Текст книги "Территория пунктира (СИ)"

Автор книги: Олег Велесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

– Саламанов, даю вам поручение, – он кивком указал на корнета. – Этот юноша слишком усердствует в ejercicios verbales[49]49
  Словесных упражнениях (исп.).


[Закрыть]. Призовите наглеца к ответу. Но это не может быть ординарная дуэль. Проявите сообразительность. Слышите? Корнет должен быть наказан, но при этом не должен пострадать.

– К чему такие условности? Если я снесу ему голову, то завтра утром он об этом не вспомнит. И никто из присутствующих не вспомнит.

– Это проверка для вас, а не для него. Исполняйте заданный урок. Или получите штрафной балл.

– Ох, маэстро, если б вы знали, сколько у меня этих баллов. Одни больше, одним меньше.

– Я хочу, чтоб было меньше.

– Как скажете.

Я дёрнул повод и подъехал к корнету. Он стоял возле двух барышень и с видом знатока объяснял им, чем отличается конная прогулка от эскадронной атаки. Широкими махами рук он показывал, как надо рубить врага и как уклонятся от ответных ударов. Барышни делали круглые глазки от восторга, но, не понимали ни слова из того, что он говорил.

Я свесился с седла, как Григорий перед Аксиньей, и спросил:

– Военный, поведайте нам, в каких сражениях вы уже побывали?

Вопрос поставил его в тупик. Ни в каких сражениях он быть не мог. Лейб-гвардии Конный полк последний раз принимал участие в баталиях около двух лет назад в Польше, да и то не полным составом. Корнет в силу возраста вряд ли там находился. На его безупречно гладкой кирасе не было ни вмятин, ни царапин.

– Какое вам дело до моих сражений? – вскинулся он.

– Мне нет никакого дела до того, чего у вас нет. Но вы так восторженно демонстрировали кавалерийскую атаку стоя на песке манежа, что мне стало интересно: а насколько вы соответствуете собственному повествованию?

Барышни захихикали. Одна из них, с милыми белокурыми завитушками на голове, многообещающе повела глазками, и я подумал, что если удастся избавиться от общества маэстро Кампоса, сегодня меня ждёт потрясающий вечер.

Корнет покраснел. Он переступил с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь, и ухватился за рукоять палаша. Он даже потянул его из ножен, но сдержался.

– Сударь, – холодно произнёс он, – плевал я на ваш интерес. Вы имеете наглость вмешиваться в чужую беседу. Убирайтесь, покуда я не отстегал вас нагайкой.

Наш разговор привлёк внимание окружающих. Несколько офицеров подошли ближе. Последние слова корнета вызвали у них любопытство, а барышни едва не захлопали в ладошки от восторга. Согласно дуэльного кодекса это было оскорбление действием. Теперь я имел полное право не только вызвать его на дуэль, но и выбрать оружие.

Я сделал вид, что обиделся, хотя ни офицеры, ни барышни в это не поверили. Блондинка жеманно вздохнула, и обещания в её глазах стало больше.

– Господин корнет, плевать вы можете на отражение в зеркале, но лишь после того, как извинитесь за хамство либо смоете его кровью. Второе для меня предпочтительнее.

Извиняться он не собирался, поэтому ответил с лёгким кивком:

– В любое время и в любом месте. Можете прислать секунданта в мой дом на Дворцовой набережной.

– Дуэль состоится здесь и сейчас! – потребовал я. – Мой секундант Энрике де Кампос.

Маэстро поклонился.

– Принимаю, – согласился корнет. – Прошу ротмистра Бахметева стать моим секундантом.

– Господа, так не годиться, – вмешался в наш междусобойчик старший офицер. – Нет никакой необходимости в спешке…

– Здесь и сейчас! – оборвал его я. – По праву оскорблённое стороны я имею право выбрать время, место, а так же оружие. Драться мы будем конно, на палашах.

