Текст книги "Зеленое окно"

Автор книги: Олег Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

ТАНЯ + ЭДИК =?

Три или четыре дня я не видел Таню. Но все это время я думал о ней и считал, что стоит лини» нам встретиться, и все будет хорошо, снова Таня будет приветливой и будет улыбаться: иногда широко и открыто, а чаще чуть заметно, уголками губ.

И вот встреча произошла. Утром я прибежал в булочную, чтобы купить батон белого, и увидел Таню. Она отходила от кассы с чеками.

– Здравствуй, – сказал я и нелепо спросил: – Ты за хлебом?

– Здравствуй. Я пришла сюда за керосином. – Зеленые глаза ее так и вспыхнули.

Я пропустил это мимо ушей и сказал:

– Подожди, я быстренько… Мне лишь батон, – и подскочил к кассе, где было всего-то три человека.

– Нет, я очень тороплюсь, – сказала она и протянула чеки продавщице.

Когда я отошел от кассы, Тани в булочной уже не было.

От огорчения я сунул мимо сумки свой батон – он глухо шмякнулся на пол, и от этого настроение мое вконец испортилось.

Весь день меня одолевали тяжелые мысли. Получается, что с Таней мы рассорились…

Что же сделать, чтобы она вновь обратила на меня внимание?

И я придумал. Я подобрал кусок антрацита и, выждав момент, когда во дворе никого не было, принялся чертить на стене возле Таниного подъезда:

Таня + Эдик =

Рука у меня дрогнула. Я стал раздумывать: писать дальше или не писать? Для чего все это вообще? Я-то рассуждал так: Таня увидит надпись, расстроится, а как встретит меня, я ей тоже скажу: нот, мол, какие дураки… Давай не будем обращать на них внимание. И снова все будет хорошо: Иван Денисович предложит попить чаю, с Таней мы сходим в кино или на футбол… А если все будет наоборот? Если она рассердится?… Значит, не писать? Есть над чем задуматься.

Это меня и погубило.

– Пиши, пиши, – услышал я за своей спиной, – чего сдрейфил?

Я подскочил как ошпаренный. Обернулся. Передо мною стоял Чикиряй. Он улыбался. В одной руке он держал сигаретку, другая была засунута в карман.

– Красиво пишешь, – сказал Чикиряй и сделал короткую затяжку.

Чикиряй когда-то жил в нашем доме. Это была тяжелая пора. Участковый милиционер целые дни проводил у мае во дворе. Чикиряй отнимал у маленьких деньги, поджигал газеты в почтовых ящиках, бил из рогатки фонари и лампы в подъездах. В общем, не сидел сложа руки.

Потом его отправили в воспитательно-трудовую колонию на два года. В это время родители Чикиряя переехали на новое место. И весь дом облегченно вздохнул.

Но в один прекрасный день (прекрасный – это так, к слову) Чикиряй появился вновь. «Исправленный» Чикиряй уже не хулиганил. Он честно играл с нами в расшибалочку, носил расклешенные брюки с блестящими цепочками внизу, а вместо кучерявого чубчика у него теперь была челка по самые глаза. К тому же он нередко приходил с гитарой, на которой была наклеена фотография длинноволосых парней. «Певцы битлы, – ткнув в фотографию пальцем, объяснял нам Чикиряй. – Не то немцы, не то французы, но отличные ребята».

Чикиряю было лет семнадцать, и его сверстники уже или заканчивали школу, или работали – одним словом, они были заняты и не могли засиживаться с ним на лавочке. Поэтому Чикиряй стал держаться нас, ребят, которые были моложе его на три-четыре года.

Наши родители хорошо помнили прежнего Чикиряя и не верили в его исправление. Как только он появлялся, тут же из окон высовывались мамы, папы, дедушки и бабушки и кричали, чтобы мы шли домой: «Иди скорей обедать!», «Кто за тебя уроки будет делать?», «Куда ты задевал мои очки, и помню, положила их на пианино?».

Чикиряй улыбался, кивал в сторону окон головой и удовлетворенно говорил: «Ишь ты! Боятся!»

И вот этот самый Чикиряй теперь стоял передо мною и радостно поглядывал то на меня, то на мою надпись.

– Красиво пишешь, – повторил он, – я аж зачитался. Жду не дождусь продолжения. Продолжение будет?

Я молчал.

– Это называется сердечная болезнь, – сказал Чикиряй и вновь затянулся. – Эх, Эдя! Что с тобой Русалка наделала!..

Сжав кулаки, я бросился на Чикиряя, но тот ловко схватил меня за руку и вывернул се.

– Ты смелый человек, Эдя. Только зачем портить нервы родителям? – Он отпустил руку.

Меня душили отчаяние и злость. Куда мне против Чикиряя! Что сделаешь этому лбу? Но Чикиряй сказал:

– Я ничего не знаю и ничего не видел. – Он приложил палец к губам. – У тебя есть рубль?

Я порылся в карманах, наскреб сорок копеек.

