Текст книги "Нелегал"

Автор книги: Олег Северюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

В абвере несколько специалистов трудились над разработкой моей легенды возвращения в Россию. Все предложенные варианты я отбросил сразу. Заброска с парашютом исключалась, так как мое появление в тылу сразу означало полный провал. Кроме того, я никогда не прыгал с парашютом и прыгать никогда не буду. Такие попытки уже были, когда я работал у Павла Сухого в его конструкторском бюро, и молодые инженеры-конструкторы для собственного самоутверждения и причастности к авиации совершали прыжки с вышки в городском парке отдыха.

Меня нужно доставить в то место, где я в бессознательном состоянии был извлечен из танка, и исключить встречу с солдатами вермахта на моем пути к линии фронта.

Мои документы и документы моих спутников находились в абвере. Их тела закопаны в лесу недалеко от места, где танк был подбит. С этого места мы и будем идти. Времени прошло всего две недели, но немецкие войска уже взяли Минск, всю Прибалтику и сейчас ускоренным маршем двигаются к Москве. Сколько времени пройдет, пока я доберусь до наших, не известно. И доберусь ли я вообще. Как отнесутся ко мне после возвращения? Вернусь ли я к своей работе? Все эти вопросы были записаны в уравнение, которое будет решаться в случае, если я останусь в живых во время моего пути.

За неделю до моего возвращения в район Гродно к месту, где был подбит наш танк, полевая жандармерия по приказу из абвера провела тщательные поисковые мероприятия по поиску четвертого члена экипажа танка, уничтожившего колонну мотопехоты. По описаниям выходило, что это должен быть опытный офицер-танкист в звании не менее капитана. Естественно, они никого не нашли, зато довели до населения легенду о скрывшемся танкисте.

С соблюдением мер секретности, ночью меня доставили на гродненский аэродром и на машине вывезли в лес, к месту, где были похоронены мои танкисты. Они были зарыты в общей могиле, над которой я установил деревянный крест из связанных между собой веток, и на листочке бумаги начертил схему нахождения могилы. Затем меня отвезли километров на тридцать к востоку от города. Провожал меня начальник управления. С собой у меня не было ничего, кроме документов погибших механиков завода. Пожелав мне удачи, начальник управления уехал, а я остался один на опушке леса недалеко от дороги, по которой изредка проносились военные машины.

Глава 36

Я уже не майор немецкой разведки, а танкист из подбитого русского танка Т-34. Мне нужно выбираться к своим. По расчетам на карте, от Гродно до линии фронта было не менее двухсот километров. Этот путь я должен проделать один, полагаясь на помощь местного населения и избегая встречи с немецкими войсками, и особенно с полевой жандармерией. Хотя у меня был пароль на случай задержания, но это можно было использовать только в крайнем случае. Любая информация о моем задержании оккупационными властями в конце концов могла стать известной органам НКВД после освобождения этих территорий. А то, что это будет именно так, я не сомневался.

Я шел вдоль дорог, скрываясь в опушках леса. Временами лес то подходил к дороге, то удалялся от нее настолько, что казалось, что идешь совершенно в другую сторону. Встречавшиеся по пути деревни я обходил стороной. За день я прошел не более двадцати километров, но вымотался окончательно. К вечеру я прилег на земле, забравшись поглубже в лес, и сразу провалился в тяжелый усталый сон. Проснулся я еще затемно от утренней прохлады и чувства голода. Достав из кармана кусок хлеба, я стал жадно есть, не думая о том, чем я буду питаться дальше. Лес шумел. Казалось, что по нему ходят люди, которые разыскивают меня с недобрыми намерениями. За каждым кустом виделся притаившийся человек с оружием. Со стороны кто-то гулкой поступью подбирался ко мне. Мне стало страшно в лесу. Взяв себя в руки, я стал прислушиваться к шуму леса. Скрипели деревья, шурша по ветру вершинами, но шагов не было. Как бы ни крался человек, бесшумно пройти невозможно. Обязательно хрустнет ветка под ногой или отведенная в сторону ветка прошуршит не так, как шумят листья на ветру. Успокоившись, я стал слушать шум леса и заснул.

