Текст книги "Семь раз проверь... Опыт путеводителя по опечаткам и ошибкам в тексте"

Автор книги: Олег Рисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Резервы аккуратности

Эрудиция и методика... До сих пор мы избегали сближать эти два слова, чтобы не затрагивать деликатный вопрос, по которому нет единодушного мнения ни в теории, ни в практике. Подчас действительно трудно определить, что главенствует в каком-нибудь произведении – блестящая эрудиция автора или уменье по-новому распорядиться сравнительно небольшим запасом информации.

Но можно ли опознавать ошибки и указывать на них автору, не будучи в должной степени «подкованным» в данной области? Начитанность, широкая осведомленность, глубокие и всесторонние познания – все то, что принято понимать под эрудицией, – несомненно идут на пользу делу. Чарльз Диккенс в своей непревзойденно меткой характеристике профессии корректора признавал эти качества обязательными даже для рядового типографского труженика. В речи на собрании Лондонской ассоциации корректоров 17 сентября 1867 года он на основании личного опыта засвидетельствовал, что «работа эта не механическая, что здесь мало сноровки и навыка, но требуется еще и природный ум, и приобретенное образование, и изрядная осведомленность, и находчивость, и отличная память, и сметливость» [43, с. 527].

Однако, при неизменном уважении к знаниям, фигура эрудита не у всех вызывает симпатию. Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос, правда, берут эрудитов под защиту от тех, кто нападает на них за «механическое» накапливание знаний, но вместе с тем порицают лиц, действующих так, как будто бы цель эрудиции заключается в ней самой.

Анатоль Франс обладал неисчерпаемыми знаниями, но с холкой иронией относился к «всезнайкам» , не упуская случая высмеять их в ряде своих произведений. Один из его любимых героев, прочитавший множество книг, говорит, что потому-то он ровно ничего не знает, ибо нет книги, которая не опровергала бы другую, и, ознакомившись со всеми, не знаешь , что же думать.

Слов нет, эрудиты, несмотря на всю их ученость, не всегда оказываются на высоте положения. Одна из наиболее нашумевших историй «посрамления» эрудитов – казус с мнимым окончанием «Русалки», которое такие высокообразованные люди, как Б.Н.Чичерин, А.В. Станкевич и Ф. Е. Корш, приняли за подлинный пушкинский текст. Вирши, сочиненные ловким мистификатором, академик Корш удостоил пристального филологического разбора в официальном органе Академии наук, доказывая, что якобы записанный по памяти текст окончания драмы «не содержит в себе почти ни одного оборота или слова, которых не оказывалось бы в бесспорных произведениях Пушкина».

С решительным разоблачением подделки выступил в печати А. С. Суворин. «Казалось, встретились совершенно неравные силы – академик Корш и журналист Суворин, – писал Б. В. Томашевский. – И, однако, победа осталась на стороне Суворина» [109, с. 195].

К этому эпизоду из прошлого мы обратились для того, чтобы честно предупредить читателей, что эрудиция, как бы она ни обольщала пас, – это не панацея от всех бед в печатном тексте, не сказочный «золотой ключик», надежно запирающий все двери, в которые норовит пробраться ошибка. Вместе с тем мы возражаем против того, чтобы слову «эрудит» придавался иронический оттенок и в эту графу снисходительно зачисляли каждого, кто использует свою начитанность и осведомленность, стремясь повлиять на судьбу будущей книги в смысле очищения ее от ошибок.

Не полезнее ли для книги, если автор, в меру необходимости, прибегает к толковой помощи если не эрудитов в полном значении этого слова, то по-своему компетентных и опытных лиц? Это ли не первый из резервов аккуратности при выпуске книги?!

В истории создания ряда классических произведений и научных открытий редко когда говорится о внутреннем развитии и переживаниях авторов, на что сетовал И. Ю. Крачковский в книге «Над арабскими рукописями», и почти ничего не сообщается о той помощи, которую получали авторы от своих прилежных сотрудников. Это плохо прежде всего в том отношении, что создает неправильную картину, будто автор так «силен», что никто не может до него подняться и тем более в чем-нибудь его поправить (помните, «Картину раз высматривал сапожник и в обуви ошибку указал...»?). Досадное заблуждение! Знакомясь с фактами и документами, видишь, что дело обстоит совсем иначе.

