Текст книги "Записки экспедитора Тайной канцелярии"

Автор книги: Олег Рясков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава XIII,
в коей лишь приоткрывается тайна гобелена

Вожжов наконец оттаял. Все устроилось как нельзя лучше. Ванька и вправду оказался везунчик, верно тогда Маслов подметил. Он теперь уже готов был взять Ивана в приятели. Все-таки кровью крещены, товарища вместе хоронили и мести сильных мира сего избежали, да к тому ж в награду получили не крюк, а приглашение. На как там ее бишь?.. Ассамблею. Тьфу ты пропасть, как у них язык поворачивается такие слова выговаривать? Дворовые ведь, простого звания люди – даром, что при княжеском доме, а все одно холопы, как ни назови, – а произносят иноземные словечки с таким форсом. Это чтоб сразу видать было, что говорит с тобой не кто-нибудь, а камердинер. Смешно, камердинер! Раньше о таких на Руси не слыхивали. А нынче эти столичные и одеты по последней моде, и манерам всяким обучены. Вот было бы забавно, если бы его сестра Марфа в тверском имении барина на ассамблею приглашала. Хотя Вожжов дома не был, почитай, лет двадцать, может, и Марфа теперь нос пудрит да словечками разными выражается.

– Ну что? – обратился драгун к Самойлову, когда они неспешно ехали по петербургским улицам. – Давай ко мне? У меня комнаты от Маслова, царство ему небесное, теперь освободились!

Иван обрадовался такому предложению. Нужно было отдохнуть, привести себя в порядок. А где? Денег у него толком не было, гостиницы в столице дороги. А что, может, и впрямь у Вожжова остановиться?

Но сии весьма благоразумные размышления были прерваны. Он увидел, как у одного из подъездов остановилась карета. То было невеликое происшествие, и оно, разумеется, не заинтересовало бы его в другом случае. В другом, но не в подобном этому: карету вышел встречать не кто-нибудь, а тот ворчливый придворный, отец понравившейся ему девицы. Все тяготы и лишения последних дней мигом улетучились. И только желание поскорее увидеть ту, о которой грезил он все время со дня их памятной встречи, овладело пылким сердцем. Эх, молодость, молодость! Лишь ей свойственна подобная горячность. Хотя судя по тому, какую роль сыграет девица эта в судьбе нашего героя, может быть это не такая уж горячность.

Тем временем из кареты вышел Фалинелли и в сопровождении придворного направился в дом.

– Погоди-ка, у меня тут дело есть. – оставил Иван недоуменного Вожжова посреди улицы в одиночестве, а сам направился к дому.

– Ну да, дело. – сплюнул драгун и, развернув коня, поскакал домой. Да и что ему еще оставалось, коли этот болван все время ищет себе приключения? Не составлять же компанию!

Иван попытался из седла заглянуть в высокие окна сановного дома, но все безуспешно. Он обернулся и увидел кучера, сидящего на козлах той самой кареты:

– Это кто ж тут живет, любезный?

– Известно кто, Белозеров. – охотно откликнулся заскучавший было мужик.

Самойлов поблагодарил его кивком и продолжил поиски того единственно важного окна, которое принадлежало желанной особе. Варенька и не догадывалась о его попытках, иначе сердце бы ее забилось, и десерт не пошел бы впрок. В неведении ухаживала она за гостем, подвигая ему теткино варенье, и слушала со смущением батюшкин рассказ:

– Вот ведь как, старший-то сын в заграницах уже четвертый год. А я, как прибрал господь мою Степаниду, нянькой здесь с моими-то.

Фалинелли, окинув взором молчащих дочерей Белозерова, с обольстительной улыбкой на хитром лице ответил:

– По-моему, вы обладатель прекрасного клада: скоро от кавалеров отбою не будет.

Белозеров, не привыкший к околичностям, повысил голос:

– То-то и оно! Отбоя уже нет! Правда, прости господи, одни бывшие холопы да солдатня. Прошли те времена, когда столбовые бояре на Руси при царях сиживали.

