Текст книги "Чекисты рассказывают..."

Автор книги: Олег Сидельников

Соавторы: Л. Коробов,Григорий Ропский,П. Абрамов,Касымхан Мухамедов,Николай Алеев,Юрий Чуфаровский,Николай Юденич,Чернияз Абуталипов,Ю. Джуфаров,И. Сааков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Мне было поручено выехать на место событий, расследовать дело, арестовать и доставить в Ташкент зачинщиков. В помощь снарядили одного конного красноармейца. Ни начальник отдела, ни я не знали положения на месте, не представляли себе, что такое горный кишлак, где только что баи совершили убийство и где практически они хозяйничали.

На лошадях мы доехали до селения, но перебраться на другой берег Чаткала, где находился сельсовет, не смогли. Мост через поток, сожженный осиповцами, восстановлен еще не был, единственным средством сообщения оказался трос с люлькой. Пришлось красноармейца оставить с лошадьми на этом берегу, а самому в люльке преодолевать ущелье. Причем и этот способ не был всем доступен. Только мандат Особого отдела открыл мне путь на противоположный берег.

Был уже вечер, когда я пешим добрался до Бурчмуллы и отворил дверь сельсовета.

Не откладывая дела, стал вызывать жителей кишлака и расспрашивать об убийстве. Первый вопрос: кто подстрекал к убийству председателя коммуны и кто убивал? Видимо, представителя власти уже ждали, поэтому результат допроса был подготовлен местными баями. Все отвечали одинаково: чьи руки поднимались – не разберешь, кто первый замахнулся – неизвестно. Иначе говоря, все виновники, всех надо судить. Заговорщики провели большую работу. Я не сомневался, что были пущены в ход угрозы, подкуп, во всяком случае целый кишлак отвечал по подсказке. Никаких отступлений, никаких вариаций, точная формулировка: не знаем, не видели, все виноваты.

Баи действовали довольно логично. Приезд следователя – явление кратковременное, поговорит, пошумит и уедет, а сельчане останутся здесь, в горах, за многие километры от города, от власти, от ЧК и, как прежде, под началом богатеев и мулл. Тому, кто проболтается, житья в кишлаке не будет, он исчезнет бесследно в пропасти или на дне Чаткала. И, зная это, дехкане упрямо повторяли одно и то же – не знаем, не видели, все виноваты.

Действительно, какова сила одного, пусть даже вооруженного человека. У него и коня-то нет, оставил где-то за рекой, убежать не на чем. А о том, чтобы убежать, я стал подумывать на второй день следствия. Чем больше я проявлял настойчивость в допросах, тем глуше, сдержаннее отвечали подследственные. Мимо окон постоянно мелькали странные силуэты, ночью к дверям подкрадывались неизвестные и, притаившись, слушали, что я делаю. Сторож сельсовета, приносивший мне светильник и еду, интересовался, стреляет ли мой пистолет и на каком расстоянии можно убить человека. Он же советовал мало спать ночью.

К концу второго дня я прервал допрос, так как заметил уже слишком оживленное движение за окнами. Создавалось впечатление, что весь кишлак собирается около сельсовета. Я встал и подошел к распахнутой раме. Уже темнело. Косые лучи солнца освещали багровым светом вершины Чимгана. Улицы кишлака, погруженные в сумерки, скрадывали притаившиеся у ворот и калиток тени. И все это вокруг сельсовета. Тревожная ночь подступила к горному селению.

Что делать? Мне приказано выявить и арестовать зачинщиков самосуда. За два дня я ничего не выяснил. Оставаться дальше в кишлаке – значит еще больше накалить обстановку. Баи ведут тайную войну против меня, и она вот-вот станет явной. Видимо, сегодня ночью что-то случится. А что, если пойти навстречу врагам, – арестовать двух-трех человек из числа этих негласных властителей селения. Ведь они убили председателя коммуны, передового дехканина, сына революции. Даже самый элементарный принцип справедливости требовал расплаты за кровь посланника Советской власти. Если отступить от этого принципа, что подумают бедняки, у кого им искать защиты и поддержки? Большевики призывают их вступить на новый путь, а когда они делают первый шаг, никто не протягивает им руки. Страшный вывод! Столкнувшись с проблемой наказания не на бумаге, не на судебном заседании, а прямо на месте преступления, начинаешь понимать, насколько важна и необходима кара по отношению к врагам.