Даже авторы, являющиеся полными хозяевами своей книги, то есть выдвигающие новые идеи и располагающие материалами, которые знакомы им, как никому другому, не только не уклоняются от дружеской подмоги, а наоборот – всячески ее ищут. Гениальный мыслитель-материалист И. М. Сеченов с уважением относился к мнению своих коллег и жаждал их плодотворного содействия. Чтобы заранее иметь их замечания и облегчить себе дальнейшую работу, он выработал оригинальный прием, на целый век предвосхитивший вошедшие в современную практику «препринты».

Сеченов начинал писать свои труды... с конца, первым делом формулируя основные выводы по теме сочинения. Приступая к созданию знаменитой книги «Элементы мысли», он в марте 1875 года писал Д.И. Менделееву: «...прочтите резюме моей работы, которое Вы получите или от Бутлерова, или от Зинина, и ради самого господа напишите мне поскорее все, что имеете заметить против моих соображений и выводов, чтобы я успел принять к сведению все Ваши замечания при писании работы» [79, с. 220].

История сохранила факты, показывающие, что непосредственный процесс издания нелегок даже для столпов мировой науки, почему им и необходимы аккуратные и творчески равноправные помощники. Никто не рассказал об этом поучительнее и нагляднее, чем академик С. И. Вавилов в книге об Исааке Ньютоне.

Предпринимая в начале XVIII века новое издание «Математических начал натуральной философии», в которых были сформулированы три основных закона классической механики, стареющий Ньютон понимал, что одному ему не справиться. За помощью он обратился к талантливому питомцу Кембриджского университета Роджеру Котсу, который в двадцать семь лет уже был профессором математики. С.И. Вавилов пишет:

«Ньютон предполагал пересмотреть первое издание „Начал“, исправить ошибки, составить предисловие и этим закончить работу, поручив Котсу чтение корректур. В действительности работа сложилась совсем иначе. Коте оказался не только ученым корректором, но и чрезвычайно внимательным критиком, который работал с большим напряжением сил и заставил работать и старика Ньютона… Он перечитывал рукопись Ньютона от строки до строки, переделывая заново числовые расчеты, выслеживая ошибки. Он анализировал доказательства как по существу, так и по форме, нередко требуя от Ньютона объяснений… Котc заметил ошибочность и даже неточность некоторых доказательств второй части, касающихся движения тел в сопротивляющихся средах. Например, Ньютон допустил ошибку в первом издании „Начал“, утверждая, что струя воды из отверстия в сосуде поднимается до половины высоты уровня жидкости в сосуде, что обнаружилось при экспериментальной проверке в Королевском обществе в 1691 году. Котc, обратив внимание Ньютона на это, заставил старика экспериментировать, причем Ньютон сделал важное гидродинамическое открытие сжатия струи при вытекании. Это явление и объясняло расхождение опыта с расчетом.

Котсу, с согласия Ньютона, пришлось изменять целые страницы во второй части книги. Иногда Коте ошибался, и Ньютон его исправлял в свою очередь…» [20, с. 199] .

Этот яркий эпизод из творческой биографии классика мировой науки мало рассматривать лишь как замечательный образец продуктивного сотрудничества автора с редактором (приглашенный в качестве корректора, Коте выполнял, по существу, обязанности редактора). Можно было бы выбрать и более близкие к нашему времени примеры. Но вспомним то, о чем говорилось в первой главе, и согласимся, что Ньютон являл собой автора, который превыше всего ставил достоинство своего труда. Научная добросовестность, сознание ответственности пишущего перед читателями, точность передачи его мыслей в печати, аккуратность издания – все это отразилось в совместной работе Ньютона с Котсом.

Классические образцы интересны в том отношении, что показывают словно через увеличительное стекло, как выполняли свои авторские обязанности великие люди. Это ли не стимул для усиления ответственности тех из авторов, которые не вполне ясно себе представляют, до какой степени должны быть аккуратными, предусмотрительными и точными, когда берутся за перо или садятся за пишущую машинку.