Моё заявление вызвало сумятицу. Офицеры заговорили, вспоминая похожие случаи, и как вообще возникшая ситуация вяжется с дуэльным кодексом. Никто ничего подобного не вспомнил. Но я настаивал, а корнет не был против. В конце концов, решили, что два дурака имеют полное право расшибить друг другу головы любым приемлемым для них способом. Нас развели по разные стороны манежа. С одного из нижних чинов сняли кирасу, нацепили на меня, вручили палаш. Я поднял его, сделал рубящее движение. Оружие мне понравилось. Оно напоминало нечто среднее между саблей и мечом: изогнутая рукоять, чтоб удобнее рубить с седла, длинный однолезвийный клинок, развитая гарда, вес килограмма два. Если таким удачно приложиться, боюсь, никакая кираса не выдержит.

Подошёл маэстро.

– Маленькая подсказка для вас, Саламанов. Воинский устав о полевой кавалерийской службе предписывает колоть противника, а не рубить. Но вы человек гражданский, и вольны в своём выборе.

Видимо, это был намёк на то, что корнет использует палаш в качестве колющего оружия. Нормально. Я же предпочитаю рубить. Само понятие «колоть на полном скаку» выглядело кощунственным. Зачем так делать? Если во время укола вовремя не одёрнуть руку, можно повредить кисть, а то и вовсе сломать запястье. А рубящий удар – это всегда смертельно. Впрочем, убивать корнета я не собирался, и не потому что запретил маэстро, а ради наглядности. Отстегаю его как мальчишку плашмя, дабы знал, как разговаривать со старшими. Жаль только, что урок останется невыученным. В полночь его память обнулиться, и завтра он снова будет таким же наглым и высокомерным.

Я увидел направляющегося ко мне ротмистра Бахметева.

– Господин Саламанов, готовы ли вы завершить ссору миром или желаете получить полное удовлетворение за нанесённую обиду? – спросил он.

– Желаю получить удовлетворение.

– До какой степени вы желаете продлить поединок: до первой крови, до ранения, до результата?

Маэстро подался вперёд.

– До ранения, которое воспрепятствует одному из соперников продолжить поединок.

Бахметев кивнул с пониманием.

– В таком случае я обязан сообщить следующее: сигналом к началу поединка послужит звук полковой трубы. После оного вы обязаны выехать навстречу противнику. Если первая сшибка не установит победителя, вы можете развернуться и повторить атаку.

Секунданты ушли, а я глубоко вздохнул. Кираса была маловата и давила на грудь. Надевая её, я снял сюртук, остался только в белой рубашке с манжетами. Это смотрелось довольно импозантно, и прелестная блондинка не сводила с меня своих многообещающих глазок. Как же мне избавиться на вечер от Кампоса? Мы всегда возвращались из манежа вместе, и вряд ли он одобрит мою отлучку. После того, как мы с Шешелем нажрались в трактире, Штейн запретил нам обоим выходить в город без сопровождения.

Но я должен что-то придумать. Должен! Слишком уж эта блондинка вызывающе смотрит.

Загудела труба. Вороная, повинуясь выработанной привычке, шагнула вперёд. Я добавил шенкелей, и она перешла на рысь. Корнет бросил своего жеребца в галоп. Сильно я его разозлил. В его безмозглой голове не было и мысли закончить поединок бескровно. В ушах, наверное, до сих пор стоят смешки барышень. Сейчас я их приглушу.

Расстояние между нами быстро сокращалось, может быть даже быстрее, чем мне того хотелось. Корнет держал палаш в вытянутой руке и чуть склонился с седла. Его хорошо обучили действиям в строю, но у нас поединок, а не битва, и, значит, больше места для маневра. Он этого не учитывал. Я поднял палаш над плечом. Надо просто отбить укол или заставить его отвернуть. Сшибка, где при равных показателях всё решает случай, мне не нужна.

