Текст книги "Записки экспедитора Тайной канцелярии"

Автор книги: Олег Рясков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть III
Отпуск

Глава I,
о верности, любви и высокомерии

Новая служба в приказе тяготила меня, я тосковал по той свободе, что была в моем полку по сравнению с теперешним положением. Никак не выходило из головы то странное стечение обстоятельств, благодаря которым я лишился имени, любви… Нависшая надо мной неопределенность доводила меня до отчаяния…

Простим нашему герою подобные мысли. Это зрелости свойственны холодный расчет и корыстные мотивы, а наш герой был молод. Служба Отечеству волновала его, поскольку он был сыном человека, на гербе которого первым словом могло быть начертано слово «верность». Но интересы державы заботили сейчас Ивана не так горячо, как предмет обожания. Вот о ком думал он всю дорогу на дальнюю заимку.

Эту выгоду своего нового положения он только и ценил – ни деньги, ни слава не пленяли Иванов ум. Важно было одно: благодаря службе в Тайной канцелярии ему доподлинно известно, куда сослано семейство Белозеровых. Туда и держал Иван свой путь. Держал тайно, поскольку понимал, что рискует не только своей головой. Что ему его голова, если любимой нет рядом? Но вот Варенька. Она не должна пострадать. И все же увидеть ее нужно. К тому же у Ивана было важное дело: она должна именно от него узнать страшную правду. Хотя будет нелегко рассказать ей о том горе, что постигло осиротевшее семейство. Иван выехал на рассвете. Егорка спал и не слышал, как барин покинул квартиру. Узкая, едва заметная лесная тропка вывела Самойлова к низкой избе. Несмотря на убогий вид, заимка отменно охранялась. Иван замер в ожидании. И вдруг возник желанный образ. На Вареньке был простой тулуп, голову покрывал бабий платок, но он узнал бы ее в любом обличье. Легкий гибкий стан, скольжение руки по гладко причесанным волосам и глаза. В них, конечно, не было прежнего лукавого блеска, взгляд, словно свеча под порывом резкого ветра, потух, но это были самые родные глаза. Он бы все отдал, только бы видеть их ежечасно. Едва дождавшись, пока караульный свернет за угол,

Иван подошел к любимой. Белозерова никак не ожидала увидеть его в этакой глуши.

– Это вы?.. – застыла Варенька в изумлении с парой поленьев в руках.

Она была такая трогательная и беззащитная в сей момент, что Ивану тут же захотелось, обняв ее, укрыть от всех бед жестокого мира.

– Простите меня! – сказал он, не силах сдержать нежности.

– Господи, да вы ранены. – воскликнула Варя, увидев на его руке повязку.

– Пустяки, – ответил Иван честно. Рана действительно была пустяком по сравнению с возможностью видеть ее, говорить с ней.

– А вы не знаете, что сталось с батюшкой?

Вопрос был задан столь неожиданно, что Иван, подбиравший нужные слова всю дорогу, теперь медлил с ответом:

– С батюшкой. Мне совестно говорить вам это, словно я причастен к оному… Умер ваш батюшка, – наконец решился он.

Варя, все еще надеявшаяся на лучшее, в бессилии опустила руки, поленья покатились по желтым листьям. Иван подошел к ней, взял ее ладони в свои, хотел утешить, но тут из-за угла возник караульный с фузеей.

– Так! Стой! Ну-ка! Стой! Не велено! Стрелять буду!

Тут уж было не до утешений.

– О, господи, бегите! – воскликнула Варя.

Как не вовремя! Он не в силах был оторвать рук от хрупких ладоней любимой.

– Я… – оглянулся Иван в тревоге на приближающегося караульного, словно оценивая, сколько времени им еще отпущено. – Я приеду к вам! Мы обязательно встретимся!

Солдат прицелился. Варя решительно выдернула ладони и крикнула:

– Да бегите же!

Эти слова вывели Ивана из оцепенения, и он бросился к оставленной в кустах лошади. Уже на скаку он обернулся, чтобы еще раз увидеть ее и прокричать:

– Я обязательно вернусь! Обещаю!

Солдатская фузея уже второй раз дала осечку, только это и спасло пылкого влюбленного. Офицер Шкловский, выбежавший из-за угла, увидел лишь мелькнувшую сквозь деревья спину всадника в плаще.