Мы неоднократно замечали, что ряд авторов (если не большинство) даже не знает, что «Типовое положение о подготовке рукописи к изданию» (утверждено Госкомиздатом 31 августа 1967 года) обязывает их указывать на полях второго экземпляра рукописи или в специальном перечне источники всего фактического материала, в том числе и источники тех цитируемых текстов, ссылки на которые не сделаны в сносках или в самом тексте рукописи (п. 19 «Типового положения»).

Действующие в нашей стране законодательные акты по вопросам авторского права не предусматривают автоматически наступающей ответственности за несоблюдение обязательных норм литературной этики. Единственный документ, на который юристы могут ссылаться по этому поводу, – постановление Пленума Верховного Суда СССР от 19 декабря 1967 года, где в подпункте «в» пункта 6 разъясняется, в чем выражается недобросовестность автора при выполнении заказанной ему работы.

Существенное значение для нас имеет то, что высший судебный орган страны в своем постановлении нашел необходимым акцентировать внимание и на вопросах точности печатного текста. По квалификации указанного постановления, недобросовестность автора имеет место в тех случаях, когда он неправомерно использовал чужие произведения, представил свое ранее опубликованное произведение под видом нового, исказил факты в документальном произведении, включил в рукопись непроверенные данные, если он должен был их проверить (!), исказил оригинал при переводе и т.д.

Во всех случаях недобросовестность автора, дающая основание для расторжения договора, должна быть доказана по суду. Однако юрист В. Г. Камышев, рассматривая в своей книге «Издательский договор на литературные произведения» [51, с. 128-134] разнообразные авторские казусы, не приводит ни одного факта, когда бы подпункт «в» пункта 6 применялся в судебной практике. Неясность в этом актуальном для издательского дела вопросе (ее не отрицает и В. Г. Камышев) безусловно мешает повысить юридическую ответственность автора за недоброкачественное выполнение работы, включая требования, связанные с подготовкой рукописи к печати.

Расплывчатая оговорка «если» как бы избавляет автора от обязанности проверять все фактические данные, входящие в его произведение. Вот где заманчивая лазейка для небрежности! Полезно сопоставить это положение с выдержкой из типового предисловия к «Трудам Лондонского королевского общества» (знаменитым «Transactions»), где четко говорится, что материал публикуют, если находят в нем важность и необычность предмета или удачный способ трактовки вопроса, однако достоверность фактов или правильность рассуждений целиком остаются на ответственности автора.

Профессор Б. П. Вейнберг, приводивший эту выдержку в своей известной книге о методике научной работы [22, с. 58], придерживался той точки зрения, что в любом научном или литературном произведении главным блюстителем точности должен быть сам автор. Академик Д. С. Лихачев идет дальше, указывая, что нужен особый тип научного работника, высокоэрудированного, обладающего «инстинктом точности».

Ознакомившись с объемистым справочником «Words into type» [104], который доступен и советским читателям (он имеется в крупнейших библиотеках Москвы и Ленинграда), мы узнали, в какие жесткие рамки в смысле соблюдения точности поставлены авторы книг, издаваемых в США. В этой «необходимой книге» (из рекомендации на титульном листе) настойчиво подчеркивается ответственность авторов не столько за доброкачественность сочинения в целом, сколько за такие мелочи, на которые мы подчас и не обращаем внимания. Так, в разделе о порядке оформления цитат и библиографических ссылок составители справочника досконально растолковывают правила своеобразного «авторского этикета».

Едва ли это нелицеприятная забота о том, чтобы неопытный автор не «оступился». Скорее, это дань жестким требованиям действующего в США законодательства. Ведь чуть заметная неточность, как-то буквенная ошибка в заглавии цитируемой книги или статьи, фамилии ее автора или названии издательской фирмы, выпустившей данное произведение, неверная интерпретация фактов, взятых из чужого труда, – все это повод для немедленного возбуждения судебного дела с предъявлением «потерпевшей стороной» солидного денежного иска к «обидчику».

Поэтому пусть никого не удивляет, что за океаном в ряде случаев предпочитают лучше потратиться на обеспечение безукоризненной точности издания (конечно, применительно к тамошним требованиям), чем рисковать уплатой крупного «штрафа» по решению суда.