Я приподнялся в стременах, подался вперёд, рассчитывая, что замах напугает корнета. Он не напугался. Наоборот, свесился больше, а я не рассчитал ход лошади, и замах прошёл впустую, мгновенно почувствовал сильный удар в бок. Палаш корнета разворотил кирасу, связывающий её ремень лопнул, и она раскрылась подобно книге.

Я потянул поводья, останавливая вороную, и едва не закричал от боли. Правая сторона рубашки быстро пропитывалась кровью. В широкой прорехе показались вывороченные рёбра. Дьявол! Правая рука колотилась в бесконечном треморе, я не в силах был удержать палаш. Слишком тяжёлый…

– Вы в порядке, господин Саламанов? – крикнул ротмистр Бахметев. – Готовы продолжить поединок?

Сказать что-то, значит закричать, и я просто кивнул. Расстегнул плечевые крепления, скинул кирасу. Теперь она мешала ещё больше. Кто-то из офицеров указал на меня пальцем, но маэстро Кампос жестом успокоил его.

Корнет развернул жеребца. После первой сшибки расстояние между нами сократилось вдвое. Он дал шенкелей и снова нацелился на укол. Моё состояние его не смущало, я мог поднять руки вверх и сдаться, но не поднял, и от заслуженной победы его отделял всего один удар. Что ж, зато мне не придётся выдумывать отмазки для Кампоса. Господи, сейчас снова встречусь с Аскольдом, а завтра утром получу очередную выволочку от Штейна.

Я послал вороную вперёд. Правая рука онемела и свисала вдоль тела плетью. Я перехватил палаш в левую и надавил пяткой на бок лошади, заставляя её сделать доворот вправо. Мы как бы поменялись с корнетом сторонами. Теперь ему тоже надо перекидывать оружие в неудобную руку или разворачиваться.

Он выбрал второе. Это застопорило его. Жеребец дёрнул задом, корнет покачнулся, но в седле удержался. Мы загарцевали по кругу, ударили палашами. Две минуты слышался только хрип лошадей и лязг железа. Корнет давил, я защищался. С каждым его ударом я всё ближе склонялся к седлу, силы вытекали из раны вместе с кровью.

Корнет снова ударил и попал. Удар пришёлся плашмя по плечу, я выронил палаш и привалился к холке вороной. Всё, пускай добивает.

– Остановитесь!

Я не разобрал, кто крикнул, Бахметев или Кампос. Звуки потеряли значение. На какой-то миг мне почудилось, что я снова в процедурной на цепях. Лишь когда меня стали снимать с лошади сознание на короткое время вернулось.

На меня смотрел маэстро, строго и без сочувствия.

– Вы должны уяснить, Саламанов, что даже мальчишка с пушком на губе может оказаться сильным противником.

– Вы же специально, да? – выдохнул я. – Специально стравили нас. Почему ваши уроки идут через кровь? Почему нельзя просто словами…

Глава 20
Состояние: Санкт-Петербург, 2 ноября 1833 года

В манеж Лейб-гвардии Конного полка мы больше не ездили. Маэстро посчитал, что навыков верховой езды с меня достаточно, и снова сосредоточился на холодном оружии. Теперь он заставлял меня чаще использовать левую, чтобы выработать умение сражаться двумя руками.

А потом настала очередь стилоса. Кампос собрал рекрутов вокруг себя и продемонстрировал тёмно-синий со светлыми прожилками трёхгранный клинок.

– Господа, вы уже имели возможность ознакомиться с этим оружием. Это стилос, единственная вещь, которую можно взять с собой в перемещение, и поверьте, он вам там пригодится. Стилос, как и Основание, состоит из чистого мармориса, поэтому может находиться как в твёрдом, так и в газообразном состоянии. Вам нужно только научится видоизменять его.

Маэстро сделал пасс, стилос рассыпался в дым и исчез. Повёл рукой – и клинок возродился, как птица Феникс, из ничего.