Фалинелли не интересовали подробности российской истории. К тому же он считал реформы Петра весьма прогрессивными. Царь многое успел, но настолько косным оказался этот народец, что несмотря на все блага цивилизации, подаренные Петром, все о старых порядках тоскует. А был ли он когда-нибудь, порядок, в этой дикой стране? Впрочем, Фалинелли не хотел более рассуждать на сию тему, девицами он тоже весьма налюбовался. Его больше волновало дело, которое привело его в дом Белозерова. Потому он мягко улыбнулся и прервал благородное возмущение отца семейства:

– Нам бы по делу., поговорить.

Белозеров тут же сменил тон:

– Так, доченьки, давайте-ка на женскую половину! Дайте нам по делам потолковать!

Дочери покорно встали, сделали книксен и удалились. Однако взгляды, брошенные на отца, были исполнены стыда и гнева.

– О, видал, как посмотрели?! – возмутился Белозеров. – Так зыркнули, как кинжалом резанули!

И тут ему на глаза попалась прислуживавшая за столом Стешка. Она застыла с чайником в руках, лыбясь на последнюю сцену. Белозеров выплеснул на нее остатки гнева:

– А ты чего стоишь?! Ну-ка, кыш отсюда!

Стешка метнулась на кухню – дел там было невпроворот. Она схватила помои, открыла дверь и выплеснула их. на нашего героя. Он как раз поравнялся с задним крыльцом, совершая свой обход дома Белозеровых в поисках заветного окна. Самойлов опешил, Стешка прыснула «Простите!» и, хлопнув дверью, скрылась внутри особняка.

Белозеров дождался, пока Стешкины шаги стихнут в коридоре, и обратился к Фалинелли:

– Что случилось-то?

– При дворе появились люди, которые просто так нигде не появляются. Я бы хотел перевезти все нынче же ночью. Ежели мне предстоит на время исчезнуть.

– Не волнуйтесь. Раз я своих дочек до двадцати годов сберег, то ваше-то добро точно сберегу, – уверил итальянца Белозеров.

Фалинелли был удовлетворен словами хозяина и перевел взгляд на стену:

– Это замечательный гобелен с охотой, он имеет какое-то отношение к вашей фамилии? Кажется, он мне знаком.

– Он имеет прямое отношение к нашему делу. Его прислал еще ваш батюшка. Тут все дело в рисунке! Тот, кто знает его тайну, тот побогаче любого царя будет…

Глава XIV,
обнаруживающая, что оружие тоже может нуждаться в защите

Возле дворца Меншикова всегда было неспокойно: придворные, военные, просители так и роились здесь целыми днями. Приходили и по делу, и без: новости узнать, знакомых повстречать, себя показать. Но в дни ассамблей на площади перед дворцом царила натуральная толчея. Вот и сегодня припозднившемуся малость Белозерову пришлось чуть не локтями прокладывать себе дорогу на парадную лестницу: сам он был господин не маленький и по чину, и по фигуре, а еще дочек надо было провести так, чтобы их не затоптали да платьев не повредили. И то была бы посильная задача, кабы волю себе дать – характером Белозеров был крут и спуску никому не давал. Да только этого показать никак нельзя было, напротив, следовало угодливо улыбаться нужным людям, кои присутствовали здесь в изобилии, любезно здороваться да кланяться, и не приведи господь кого-нибудь упустить, не заметить. Вот и протискивался старик, охая да ахая, а красное от жары и натуги лицо его выражало попеременно то досаду, то сладкую учтивость:

– Господи, вот ведь крест. Таскаться на эти сборища в такую жару! Здравствуйте, душа моя. Ох, мои ноги!

Раскланявшись, наконец, со всеми знакомыми, Белозеров достиг парадной залы и занял место в череде придворных, что выстроились уже для церемонии. Дочки встали за его спиною. В отличие от отца, девушки нисколько не были смущены теснотой и жарой: они были счастливы вырваться из унылых своих комнат, надеть по случаю новые платья, предстать перед людьми во всем блеске своей красоты и молодости, ловить на себе восхищенные взгляды и втайне надеяться на желанную встречу.