Проснулся я от ясно слышимых шагов вблизи меня. Затаившись, я начал всматриваться в сереющий на рассвете лес. Затем я услышал голоса. Недалеко от меня находились четыре или пять человек. Подобравшись поближе, я увидел военных. Одного офицера и трех солдат. Наши, успокоился я, и вышел прямо на них. Офицер с перевязанной рукой, капитан, приказал предъявить документы, а один солдат быстро обыскал меня. Другой солдат в это время держал меня под прицелом винтовки. По их согласованным действиям было видно, что здесь собрались не случайные люди.

Рассмотрев мои документы, офицер спросил, кто я и что здесь делаю. Я рассказал ему свою одиссею, опустив визит к адмиралу Канарису и поездку в мое родовое поместье. Капитан сказал, что он уже слышал о том, как один советский танк новой конструкции разгромил колонну мотопехоты, но попал в засаду и был подбит. А как тебе удалось спастись, – спросил снова капитан. Пришлось разъяснять, что я непосредственного участия в бою не принимал, просто находился в танке на подаче снарядов, и в место моего нахождения не было прямых попаданий. Вытащив экипаж из подбитого танка и убедившись, что они все погибли, я забрал у них документы и ушел в лес, так как заметил приближающихся фашистов. Подъехавшим немцам было не до убитых. Наскоро их обыскав, они зацепили подбитый танк на буксир и увезли в сторону Гродно. К вечеру я вернулся на место гибели танка, похоронил убитых и зарисовал схему их захоронения. Сейчас пробиваюсь к своим.

Рассказ убедил капитана в том, что я говорю правду, но настороженность этой четверки ко мне не исчезала. Для них я был штатский, "шпак", пришедший к тому же без оружия. Вместе они обсуждали какие-то дела, куда-то уходили, не приглашая меня с собой. Возвращались с продуктами, иногда навеселе. Когда я поинтересовался, что мы собираемся дальше делать, создалась такая неловкость, словно я напрямую попросил их выдать страшную военную тайну. До сих пор я даже не знал их имен, но и качать какие-то права у меня не было прав: я был полностью на их довольствии. Но на третий день утром я проснулся один. От костра шел дымок, а моих незнакомых, не знаю, как их назвать, не было. Не было и моих документов. Хорошо, что живым проснулся. Единственное, что мне запомнилось о них, темно-красные петлицы, которые я принял за пехотные. Если это НКВД, то у капитана должна быть эмблема с круглым мечом и щитом на рукаве. Но эмблемы я не видел. Да и по их виду нельзя было определить, что они были в боях.

Надо было идти дальше. Насколько я помнил карту, впереди должен быть город Лида. На восток. Если на северо-восток, то дорога выведет в сторону Вильнюса. От Лиды надо идти на город Молодечно. Затем должен быть Минск, Борисов, Орша, Рудня, а затем Смоленск. Из Смоленска через Сафоново и Вязьму в Москву. Путь предстоял неблизкий. Без документов, без продовольствия. Я даже не представлял себе, как можно пройти этот путь, не встречаясь ни с кем. Придерживаясь дороги, по лесу, обходя населенные пункты, я пошел к линии фронта. Иногда вечером я подбирался к какой-нибудь деревне. С края огорода подкапывал картошки, рвал лук или то, что попадется под руку.

Один раз, когда я копал картофель, отчаянно залаяли собаки, и из дома по огороду был открыт автоматный огонь. Засветили карманные фонари "Даймонд", и за мной была организована погоня. Спас батюшка-лес.

Блуждая по лесу, я потерял ориентировку, и шел неизвестно куда. Остановившись, я сориентировался по деревьям и понял, что опять ушел на запад. Припасов не было, а голод рисовал в воображении то борщи, то гуляши с макаронами и аппетитной подливкой. Однажды я настолько реально представил себе наваристый борщ, что начал реально воспринимать его запах, приправленный дымком. Налицо были галлюцинации, но настолько реальные, что я, не в силах бороться с явным помутнением рассудка, пошел в ту сторону, откуда мог доноситься такой запах.