– К сожалению, марморис не долговечен, – маэстро покачал головой. – От частых переходов из одного состояния в другое он разрушается. Но не это тема моего урока. Моя задача научить вас правильно пользоваться оружием. Его главное предназначение – обнуление ПС. Вы должны нанести сильный и точный удар с таким расчётом, чтобы он поразил головной мозг. В противном случае, альтернативщик получит шанс переместиться в другого носителя, и вам придётся потратить значительное время, чтобы снова найти его.

– Время не имеет значения, – хором ответила группа.

– Да, да, время не имеет значения, – поспешно согласиться маэстро. – Но ваша работа будет заключаться в том, чтобы как можно быстрее найти и обезвредить противника, пытающегося изменить ход истории. Любой промах – это ещё один шаг к разрушению потока. Поэтому каждый ваш удар должен быть точен.

Маэстро провёл нас к стенду, на котором лежали стилосы. Я взял один, перекинул из руки в руку, сделал короткий выпад. Глупо вот так выкладывать убийственное для любого восходящего оружие. Вдруг кому-то в голову придёт мысль использовать его по назначению и опробовать на соседе.

– Это учебные экземпляры, подделка, – сказал маэстро. – По форме и весу они полностью соответствуют настоящему стилосу, но, как видите, рисунок другой. Запомните: в реальности лазурные полосы охватывают клинок по спирали от рукояти к острию, переплетаясь друг с другом, а в местах пересечения образуют кляксы. Здесь же рисунок хаотичный, а полосы накладываются, словно наклеенные.

– Как тогда мы будем учиться переводить стилос из одного состояния в другое? – спросил Шешель.

– С этим к Александре Николаевне. Она у нас специалист по фокусам. А мои обязанности заключаются в том, чтобы в определённый момент, в определённом месте вы могли нанести выверенный и точной удар.

– Возможно, последний, – пробурчал кто-то.

– Именно так, Трентиньян, – кивнул Кампос. – А кого это не устраивает, что ж, добро пожаловать в обслуживающий персонал. Людей там не хватает, ваши руки лишними не будут.

Трентиньян. Почти что д'Артаньян. Это был тот самый толстячок с топорами из моего первого учебного дня. На тренировках Кампос ни разу не ставил меня в пару с ним, но я частенько наблюдал за его поединками, особенно когда он сходился с Шешелем. Несмотря на лишний вес, француз неплохо двигался и постоянно хитрил. Любимым приёмом у него было оступился, припасть на колено, а потом взорваться серией быстрых сильных ударов. Слободан проигрывал все поединки, а я воспринимал его ошибки как свои.

Моими соперниками на тренировках чаще всего становились женщины. Слабее они не были – факт. Дрались с яростью окотившейся кошки, хотя и не так искусно, как маэстро. Впрочем, мы все тут не как маэстро. Зато изобретательности им было не занимать. Как они только не изворачивались, чтобы насадить меня на шпагу. А я старался их лишний раз не задеть. Поцарапаешь ненароком кирасу, потом такой взгляд прилетит, что хочется извиниться.

Когда маэстро велел разбирать стилосы и начинать отработку приёмов, ко мне подошла симпатичная особа лет двадцати с волосами огненной рыжины, затянутых на затылке в кобылий хвост. Звали её Кира. Наглая, как червяк в яблоке. В манеже она появлялась не часто, и была не рекрутом, а старшим оперативником. На занятиях показывалась один-два раза в неделю и всегда выбирала в партнёры меня.

– Ну что, скуластый, сойдёмся в страстном поединке?

Эта фраза у неё звучала вместо приветствия. Хорошая фраза, первое время она мне нравилась, при этом Кира делала такие глазки, что в душе замирало абсолютно всё. Но когда вечером я стучал в дверь её комнаты, дабы продолжить поединок, она не открывала. Спрашивается: зачем так откровенно флиртовать, если вторую серию не покажут?