Семейство подоспело как нельзя более кстати: награждение уже шло, и сейчас дело касалось наших героев. Князь Меншиков со всею важностью и достоинством, приставшими высокому чину, «зачитывал» (а многим присутствующим было известно, что грамоту Алексашка так и не освоил, кроме имени своего не умел ни писать, ни читать, едва мог расписаться в получении жалованья и нарисовать свою фамилию, посему он лишь поглядывал на бумагу, произнося слова по памяти) высочайший указ:

– За доблесть и честную службу именем Государыни нашей вручаю памятные шпаги, дабы служили вы и далее во славу Отечества.

По проходу между рядами придворных серьезные и смущенные, твердо, однако, чеканя шаг, прошествовали Самойлов и Вожжов. Приблизившись к Меншикову, они замерли навытяжку. Первым подошел Вожжов, бережно принял шпагу из рук князя, поцеловал ее почтительно и отступил, давая место товарищу. Иван также трепетно взял подарок и прикоснулся губами к холодной стали. Затем оба развернулись и удалились, демонстрируя отменную выправку.

Оказавшись снова среди придворных, Самойлов нос к носу столкнулся с давешними французами, но не сразу узнал Мари – так преобразило ее парадное дамское платье, волосы же были убраны назад и уложены локонами, отчего лицо девушки стало еще более точеным и высокомерным. Мари милостиво одарила улыбкой своих спасителей, Ла Шанье лишь слегка кивнул им. Оба с любопытством рассматривали присутствующих, и со стороны и подумать нельзя было, что они кого-то ищут. Но вот французы заметили в толпе Фалинелли, значительно переглянулись и направились к нему. Итальянец отвесил любезный поклон, однако весь словно подобрался: видимо, сия компания была для него не слишком желанной.

Первой заговорила Мари:

– Vous esperez toujours prendre place auprès du tro-ne russe tout seul? [3]3
  Вы по-прежнему надеетесь занять место у русского трона в одиночку?


[Закрыть]

– Et vous, vous desirez toujours l’empecher? [4]4
  А вы по-прежнему хотите этому помешать?


[Закрыть]– подхватил насмешливый тон уже вполне овладевший собой Фалинелли.

– Marie adore les aventures, – подал голос Ла Шанье, – elle est tout simplement incorrigible! Mais cette fois, vous l’avez devancee, il est vrai, la-haut on ne l’a pas estime a sa juste valeur. Ceci est l’injonction du general de l’ordre de reunir tous les moyens [5]5
  Мари обожает авантюры, она просто неисправима! Но на этот раз вы ее обставили. Правда, там (он показал пальцем наверх) это так и не оценили. Вот предписание генерала Ордена взыскать все средства.


[Закрыть].

Француженка протянула Фалинели какую-то бумагу, перевязанную красным шнуром. Тот принял ее и кивком дал понять, что разговор окончен.

Тем временем Меншиков «зачитывал» новый указ:

– Кроме того, государыня жалует кортик, украшенный рубиновыми каменьями, французскому дворянину Ла Шанье в знак дружбы между нашими государствами.

Пока означенный дворянин получал подарок со всеми церемониями, наш Иван не терял времени даром. Гордо сжимая в руке наградное оружие, он направился прямиком к своей цели, а именно к прелестной темноволосой девице, стоящей возле отца и сестры и не сводящей с него глаз.

Варюша исполнилась радости, едва только заметила во дворце Самойлова, когда же он был так выделен и поощрен Светлейшим, восторгу ее не было предела. Сонечка тоже сияла, переглядываясь с сестрицей. Белозеров не выдержал и злобным шепотом одернул обеих:

– Не пяльтесь вы так на солдатню эту! Прямо срам. Прости Боже.

Но тут же расплылся в льстивой улыбке обернувшемуся к ним Меншикову – упаси господь показать князю недовольство, неизвестно, как истолкует да что потом сделает.

Иван между тем оказался уже рядом и учтивым кивком головы приветствовал главу семейства:

– Не имею чести быть знаком с вами!..

– И вправду, Бог миловал, – попытался завершить разговор Белозеров.

Но наш Ваня был не робкого десятка и отступать не собирался.