В свете изложенного вряд ли покажется анекдотом любопытное сообщение, которым автор изданной в ГДР книги «Практика корректуры» начинает первую главу:

«На протяжении тридцати лет распространенный американский ежемесячник „Американский Меркурий“ печатал объявление о том, что требуется достигший совершенства („perfektem“) корректор на жалованье один миллион долларов в год. На заманчивое предложение за все время откликнулся лишь один человек, да и тот заявил, что ему потребуются годы, чтобы достигнуть совершенства в корректуре» [58, с. 11].

Кто не догадается, что это один из эффектных рекламных трюков, на которые падки американские издатели, но характерно, что рекламируется такой «товар», как корректура!

В конце двадцатых годов с организацией издательского дела в Америке знакомился советский специалист М.Л. Михайлов. Свои впечатления он описал в книге «По издательствам САСШ». Ныне это библиографическая редкость, а содержание ее во многом устарело. Тем не менее отдельные наблюдения Михайлова и для нас не потеряли интереса. В частности, автор подробно рассказывает о государственной типографии в Вашингтоне, которая в период его командировки за океан являлась крупнейшей в мире. Советского издательского работника изумило, что в наборном цехе этой типографии служит целая армия корректоров – 268 человек, наблюдающих за точностью набора, поступающего со 148 линотипов и 100 монотипов, а также от 297 наборщиков-ручников [75, с. 64].

Со стороны это могло показаться напрасным излишеством. Но разве так обстоит дело только за океаном?

В конце пятидесятых годов А.И. Назаров (ныне покойный) , директор издательства Академии наук СССР (предшественника «Науки»), посетивший Францию во главе группы советских издателей и полиграфистов, рассказывал нам, что, знакомясь с типографией известного издательства «Ашетт», они поразились большой численности контрольного аппарата. Зачем, дескать, держать столько корректоров, сводчиков и контрольных мастеров, когда они не загружены весь рабочий день и часами сидят без дела? Руководители типографии согласились, что день этих работников не уплотнен, но объяснили, что зато они всегда готовы преградить путь браку и опечаткам. Вез этой «армии точности» нельзя было бы высоко держать издательскую марку. Девиз «Семь раз проверь» превращен здесь в незыблемый закон производства.

Никто, понятно, не стал бы бесцельно расточать силы и средства, если бы это не оправдывалось интересами производства, издательским престижем и более того – научными рекомендациями. Мы имеем в виду, в частности, ряд экспериментальных работ (как советских, так и иностранных ученых), способствующих повышению надежности и точности работы человека. Советские специалисты по инженерной психологии разделяют выводы американского психолога А. Чапаниса, предложившего пользоваться методом дублирования для повышения надежности работы оператора.

Метод заключается в том, что каждая конкретная работа выполняется двумя операторами, действующими независимо друг от друга. Контрольное устройство сравнивает результаты их действий и пропускает только идентичные (совпадающие) ответы на сигналы. Подсчитано, что метод дублирования позволяет уменьшить число ошибок в умственных действиях с одной-двух на сотню действий до тридцати одной – на миллион [72, с. 8-9].

Что-то знакомое и наполовину забытое припомнилось нам, когда мы читали статью киевского профессора Е. А. Милеряна об эмоционально-волевых компонентах надежности оператора. В печати в свое время сообщалось, что метод дублирования (конечно, в «донаучной» стадии) применялся в корректорской издательства «Огонек» в начале тридцатых годов. Вероятно, под влиянием отчета о командировке М.Л. Михайлова он именовался тогда «американским методом», а деятельным пропагандистом такого метода был журналист А. Гарри.

Я не выдам производственного секрета, если добавлю, что нечто похожее практиковалось в пятидесятые годы явочным порядком в 1-й типографии Издательства Академии наук в Ленинграде с одобрения тогдашнего начальника производственного отдела типографии опытного полиграфиста Я.Б. Лихомского. Типография не только добивалась полного «ажура» при допечатке части тиражей с нового набора, но и брала на себя всю ответственность за печатание, например, «Журнала технической физики» с одной издательской корректурой.

Дело, стало быть, в том, чтобы теоретические достижения науки, и прежде всего успешно идущей вперед инженерной психологии, сочетать с многолетним производственным опытом работников печатного слова. Метод дублирования удобен в том отношении, что не требует ни специальной техники, ни лабораторного оборудования.