Ко мне приходит отчаяние, злость – как непростительно глупо, что я оказался здесь один. Враг должен видеть нашу силу, нашу способность карать за преступление. Маленький браунинг в моих руках – и это все. Смешно даже надеяться на несколько патронов.

Предположим, я остаюсь. Предположим большее, принимаю бой, а что он произойдет, в этом уже нет сомнения – атмосфера накалена. Со мной случится то же, что и с председателем коммуны. Поможет ли это распутать клубок, найти зачинщиков? А наказать всех, просто мстить – бессмысленно. Жертвами окажутся невинные люди, может быть, те самые бедняки.

Вот каков он – рубеж преступления и наказания. Можно ли его переступить? Видимо, нет.

Второе преступление не должно совершиться в кишлаке. Я собираю бумаги, складываю их в портфель. Сторож как будто ждал этого. Молча входит, засвечивает коптилку, ставит передо мной поднос с чайником и двумя лепешками.

Спрашивает холодно:

– Уезжаешь?

– Да.

В глазах старика вспыхивает радостная искра. Ему не хочется, чтобы в его кишлаке снова пролилась кровь.

– Если собрался, уезжай сейчас, – советует он.

Сумерки сменились тьмой. Кишлак затягивается ночным пологом. Я непростительно замешкался. До Чаткала добираться в такое позднее время трудно и опасно, но и оставаться нельзя. Старик выходит, и тотчас в дверях появляются сельчане – человек десять. Самый пожилой, в шелковом халате, в пышной чалме и дорогих сапогах, становится у стола, остальные располагаются вдоль стен. Пожилой с угодливой улыбкой спрашивает:

– Слышали, уезжаете?

– Уезжаю.

– Просим задержаться. Сейчас плов будет.

Те, что прижались к стене, исподлобья смотрят на меня. Ждут ответа.

– Спасибо, не могу. Меня должны встретить на той стороне товарищи.

Я солгал и по лицам людей догадался, что они знают истинное положение вещей: разведка у богатеев поставлена хорошо, кроме одного красноармейца за Чаткалом никого нет и не будет. Однако пожилой делает вид, что поверил, и кивает.

– Мы проводим гостя. Темно, дороги не видно.

От этого отказаться нельзя, и я соглашаюсь.

От кишлака до берега два километра. Их надо пройти в сопровождении враждебно настроенных против меня людей.

– Начальник узнал, кто убил председателя? – спрашивает пожилой.

– Нет, не узнал.

– Как не узнал? – искренне удивился бородатый. – Все убивали, все, кого спрашивал начальник…

– Надо найти первого, бросившего камень, – попытался разъяснить я точку зрения следствия.

– Первого нет, – твердо ответил бородатый, и этим как бы отрезал путь к иному толкованию преступления. – Камни бросал весь базар.

Вести спор было бессмысленно, да и рискованно, он мог перерасти в конфликт с самым плачевным исходом. Я предложил компромиссный для бородатого вариант.

– Доложу так, как здесь было.

Наконец, в темноте замаячили столбы, держащие трос. Сопровождающие остановились шагах в двадцати от берега, дали мне возможность самому выйти к обрыву. Никто не пожелал счастливого пути, хотя впереди у меня был Чаткал, утлая люлька и старый трос, способный оборваться в любом месте и в любую минуту.

В темноте я с трудом отыскал место переправы, отвязал канат. Признаюсь, эти четверть часа, которые потребовались для простой процедуры, предшествующей путешествию над рокочущим потоком, дались мне нелегко. Не говорю уже о том, какие мысли приходили в голову. Невеселые мысли. Однако все обошлось благополучно. Перебирая руками трос, я достиг противоположного берега. Там меня ждал красноармеец с лошадьми. Он с испугом, а потом с удивлением посмотрел на меня.