– Иван Самойлов! – представился он, вытянувшись в струнку.

– Солдатик очередной, – буркнул старик, но сестры тут же подхватили приветствие, делая книксен:

– Варвара.

– Софья.

Этого было уж совсем не надобно! Белозеров решительно направился к выходу, уводя девиц чуть ли не за руку:

– Однако пора нам! Самое интересное кончилось! Пойдем-ка домой, доченьки!

– Я все равно разыщу вас! – крикнул им вслед вконец осмелевший Самойлов. – Приходите на ярмарку!

В награду ему был брошен красноречивый взгляд, как бы говорящий «я рада знакомству, но вот папенька.». Девицы почти скрылись, а Иван, все глядя им вслед, вернулся к напарнику, который с удовольствием пользовал вино и фрукты, обнаруженные на изящном подносе.

– Ну, ты видел? Ох, хороша!

– Кого? – не сразу понял Вожжов. Потом посмотрел в ту же сторону и успел разглядеть уходивших Белозеровых – они как раз остановились в конце залы, чтобы раскланяться с Фалинелли.

– Не про тебя птица сия! – драгун протянул приятелю бокал. – Папаша – сущий дьявол! Богат, сварлив и жаден. Нашему брату и думать нечего глаз класть на его выводок.

– А ты почем знаешь? – вскинулся Самойлов.

– Когда стояли на зимних квартирах в том году, насмотрелся. Он насилу, по приказу государыни своих дочерей вывозит на ассамблеи.

Иван обиженно хмыкнул, разом осушил бокал и потянулся за другим. Однако долго предаваться размышлениям и подстегивать вином воображение ему не позволили – рядом неожиданно возникла группа важных придворных птиц со злополучными французами во главе. Самойлов хотел притвориться, что не замечает их, да не тут-то было.

– Господа, а это те, кому мы обязаны своим спасением, – неожиданно любезным тоном провозгласил Ла Шанье.

Пришлось раскланяться. Хоть и не был Ваня искушен в дворцовой жизни, однако сановного господина приятной наружности узнал – то был лейб-хирург Иван Иванович Лесток. Отец рассказывал о нем с большим уважением и как-то показал его мельком на том единственном приеме, куда взял с собой отрока-сына «для развития представлений о светском обхождении». Помнилось ему, как было радостно услышать, что молодого придворного тоже зовут Иваном. Отец, однако, тихонько возразил, что, дескать, никакой Лесток не Иван на самом деле, а Иоганн Герман, был выписан когда-то государем Петром Алексеевичем из Франции, да так и остался, потому как пришелся ко двору. Слыхал также Ваня, что Лесток позже долгое время пробыл в ссылке, но где и по какой причине, не ведал. Увидев его теперь на ассамблее, Иван почему-то обрадовался и почувствовал себя несколько более вольно. Впрочем, причиной тому мог быть и второй выпитый бокал вина.

На слова Ла Шанье отозвался неизвестный Самойлову француз, судя по всему, тоже шишка немалая:

– Отрадно видеть, что армия русская строится по европейскому образцу!

Прозвучало это как-то слишком бесцеремонно. Лесток поморщился и, будучи по натуре человеком дипломатического склада, поспешил сгладить сие выступление:

– Ежели государыня наша Екатерина изволит и далее применять науку европейского маневра, то виктория российской короне в войне гарантирована! – Для пущей убедительности он поднял бокал и широко улыбнулся.

Тут неожиданно для самого себя встрял в разговор Иван:

– Однако позволю не согласиться! Та фортификация, кою государь применил в Полтавской баталии, не имела применения в Европе до того.

К ним подошел Фалинелли и любезно поклонился Лестоку. Ла Шанье обратился к итальянцу в продолжение начатого ранее разговора:

– Как вы сказали? Сию кумпанию выиграл редут?

– Да. Землекопы были решающей силой! – усмехнулся Фалинелли.

Это прозвучало совсем уж вызывающе. Тут вдруг не выдержал Вожжов, заметно охмелевший к этому моменту:

– Как вас понимать? Вы хотите сказать, что сражение выиграли землекопы?