Представляется заманчивым применить его и в стадии подготовки рукописи к изданию, начиная с тех неизбежных операций и процедур, которые выполняются самим автором. Важно лишь, чтобы тот, кого автор пригласит в качестве «дублера», крепко держал второй конец каната.

Кто же и в какой мере может разделить с автором часть его труда? Польский писатель Парандовский «скрытым союзником» автора называет читателя. По его словам, «читатель, сам того не ведая, является соавтором книги еще задолго до того, как она до него дойдет. Он живет с автором в часы колебаний, борьбы и решений. Автор ощущает на себе его взгляд, ждет его смеха или слез, готов отступить, если заметит у него на лице гримасу нетерпения, недовольства, гнева» [84, с. 257].

Вместе с тем Парандовский мягко укоряет читателей за странную застенчивость, которую им приходится преодолевать иногда годами, чтобы отважиться написать автору. «Автор никогда не может предвидеть, что вычитают из его книги, каждый писатель получает письма и признания читателей, и они ошеломляют его неожиданными претензиями и упреками. Самый скромный читатель не удержится, чтобы не вписать собственной души в текст чужой... По одному слову – исходит ли оно от безымянного читателя или известного критика – сразу же можно узнать, о чем он хлопочет: о внесении ли в произведение элементов, чуждых замыслу автора, или же о лучшем и полнейшем воплощении этих самых замыслов» [84, с. 272 и 279].

Все это верно и сказано хорошо, но насколько же нужнее автору не скрытый, а явный союзник. О, если бы читательские письма приходили к автору раньше, чем книга набрана и спущена в машину! Скольких запоздалых упреков и сожалений удалось бы тогда избежать!

Думаете, что это невозможно? Но ведь у каждой книги есть, так сказать, предварительные читатели, которые видят ее в «рабочей одежде» задолго до того, как она, приглаженная, чистая и нарядная, ляжет на прилавки магазинов и станет на библиотечные полки. На одного из них указывает и Парандовский:

«Неумный корректор может исказить облик книги, расставив, например, точки с запятой, которых автор избегал, зато хороший корректор может оказать полезную услугу несобранным писательским головам, не умеющим закончить ни одной фразы иначе как многоточием или вопросительным знаком» [84, с. 211-212].

Удача для автора, если помощь со стороны корректора не ограничивается многоточиями и вопросительными знаками. Не обязательно быть эрудитом и разбираться в предмете сочинения наравне с автором, чтобы иметь право вносить свои замечания и сигнализировать о притаившихся между строк ошибках. Не отметая эрудиции («Чем больше знаешь, тем больше можешь», – сказал французский писатель XIX века Эдмон Абу), мы чаще используем методику, опыт и навыки.

Оптимальный вариант получается, когда удается достигнуть правильного соотношения между эрудицией и методикой. Попутно заметим, что нас вполне устраивает определение, предложенное еще Декартом: «Под методом я разумею точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное» [40, с. 61].

Некоторые из таких простых правил применительно к работе с печатным словом мы и попытались изложить в предыдущих главах. Следовало бы подчеркнуть, что и скромная эрудиция и повседневный деловой опыт во много раз умножаются таким верным стимулом, как искреннее желание помочь автору, вызволить его из потенциальных конфликтов, в которые он попадет, если оставит в тексте без исправлений то, что не поздно исправить.

При этом на большом опыте я убедился, что в наиболее критические моменты нет лучшего выхода, чем прямой контакт с автором – в виде ли письменного обращения, телефонного разговора или личной беседы.

Поскольку мне самому не раз приходилось быть в глазах типографского начальства «возмутителем спокойствия», естественно, что у меня сложились кое-какие положительные взгляды на этот вопрос, которые было бы зазорно скрывать, даже если не все будут со мной согласны.

В 60-е годы у меня завязалось заочное знакомство с доктором химических наук Н.А. Горюновой, книга которой о химии алмазоподобных полупроводников набиралась в нашей типографии. Нетрудно было предвидеть, что наборный оригинал с длинными названиями химических соединений и множеством структурных формул окажется исключительно сложным как для линотипистов, привыкших иметь дело со сплошным «гладким» текстом, так и для наборщиков ручного набора, не специализировавшихся на химических формулах. В сущности, повторилось почти то же самое, что произошло с набором шеститомного собрания сочинений Пушкина в 1930-1932 годах. Линотиписты запутались в непривычной для них химической терминологии, а «формулисты поневоле» не сумели грамотно расположить линейки и знаки связи в кольцевых формулах.