– Думал, не вернетесь. Хотел уже в город возвращаться за подмогой.

Вот так приходилось выступать с неравными силами против жестокого врага.

Через короткое время преступники были найдены и понесли заслуженное наказание.

* * *

Выше я подчеркивал убежденность в правоте нашего дела, которая рождалась от соприкосновения с врагом. Только когда видишь его, раскрываешь черный мир измены, предательства, становится ясной необходимость очищения нового общества от смертельно жалящих паразитов. Именно этой необходимостью была продиктована посылка отряда в Бурчмуллу для ареста убийц председателя коммуны. Революционная власть не могла оставить без возмездия покушение на своего представителя, а следовательно, и на власть.

А таких покушений было немало. Враги иногда открыто, иногда тайно наносили удары. Выстрел в красного агитатора, поджог сельсовета, нападение на делегатов съезда – все это разновидности террора, применяемого контрреволюционными элементами. В кишлаках, расположенных вдали от городов, баи свергали Советскую власть с помощью басмачей. День-два царствовал какой-нибудь курбаши, обирал дехкан, глумился над активистами. Потом его прогоняли бойцы ЧОН – частей особого назначения, краснопалочники или дружинники из рабочих поселков. Покушения на революционную власть носили самый различный характер – от саботажа, грабежа народного добра до контрреволюционных заговоров.

Тайных организаций белогвардейского толка в Туркестане было несколько. Одна из них – ТВО (Туркестанская Военная Организация) была связана с иностранными правительствами и по их указке и с их помощью готовила переворот в Ташкенте. Для руководства действиями заговорщиков прибыли агенты американской, английской, французской и немецкой разведок. К моменту восстания приурочивалось наступление английских войск в Закаспии. Пробравшийся на пост военного комиссара республики, бывший прапорщик Осипов был назначен штабом ТВО командующим мятежными силами. Восстание в Ташкенте намечалось на весну 1919 г., но провал группы заговорщиков и выход ЧК на след тайной организации заставили Осипова начать мятеж раньше, а именно – в январе. Это был один из страшных ударов в спину революции. Мятежникам удалось захватить большую часть города, подчинить себе почту, телеграф, банк, разгромить все правительственные учреждения. Белогвардейцы залили кровью улицы города, расстреляли стойких сынов революции – четырнадцать ташкентских комиссаров.

Началось наступление на мятежников. В короткий срок рабочие под руководством коммунистов смяли и разгромили белогвардейскую банду. Сам Осипов с группой офицеров бежал в сторону Чимкента, но встретил там красный отряд, свернул в горы и ушел в Ферганскую долину. Дальнейшую свою судьбу Осипов связал с басмаческим главарем Мадамин-беком и эмиром бухарским.

Расследование причин мятежа, выявление участников заговора, установление связей ТВО с иностранной разведкой требовали от чекистов немалых усилий. Главная трудность заключалась в том, что заговорщики бежали и находились вне досягаемости карательных органов. Надо было вернуть их в Ташкент, предать трибуналу. Полномочный представитель ЦИК РСФСР при эмире бухарском потребовал от имени Советского правительства выдворения из Бухары и выдачи судебным органам Осипова и его сообщников. Эмир упорно затягивал решение этого вопроса. Правитель Бухары не только симпатизировал мятежникам, но предполагал использовать их как военные кадры в будущих провокациях против Советской России, Однако после неоднократных и настоятельных требований ЦИКа эмир выдал группу офицеров, а Осипова переправил за границу и этим оградил опасного врага социалистической республики от суда народа.