Пройдя метров пятьсот, я наткнулся на лагерь, в котором находилось человек тридцать вооруженных людей. Все в штатском, но вооружены винтовками, а в сторонке стоял пулемет "Максим". Говор был русский. Я мог произнести только одно: "Дайте поесть". Трехсуточное блуждание по лесу сделало свое дело. Я с такой жадностью набросился на борщ и хлеб, что не заметил, как выхлебал целую миску. Я попросил еще, но вдруг мне стало плохо, появились такие резкие боли в животе, что я упал на землю и потерял сознание.

Очнулся я оттого, что кто-то вливал мне в рот что-то очень горькое. Боль в области живота немного утихла, но я все равно чувствовал себя очень плохо. Желудок не сработал от такого количества пищи. Вечером меня поили легким бульоном с сухариками.

На следующее утро меня привели к начальнику. Начальником оказался невысокий, полноватый человек в очках, который представился командиром партизанского отряда и вежливо предложил мне рассказать о себе. Я рассказал о себе все, что произошло со мной с того момента, как я с группой механиков отправился на починку поврежденного танка и до того момента, как я спасался от погони. Последние слова насторожили командира партизанского отряда, и он стал скрупулезно выяснять, как называлась деревня, где я был, сколько человек за мной гналось, были ли с ними собаки. Узнав, что это произошло три дня назад, он успокоился и стал выяснять, что мне известно об обстановке на фронте. Мне было известно ровно столько, сколько и ему. От него же я узнал, что из активистов района был создан партизанский отряд, сделана база в лесу. По его подсчетам, не пройдет и месяца, как Красная Армия погонит немцев обратно на запад и партизанам больше не придется сидеть в лесу. Связи ни с кем у него нет. Какая обстановка складывается в окрестностях, ему не известно. Он ждет связных от областного комитета партии с указаниями о действиях. Пока ни в какие стычки с немцами они не ввязываются, так как не получали на это указаний.

Получался какой-то санаторий в лесу для партийно-хозяйственного актива. Узнав, что я служил в Красной Армии, имею высшее образование, инженер-конструктор военной техники, знаю таких выдающихся людей как Туполев, Дегтярев, неоднократно видел Серго Орджоникидзе, командир отряда стал относиться ко мне с большим уважением, несмотря на то, что у меня вообще не было никаких документов. По этой же причине мне пришлось исписать несколько листов бумаги, где я подробно изложил свою биографию и по дням расписал свое пребывание в зоне боевых действий с указанием фамилий и званий должностных лиц, с кем я общался. Эта биография являлась единственным документом, подтверждающим мою личность.

Отсиживаться в этом санатории не было никакого смысла. Рано или поздно продукты кончатся, и первая же вылазка за ними будет стоить жизни как заготовителям, так и тем, кто их послал. Пользуясь тем, что я служил в Красной Армии, а также, имея военное образование, я рекомендовал командиру отряда, во-первых, выставить боевое охранение, чтобы не быть застигнутым врасплох противником. Во-вторых, организовать разведку местности и сбор данных об обстановке. В-третьих, попытаться установить связь с обкомом и через них с военным командованием. В-четвертых, необходимо установить связь с активом, который будет снабжать продовольствием и теплыми вещами, так как уже начинается август, и скоро придет осень. Узнав, что я член комсомола, командир пригласил меня на партийное собрание, которое должно было заслушать мое сообщение и принять по нему решение.

Партсобрание шло довольно бурно. Высказывалось много мнений, но основная мысль была такая: никто не имеет права рисковать судьбой целого отряда, который является базой для разворачивания партизанского движения в области. Те, кому это положено, знают о местонахождении отряда и его задачах. Вопрос пополнения продовольствия и запасов теплой одежды правильный, но действовать нужно осторожно. Один из выступавших проявил должную этому времени бдительность и заявил, можем ли мы доверять человеку, у которого нет никаких документов, и не является ли он немецким шпионом, специально внедренным в партизанский отряд.