– Знаешь, мне кажется, у нас с тобой ничего не получится, – отказался я. И сразу почувствовал дискомфорт. Без женщины трудно, даже без мечты о женщине. Кто-то должен был заменить Николет, тем более что образ её таял. В мыслях я уже начинал рассчитывать на Киру, представлять её в платье и без, но осмелюсь повториться: дверь она не открывала. Так пусть идёт упражняться с кем-то другим.

– У меня открытая карта, – скривила губки Кира, – могу выбрать для тренировки любого. Так что точи свою шашку, Егорка, иначе я тебе её укорочу.

Её взгляд спустился чуть ниже моего пояса, и я невольно прикрылся руками. Она кивнула, дескать, молодец, правильно понял, и встала в позицию.

– Ан гард!

Кончик шпаги заиграл перед моими глазами влево-вправо.

– Вообще-то, у нас отработка приёмов на стилосах.

– Вот и доставай свой стилос, – глазки Киры вновь спустились ниже моего пояса.

Заигрывает? Или издевается?

– Саламанов! – выкрикнул маэстро. – Стоя просто так, вы ничему не научитесь. Кира, солнышко, выжми его досуха.

Кира просалютовала ему и ткнула меня в кирасу. Я отступил и потянул шашку из ножен.

– Нет-нет, малыш, шашку в ножны. Маэстро сказал стилос.

– Нечестно получится. Стилос против шпаги…

– О честности будешь рассказывать альтенативщикам. Попытайся дотянуться до меня своей заточкой.

Что ж… Я сжал рукоять стилоса, занял левостороннюю стойку. Пробиться к этой рыжей стерве у меня вряд ли получится, шпагой она владеет лучше, чем я шашкой. Но может в этом её слабая сторона? Можно попробовать подловить её на ударе, сблизиться, перехватить руку и пощекотать белую шейку остриём.

Я так и сделал. Вот только Кира увернулась от захвата и в издёвке шлёпнула меня голоменем[50]50
  Голомень – плоская часть клинка.


[Закрыть] по заду. Не больно, но неприятно.

– У тебя все мысли на лице написаны, малыш. Скрытнее надо быть, скрытнее. Давай ещё раз.

Мы кружили по манежу, как будто вальсировали. За час я ни разу не смог дотянуться до её шеи, а она с огромным удовольствием хлестала меня по заднице и улыбалась. Играла. А может издевалась. Или то и другое. Но видит бог, сегодня в её дверь я стучаться не буду.

После обеда меня вызвали к Штейну. Мальчишка-посыльный сказал, что тот ждёт в первой учебной аудитории. Обычно в аудиториях собиралось по несколько человек, и кто-то из преподавателей читал лекцию. Скукотища невообразимая, поэтому теоретическим занятиям я всегда предпочитал манеж. Лучше получить пару новых шрамов от маэстро Кампоса, чем зевать и бороться со сном, сидя за партой. Однако выбирать не приходилось.

На этот раз кроме меня из рекрутов никого не было. Пустые столы, кафедра, длинная грифельная доска. Штейн стоял, заложив руки за спину перед плакатом, на котором в качестве учебного пособия было изображено Основание. Калибровщики обучались по нему каким-то своим замысловатым приёмам. На доске мелом были начертаны формулы и фразы на латыни. Внизу в углу кто-то подрисовал смеющуюся рожицу, скорее всего, Шешель.

Когда я вошёл, Штейн жестом указал на первую парту.

– Присаживайтесь, Егор.

– Больше никого не будет?

– Нет, лишь вы и я.

Ага, индивидуальные занятия. Это интереснее лекции. Послушаем.