Возбужденное состояние русского офицера позабавило итальянца, и он не смог отказать себе в удовольствии подразнить зарвавшегося драгуна:

– Это сказал не я, а вы! – заявил он с издевкой и оглядел окружающих, ожидая реакции.

Реакция не замедлила – ловкая словесная игра вызвала всеобщее веселье. Для Вожжова этот смех был, что красная тряпка для быка. Он покраснел и вскинулся, а наглый иноземец в ответ лишь насмешливо поклонился и направился было к дамам. Вожжов оказался в центре внимания. На него с ожиданием смотрели все, кто стал свидетелем этой короткой перепалки. Не ответить на вызов было невозможно. Драгун решительно бросился вслед за обидчиком, нагнав, схватил за плечо, развернул к себе и замахнулся своим огромным кулаком. Самойлов едва успел остановить занесенную руку. Допустить столь мужицкое поведение на ассамблее было никак невозможно, это навсегда запятнало бы честь русского мундира. Дерзость повисла в воздухе, все ждали, чем разрешится нежданная схватка. Надо было спешно как-то выходить из ситуации.

– Сударь, вы нанесли оскорбление, принизив победу русского оружия, – Иван говорил, а по спине его полз холодок ужаса перед неизбежностью того, что сейчас прозвучит. – Я вам не могу этого простить.

Фалинелли смерил Самойлова презрительным взглядом: эта солдатня совсем забылась, где и с кем говорит!

– В самом деле? Вот уж не знал, что можно оскорбить оружие! Впрочем, мне безразлично, к вашим услугам.

– Дай я ему суну! – продолжал бушевать Вожжов.

– Я буду ожидать вас в парке! – докончил вызов Иван, продолжая удерживать товарища.

– И немедленно! – крикнул Вожжов.

– Как скажете! – ответствовал Фалинелли и, окинув глазами окружающих, обратился к французскому послу: – Вы не составите мне компанию? По-моему, в России в моду стали входить дуэли.

Часть II
Особое положение

Глава I,
повествующая о том, как иногда только кажется, что дуэль завершилась миром

Начнем новую главу нашего романа так, как ее начал сам Иван Самойлов в своих записках:

Возвращаясь в свой полк и выполняя волю покойного отца, я оказался втянутым в странную придворную интригу. В то время мы были молоды и горячи и превыше всего ценили честь. Так случилось, что на ассамблее я вызвал на дуэль итальянского посла. То ли выпитое вино ударило в голову, то ли слова иностранца действительно были оскорбительны, а может, я просто ревновал свою Вареньку к этому выскочке… Ведь он был вхож в ее дом, а я довольствовался минутными встречами.

Еще хмель не выветрился, а мы уже сошлись с Фалинелли в поединке.

Соперники укрылись от посторонних глаз в глубине парка. Дуэли, которые строжайше запретил Петр I в конце царствования, еще не вошли в моду, как это будет во времена Елизаветы, но и запреты уже не соблюдались с должным рвением. По столице весть о поединках распространялась с молниеносной быстротой, и каждый из них становился объектом жарких пересудов. Однако до смертельного исхода дело доходило редко. Соперники, как правило, останавливались после первой крови. Виновного вызывали к Ромадановскому или Ушакову, но лишь два случая увенчались кандалами и каторгой. Оба наших драгуна, окрыленные наградами и разгоряченные вином, не особо тревожились о последствиях. Вожжов подбадривал товарища:

– Ты не шибко-то бойся этого басурманина.

Самойлов, пытаясь держаться прямо, ответствовал:

– Да я-то и не боюсь. – но пошатнулся и оперся на шпагу.

Вожжов помог нашему герою устоять на ногах:

– Вот и молодец! Ты фехтовальную науку-то вроде знаешь?

– Ты ж знаешь, что знаю! – петушился Иван.

– Знаю, что знаешь. Вот и славно, а то. не ровен час, – драгун перекрестил приятеля и трижды плюнул через плечо.

Секундант Фалинелли, господин с величественной осанкой, участливо покосился на Ивана и неуверенно спросил, обращаясь больше к Вожжову, нежели к Самойлову:

– Вы уверены, что можете драться?