Заговор белогвардейцев в Ташкенте был лишь частью большого заговора, охватывавшего города Туркестана и даже России. После провала осиповской авантюры враги затаились. Торопливое расследование дел, проведенное сразу после подавления мятежа, не дало возможности выявить пружины и истоки заговора. И вот Ф. Э. Дзержинский предложил обобщить материалы следствия, осуществить, если надо, дополнительное расследование, вскрыть связи. Это задание Ф. Э. Дзержинского передали мне. С помощью двух следователей я принялся за работу. Сотни протоколов допросов, стенограмм заседаний трибуналов пришлось изучить, составить обзор. Кроме того, предстояло произвести следствие по делам более чем ста участников мятежа. К этому времени из Самары конвой доставил группу осиповских подручных, направленных вначале в следственную часть при штабе М. В. Фрунзе, а затем переправленных к нам в Ташкент. Осиповскими молодчиками я и занялся.

Центральными фигурами в этой группе были помощники Осипова офицеры Ботт, Михайловский и другие. За то время, пока мятежников перевозили с места на место, они многое обдумали и ко многому подготовились. Поручик Ботт, например, избрал тактику разоблачения Осипова и обеливаиия остальных участников переворота. «Мы были введены в заблуждение, – говорил он на следствии, – выполняли приказы, не зная их истинного назначения». Ботт категорически отрицал свою причастность к расстрелу комиссаров в штабе мятежников – во втором полку. По другим материалам Ботт проходил как один из главных инициаторов террора в городе после переворота. Свидетель Шарафутдинов показывал, что поручик лично расстреливал комиссаров. Потребовалась очная ставка.

Я не могу забыть этой ни на что не похожей очной ставки между обвиняемым и свидетелем. Шарафутдинов, возмущенный наглой ложью Ботта, бросился на него и стал душить:

– Предатель! – кричал Шарафутдинов. – Осиповский прихвостень. Если суд тебя не осудит, так я прикончу.

С трудом мне удалось оттащить свидетеля, но он не успокаивался.

– Расстреляйте его, как он расстреливал наших!

Ботт понял, насколько сильна ненависть к нему, насколько тверда решимость людей отомстить за кровь комиссаров. Он признался в преступлении, совершенном во втором полку.

– Да, я расстрелял нескольких человек…, но так приказал Осипов.

Мне надо было знать, кто входил в тайную организацию, готовившую мятеж в Ташкенте. Ботт, являясь адъютантом Осипова, мог кое-что слышать от главаря, наконец, видеть, с кем встречался его начальник. Из показаний других офицеров создавалось впечатление, что, помимо Осипова и даже в обход его, заговорщики формировали будущее белогвардейское правительство. Список его находился у кого-то из членов ТВО. Не принимать во внимание такой факт нельзя было. Мы знали о возможной замене Осипова другим контрреволюционным ставленником. Даже больше, заговорщики намеревались после переворота ликвидировать диктатора и взять власть в свои руки. Это тоже было известно из показаний некоторых участников заговора. Но где отыскать список членов правительства? Судя по отношению Ботта к Осипову, он что-то знал и что-то ожидал после переворота. Возможно, члены ТВО ему подсказали, какой тактики следует держаться и на кого ориентироваться в будущем.

Почему нас так интересовал состав несуществующего белогвардейского правительства? Потому, что члены его не были арестованы, поскольку список держали в строжайшей тайне и, видимо, после разгрома мятежа уничтожили. Сами же члены правительства остались и перешли на нелегальное положение. Законспирированные заговорщики находились в городе, работали в советских учреждениях, держали связь с заграничной агентурой и исподволь готовили новую провокацию против социалистической республики.

На следующий день после очной ставки я попросил у начальника отдела разрешения поехать в тюрьму и продолжать допрос Ботта и других офицеров-осиповцев. Начальник был расстроен чем-то, ответил сухо.

– Следствие прекращается.

– Как прекращается? – не понял я. Мне казалось, что мы нащупали след и теперь сумеем распутать клубок до конца.

– Некого допрашивать, – так же сухо пояснил начальник отдела. – Ночью офицеров расстреляли.

