не хватает и кресел. – Дулепов постучал по жёсткому табурету. – Сидели бы сейчас, как два английских аристократа. Рассуждали бы о природе вещей. Эх, не умеем мы жизнь обустраивать! С другой стороны, хорошо хоть котельная есть в городке. Центральное, считай, отопление. Цивилизация.

– А что эта котельная отапливает?

– Две наших двухэтажки, детсад и клуб.

– А библиотека как же? Она ведь примыкает к клубу, а там почему-то обычная печка?

– Сначала в этом помещении склад был. Холодный. Потом библиотеку из клуба туда переселили. Ремонт сделали. Но трубы отопления тянуть не стали. Посчитали, что дровами топить дешевле.

– Тоже неплохо, – я сделал хороший глоток вина и закусил обмакнутым в расплавленный жир хлебом. – С печкой, конечно, возни побольше, но ведь и уютней как-то.

Не такое уж и плохое вино этот вермут, а на хлопья стремительно летящего снега смотреть можно бесконечно.

Прервав затянувшееся молчание, Дулепов заговорил о брате:

– Андрюха у нас не от мира сего. Я его и сам, если честно, не всегда воспринимаю всерьёз. Учиться уехал в Питер. А там этих модных религиозных течений… В студенческой среде так особенно. Бога всё ищут. Но мне представляется, что эти питерские студентики никого на самом деле не ищут, а друг перед другом просто выпендриваются. Ведь подавляющее большинство этих самых оригиналов, как только свои вузы заканчивают, так сразу же становятся обычными обывателями – заводят семьи, карьеру делают, спиваются потихонечку. А все эти духовные течения становятся им до одного места.

– Ха-ха!.. У нас в универе с этим вопросом вообще никаких проблем. Течение одно – алкогольный Гольфстрим. Но сильное. Чуть зазеваешься, и «строгий с предупреждением».

– Ты это, Венгеров, давай без своих приколов. Я ведь больную историю хотел тебе рассказать, а ты…

– Рассказывай! Если больную, рассказывай! Шутки в сторону!

Вечно он в моих безобидных репликах находит какой-то подводный смысл.

– Короче, ударился брат в буддизм. Религия, в общем-то, интересная, но дело дошло до того, что бросает он вдруг учёбу и едет к бурятам – весёлым ребятам в Улан-Уде. Кто-то в институте ему рассказал, что истинные буддисты в Союзе перевелись, и только лишь малая часть их осталась Бурятии. И будто бы именно там в одном из полулегальных монастырей имеется свой далай-лама. Короче, не успел он выйти из поезда, как тут же к нему подруливают какие-то странные личности и спрашивают о цели приезда. Узнав, что к чему, обрадовались и говорят: повезло тебе, парень. Уж так получилось, что все мы тут немного «далаи», а к нашему замечательному «ламе» мы тебя отвезём сегодня же. Как раз ожидаем машину, так что поедешь с нами. А пока мы тут вместе так хорошо общаемся, неплохо бы нам причаститься. Короче, отправили его в магазин за портвейном. А как причастились, так сразу же и запели мантры. Сначала-то на своём, на бурятском. А после четвёртой бутылки на непечатном русском. Последнее, что Андрюха запомнил, это то, как едут они в кузове грузовика по степи и хором горланят про «друга Семена» из Розенбаума. А дальше – провал. Очнулся в сугробе, без денег, без куртки, без шапки и даже без паспорта. Всё вывернули «далаи»! Выбрался кое-как на дорогу и побежал на мерцающие огни. А побежал, потому что мороз приличный, ещё и ветер. Хорошо, хоть шарф ему старый оставили. Он его – то на голову, то на руки. Так до города и добежал. До первого отделения милиции. Рассказал там ментам, что и как, а те искать никого и не собираются, улыбаются и головами качают – мол, радуйся, что вообще в живых тебя оставили. Дежурный лейтенант человеком, правда, оказался – дал денег на телеграмму и к суточникам на кормёжку пристроил. Мать, как телеграмму получила, бах! – в обморок. Отец никогда в семье не матерился, а тут его как прорвало! Короче, отправил нас с матерью за нашим буддистом в Бурятию. А там я его как увидел, так сразу и не признал даже. Выходит – худющий, как глист. Глаза провалились. Шея цыплячья. Всё, говорит, концепция буддизма к физической и духовной моей организации не подходит! Мантры петь перестал. В институте восстановился. Отец и мать на сына не налюбуются! Ха! Да только рано радовались! Приезжаю к нему через месяц на съёмную хату, а там народу! И все в балахонах, в бусах. Матрацы рядком. Оказывается, что это у них община и все они тут и живут. Я его вывел на лестничную площадку и говорю: «Ты что это, брат, творишь!» А он мне в ответ: «Харе Кришна! Харе Рама!» Отцу я решил пока ничего не рассказывать. Он ведь если в эту коммуну нагрянет, то все эти их матрацы в окно улетят.