Всё так же глядя на плакат, Штейн вздохнул:

– Время, время… А вы знаете, Егор, что время можно измерить только в глубину? Не понимаете? Давайте так: представьте, что вы рыба, а время – это как воздух и вода, где воздух – будущее, а вода – прошлое. Вы можете опускаться вниз, осматривать один пласт за другим, смешивать их между собой или наоборот, разводить в стороны. Но вы не в состоянии подняться вверх и пробить ту тонкую грань, или как мы называем – Барьер, между воздухом и водой и посмотреть, что же там дальше. Обидно, досадно, волнительно. Однако эта грань постоянно поднимается, открывая нам будущее, и поэтому время не имеет чётких границ. Они для него условны, как…

– Территория пунктира, – сказал я, вспомнив рассуждения Самуила.

Штейн обернулся.

– Вы сами пришли к такому выводу, Егор?

– Слышал от одного человека.

Старший куратор сложил руки на груди.

– И кем был тот человек?

Я пожал плечами.

– Кем был… Даже не знаю, как сказать. Мы вместе попали в эту передрягу. Я в тело Андроника, он в старика. Я помогал ему, он помогал мне. Хороший был человек. Лингвист. Чуточку поэт. Он умер.

– Каким образом? Вы это видели?

– Своими глазами нет, я уже сбежал к тому моменту. Но думаю, его убили хабиру.

Штейн поджал губы.

– Как вы считаете, Егор: велика ли вероятность того, что два человека одновременно совершат прыжок из будущего в одно и то же прошлое на расстоянии метра друг от друга?

– Не знаю. Спросите калибровщиков.

– А я вам отвечу: это невозможно. Количественный максимум восхождений в сутки – шесть. Большая часть ПС отскакивает от Барьера на пять, десять, пятьдесят лет. Лишь немногие на сто, триста, пятьсот, – он качнулся на пятках. – Вы отскочили на двадцать четыре столетия. Это едва ли не единственный известный мне случай. Поэтому я повторяю вопрос: велика ли вероятность того, что двое восходящих окажутся в Древней Месопотамии на расстоянии метра друг от друга?

– Вы намекаете на то, что Самуил был не тем, за кого себя выдавал?

– На мой взгляд, это очевидно.

– Дарк?

– Я думаю, он ждал вас.

– Меня?

– Не конкретно вас, а того, кто отскочит от Барьера настолько далеко. Он выхватил вас из потока и переместился вслед. Потом используя калибровки, определил точную дату Вавилонского Состояния и уничтожил его.

– Но вы же сами этого хотели. Слили инфу перекупщикам…

– Мы были уверены, что обнулим его. А в итоге потеряли целое Состояние. Это очень большая потеря.

Видимо, это действительно была большая потеря, раз Штейн так сокрушался, но оценить последствия этого я не мог, да и не хотел. Меня интересовало другое.

– Господин старший куратор, если вы говорите, что Самуил – Дарк, и Сократ тоже Дарк, значит перемещаться из одного носителя в другого в одном и том же перемещении всё-таки можно?

Штейн замялся.

– Теоретически… А на практике… Егор, если у вас хорошая команда калибровщиков, то они вполне могут вытащить вас из одного носителя, вернуть в Состояние и переместить в другого. Но всё это требует ресурсов. Думаете, так просто взять и переместить человека? Основание на любое действие тратит энергию, уменьшается, и значит, теряет свой потенциал. Для поддержания его в должном виде необходима энергия. Частично она поступает из потока, но чтобы иметь возможность к частым перемещениям, нужен марморис.

– У Дарка, мне кажется, этого мармориса завались.

– Ну, не то, чтобы столько, – Штейн глубоко вздохнул. – Его связи со свободными перекупщиками не больше наших, но затраты меньше. Ему не надо содержать штат оперативников, разбросанных по всем эпохам и фиксирующих изменения исторического процесса.

– Откуда вообще взялись перекупщики?

– Это такие же восходящие, как все мы, как альтернативщики. Они не ставят перед собой задачу сохранить существующую историю, но и не стремятся изменить её. Смысл их жизни – созерцание потока времени. Мы их не трогаем, а они за это передают нам марморис.