Вопрос был поставлен правильно и остудил энтузиазм членов партячейки. После рассуждений постановили, что рядом со мной должен находиться проверенный член партии, чтобы проверить меня в практическом деле, а, если нужно, то и расстрелять, как предателя. Пожалуй, я поступил бы также.

Моим "дядькой" был назначен бывший начальник заготовительной конторы, который по инвалидности не был призван в армию: поврежденный коленный сустав заставлял волочить ногу. В группу вошли еще два человека, один работал в ЗАГСе, а другой счетоводом, или как сейчас говорят, бухгалтером в заготконторе.

Глава 37

Я понимал, что в партизанском отряде мне предстоит провести немало времени, прежде чем я смогу выбраться за линию фронта. Поэтому я смирился с тем, что обо мне нет никаких известий ни у моей семьи, ни у моего руководства. Нужно было завоевывать авторитет в партизанском отряде, чтобы не окончить свою жизнь в наскоро вырытой яме неподалеку от лагеря. Время военное. Перспектива начинать какие-то действия, тем более военные, была не по душе большинству сидящих в зарослях партизан. По этой причине мне могли пришить и действия, провоцирующие утечку сведений о сверхсекретном партизанском отряде.

Для первой вылазки оружие мне не дали. Отряд находился примерно в одном дневном переходе от ближайшего населенного пункта. С учетом леса, это расстояние составляло примерно километров сорок. Поход наш похож был на конвоирование преступника, задержанного в лесу: я впереди, а за мной с винтовками наперевес мои спутники-конвоиры.

К вечеру мы встретили окруженцев, майора и двух сержантов. Встреча чуть было не закончилась перестрелкой. Военные, увидев вооруженных людей, сразу бросились на землю к деревьям, изготовившись для стрельбы. После нескольких окликов "кто вы?", наконец откликнулся счетовод, спросив то же, что спрашивали военные – "кто вы?". Поняв, что обмен окликами "кто вы?" не приведет ни к какому результату, майор ответил, что они – подразделение Красной Армии, и если они не получат ответа о том, кто мы такие, они открывают огонь. Счетовод, понявший, что опасности в принципе никакой нет, ответил, что мы являемся местным партизанским отрядом. Военные осторожно поднялись с земли и осторожно, держа оружие наготове, подошли к нам. Проверив документы друг друга, мы сели в кружок перекурить первую военную опасность. Человека, побывавшего в боях, отличает способность быстрее преодолевать страх. Военные уже разговаривали спокойно, а у счетовода, ставшего старшим среди нас, голос еще подрагивал.

Узнав, что мы идем в населенный пункт NN, майор сказал, что они уже там побывали и видели до взвода немецких солдат, которые обеспечивают выборы органов местного самоуправления в селе: бургомистра, старосты, начальника полиции. Органы управления будут заниматься поддержанием общественного порядка, организацией работ в колхозе по разведению домашних животных, выращиванию хлеба и овощей для нужд немецкой армии. По его сведениям, немецкие гарнизоны расположены в районных центрах, на узловых станциях, в крупных населенных пунктах, на стратегических дорогах. Но в каждом селе есть подразделения местной полиции.

Выслушав рассказ майора, наш старший решил возвращаться в отряд. Мы встали, попрощались с военными и пошли в обратный путь. Наши действия настолько ошарашили майора, что он поначалу и слова сказать не мог. Идя вслед за нами, он растерянно говорил: "Товарищи, постойте, куда же вы, а как же мы?" Старший ему на это ответил, что командир категорически запретил кого-то приводить в отряд, тем более военных, выходящих из окружения. Эти слова вышибли пробку, которая закрывала бутылку с красноречием майора. Такого мата я не слышал, ни ранее, ни потом. Подойдя к старшему, он так дал ему в зубы, что тот, выпустив из рук винтовку, рухнул на землю. По команде майора и под прицелом сержантов мои спутники бросили оружие. Выбрав в лесу полянку, майор построил нас в одну шеренгу и начал заниматься с нами строевой подготовкой. Сначала командовал сам, потом команды стали подавать военные. Не знаю, сколько бы мы занимались, если бы счетовод не попросил прощения за сказанные им слова. После этого оружие было возвращено моим спутникам. Отойдя вглубь леса километров на десять, мы устроились на ночлег.