Издательство, отдавшее рукопись в незнакомую ему типографию, не предусмотрело всех этих обстоятельств и не приняло мер предосторожности, чтобы уберечь набор от грубых искажений (вероятно, было бы полезно предварительно провести беседу с наборщиками и обратить их внимание на особенности оригинала). Неудивительно, что в названии какого-нибудь химического соединения, состоящем из тридцати-сорока букв (нам довелось читать, что самое длинное название химического соединения насчитывает 1913 букв в одном слове!), наборщики систематически пропускали по два-три слога, что не всякий раз было замечено в издательской корректуре.

Мне, державшему в руках гранки с «заборкой» ошибок после издательской правки, было ясно, что многие неисправленные ошибки дойдут до печати. Предотвратить надвигавшуюся «аварию» могло только непосредственное обращение к автору. Через несколько дней я услышал в телефонной трубке взволнованный голос Нины Александровны. Как я и думал, она находилась в отъезде и не знала, что издательская корректура вернулась в типографию с огромным количеством недосмотров. По моему совету она добилась, чтобы издательство «отозвало» корректуру, дало ее перечитать квалифицированным работникам под наблюдением автора и лишь после исправления всех ошибок подписало книгу в печать.

Должен со всей прямотой заявить: чтобы сосредоточить внимание автора на незамеченных (вернее, неожиданных для него) ошибках, вовсе не требовалось кончать химический факультет. Мне, например, хватило знаний, полученных когда-то на уроках химии в единой трудовой школе. Говорю это не в «пику» эрудитам, а чтобы подбодрить молодых товарищей по профессии более активно использовать те знания, которые у них есть.

В конце пятидесятых годов среди группы выпускниц технического училища, работавших на корректуре в 1-й типографии Издательства Академии наук СССР, оказалась девушка, знавшая французский язык. И вот, когда типографии поручили в срочном порядке отпечатать два тома докладов советской делегации на предстоящем Международном ботаническом конгрессе в Южной Америке (русский и французский тексты параллельно), наша юная сотрудница заметила не только грубые ошибки в написании французских слов, но и существенные неточности в переводе. Спешно приглашенный в типографию (часть листов уже находилась в печатном цехе) представитель Ботанического института с благодарностью принял почти все замечания и вынужден был произвести дополнительное «редактирование» в наборе. Не сомневаюсь, что в производственном отделе типографии не очень-то благосклонно отнеслись к этой неприятной задержке, но пришлось с ней примириться, поскольку дело касалось престижа советского научного издания для заграницы.

«Приемам своего дела, – писал видный английский ученый Уильям Рамзай (Рамсей), – человек научается лишь после долгого упражнения, а заключаются эти приемы в ясном до прозрачности и систематическом изложении понятий» [93, с. 139]. Приемы выслеживания ошибок и опечаток вырабатывались продолжительными упражнениями. Здесь практикам и книги в руки! Но непростительно довольствоваться достигнутым и прекращать поиски новых резервов аккуратности.

Взять, к примеру, важный для практиков вопрос о повышении внимания в процессе чтения рукописи или оттисков с набора. Хорошо известно, что рассеянность автора или редактора, а тем более корректора до добра не доводит. А какие меры предосторожности против ошибок внимания (или, по удачному выражению А. А. Реформатского, способы «защиты» печатного слова) рекомендуются наукой? Вряд ли большинство издательских и типографских работников сумеет ответить на заданный вопрос.

Основные свойства внимания – сосредоточенность, направленность и относительная устойчивость. Чем внимание сосредоточеннее, тем продуктивнее работа. Ученые исследовали разные фазы внимания и выяснили, что оно менее всего устойчиво в начальный период работы (так называемая фаза врабатываемости). Этот вывод имеет прямое отношение к работе с печатным текстом. Чтобы не упустить ошибку, начинать чтение нужно медленно, стараясь постепенно отключаться от внешних раздражителей (шум в комнате, телефонные звонки и т. д.).