– А где их Состояние?

– Не уверен, что оно существует. Мы находим их на перемещениях. Они каким-то образом связаны между собой, ведут замкнутый образ жизни. Это своеобразная каста или секта, которая является промежуточным звеном между нами и потоком.

Штейн темнил. Он либо не договаривал что-то, либо не владел информацией и пытался выдать за истину собственные домыслы.

– А вы не пробовали затащить их сюда. Сидели бы и перерабатывали марморис в библиотеке. Какая им разница, где этим заниматься?

– Сразу видно, Егор, что вы совсем ещё молоды. Во-первых, для создания мармориса нужна энергия, а её поглощает Основание. Во-вторых, нельзя заставить человека делать что-то по принуждению. Результат будет отрицательный.

Я бы поспорил с этим утверждением. Когда майор Данилов хотел заставить нас делать то, что мы в принципе не должны делать, он приводил неоспоримый аргумент: премия. И мы шли и делали, потому что лишняя денюжка никогда не бывает лишней. Вот и перекупщикам можно предложить что-то взамен, например, жизнь. Впрочем, если Основание поглощает всю энергию, то мой аргумент лишён смысла.

– Но я пригласил вас не для этого, – Штейн подошёл ко мне и накрыл ладонью темя. Я ощутил сначала теплоту, а потом вдруг нечто чужое прикоснулось к разуму. По телу прокатился нервный импульс. – Спокойно, Егор, я не желаю вам зла…

Было в этом что-то схожее с прикосновениями Аскольда. В голове закопошилось чужое, я почувствовал нарастающий страх. Глазами я ухватил шею Штейна, представил, как мои пальцы сжимают её, давят на кадык. Лицо старшего куратора покраснело, рот приоткрылся, между губ показался кончик языка…

– Егор, Егор, Егор… Остановитесь.

Я обмяк. Руки тряслись, сердце колотилось. Штейн отшатнулся, не отводя с меня взгляда, закашлялся.

– Вы…

– Простите, – мой голос дрожал, – я не знаю, как это получилось.

На лице Штейна выступил пот, он дышал глубоко, часто, а я действительно не понимал, как всё произошло. Я не дотрагивался до него, просто подумал.

– Да, да, – Штейн кивнул несколько раз, отошёл к соседней парте, сел. – Александра Николаевна говорила на ваш счёт… – он помассировал шею, наклонил голову к правому плечу, к левому, восстанавливая кровоснабжение. – Вы менталист. Она права. Ваши способности… Вы даже не представляете, на что способны. Я не зря оставил вас. Ещё в караван-сарае я почувствовал это, пусть и не поверил до конца. И Дарк почувствовал. Он обнулит вас. Непременно обнулит. Не понимаю, почему он не сделал этого сразу. Вы для него опасность номер один.

Я сидел, словно приклеившись к стулу. Штейн забыл о том, что я едва не сломал ему шею. Он рассуждал о прошлом и ни в чём меня не винил.

– Вы говорите о Вавилоне? – спросил я.

– Раньше. Это случилось раньше. Помните встречу, на которой Менона избрали стратегом всего войска? Вы пытались залезть мне в голову. Именно в этот момент я понял, что вы восходящий и что мы обнулили не того. Ваша попытка взять меня под контроль наталкивала на мысль, что вы обладаете талантами настройщика. Это люди, способные контролировать других людей и внушать им нужные мысли. Талант достаточно редкий, такими кадрами не разбрасываются. Но потом, уже здесь, вы сказали, что перемещались в других носителей, а Александра Николаевна призналась, что в потасовке в моём кабинете вы едва её не задушили. Не прикасаясь! – Штейн облизнул губы. – Это свойство менталистов. Их не так уж много, я знаю лишь трёх человек, обладающих этим даром: вы, Дарк и Александра Николаевна.