Это было настолько неожиданно, что показалось мне ошибкой. Как можно было расстрелять обвиняемых, еще не выдавших нам главных сведений о белогвардейском заговоре. Получилось так, будто мы сами захлопнули двери в тайну, причем тайну, разгадкой которой упорно занимались.

– Но они знали много важного, – продолжал настаивать я.

– Понимаю, но ничем помочь не могу.

Начальник передал мне официальную версию относительно готовившегося бунта в тюрьме. Чтобы его предотвратить, начальник тюрьмы привел приговор ЧК в исполнение досрочно.

Позже я много думал об этом случае. Во-первых, мне не верилось, что положение было настолько тревожным. Во-вторых, в городе имелось достаточно сил для подавления смуты контрреволюционеров. Внезапный расстрел оборвал нить следствия. Арестованные начали рассказывать и, видимо, кому-то этот рассказ угрожал разоблачением. Кто-то, и не один был очень заинтересован в молчании. А лучше всего умеют молчать мертвые.

Между прочим, позже лицо, приводившее в исполнение смертный приговор, некий Толмачев, был изгнан из ЧК. Мне поручили вести расследование его дела, но он, узнав об этом, скрылся. Задержать его не удалось. Через некоторое время Толмачева нашли зарезанным. Должно быть, в ту ночь он не случайно поторопился с расстрелом.

Тайна белогвардейского правительства оставалась неразгаданной. Так бы и стерлись имена заговорщиков, скрывавшихся в подполье. Случай помог приоткрыть завесу.

Как-то мне принесли найденную у одного из жителей города листовку, выпущенную Осиповым 19 января. «Воззвание к гражданам» подписали от имени мятежного правительства Осипов, Руднев и Тишковский. Первых двух уже не было, а Тишковский находился в одиночной камере. Вот кто может пролить свет на тайну, решил я, поехал в тюрьму.

Меня провели по коридору и открыли дверь камеры. Я увидел шатена среднего роста, с тонкими чертами лица, обросшего бородой. Это был Тишковский.

Мое появление заставило его побледнеть.

– За мной?

Он был уже приговорен к расстрелу Верховным трибуналом и ждал исполнения приговора. Моя шинель и кожаная фуражка напугали Тишковского.

– Нет, – ответил я, – мне нужны дополнительные материалы по январскому мятежу.

– Все сказано и зафиксировано в Верховном трибунале, добавить мне нечего, – отрезал Тишковский и повернулся спиной, давая этим понять, что разговаривать нам не о чем.

Последний из оставшихся главарей мятежа избирал молчание.

Что делать, как добыть необходимые сведения? Если уйдет Тишковский, состав белогвардейского правительства останется неизвестным.

– Кто вы такой? – вдруг спросил он.

– Следователь Особого отдела.

Тишковский повернулся и внимательно посмотрел на меня.

– Можете быть откровенным?

– Да. Конечно, в меру моих полномочий…

Заключенный подумал с минуту, что-то решая, к чему-то готовясь. Потом спросил жестко:

– Скажите прямо, что меня ожидает?

Я прямо ответил, что убийство комиссаров во втором полку не может остаться безнаказанным.

– Я это знаю… – кивнул Тишковский. – Зачем же вы пришли ко мне? Или своим новым признанием я смогу облегчить свою участь?

– Мой приход вызван чисто историческими мотивами. Необходима точная и полная картина событий. Вы все знаете и сможете при определенной объективности дать верную оценку происшедшему, раскрыть причины поражения, назвать настоящее место каждого в трагическом для вас и для них событии. Приговор уже вынесен…

– Разговаривать я не хочу, да и просто не в состоянии, – объяснил довольно спокойно Тишковский. – Но если действительно необходима полная картина, попробую воссоздать ее. Почему должен умереть только я один, пусть и другие… Пришлите бумагу и папирос побольше. Без папирос я не могу думать…

В тот же день Тишковскому была доставлена бумага и папиросы. Папиросы, редкая вещь в то время, изъяли из особого фонда. Через неделю я получил стопу обратно. Она была сплошь заполнена текстом.