Майор установил очередь для дежурства ночью. Мне выпало дежурить с ним. От него я узнал, что немецкие войска уже взяли всю Белоруссию, Прибалтику и сейчас находятся в районе Смоленска. Пройти через линию фронта бесполезно. Необходимо действовать в тылу немецких войск. Военный всегда остается военным. Я коротко рассказал о себе и о встрече с другими военными, которые бросили меня и взяли все мои документы. Об атаке пехотной колонны одиночным советским танком майор слышал от местных жителей. Слышал и о том, что весь экипаж танка погиб. А до тех вояк мы еще доберемся, – сказал майор. Обстановка в партизанском отряде, откуда мы пришли, сильно его удивила, так как никто из местных жителей ни о каких партизанах не слыхал. Немецкие гарнизоны и полицейские участки чувствуют себя спокойно. Ты только поддержи меня в партизанском отряде, – сказал майор, – и об этом отряде услышат и в Москве, и в Берлине.

Глава 38

Наше прибытие в отряд было встречено настороженно и, я бы сказал, недоброжелательно. Командир партизанского отряда, заслушав нашего старшего, вышел с важным видом из землянки и с барской пренебрежительностью, присущей уполномоченному райкома в беседе с председателем колхоза, заявил майору:

– Кто вы такой, чтобы заниматься самоуправством и рукоприкладством в зоне действия партизанского отряда "За Родину и Сталина"? Кто вас приглашал сюда? Если вы бросили свою часть, то идите и ищите ее, мы не военное подразделение, и вы здесь свои порядки не устанавливайте. Это я вам заявляю официально, как человек, поставленный на это место вышестоящими партийными органами.

Майор стоял покрасневший. Последние слова не могли не вывести из себя майора, они даже сейчас выводят из себя всех, кто через много лет после войны, слышит в военкоматах и органах социального обеспечения: "А мы вас туда не посылали, где вы свое здоровье потеряли. Обращайтесь к тем, кто вас туда посылал". Слова эти говорятся специально для того, чтобы вывести человека из себя. Взбешенный таким отношением человек начинает говорить все, что он думает об этих людях, не разбирая выражений. А это уже хулиганство. За это привлекают к ответственности. Увели человека в КПЗ, а вместе с ним и поднятую проблему. Верные сыны вождя и учителя всех народов Сталина, изрекшего – "нэт чэловека, нэт проблэмы" – и сейчас живут и здравствуют так же, как во время сталинизма, оттепели, развитого социализма, закручивания гаек и демократии.

Майор был человек выдержанный. Прошел, вероятно, большую школу партийных собраний, чисток и являлся мастером подковерной борьбы. Спокойно достал из кармана партийный билет, показал его всем и снова положил в карман гимнастерки. Затем достал из планшета листок бумаги, передал его мне и попросил прочитать, так как я находился рядом с ним.

В листке, имевшем угловой штамп штаба 3 армии, было написано: "Приказ. Майору Кобурову И.Л. дано право подчинять под свое командование все отходящие части и подразделения, не имеющие связи со своим командованием, для организации отпора немецко-фашистским захватчикам". Подпись: начальник штаба армии генерал-майор такой-то. Печать. Все это я произнес громко и торжественно. Работник ЗАГСа, стоявший рядом со мной тоже прочитал приказ и подтвердил его подлинность.

Спрятав приказ в планшет, майор Кобуров предложил прямо здесь на поляне провести открытое партийное собрание с повесткой дня: "Отчет о боевых действиях партизанского отряда "За Родину и Сталина" за период с 22 июня по 22 августа 1941 года.