– Да уж… Никак не определится Андрюха. Буддисты, адвентисты. Уж лучше бы к онанистам прибился. Эти ребята хотя бы в общины не собираются. Но ты мне, Дулепов, вот что скажи, по поводу критики Нины. Задело?

– Критика? Ты считаешь, что это критика была? – он гневно заворочал глазами. – Так вот! Я всё уже ей сказал в лицо. На библиотекарей не обижаюсь. А ты вот запал на неё, похоже. Да только напрасно всё это и очень глупо! Она ведь тут ни с кем никогда! В деревне не скроешь. И вообще! Ты что, действительно считаешь, что в женщине главное красота?

– Конечно! Остальное – уж как повезёт. У испанского поэта Беккера по этому поводу такие вот есть строки. Подобное со мной случается редко, но я их, представляешь, запомнил.

Что я сказать могу! Прекрасно знаю сам:

Она горда, тщеславна и капризна.

И, прежде чем любовь родится в ней,

Скорей вода из скал бесплодных брызнет.

Я знаю: сердце в ней – змеиное гнездо.

В нём и частицы нет, к любви небезучастной.

Она – как статуя безжизненная… но…

Она прекрасна! *

– Погоди, погоди! – Дулепов озадаченно хмыкнул. – А из кого же тогда выбирать жену? Ведь, как говорится: друг может быть только верным, любовница – какой угодно, жена – по меньшей мере, неглупой.

Ох, уж этот полынный вермут! Ну прямо философский напиток!

– Да так вот и выбираем. Ведь Лариску-то Волкову ты уже выбрал. А Людку Трусевич нет. И даже стихов ей не посвятил. А всё почему? Да потому, что несчастная эта Людка всего лишь нехороша собой, хотя и ничуть не глупее и, может быть, даже гораздо умнее, чем Волкова.

Дулепов отвернулся к окну и насупился.

Как-то уж очень быстро стемнело. Снег, пролетая под жёлтым качающимся фонарём, заштриховывал светящиеся окна дома напротив. Прикрывая глаза, я не первый уж раз представил его сказочным кораблём, в котором от меня навсегда уплывает красивая недоступная женщина.

В универе подбегает Олеська:

– Приветик, Серёжа!

– Привет!

– Я рыбник привезла. Такой, как ты любишь. С корюшкой. Поджаристый. Мама пекла. Вечером зайдёшь?

– Ну… если рыбник, зайду, конечно.

Уносится догонять свою группу.

Встречаемся мы уже год. И всё это время она не устаёт напоминать мне, что я у неё первый мужчина. Похоже, что для неё это важно. Ведь когда между нами случилось то, что случилось, она была ещё первокурсницей.

О, как же я вырос в своих глазах в эту ночь! Ведь я был жестоким и нежным одновременно.

На лекциях грезил о Нине. Вспоминал её пленительную фигуру, улыбку, тембр голоса.

Уж не влюбился ли я? Зачем бы, казалось, мне думать об этой библиотекарше? Ведь полтора разговора всего-то и было.

– Ребятки! Если у вас трещат по швам основные фонды – это худо! А если вы при этом ещё и мечтаете, как вот этот молодой человек, то хуже некуда! – Преподаватель экономики Забамурина, положив на плечо мне руку, заглядывает в лицо. – Вы, надеюсь, здоровы?

Киваю и всем своим встрепенувшимся видом даю понять, что здоров, как бык.

Забамурина примечательна тем, что, обращаясь к аудитории, говорит только «мальчики» или «ребятки». Девчонки для неё статистки. Но лучше бы, конечно, наоборот,

_____________________________________________________________________________

* Перевод И.М. Аксёнова.

потому как на зачётах она их почти не слушает и ставит без исключения всем «хорошо» и «отлично». Парней же многочисленными своими вопросами доводит до полного исступления.

По Фрейду такое поведение объясняется проще простого. Но Фрейд, как теперь утверждают его коллеги, был выскочкой, не имеющим достаточного количества опытов, и все его выводы не стоят ломаного гроша.

– Га… – мягко зевает в спину удаляющейся лекторше Виктор Эстерле. – Сама голоском своим усыпляет. А что там у Лёхика было? Чем занимались?

Витька – одессит, из обрусевших немцев. С первого курса мы с ним друзья, что называется, не разлей вода!

Коротко рассказываю ему про охоту и встречу с Ниной.

– И что, – приятель смотрит скептически, – действительно так уж эта библиотекарша хороша?

– Чудо как хороша, дружище!