Это были ценнейшие и редчайшие записи о январских событиях в Ташкенте. Отдельные страницы удивляли и поражали нас. В них нашли отражение факты, о которых никто не знал. Были названы фамилии людей, причастных к заговору, фигурировали члены предполагавшегося белогвардейского правительства. В составе «кабинета» оказались лица, занимавшие ответственные должности в различных организациях города. Их поведение во время мятежа было странным, а порой и подозрительным. Теперь эта странность легко объяснялась. Объяснялась и позиция «левых эсеров», медливших в январские дни с выступлением против Осипова. Оказалось, что эсеровская верхушка находилась в сговоре с мятежниками. Белогвардейцы рассчитывали и на содействие некоторых работников охраны города. Не случайно так долго выяснялась обстановка во втором полку и такие туманные сведения поступали в партийные и советские организации города. Большевистские комиссары, поехавшие во второй полк, были неправильно информированы и попали в логово врага.

По записям в отделе установили фамилии людей, помогавших Осипову. На них были заведены дела, и начато следствие.

На основе собранных сведений и следственных материалов удалось довольно полно раскрыть причины и истоки январского мятежа, обнажить связи между различными контрреволюционными организациями, уточнить роль иностранных разведчиков Бейли, Трэдуэлла. Часть фактов, приведенных Тишковским, в дальнейшем подтвердилась самим Бейли в его книге «Миссия в Ташкент». Мы эти факты узнали на несколько десятков лет раньше.

* * *

Своеобразная работа проводилась ЧК в районах, где орудовали басмачи, прежде всего в Ферганской долине. Из Москвы прибыл агитпоезд «Красный Восток», задачей которого была пропаганда идей Советской власти среди местного населения, в основном сельского, мобилизация дехкан на борьбу с басмачеством, выявление враждебных элементов, тормозивших процесс становления новой жизни на социалистических началах. Масса бывших чиновников, урядников, полицейских, разгромленных в открытых боях белогвардейцев, осела в маленьких городах и поселках и исподволь продолжала борьбу с Советами. К агитационному поезду прикрепили группу чекистов, задача которых заключалась в том, чтобы помочь трудовому населению разоблачить притаившихся врагов, свободнее выступать на собраниях, не боясь угроз и террористических актов со стороны баев, басмачей, белогвардейцев. По опыту мы уже знали, как мстят враги беднякам за открытое слово, поддержку Советской власти, разоблачение враждебной деятельности контрреволюционеров.

Чекистская группа имела взвод охраны и специальный вагон для проведения следствия на месте и изоляции задержанных преступников. Это была летучая ЧК с чрезвычайными полномочиями – защищать самым решительным образом советских активистов, беднейшее дехканство от насилия и террора врагов. Такие полномочия обусловливались обстановкой – в Ферганской долине шла гражданская война, и целые районы контролировались басмачами. Враг был жестоким, беспощадным и коварным. Поезд, как говорится, двигался в самое пекло.

Руководили агитпоездом три человека: представитель ЦК ВКП(б) Сольц, Народный комиссар юстиции Туркреспублики Елагин, Председатель Туркестанской ЧК Домбровский. Остальной коллектив состоял из культработников, которые должны были проводить лекции, выступать с концертами, распространять агитационную литературу. Вагоны выглядели нарядно, художники разрисовали стены, расписали лозунгами, украсили красными полотнищами. Поездка предстояла горячая. И мы это почувствовали, как только миновали станцию Горчаково, нас обстреляли басмачи.

Здесь, в Ферганской долине, встречи с врагом стали явлением обычным. Не только в кишлаках, но и в городах действовали террористы. В Андижане к начальнику агитпоезда пришел с жалобой комендант городской крепости. Каждую ночь кто-то убирал с поста часового. Удар наносился ножом в грудь. Никакие предосторожности не помогали: ни проверка постов, ни обход территории крепости, ни назначение начальниками караулов коммунистов. Методически преступник расправлялся с часовыми. Загадочные убийства встревожили гарнизон крепости, породили панику. Никто не хотел становиться на пост в ночное время.