Приятели переглянулись, словно спрашивая друг у друга: «Что имеет в виду этот наглец, посмев поставить сей факт под сомнение?»

– А почему же нам не драться?! – задиристо спросил Вожжов. Он обнял Самойлова за плечо: – Ваня!

Тот, не отводя от секунданта тяжелого хмельного взгляда, ответил:

– Вася!

Секундант покачал головой и направился к Фалинелли. Итальянец в одной рубашке, как и требовали условия дуэли на шпагах, разминался неподалеку.

– Месье, он все-таки будет драться.

Фалинелли с недоумением смотрел, как Иван нетвердой походкой двинулся в его сторону. Самойлов вытащил шпагу и отбросил ножны. Худощавый итальянец с красивым лицом склонил голову и отсалютовал сопернику. Несмотря на состояние одного из дуэлянтов, формальности были соблюдены. Иноземцы многозначительно переглядывались, кивая на Ивана и качая головой, когда осматривали оружие. Наш герой косых взглядов не заметил, пошатываясь, вышел на середину лужайки и встал в позицию, Фалинелли с саркастической улыбкой на устах последовал его примеру.

Едва соперники начали поединок, как стало очевидно, насколько умело фехтовал иноземец и пьян был драгун. Самойлов, конечно, был ловок и силен, но его удары парировались иностранцем с изящной легкостью. Раздражение распаленного Самойлова росло, и он атаковал противника серией выпадов, но увы – они так и не достигли цели. Итальянец, воспользовавшись последним неуклюжим пассажем, увернулся от шпаги, как тореро от быка, и ловко срезал несколько волос с макушки подвыпившего соперника, словно специально избегая его ранить. Шутливо указав Ивану на голову, Фалинелли улыбнулся. Иван и впрямь вел себя как бык: наклонил голову перед броском, раздул ноздри, вся грудь его ходила ходуном. Но и последующие его удары также не имели успеха. Он еле успел убрать ногу, и шпага итальянца пронзила землю. Фалинелли не переживал, видимо просто хотел проучить русского, легко ранив, и таким образом закончить дуэль. Все эти мелочи не ускользнули от Вожжова, который, судя по его виду, пребывал в ярости от неудач приятеля.

– Ваня! – крикнул он, выплюнув соломинку, что жевал с досады.

– Вася! – отозвался Самойлов и двинулся на итальянца.

Но тот серией ловких ударов заставил Ивана пятиться. А тут еще вечерняя роса, как на грех, – поскользнулся наш герой и через мгновение лежал на сырой траве. Фалинелли навис над ним, приставив острие клинка к груди:

– Ви есть повержен! Ваши извинения, и я считать дело чести закончен!

Самойлов посмотрел на небо, покосился на спешившего к нему Вожжова и согласно кивнул, ударив от злости кулаком по земле. Изящная «бабочка», начертанная шпагой в воздухе, и ответный кивок итальянца закончили дело. Недавний соперник протянул Ивану руку и помог подняться. Вожжов принял раздосадованного приятеля в объятья и повел к карете со словами:

– Ну поскользнулся. Ваня, да не переживай! Я вон третьего дня на крыльце как плюхнулся!

Иван резко обернулся к товарищу. Да неужто не понятно?! Он схватил его за грудки и, хорошенько встряхнув, выкрикнул:

– Так то ж на крыльце!

Потом словно осознав, что Василий здесь ни при чем, отпустил его, но выместил досаду на дверце кареты – со всего размаху двинул по ней кулаком:

– Я дуэль продул!

– Тише, тише, – успокаивал разбушевавшегося дуэлянта Вожжов, запихивая его в карету.

По дороге Василий все продолжал втолковывать абсолютно несчастному Ивану прелести столь удачного исхода:

– Дык ты подумай, что все к лучшему и будет. Вот ежели, к примеру, упаси господи, ты бы его продырявил, вот ведь канитель поднялась бы, и матушка императрица, не дай бог, осерчала. А так вроде ничего и не было, побренчали себе шпажонками и разошлись. Какой спрос!