– А как же Олеська? Девчонка-то симпатичная и, кажется, строит на тебя какие-то планы.

– Вот именно, что девчонка, а тут… Ну как бы тебе объяснить? Женщина, понимаешь?! Ухоженная, роскошная. В такую нельзя не влюбиться.

– Га-га! – хохочет приятель. – Знаю, как ты влюбляешься. До следующей смазливой мордашки на дискотеке.

Сочтя такое замечание в свой адрес несправедливым, сую ему локтем в бок. Он отвечает мне тем же, но с удвоенной силой. Возникает возня. Забамурина, вытянув над кафедрой шею, грозит нам указкой и заговорщицки улыбается.

В общежитии № 6 – в просторечии именуемом «шестёрка» – проживают студенты сельхоза, физмата, а также немногочисленные экономисты и филологи.

С левой стороны к «шестёрке» углом примыкает «четвёрка» – элегантное общежитие студентов факультета промышленного и гражданского строительства. С правой – мрачноватая пятиэтажка учащихся автодорожного техникума. Во внутреннем дворике, образованном этими тремя зданиями, волейбольная площадка. На ней зарубаются с ранней весны и до поздней осени.

Сельхозники (в основном это парни) относятся к математикам, а также к немногочисленным экономистам и филологам (в подавляющем большинстве – девицам) с оттенком снисходительного внимания. Те, в свою очередь, это внимание снисходительно принимают.

В общаге студенты живут, влюбляются и танцуют.

Танцевать заведено по субботам и праздникам. Происходит это, как правило, в ленинской комнате, украшенной ликами престарелых членов Политбюро и гипсовым бюстом вождя мирового пролетариата.

На время увеселительных мероприятий бюст отворачивают лицом к стене. Если отвернуть забывают, то вождь наблюдает за веселящейся молодёжью восьмидесятых с задорным прищуром.

В общаге имеется ещё и другой, не гипсовый Вождь – студент зоотехник Тарас Гулько. Прозвище это он получил за представительный экстерьер и некоторую схожесть с актёром из Югославии Гойко Митичем. В семидесятые годы этот актёр был кумиром всех пионеров СССР, потому как в фильмах про индейцев играл исключительно положительных индейских вождей.

Гулько, несмотря на членство в КПСС, положительным был далеко не всегда.

Три курса он успевал на «отлично», шёл на повышенную стипендию и даже висел на доске почёта. На четвёртом отчаянно вдруг запил и ленинский лозунг «Учиться! Учиться! Учиться!» перестал быть для него актуальным.

– Товарищ оступился! – констатировали коммунисты на партийном собрании.

На этом же собрании ему настоятельно порекомендовали как можно быстрее встать на путь исправления. В качестве воспитательной меры постановили с доски почёта убрать портрет.

Расстроенный таким решением, Тарас бродил по общаге нетрезвый и злой. Его опасались. Особенно после жестокой расправы над коротышкой Митюлиным.

Сашка Митюлин, несмотря на свой рост «метр с кепкой», был из категории мужчин, не ведающих страха. Выражалось это в следующем – поймав веселящую дозу спиртного, он усаживался перед лестничным пролётом на корточки и высоким своим тенорком подзывал любого проходящего мимо верзилу:

– Эй, фраерок! Стоять! Иди сюда!

И подходили, и объяснялись, и даже (непонятно за что) извинялись. И вроде бы коротыш, но глаза-то чумные.

Желая быть выше ростом, Митюлин из каучуковой резины выкроил и набил на свои сандалии высоченные платформы. Результат превзошёл ожидания. Завидев его на этих почти цирковых ходулях, мы с Виктором Эстерле от смеха буквально сползали по стенке. Благо, что обладатель дизайнерской этой обуви ни разу не догадался о причине нашего стёба, иначе не избежать бы нам драки. Митюлин, при всех своих положительных качествах, был типом довольно вредным, и связываться с ним было себе дороже.

В тот день они с Вождём выпивали на пару.

«Э, фраер! Ну что ты застыл, как удав? Наливай, не стесняйся!» – хлопнул собутыльника по могучей спине потерявший контроль над ситуацией коротыш. Панибратства Тарас не терпел. С лёгкостью мифического Геракла он оторвал Митюлина за щиколотки от пола и в положении, что называется, вверх тормашками, повлёк его к распахнутому окну. У наблюдавших за этой сценой сомнений не было – секунда-другая, и коротыш неумело спланирует со второго этажа на асфальт. Вот тут-то и выручили набойки. Увидев столь необычный дизайн у себя перед носом, Тарас от души рассмеялся и ограничился тем, что вышвырнул в окно не Митюлина, а только его «ходули».

– Раз! – полетела первая.

– Два! – вторая.