– Сударыня, кто это был? – раздраженно бросил он Белозеровой.

– Так стояли у самого дома, разговаривали, – попытался объяснить ситуацию караульный.

– Пшел отседа, стрелять учись! – в сердцах крикнул офицер, а потом тем же приказным порядком обратился к Белозеровой: – Ежели вы еще не поняли вашего положения, повторяю: сосланным любое общение запрещено.

Варю возмутил тон, который взял этот офицерик в разговоре с ней, но она, пытаясь не выказать раздражения, принялась молча собирать рассыпавшиеся поленья.

– Вам передали какое-нибудь письмо? – не унимался офицер.

– Нет, – односложно ответила она.

На шум из дома выбежала Софья.

– Что случилось? – спросила она у сестры.

– Тишка! – Шкловскому явно нравилось демонстрировать абсолютную власть над бывшими дворянками. – Отведи барышень в комнаты и обыщи!

– Понятно, – замялся денщик, – а ежели они.

– А ежели они проявят упорство – всыпь им плетей! – добавил офицер.

– Вы забываетесь! – Варино возмущение вырвалось наружу.

– Это ты забываешься! Тишка, ты слышал приказ? – не отрывая взгляда от Варвары, обратился Шкловский к денщику. Тот кивнул. – Сполняй!

Офицер развернулся и всем своим видом продемонстрировал, что разговаривать ему здесь более не с кем.

Тишка нерешительно промямлил:

– Сударыни…

Варя, не в силах более играть эту дурную пиесу, бросила денщику в руки связку поленьев и пошла к дому. Тихон попытался найти поддержку у караульного, но тот только пожал плечами. Тишка плюнул, бросил никому не нужные теперь поленья на землю и тоже направился в дом сполнять поручение.

Глава II,
в коей Иван бежит от себя и возвращает себе имение

Иван гнал во весь опор. Не преследователей он боялся, он пытался убежать от той картины, которую оставил позади себя. Но картина эта так и стояла у него перед глазами: Варя, совсем одна в осеннем лесу, смотрит ему вслед в надежде на защиту. А он не может! Ровным счетом ничего не может изменить в ее горькой судьбе!

Иван вернулся в постоялую квартиру, сменил дорожное платье и отправился в ближайший кабак. Он решил избавиться от тошных мыслей давно проверенным способом. Только не думать, не думать, иначе с ума можно сойти от безысходности. Имени у него теперь нет, любимая далеко, служба. И вот когда уже полштофа было осушено, тут-то служба его о себе напомнила. Двери кабака распахнулись, в них вбежал запыхавшийся Егорка, только и успевший промолвить:

– Ваша милость, господин Ушаков здесь…

Слуга с видом заговорщика обернулся на дверь, Иван сделал большой глоток из кружки и встал, а на пороге возникла сановная фигура Его сиятельства. Самойлов, мысли которого и без сей важной персоны были не из приятных, с досадой спросил, лишь только Ушаков приблизился к столу:

– Что, Ваша светлость, опять моя шкура понадобилась?

Этот желторотый юнец ему порядком надоел своими бессмысленными выходками, а потому Ушаков с досадой процедил сквозь зубы:

– Садись!..

И, протянув трость с набалдашником Егорке, сам сел напротив Ивана и вскинул на него тяжелый взгляд:

– Я смотрю, ты совсем плох, отдохнуть тебе надо.

– А я и отдыхаю, – Иван кивнул на порядком початый штоф.

Андрей Иванович кивнул Егорке, мол, мне тоже поставь. Егорка засуетился и подал барину чарку. Ушакова нисколько не смущал прокуренный кабак. Было время, сиживал он в местах похуже и брань слышал поотборней. Происходил Андрей Иванович из рода хоть и почтенного, но обедневшего. Как говорится, на четырех братьев – один крепостной. Еще на заре петровской эпохи начинал он рядовым гвардейцем в Преображенском полку и о придворной жизни не помышлял. Многие его сослуживцы так при полку и умирали, участвуя в баталиях и прочих воинских потребах. Такая судьба могла ожидать и самого Ушакова, но господь распорядился иначе и вознаградил Андрея Ивановича за труды праведные. А трудился он много. Так что в Тайную канцелярию пришел, имея большой опыт розыскных дел. Не мыслил себе Ушаков другого мироустройства, кроме самодержавного, а потому выполнял любой приказ с полным душевным спокойствием, лишь бы во славу престола российского. О своей службе как-то пошутил в письме Толстому: «Кнутом плутов посекаем да на волю отпускаем». Таких горячих голов, как Самойлов, попадалось Андрею Ивановичу за долгие годы верной службы немало. Некоторые теряли эти головы – кто на плахе, кто в бою, некоторые остывали и умнели, понимая, что в жизни главное, а что так – пустяк, не стоит и копья ломать. Посмотрим, что из этого искателя приключений выйдет. Выпив из чарки, Ушаков спокойно произнес:

– Ты ж родом из Самойлова?

– Был, – огрызнулся Иван.

– Вот тебе бумага. Восстанавливают тебя в добром имени! И возвращают все землевладения. Нет более надобности держать тебя инкогнито. Езжай, отдохни и подлечись, – Ушаков протянул Самойлову документ.

Иван посмотрел на бумагу, но словно и не увидел – не своя судьба интересовала его в этот момент. А потому ответ его был не самым ожидаемым для Андрея Ивановича.

– Что ж, Ваше сиятельство, а Белозеровых тоже из ссылки возвернут? Или как? Ведь по моей вине сослали безвинных…

– Белозеровых сослали по иной причине, а тебя, дурака, я порядку учил, – Ушаков встал, не желая более объясняться с человеком, толком в политике и делах государственных не разбирающимся.

Андрей Иванович повернулся к Егорке и проговорил голосом доктора, прописывающего лечение:

– Пить более не давать, отправляться завтра. И учти, – кинул он Самойлову напоследок, – любой твой визит к Белозеровым им боком же и выйдет!

Уж этого он мог бы не говорить, это Иван и сам теперь отлично понял. Самойлов кипел от возмущения, но Ушакову никакого дела не было до пустых переживаний, он неспешно покинул кабак. Егорка попытался отнять у барина штоф, но тот выдернул его и осушил до дна. Точка была поставлена. Больше Иван ничего не помнил. Очнулся он уже в карете на следующее утро, голова страшно гудела. Он стал было припоминать подробности вчерашнего дня, но они распадались на мелкие обрывки, да к тому же раненое плечо отзывалось болью на каждый ухаб, а таковых здесь было в избытке. Иван посмотрел в окно: поле, лес на взгорке. В голове колоколом прозвучали слова Ушакова «Пить более не давать, отправляться завтра». Не в силах более ничего припомнить, Самойлов приоткрыл дверцу кареты и крикнул:

– Егор!

Егор обернулся с козел:

– Чего?

– Послушай, я что вчера… Сильно… ну…

– Да ничего, так себе…

– А Ушаков что, озлился?

– Да вроде нет, слава богу!

Слова слуги немного успокоили нашего героя.

– Куда едем? – попытался он прояснить диспозицию.

– Так вашей милости отпуск дали… К вам, значит, и едем.

– Отпуск?! – удивился Самойлов.

– Ваша светлость, подлечитесь, – Егорка понимающе протянул Самойлову флягу.

Иван взял ее, закрыл дверцу кареты и откинулся на спинку. Поля сменились лесной прохладой, но легче не становилось. Наш страдалец откупорил пробку и попытался воспользоваться предложенным лекарством, но запах, едва коснувшись его носа, отбил всю охоту к назначенному Егоркой снадобью. Иван скорчил невообразимую гримасу и в бессилии откинулся на мягкую спинку. Несмотря на то что доброе имя ему было возвращено, своей воли его все же лишили – теперь за него решают, когда ему отдыхать, куда ему ехать. Но, может, оно и неплохо навестить родные пенаты. Может, там душе легче станет?..