К моему удивлению, секретарем партячейки, насчитывающей шесть человек, оказался счетовод, получивший по зубам от майора и вместе со мной занимавшийся строевой подготовкой в лесу. Он сходу заявил, что партийная ячейка знает, когда ей собираться и какие вопросы ей обсуждать. Но предложение майора было поддержано большинством, включая молодежь и солидных мужиков лет под сорок. В этот момент в дело вмешался командир отряда, заявивший, что пока он здесь командир, он не позволит разваливать в отряде дисциплину. Вместо организованного мероприятия образовался стихийный митинг, на котором все старались выложить майору вопросы, мучившие их больше всего. Так иногда, заезжему из района или области лектору пытаются высказать все наболевшее о низких удоях, пьянстве председателя, невнимании к молодежным проблемам, не понимая, что выйдя на улицу, лектор вдохнет чистый деревенский воздух, сразу забудет все, что ему говорили, а после рюмки водки, закушенной огурчиком и салом, подумает: красота-то какая, и чего людям не живется здесь спокойно, лезут с какими-то проблемами.

Майор очень внимательно слушал всех говоривших, задавал вопросы, что-то сам говорил об обстановке в близлежащих населенных пунктах, в которых он уже побывал и был знаком с некоторыми жителями, которых знали в отряде. В разговоре выяснилось, что никаких боевых операций не проводилось. Что делается в округе, не известно. Наш выход – это только первая ласточка, закончившаяся ничем. Предложение майора начать борьбу с захватчиками было горячо поддержано большинством собравшихся, но опять вмешался командир, чувствуя потерю управления отрядом. Кое-как построив отряд, командир произнес речь, в которой подчеркивалась важность выполняемого ими задания готовиться к решающим боям, когда подойдет Красная Армия. А дезертиры пусть уходят с новоприбывшими, не держим, но потом пусть пеняют на себя, – патетически произнес он.

Предложение уйти вынесено командиром партизанского отряда. Майор не стал делать паузу, вышел перед строем и сказал просто: "Кто со мной бороться с захватчиками, защищать своих родных, свою землю, становись рядом со мной".

Десять человек, в том числе и я, подошли к нему и встали в одну шеренгу. Человек пять-шесть колебались, шагая то в одну, то в другую сторону. Но боязнь ответственности перед партийным работником, не перед партией, остановила их. Командир партизанского отряда не дал нам ни оружия, ни продовольствия, и мы сразу ушли с места стоянки отряда.

Я должен был уйти с ними, мне нужно было попасть туда, куда меня направила моя служба, туда, где была моя работа, которую я честно выполнял, не как сотрудник разведки, и была моя семья, которой я дорожил. В том отряде я мог сидеть до маковкина заговенья, покуда бы не пришел небольшой немецкий отряд и не разбил наголову неопытных партизан.

К вечеру мы сделали стоянку километрах в пятнадцати от села, куда мы направлялись днем раньше. Я и еще одна девушка были направлены в село для разведки.

Понаблюдав за деревней и не заметив ничего подозрительного, мы с огорода зашли в одну хату. В доме была одна пожилая женщина, занимавшаяся чисткой картофеля.

Узнав, что мы издалека, она накормила нас и посоветовала не ходить по улице, так как в деревне есть три полицейских из числа местных жителей, которые сразу нас арестуют и отправят в район в гестапо. Выяснив, где живут полицейские и попросив немного продуктов для больного товарища, мы вернулись назад.

Так родилась наша первая операция по ликвидации полицейского участка в деревне. Сопротивления мы не получили, хотя одному полицейскому пришлось приложить прикладом по темечку. Хотели устроить показательный суд над ними, но жители все сидели по домам, и мы не стали их сгонять на сход. Просто прошлись по домам и заявили, что советская власть существует и будет строго карать тех, кто идет на службу к оккупантам. Одновременно мы собирали продовольствие и одежду для отряда.

Первая победа окрылила партизан. Появилось продовольствие и кое-какая одежда потеплее. Добавились три винтовки и наган. Но на следующий день нам пришлось срочно покидать лагерь и ускоренным маршем уходить вглубь леса, спасаясь от полуроты полевой жандармерии, приехавшей для наведения Ordnung в деревне, где мы побывали. Преследовали нас не долго, так как ответного огня мы не открывали. Силы были неравными. Один выстрел мог погубить весь наш маленький отряд.