Это дело надо было расследовать. Прежде всего решили использовать опыт прифронтовой полосы. В первую же ночь поставили, кроме часовых, еще и подчасков. В секрете, естественно, и с правом применять оружие в случае необходимости. Об этой операции знал только комендант крепости.

Утром поступило сообщение: часовой убит. Как всегда – ножом в грудь, но убийцу заметил подчасок и выстрелил в него. Преступник бежал пригибаясь, пуля угодила ему в живот. Раненого нашли шагах в двадцати от места преступления. Таинственным убийцей оказался не кто иной, как начальник гарнизона. Умирающего допрашивали прямо в госпитале: необходимо было выяснить мотивы, заставившие террориста нападать на часовых.

Месть Советской власти – так объяснил он. Бывший курбаши, перешедший на сторону Красной Армии, он только внешне принял личину искренне раскаявшегося человека. Борьба его с новой властью продолжалась, только теперь скрытая, коварная. Жертвами оказались ни в чем не повинные люди, простые красноармейцы, принимавшие смертельный удар от собственного командира. Начальник гарнизона знал пароль и пользовался им, чтобы свободно подойти к часовому и ударить его ножом в сердце.

Убийцу должны были расстрелять, но он скончался от раны в это же утро. С такими событиями мы столкнулись в Андижане. На очереди новые столкновения с врагами. Началась проверка аппарата, выявление окопавшихся приставов, полицейских, белых офицеров, басмачей. Весь путь агитпоезда пролег в горячей полосе. Ощущение близости вооруженного противника было постоянным.

Выше я говорил о применении суровых мер по отношению к контрреволюционерам, выступавшим против народной власти и ее представителей. Но очень часто средствами «наказания» были разъяснения, убеждения, предупреждения и, как это ни странно, дискуссии. Дискуссии почти во фронтовой обстановке, в комнате для допросов. Должен подчеркнуть, что первое слово Советской власти к своим врагам было прощение и предупреждение, наконец, предложение трудиться, отдавать свои знания, умение народу. Масса бывших чиновников откликнулась на призыв.

Даже к тем, кто не захотел отдавать свои знания и силы новому строю, отношение было сдержанным. Я помню, как уговаривали идти работать в военные комиссариаты и штабы бывших царских генералов, полковников, капитанов, как пытались создавать им материальные условия, хотя вся республика была лишена самого необходимого.

Церковь долго не признавала новой власти. С амвона попы слали проклятия большевикам. Ни одна белогвардейская организация не обходилась без участия служителей культа. Священники сопровождали Врангеля, Колчака, Деникина и других крупных и мелких главарей контрреволюции, объявляли поход против рабоче-крестьянской власти делом, угодным богу. И все-таки служителей культа не трогали без серьезного на то основания. Только активное участие в заговорах или открытое преступление было причиной ареста или следствия. Чаще со священниками спорили. Порой следствие превращалось тоже в дискуссию.

Однажды поступили сведения о подпольной поповской организации, налаживавшей связь с белогвардейцами. Донесение было тревожным, и ЧК приняло срочные меры к пресечению заговора. Все оперативные работники и следователи получили секретное задание проверить замешанных в антисоветской деятельности служителей культа. Мне поручили провести обыск у двух попов.

К часу ночи я закончил обыск, изъял переписку и доставил ее вместе с попами в Туркчека.

Начался допрос. Разговор с попом получился непростым. Отец Андрей, священник привокзальной церкви, держал себя довольно независимо, на вопросы отвечал обстоятельно, стараясь выразить свою собственную точку зрения. Прежде всего он отверг подозрение относительно заговора.

– Собирались мы, это верно, но не для крамолы, а для выяснения своего отношения к Советской власти. Не все ее признают, – заявил отец Андрей.

– Вы, батюшка, признаете? – поинтересовался я.

– Всякая власть аще от бога.

Неопределенный ответ: вроде признает, но в то же время не сердцем, а по необходимости. Мне хотелось уточнить:

– А большевиков?