Да что он такое говорит?! Не он ли в доме Меншикова готов был в драку лезть за честь мундира. Не эту ли горячую голову спасал Иван, пойдя на дуэль во избежание скандала? А теперь Василия как подменили – сама покладистость! Конечно, ему-то что, не он нынче опозорен!

От одной мысли о позоре Ивану захотелось зарыдать, чего он, конечно, не сделал, а только простонал в ответ:

– Ага, теперь сплетен не оберешься: Самойлов, мол, малахольный, дуэль продул!

– Ладно, поедем ко мне, там выпьешь и все забудешь. У меня уж, поди, собрались наши.

Бедный Ваня совсем напрягся:

– Про «наших», я тебя прошу, там – ни слова!

– Ни-ни! Что ты, – заверил его Вожжов.

Карета свернула в переулок и остановилась у дома, где квартировал Вожжов.

В гостиной действительно было уже полно народу: товарищи Василия по полку, полупьяные девицы – то ли полюбовницы их, то ли из публичного дома привезены. Все шумели, пили неумеренно, веселились. Иван сел за стол, обнаружил перед собой кружку с вином, выпил до дна. Встряхнул головой. Гостиная покачнулась перед глазами. Из мути возник захмелевший Вася, подлил еще вина, попытался вновь втолковать:

– Я вот третьего дни тоже.

– Тихо! – зашипел на него Иван.

Тут к Вожжову подскочила шустрая смазливая девка, вольно обняла его и повлекла за собой. Василий засиял, как начищенный котелок, и, прокричав «Ваня, я пошел!», устремился за обольстительницей. Самойлов остался один за столом. От выпитого и пережитого к горлу подкатывала дурнота. Иван поднялся и пошел было к выходу, но наткнулся на группу полупьяных драгун, которые, насмешливо поглядывая на него, стали вдруг разыгрывать представление: один из них, Бугров, опрокинул приятеля на лавку и принялся размахивать вилкой, а затем приставил ее к горлу лежащего и выкрикнул: «Ви есть повержен!» Получилось настолько потешно, что остальная компания дружно расхохоталась. Кровь бросилась Самойлову в голову – такого открытого издевательства он никак не мог стерпеть.

– Ах ты, мерзавец! – задохнулся он от гнева и рванулся в сторону Вожжова, гоготавшего громче всех.

Но тут комната поплыла, в ушах зашумело, и наш несчастный, так и не успев расправиться с обидчиками, рухнул в беспамятстве им на руки.

Сознание вернулось (если это можно назвать сознанием – голова нещадно гудела) лишь утром. За окном надрывались не первые, видать, петухи, солнце уже взошло и надоедливо лезло в глаза. Иван приподнялся на локте, оглядел комнату, попытался вспомнить, что произошло, но память пока отказывалась служить ему. Дурнота подступила к горлу. Иван снова бессильно упал на подушки. Тут за дверью послышались голоса. Самойлов ясно различил вопрос:

– Постоялец твой дома?

– Еще почивают, – ответила хозяйка.

Но тяжелые шаги, несмотря на сей довод, стали быстро приближаться, дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько человек. В первом – важном, изысканно одетом господине с суровым взглядом – Ваня, хоть и был еще не в ладах с головой, сразу признал Ушакова. А осознав, что за важная персона посетила его самолично, совсем растерялся.

– Он? – строго и как-то даже брезгливо спросил Андрей Иванович.

– Так точно, он, Самойлов! – ответил стоящий рядом драгунский капитан Сухов.

Ушаков прошелся по комнате, не снимая шляпы и плаща, глянул в окно и только после этой весьма ощутимой паузы заявил тоном, не терпящим возражений:

– Одевайтесь, сударь, вы обвиняетесь в убийстве!

Услыхав этот страшный приговор, Иван от ужаса забыл про хворь и рывком попытался встать.

– В убийстве?!

Но тут голова, словно колокол, наполнилась гулом, а горло сдавил очередной комок дурноты. Бедолага судорожно схватил медный кувшин со столика, приложил прохладный металл ко лбу и едва выговорил:

– В каком убийстве?