Не ведающий страха коротыш по-бойцовски закатал рукава и попросил объяснений. Объяснение последовало в виде сокрушительного удара в челюсть. Никто и никогда не видел до этого, чтобы Митюлин плакал. Теперь же он откровенно рыдал и требовал сквозь всхлипы, чтобы Вождь «по-быстрому сгонял за сандалиями и извинился».

– Сандалий две? – поинтересовался Гулько.

– Две! – заорал ему в лицо истеричным фальцетом Сашок.

– Раз! Два! – отсчитал удары Тарас, отправляя зарвавшегося коротышку в глубокий нокаут.

Мужчины сельхоза занимают в общаге первый, второй и частично третий этажи. Мы с Брунычем живём на втором и, можно сказать, соседи.

Брунович – отчество Виктора Эстерле, и чаще всего мы зовём его именно так.

Я обитаю в 213-й. Он – в 209-й. Между нашими комнатами располагаются лестничный марш и комната 211 – обитель механиков с параллельного курса. Четвёртым когда-то там жил Дулепов. Теперь проживают трое: Варёнов Сергей, Максимихин Володя и Костя Июдин. Все трое парни колоритные, и, стало быть, будет нелишним представить их несколько шире.

Котя Июдин – кулачный боец и любимец женщин. Количество алкоголя, поглощаемого им в единицу времени, для среднестатистического любителя выпить с жизнью несовместимо. Причину своего успеха у прекрасного пола он объясняет следующим образом: «Никогда не говори женщине, что не любишь. Она непременно огорчится или обидится. Говори – не исключено, возможно, надо подумать…»

Ненавидящий физические упражнения Серёга Варёнов от природы прекрасно сложен – торс его (если голову чем-то прикрыть) от статуи греческого бога Аполлона отличается не так уж и сильно. Не исключено, что поддерживать себя в такой вот прекрасной форме ему помогает завидный, и я бы даже сказал, уникальный аппетит. Пара банок тушёнки, дополненные литром цельного молока, для этого деревенского полубога не более чем разминка перед завтраком или ужином. На первом ещё курсе за представительную внешность за ним закрепилось прозвище «Ректор». За годы учёбы оно трансформировалось в «Репу». Без видимых признаков недовольства, Сергей откликается на то и другое.

Владимир Максимихин, он же Макс – человек, презирающий пустые дискуссии – троих не согласных с его взглядами на жизнь «автодоровцев»* загнал как-то в угол опасной бритвой. К тому же у него не переводятся деньги, притом что он с лёгкостью раздаёт их друзьям и никогда не напоминает о долге.

Все трое любители нестандартного юмора. Пример? Да хотя бы вот этот – намазали задержавшемуся в учебке Дулепову простынь его же вареньем. Тончайшим слоем. Не зажигая огня, тот юркнул в постель и… выражения, которыми в последующие три минуты наполнилась комната, приводить по причине их крайней грубости мы не будем.

Выговорившись, он покинул 211-ю и отправился на постоянное жительство в 203-ю, к Загурскому и Рожкову.

– Не перегнули вы палку? – задал я Коте вопрос касательно этой шутки.

– Мы?.. Перегнули?.. – удивился тот. – Да он же буквально достал нас своим Конфуцием! (Тогдашнее увлечение Дулепова.) Чего ни коснись, всюду этот китаец! А у себя над кроватью ещё и плакат повесил: «Не может считаться провинцией место, где живёт хотя бы один совершенный муж»**. Ректор зачеркнул и исправил: «где живут три совершенных мужа и Лёхик». Конфуцианец обиделся и у нас на глазах разорвал плакат. И что же нам оставалось делать?

– Ну… если так… – с некоторой неуверенностью я пожал плечами, но про себя отметил, что увлечение китайской философией не так уж и безопасно.

Морское многоборье включает в себя пять видов: бег, плаванье, гребля на ялах, гонки под парусом и стрельба из малокалиберной винтовки. Всем этим мы с Брунычем занимаемся уже пятый год и чувствуем себя в прекрасной физической форме.

Александр Леонтьевич Экало – наш тренер.

Соревновательные дистанции лошадиные: полтора километра – бег, четыреста метров – плаванье, гребля на ялах – две мили. Экало утверждает, что нормативы кандидатов в мастера спорта мы просто обязаны выполнять, ну… если поднапрячься, конечно. Мы и не спорим, но напрягаемся, видимо, недостаточно и время от времени нарушаем спортивный режим.

В шаговой доступности от нашей общаги стадион «Тяжбуммаша». Стоит нам с Витькой устроить там тренировочную пробежку, как сразу же за нами пристраивается Лёхик. Какое-то время мы этому удивлялись, потом перестали.

Стараясь не отставать, он шумно сопит.