– Их послал бог в наказание за грехи наши.

Я невольно улыбнулся, но записал ответ в протокол.

– Вы знакомы с программой большевиков?

– А как же! И Ленина читал, и Маркса, и Энгельса…, – отец Андрей, должно быть, искал случая поговорить с новой властью, в данном случае в лице следователя ЧК. Он говорил о концентрации капитала, которая, по Марксу, предшествует экспроприации средств производства, о захвате власти рабочими.

– Значит, большевики поторопились? – раздался голос у меня за спиной.

Увлекшись следствием, я не заметил, как в комнату вошел зампред Туркчека Перволоцкий. Вошел и стал слушать наш разговор со священником.

– Именно, – повернув голову, ответил поп. – Обошли стадию концентрации капитала.

– Ну, а если рабочий класс созрел для захвата власти и революционным путем подошел к социализму, минуя стадию концентрации капитала? – снова спросил Перволоцкий.

– Так не бывает.

– Октябрьская революция доказала, что бывает.

Поп не сдавался.

Спор разгорелся. Я перестал записывать вопросы и ответы, поскольку они уже не имели прямого отношения к следствию. Это была дискуссия в прямом смысле слова. И Перволоцкий, и отец Андрей все дальше и дальше углублялись в философию, причем оба подкрепляли свои мысли ссылками на труды Маркса, Энгельса, Ленина. Священник, без сомнения, был человеком начитанным, любознательным, умным, но его познания в области марксизма носили дилетантский характер. Он приспосабливал теорию научного коммунизма к христианству и многое объяснял проявлением высшего разума. Однако отдельные высказывания были интересными, острыми, ставящими Перволоцкого в затруднительное положение. Ему приходилось обходными путями переубеждать попа. Мы, несколько работников ЧК, тоже увлеклись спором, забыли о допросе. Стало уже светать, когда я спросил Перволоцкого:

– Все надо заносить в протокол?

Он спохватился, устало улыбаясь ответил:

– Зачем же? Это дискуссия… Извините, увлекся.

Спор не окончился. Многое обоим хотелось высказать, много возникло противоречий, но время подстегивало. С уважением и даже интересом смотрели друг на друга чекист и священник. Идейные противники. Видя, что Перволоцкий собирается уйти, я спросил его:

– Как поступить с батюшкой?

Дискуссия дискуссией, а долг долгом. Зампред Туркчека пробежал глазами протокол допроса, внимательно прочел место, где говорилось о встречах попов и беседах о Советской власти. Нахмурился.

– Палки в колеса Советской власти пытаетесь вставить?

– Не все, – с достоинством и твердо ответил отец Андрей.

– Проверим… – Перволоцкий снова встретился глазами с батюшкой, впился в них. – Вам, положим, я верю. Но все же вы дадите подписку о невыезде. Встретимся еще, поговорим…

Отпустили в ту ночь и остальных попов. Позже некоторых выслали за пределы республики.

* * *

В той большой работе, что вела ЧК, решающим был авторитет ее сотрудников и их кристальная чистота, неподкупность, принципиальность. Наши враги знали – настоящего чекиста нельзя ни разжалобить, ни соблазнить, ни испугать. Органы борьбы с контрреволюцией воспитывали своих бойцов в духе непримиримости к врагу, высокой ответственности перед народом и партией за порученное дело. Каждый, кто вступал в чекистскую гвардию, брал на себя трудное бремя рыцаря революции, и, если по малодушию отступал, обрекал себя на моральную смерть. И не только моральную. Вначале, рассказывая о своем поступлении в Особый отдел, я упомянул о подписке, которую взяли с меня. Там перед подписью поступающего стояла фраза «В случае нарушения, добровольно обрекаю себя на расстрел». Да, поступивший против чести, нарушивший клятву, не мог рассчитывать на прощение. Запятнавших себя не щадили и в ЧК. И это было закономерно, это отвечало революционному духу органов государственной безопасности.