Ушаков все так же неспешно подошел к креслу, концом трости скинул с него Ванин кафтан, уселся и приказал своей свите:

– Обыщите дом, двор и сад.

Те вышли. Несчастный, ничего не понимающий Иван попытался врачевать голову прикладыванием кувшина, затем поискал спасения на дне сосуда, но тот был пуст. Более помощи ждать было неоткуда, оставалось только повиноваться и уповать на милость божию.

Как добрались до Петропавловской крепости, Самойлов помнил смутно – ужас перед содеянным (или несодеянным – кто знает? – память так и утаила от Вани некоторые подробности вчерашнего вечера) сковал его мысли и чувства. Казалось, в следующий момент уже шли они по гулким коридорам каземата, затем очутились в камере для допросов, где Ивана усадили на невысокую скамью, руки ему оставили связанными. Пленник окинул взглядом голые стены подземелья, каменные своды, на которые падали причудливые тени от разведенной жаровни. Было здесь мрачно и сыро, казалось, что даже воздух пропитан чем-то зловещим.

Знакомый уже Туманов приступил к допросу жестко и с каким-то особым рвением:

– Значит, ты никуда не выходил, после того как покинул дом Вожжова?

– Дык я же в беспамятстве был. – Иван не знал, какие подобрать слова, чтобы ему поверили. Хоть бы скорее объяснили, в чем его подозревают, а то что и думать, неведомо!

Туманов вдруг вытянулся в струнку, а за спиной Самойлова раздался знакомый строгий голос Ушакова:

– А вот товарищи твои сказывали, что ты по приезде грозился: мол, не жить ему, подлецу… Это ты про кого?

– Так это про Вожжова! Растрепал всем про дуэль, подлец!

– Дуэль с господином Фалинелли?

– Ну да… поругались мы с ним.

Ивану стыдно было вспомнить, как глупо и самонадеянно он вел себя, затеяв ссору на торжественном приеме, а затем явившись хмельным на дуэль. Да что теперь: сумел заварить кашу, сиди и расхлебывай. Ушаков с интересом наблюдал за сменой настроения на лице пленника, но продолжал гнуть свою линию:

– Позвольте полюбопытствовать, из-за чего же вы с ним поругались?

– По поводу русского маневра… боевого. Штиля ведения Полтавской кампании.

Ушаков развеселился:

– Браво! И кроме как дуэлью этот вопрос решить нельзя было?

И этот туда же! Смешно ему! А ведь на честь русского мундира иноземец покушался. Прилюдно!

– Да как ему, басурманину, доказать-то? – вскрикнул было Иван, да осекся, вспомнив, на кого кричит и где.

– Ну и что? Доказал? – презрительно поинтересовался Андрей Иванович.

– Доказал, – скис наш герой.

– То есть совершил смертоубийство итальянского дворянина! – встрял Туманов.

Вот те на! Что же он такое говорит? Не осведомлен, видать.

– Так дуэль же миром кончилась, – пояснил Иван, надеясь, что на том все и разрешится.

– Милостивый государь! – отрезал Ушаков. – О том, что ваша дуэль кончилась миром, знаем только я, он (кивок в сторону Туманова) и ваши друзья по полку, а вот то, что ваш визави в тот же вечер был убит у себя в доме, знает вся Москва!

– Как?! – ужаснулся Ваня. – Убит?

– А что вы так испугались? – с издевкой произнес начальник Тайной канцелярии. – Не вы ли перед этим хотели ему кишки выпустить?

В эту минуту в камеру вошел офицер, что-то прошептал Туманову, отдал ему какой-то предмет и тут же вышел.

– Нашли, Ваша светлость! – радостно объявил Туманов и показал Ушакову окровавленные каминные щипцы. – Он в сарае их схоронил, на земле около колоды.

– Я?! – вскричал Иван.

И тут он все понял: что ему не поверят, что свидетелей у него нет, да он и сам точно не может сказать, что делал с того момента, как кинулся на Вожжова в гостиной. И что влип он так отчаянно – хуже уже и некуда!

В одном наш Иван был уверен твердо: ни при каких обстоятельствах он не способен был убить человека не в прямом поединке.