Мешают сосредоточиваться на работе не только внешние раздражители. Недавно стало известно, что внимание подвержено неким самопроизвольным внутренним колебаниям, обусловленным, как считают исследователи, динамикой нервных процессов человека. Эти колебания называются флюктуациями [129, с. 225]. По мнению психологов, сбои в работе оператора (читай: ошибки, сделанные наборщиком и пропущенные при чтении корректуры) часто вызываются именно флюктуацией внимания.

Как же преодолеть этот органический недостаток? Замечено, что характер колебаний внимания (их число и длительность) у одного человека не тот, что у другого. Таким образом, метод дублирования (то есть параллельного или повторного чтения) как нельзя лучше компенсирует «провалы внимания» при чтении – редко бывает, чтобы два чтеца проглядели одну и ту же ошибку. Правда, для большей убедительности мы предпочли бы иметь точные подсчеты, какими уже располагают ученые по ряду операций и специальностей – вне работы с печатным словом.

В новейших исследованиях нашли подтверждение и ранее высказанные учеными соображения о стимулирующей роли интереса и увлеченности своим трудом (более пятнадцати лет назад мы ссылались на них в книге «Беседы о мастерстве корректора» – М.: Искусство, 1959). Экспериментальным путем доказано, что эмоциональной устойчивости принадлежит важное место среди факторов, определяющих надежность работы оператора.

Ярче всего это выражено в лапидарной формулировке главы ленинградской психологической школы Б.Г. Ананьева: «Эмоциональная напряженность является ядром работоспособности» [72, с. 59].

В специфические условия работы с печатным словом вписывается и так называемая стратегия наблюдения, помогающая операторам быстрее овладевать навыками и умением в том или ином виде операций. Чем лучше оператор на пульте может следить за ходом событий, быстро и правильно определять тенденцию их развития и принимать меры против возможных ошибок, тем увереннее он чувствует себя на рабочем месте и... меньше допускает недосмотров.

Замените мысленно экран, за которым напряженно наблюдает оператор, оттисками печатного текста, насыщенными такой же динамикой многообразных сигналов. Разница лишь в том, что перед нашим взором проносятся не светящиеся точки, как на экране оператора, а десятки тысяч букв. Это те же сигналы, но в специфической форме. И они не всегда движутся туда, куда нужно, залезают на чужие места, внезапно пропадают, мешают друг другу и т. д. Подобно оператору у экрана, мы должны понимать тенденцию их движения (не забывайте, что набор всегда подвижен!) и применять опережающую стратегию, основанную хотя бы... на воспоминании о повторяющихся ошибках.

Важно отметить, что независимо от специалистов по инженерной психологии к тем же рекомендациям пришли исследователи психологии чтения. Правда, они предложили другой термин: антиципация, или мысленное предвосхищение последующего текста. «Всякая антиципация (в том числе и ошибочная), – пишет Л. П. Доблаев, – представляет собой забегание мысли вперед и требует своего подтверждения, проверки... Даже ошибочная антиципация может иметь некоторую познавательную ценность» [44, с. 51]. Положительная сторона этого явления заключается в том, что формируется особое интеллектуальное состояние человека – состояние умственной напряженности и готовности к событию [45, с. 39].

Я уверен, что сотни корректоров и редакторов стихийно используют антиципацию и на основе ее получают хорошие результаты. Насколько же повысится качество работы, если они сознательно будут применять этот испытанный прием, прислушавшись к рекомендациям психологов и квалифицированных практиков производства печатного слова.

Бесспорный интерес представляют предложения французского психолога Лепла и его заокеанского коллеги Маквортса. Они считают, что в условиях монотонного наблюдения за сигналами (в нашей области – это буквы, слова, строчки, страницы и пр.) необходимо увеличивать количество поступающей к человеку информации [50, с. 206]. Но если у нас перед глазами проходит энное число печатных знаков, можно ли получить от них больше информации? Ученые отвечают на этот вопрос утвердительно. Так, К. Штейнбух пишет, что более осведомленные получатели способны извлекать из одних и тех же сигналов больше информации, чем менее осведомленные [131, с. 66].