Глава III,
о детских сказках и водяных, кои иногда проливают кровь ни в чем не повинных юных дев

Иван глядел в окно кареты поначалу отрешенно. Леса сменялись полями, поля оврагами, овраги вновь лесами, и сей однообразный вид никак не отвлекал нашего героя от его невеселых дум. Однако чем больше они приближались к цели, тем внимательнее становился его взгляд: вот уже узнавался изгиб дороги, забелела стволами берез знакомая с детства рощица, куда не раз, помнится, бегал он мальцом по грибы. Сейчас будет поляна с огромным старым дубом посередь. Так и есть, только дуб что-то не слишком огромен. А ведь ТАКИМ казался. С него удобно было высматривать, не едет ли по дороге батюшка, и чуть только показывалась пыль вдали, нужно было живо слезать, а еще лучше спрыгивать с нижней ветки, и бежать во весь опор навстречу. Вспомнилось вдруг, как колола пятки грубая трава, как хотелось громко выкрикивать что-нибудь залихватское, какими сильными были руки отца, когда он подхватывал Ваню и усаживал перед собой на коня, как весело блестели его васильковые глаза…

И тут вдруг запоздалая тоска по родине и радость возвращения зазвучали, наконец, в душе Ивана, непривычно смешиваясь с горечью пережитого. Смущенный такой своей чувствительностью, наш герой постарался придать своему лицу суровый и непроницаемый вид, тем более что карета уже миновала ворота усадьбы и огибала теперь флигель, чтобы подъехать к господскому дому с заднего крыльца. Босоногая крестьянская ребятня увязалась бегом за лошадьми, что-то радостно щебеча. Наконец, сей эскорт поравнялся с крыльцом и встал.

Вокруг столпились дворовые. Самойлов вышел из кареты и огляделся. Тут из толпы выдвинулась вперед щупленькая старушка, внимательно посмотрела на Ивана, и лицо ее осветилось радостью:

– Барин!

Дворня тут же загомонила, а детвора стала визжать и выкрикивать:

– Барин, барин приехал!

Самойлов смутился:

– Ну, полно!

Он тоже был рад увидеть старую Пелагею, но голова кружилась после вчерашнего, его пошатывало, и потому хотелось поскорее закончить с приветствиями. На подмогу пришел Егорка:

– Нам бы поесть с дороги.

– А это кто таков будет? – Пелагея воззрилась на Егора.

Егор в долгу не остался, принял важный вид и с нажимом повторил:

– Поесть бы нам, а потом и расспросами доставать!

Старуха тут же встревожилась и огорченно запричитала:

– Ох, хозяйский дом-то не топлен, батюшка, ты б весточку какую кинул, чтоб встретили. Так, может, ко мне пока? Как в детстве! Бегал сказки слушать к бабке-то! У меня и самовар поспел! Ой, батюшки, это что ж с рукой-то?

– Пустяки… царапина, – отрезал Иван и пошел вперед к флигелю прислуги.

Сидеть в холодных залах опустевшего и неубранного дома ему совсем не улыбалось, а вот теплая комната старой няньки была как раз тем самым местом, где ему вдруг захотелось очутиться: в детстве он не раз слушал здесь сказки под треск поленьев. Казалось, что эти стены вернут забытое чувство защищенности и мира его потерянной душе.

Егор с удивлением наблюдал за переменой настроения хозяина и за тем, с какой радостью его обхаживала старуха-прислужница. Невдомек ему было, что Пелагея почти что заменила Ванюше мать, рано ушедшую и оставившую малолетнего сына сиротой. Как могла, опекала и утешала мальчонку во всех его детских горестях и сама крепко привязалась к нему, горько тосковала, когда решено было отослать отрока на военное учение, и теперь не знала, как угодить и за что хвататься, чтобы принять молодого барина самым подобающим образом.

Но вот уже собрали на стол. Пелагея суетилась, подвигая миски, чугунок со щами, горшочек со сметаной поближе к гостям. Егор, привыкнув прикрывать хозяина во всем, и тут уплетал за двоих. Иван с удовольствием вдохнул кисловатый запах щей и свежего хлеба и присоединился к трапезе. Вошла девочка лет десяти, настороженно посмотрела умными глазками на приезжих, аккуратно поставила на стол большую миску с огурцами и бесшумно выскользнула. Старуха, подливая щи гостям, никак не могла наглядеться на своего Ванюшу.

– Ох, совсем вылитый батюшка стал! А слухи ползли – сгинул, – она покосилась на руку Ивана, висевшую на перевязи.

А тот, наконец, ощутил, как по нутру разлилось блаженное тепло, телом постепенно овладевала умиротворенность.

– Да, давненько я не был здесь!

– Дома-то оно, конечно, хорошо! – подтвердил довольный Егорка.