В деревне полицаев высекли. Ушибленного нами назначили начальником участка. Жителей предупредили, что за пособничество бандитским шайкам, они будут строго наказаны, вплоть до расстрела наиболее активных помощников бандитов.

При повторном посещении деревни жители были менее приветливы с нами. Если что и давали, то просили прийти за этим ночью и взять с огорода, чтобы никто не мог донести об их пособничестве партизанам. Докладчиков и доносчиков в деревне хватало и при советской власти, и при оккупантах. Выявить их трудно, так как гестапо и НКВД работали по одним и тем же принципам: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Любая информация полезна. Секретному сотруднику удача улыбается раз в жизни, но и повседневное знание обстановки приносит огромную пользу.

Полицаи дали нам вооруженный отпор. Им терять было нечего. Если снова отдадут оружие, то их расстреляют немцы. Если не отдадут нам, то их расстреляем мы. Боем это не назовешь, а была перестрелка, на которую сбежались посмотреть детишки и любопытные бабы. Издали смотрели мужики, хмуро покуривая у плетней.

Наконец с полицаями было покончено. Двое застрелены, а третий, сопротивлявшийся в первый наш приход, раненый, расстрелявший все патроны, сидел на полу у разбитого окна, успокаивал припавшую к нему рыдающую жену и гладил голову белобрысого парнишки лет десяти, который волком смотрел на нас. Как он мог относиться к тем людям, которые стреляли и ранили его отца? Как к освободителям? А немцы ему лично ничего плохого не сделали. В двух домах выли бабы и дети над телами убитых мужей и отцов. Мы сделали правое дело, но ведь и те, кто живет в деревне, в поле-то работают на оккупантов. И за работу получают оккупационные марки. Их как, тоже расстреливать?

Кобуров приказал недобитого полицая расстрелять, чтобы другим было неповадно идти служить в полицию. Раненного, под вой большинства деревенских баб, поволокли к стене амбара. К Кобурову подошел дедок в кожушке и сказал:

– Что, сынок, его расстреляешь, потом меня расстреливать придешь? Окромя меня в полиции служить-то некому будет. Полицию немцы все равно создадут. Они на этот счет принципиальные. За порядком следят. Мужики-то в нашей полиции все нормальные были. Не пьяницы и дебоширы. Всем опчеством выбирали их, в ноги кланялись, чтобы за опчество-то пострадали. Наши-то придут, по головке их не погладят. Вы нас защитить не смогли и за это на нас же отыгрываться будете. Не дай Бог, немцы заместо этих пришлют бандюков откуда-нибудь. Ни нам житья не будет, ни вам какой-нибудь помощи от нас. Деревню нашу вы уже погубили. Давайте забирайте с собой тех, кого еще можно спасти, пацанов молодых да девок, вот еще трое мужиков с вами пойдут, семьи бросят, чтобы живыми остаться. А мы тут старики да бабы с детишками немецких наказаниев дожидаться будем. А Федора не трогайте, лучший бригадир был. И так вы его уже покалечили. Пришли бы по добру, с людьми бы поговорили и не было бы необходимости в людей стрелять. Благо бы у нас гарнизон какой немецкий стоял. Да и гарнизоны, говорят, тоже себя спокойно ведут. Со своими-то в гражданскую навоевались.

Из деревни мы взяли с собой двенадцать человек, еще три винтовки и наган. Но чувство от первого партизанского боя осталось такое, как будто мы ворвались в чужую хату, порешили хозяев, а самый старый член семьи, смерти не боясь, стоит и совестит нас.

Расплата от немцев пришла незамедлительно. Порка в деревне была страшнейшая. Бандюки пороли и остались в деревне, установив в ней порядки военного времени. Хорошо, что деревню не сожгли. Прав был дед. А раненного нами Федора немцы наградили орденом за военные заслуги, начисто отрезав ему пути к возвращению на освобожденную Родину.