Интересные новости. Я менталист. Я могу то, что не могут другие. Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо, во всяком случае, даёт мне преимущество перед другими. Хотел же я научиться ментальному удару, как у нашей библиотекарши, и послать маэстро Кампоса куда подальше? Вот вам пожалуйте.

– Зачем же вы обманывали меня? Несли какую-то хрень про абстракции сознания, ещё про что-то. Нельзя было сразу сказать…

– С новорождёнными ПС такое действительно бывает. Ослабленное неподготовленное сознание вполне способно создать абстракцию и воспринять вымысел за действительность. А сегодня я решил удостовериться, потому что… кха… кха…

Штейн зашёлся в приступе кашля.

– Что «потому что»?

Он прокашлялся.

– Обнаружен всплеск активности в потоке. Весьма энергичный всплеск. Тринадцатый век, Франция. Совет собирает оперативную группу. Старшим назначен благочестивый Франческо дель Соро. Оперативного состава не хватает, поэтому принято решение привлечь к операции рекрутов. Пойдёте вы, Трентиньян и Шешель. Я хотел убедиться в вашем соответствии.

– Убедились?

– Да. Только у меня просьба, Егор: никому не говорите о нашем разговоре и вообще, постарайтесь исключить свои ментальные способности из обихода. Вы пока не умеете пользоваться ими, а вопросы со стороны некоторых сотрудников ЦПС и желание вас обнулить возникнут непременно. Берегите себя.

Вернувшись в Белый флигель, я постучал к Шешелю. Хотелось порадовать товарища известием, что нас включили в группу на перемещение, его это обрадует, а заодно хотелось выспросить, что он знает о менталистах. Он наверняка что-нибудь знает. Он знает всё и обо всех. Однако серб ещё не вернулся. Дальше по коридору у перехода в главное здание находилась комната Киры. Утром я обещал себе, что никогда больше не подойду к её двери, во всяком случае, сегодня. Но это не значит, что нельзя проходить мимо. Я забежал к себе, схватил с подоконника горшок с цветком и быстрым шагом направился к переходу. Кира тоже ещё не вернулась. Я поставил горшок у двери, и увидел Александру Николаевну. Она вышла из перехода, посмотрела сначала на меня, потом на цветок и снова на меня.

– Саламанов, где вы были?

– Где я был, спросите у господина Штейна. Если он посчитает нужным, то сообщит вам.

Александра Николаевна вновь посмотрела на цветок.

– А это что?

– Где?

– Возле вас. Это герань?

– Без понятия. Я плохо разбираюсь в цветах.

– Зачем вы поставили её на пол?

– Я ничего не ставил.

Ситуация походила на спор Новосельцева с Людмилой Прокофьевной по поводу гвоздик из Бубликова. Можно было воспользоваться этим, улыбнуться, примириться. Сколько можно дуться друг на друга, тем более сейчас, когда выяснилось, что я тоже кое-чего умею.

Но библиотекарша, по всей видимости, фильм не смотрела. Из какого же она времени? И из какой страны? Имя, вроде бы, русское.

– Саламанов, вам уже сообщили о включении в группу на перемещение?

– Сообщили.

– Прекрасно. Завтра к восьми утра не забудьте явиться в отдел калибровки. А это, – она указала на цветок, – уберите. У Киры аллергия на герань. Да и на вас тоже.

Губы её свело в судороге, и вместо улыбки получился оскал. К горлу подкрались щупальца, тронули его, переместились к лицу, огладили щёки. Лёгкие ментальные прикосновения вызвали холод по всему телу. Отмахнуться от них я не мог – не знал как. Дар мой пока что проявлялся только во время бесконтрольного гнева. Но я научусь, и тогда…

– Мы когда-нибудь сразимся по-настоящему, – пообещала Александра Николаевна и ушла.

Да, когда-нибудь сразимся, согласился я, но говорить этого вслух не стал.

Продолжение следует…