Но тут за дверью раздалось шуршание, она чуть растворилась, и в щель просунулась нечесаная борода. Егор вскинулся было, но его неожиданно шустро опередила Пелагея: с видом грозной орлицы она подскочила к двери и живо затолкала бороду обратно. Борода сдаваться не желала, покорившись на миг силе, она ломанула во второе наступление, сопроводив маневр басовитым неразборчивым полушепотом.

– Дай хоть дух с дороги перевести, как пес голодный кинулся! – свирепела уже старуха.

– Кто там? – заинтересовался Иван.

– Да не беспокойся, батюшка, отдохни с дороги-то…

– Зови, давай!

Пелагея горестно покачала головой, однако посторонилась, и вслед за бородой в комнату вторгся ее обладатель – дворовый Тимофей. Вида он был потерянного, заговорил неловко, но торопливо:

– Ты прости, барин, но некому более пожалиться. Беда у нас, одним словом.

Мужик замялся, но на помощь пришла Пелагея:

– Поговаривают, что водяной у нас.

– Кто?! – опешил Самойлов.

Егор покачал головой и поглядел на Тимофея с жалостью, как на слабоумного.

– Да ты, батюшка, не серчай, – испугался мужик.

– Да не серчаю я, сказывай, – смягчился Иван.

Тут не выдержала Пелагея, она-то знала все в подробностях и растревожена была не меньше Тимофея. Только забота о любимом Ванюше заставляла ее молчать до поры.

– Затаскивает он девок под воду! Вот и вчера Ксеньку хватились, а сегодня нашли в камышах, прости господи, в чем мать родила. и ни кровинки.

Самойлов понял, что с блаженной расслабленностью своей он может уже начать прощаться, потому как ничего хорошего услышанная история не предвещала, и долг тайного сыщика (когда же он успел образоваться?) требовал от нашего героя немедленно начать разбирательство и выведать все до конца.

– Ну и где сия девица? – обратился он к мужику.

– Так в сарае, – заторопился тот. – Как с утра привезли. В телеге.

В комнату снова тихонько вошла девчушка, неся миску с редисом. Иван протянул руку, взял овощ покрупнее, хрустнул им и решительно поднялся с места.

– Показывай! – оборотился он к мужику.

Тот еще пуще засуетился, попятился к двери, потом развернулся и поспешил к хозяйственным постройкам. Иван, Егор, Пелагея – все направились за ним. В комнате осталась лишь Лиза – девочка-прислужница.

Возле сарая под навесом стояла телега, на которой покоилось накрытое мешковиной тело. Иван подошел ближе и приподнял мрачный покров. То, что он увидел, заставило его содрогнуться: красивое лицо убитой сохранило следы предсмертной муки, кроме того оно было настолько неестественно бело, будто его вылепили из снега. Девица была так молода и хороша собой, что у Вани сердце дрогнуло от жалости. Он, правда, тут же взял себя в руки и приступил к делу: внимательно осмотрел голову, плечи и руки трупа. Тут-то и обнаружил он явное свидетельство насилия – на запястьях девушки были глубокие порезы. Это навело Ивана на мысль.

– А что, лекарь есть поблизости?

– Кто? – не понял мужик.

– Ну врачеватель, знахарь, – пояснил Егорка.

– Так сосед наш, – подала голос Пелагея. – Какой-никакой, а от горячки Стешку лечил. Сам из дворянских кровей, а баб с мужиками пользует.

«Что дворянин – хорошо, – подумал Самойлов, – только что-то отзывается о нем старуха не больно учтиво: «Какой-никакой». Это какой? Опять загадка. Вот тебе и отдохнул, нечего сказать». Иван вздохнул и скомандовал:

– Зовите!

Потом спохватился:

– А где ее нашли?

– Так возле мостков. Там завсегда бабы белье стирают.

Что ж, по всем правилам полагается осмотреть место происшествия, а может статься, и преступления. Тем и займемся! – решил Иван и зашагал к пруду. Егорка хотел было последовать за ним, да только вот чугунок со щами, что на столе, остался непорожним, и это обстоятельство сильно его смущало. Поразмыслив секунды три, он решил, что девка все равно уже мертва, никуда не денется, а вот щи могут и пропасть, а посему надо спешить, – и побежал назад к флигелю. Пелагея с мужиком переглянулись и засобирались к соседу – позвать, как велел барин.

Самойлов прошелся вдоль пруда. Поросшая камышом береговая полоса вывела его к мосткам, нависшим над самой водой. Иван склонился над серой гладью: водоросли тянулись прядями, обозначая несильное течение. Но вот наш сыщик заметил в воде что-то цветное. Не медля ни секунды, Самойлов сломал ветку у ближайшего куста, встал на колени и попытался зацепить таинственный предмет, запутавшийся в камышах. Тот никак не желал поддаваться. Наконец Иван выловил кусок цветной ткани, оказавшийся женской косынкой. На платке отчетливо проступали бурые пятна. Да, жутковатым это место стало, а ведь было время, когда купался здесь, пока крестьянки стирали белье. С молчаливого согласия Пелагеи нырял себе в студеную воду. Ох, сколько годков-то утекло с тех пор…

Его выдернули из воспоминаний слова, произнесенные за спиной:

– Мрачное место! Не правда ли? – однако сказаны они были тоном приветственным, никак не приставшим содержанию.

Иван обернулся, перед ним стоял человек в темном плаще, треуголке и с палкой в руке. Он учтиво улыбался. Видя некоторое замешательство соседа, незнакомец поспешил добавить:

– Смею представиться: Волков Андрей Александрович, бывший судовой врач на флотах Его императорского величества. Ныне в отставке по причине ранения и хромоты.

Иван кивнул в ответ:

– Самойлов, я пригласил вас…

Волков перебил его с провинциальной простотой:

– Я осмотрел девицу. Она утопла…

Иван снова повернулся к мосткам, будто пытаясь найти еще улику в мутной воде:

– А порезы на руках вы видели?

Волков даже как-то обрадовался:

– А вы тоже заметили? Преинтереснейший факт, – азартно начал излагать свою версию судовой врач, но потом будто осекся и уже более спокойно добавил: – Эти камыши имеют острые края, возможно, жертву утянуло в омут, и она порезалась, хватаясь за них…

– Возможно, возможно… – согласился Иван в задумчивости.

Поскольку больше вопросов Самойлов не задавал, доктор счел необходимым сменить тему. Тем более что о девке нечего было и разговаривать: «диагноз» слишком окончательный, чтобы обсуждать его более тщательно, а уж каковы причины такого «диагноза» – сего его профессия знать не позволяла. И Андрей Александрович перешел к разговору более, как ему казалось, полезному:

– Я вижу, вы были ранены. Хотите, я осмотрю вашу руку?

– Нет, благодарю. Вы знаете, здесь многое изменилось, раньше пруд заканчивался вот тут. – Иван снова двинулся вдоль берега.

Волков, несмотря на хромоту, ловко последовал за ним. На ходу он охотно объяснял новому спутнику суть дела:

– Год назад все пруды объединили. Но зато теперь у каждого из ваших соседей есть выход к воде. Общество у нас не то, что в столицах, но мы регулярно проводим ассамблеи, – он рассмеялся. – Местные дворяне обожают поесть. Сегодня мы как раз собираемся у Марии Карловны, она не так давно овдовела, теперь скучает, я вас приглашаю.

Они продолжили невольный моцион вдоль унылого берега, но ничего, что могло бы пролить свет на загадочную смерть, так и не нашли. Пришлось оставить поиски. Сделав порядочный круг, собеседники вернулись к усадьбе Самойлова, возле которой доктор оставил лошадь.

– Ну вот и пришли. Так я за вами заеду? – напомнил Волков о своем приглашении.

– Почту за честь! – отозвался Самойлов.

«Славный малый, морской врач, на флоте-то государевом не сладка, поди, служба была, а этот не озлился. Одно то, что мужиков с бабами пользует, уже говорит, что человек доброй души. Вон, в гости приглашает…» – думал Иван, приглядываясь к новому знакомому.

Доктор сел на лошадь и, прикоснувшись к треуголке в знак прощания, поскакал прочь. Самойлов поспешил домой. Ни одному из дворян, только что покинувших мрачные камыши, и в голову не могло прийти, что все продолжительное время их прогулки за ними наблюдала пара цепких глаз. Одни эти глаза, взгляд которых трудно было назвать человеческим, и можно было рассмотреть на заросшем бородой лице, косматые волосы, казалось, никогда не знали гребня и свисали мокрыми прядями. Чистый зверь али водяной, прости господи!..