– Ладно, – сказал Чикиряй, беря монетки, – я схожу попью пива. Ты не пьешь? Зря, полезный напиток. Силы прибавляет… Ты пока сбегай домой, принеси рубль.

Чикиряй сдержал слово. Никому не сказал. А надпись осталась. И все читали:

Таня + Эдик =

Каждый отнесся к этому по-своему. Виталька отозвал меня в сторону и спросил, кивнув на стенку:

– Видел?

– Видел.

– Что скажешь?

Я пожал плечами.

– Знаю, кто это сделал, – сказал Виталька.

– Кто? – испугался я.

– Верка. Кто же еще? Пошли сотрем.

Я помялся.

– Неудобно при всех, – сказал я. – Давай потом.

Леха, Виталькин брат, равнодушно произнес:

– Шею накостылять надо.

– Кому? – попробовал я уточнить.

– Не знаю, – признался Леха. – Кому-нибудь.

Костик тоже прочитал оба слова «Таня» и «Эдик», но при чем здесь знаки + и =, понять не мог.

– Это что, про тебя написано? – подкатывался он ко мне несколько раз.

Когда встретилась Верка, я невольно сжался: вот теперь поехидничает. Но Верка сказала именно то, что я ожидал услышать от Тани:

– Какой-то дурак написал. Не обращай, Эдик, внимания.

После того как я перестал замечать ее гаммы и колотить в стенку, Верка, видимо, переменилась. Но мне-то что от этого, мне все равно.

И наконец я увидел Таню. Она шла по двору к воротам. Я подождал немного и, когда она уже вышла на улицу, припустил следом. Догнав ее, я сказал, стараясь дышать ровнее:

– Здравствуй, Таня. А мне как раз в ту сторону идти.

– Здравствуй, – холодно проговорила она. – Разве ты знаешь, куда я иду? Может, я сверну сразу же за углом.

– Таня, я знаю… Ты из-за этой надписи… Ты не сердись… Подумаешь!

– Что мне сердиться! – вспыхнула Таня. – Ее написал какой-то злой человек.

– Почему… злой?

Таня не ответила. Лишь когда мы дошли до угла, она сказала:

– И вес равно ведь там неверно написано. Чего сердиться?

– Да, – произнес я растерянно.

– Ну, пока, – сказала она и свернула направо. Вначале мне захотелось пойти за нею, даже побежать. Но я сдержался. «В самом деле, что же получается, если написать: «Таня + Эдик»? Ничего не получается. Знак = здесь смешно выглядит. Нет, знак = ни при чем. Просто нельзя писать +. Ведь плюс что-то соединяет. А у нас?…»

Я вернулся во двор. Посмотрел, как ребята играли в футбол, потом тоже начал гонять со всеми мяч.

Через некоторое время вышел Виталька с аппаратом, сфотографировал несколько раз нашу игру. Но вскоре матч закончился, потому что толстый Диман забил мяч на крышу. Залезать туда можно было лишь с чердака. Ключ от чердачной двери был у дворника, а дворника не оказалось дома.

И тут мы услышали знакомую песню. Ну конечно, Чикиряй с гитарой.

 
Все ребята уважали очень Леньку Королева.
И присвоили ему знанье Короля…
 

Чикиряй сразу догадался, в чем дело.

– Эх вы, шустрики-мямлики, – сказал он. – В наше время в таком случае лазали по трубе.

– Врешь, Чикиряй, – сказали ему.

– Заливаешь.

– Болтай ногой.

– Ох, шантрапа! – закачал головой Чикиряй и улыбнулся. – Никакого уважения к старшим. Чему вас только в школе учат… Кто забил-то?

– Диман.

– Пусть лезет, – коротко заключил Чикиряй.

– Куда ему, – заговорили все разом. – Вон он какой толстый. Труба не выдержит.

– Труба даже меня выдержит, – сказал Чикиряй и сплюнул.

– Вот и полез бы.

– Я б вам доказал, только брюки жаль. – Он посмотрел на цепочки. – Сегодня в парке танцы.

– Вычистишь, – сказали ему.

Чикиряй рассердился:

– Что я вам, шестерка, что ли, на крыши лазить! Как хулиганить, так вы с удовольствием. На стенках писать – ото вы умеете, а проявить геройство – нас тут не было! – И он мельком взглянул на меня.

Я представил себе, как я лезу по трубе на крышу. Все внизу стоят с раскрытыми ртами, затаили дыхание. Дворник подошел, на себе волосы рвет: ну почему меня не было дома? А потом… потом появилась Таня. Она молча стала впереди всех, и опять глаза у нее синие-синие. Как тогда, в театре. «Эдик! – прошептала она'. – Осторожнее, Эдик! Пожалуйста, осторожнее».

– Пустите, – сказал я и шагнул к трубе. 06-хнатпв ее руками и ногами, я стал подтягиваться.

Нет, охи и ахи не раздались. Но и гробовой тишины тоже не было. Зато можно было предположить, будто все оставшиеся внизу всю свою жизнь только тем и занимались, что лазили по водосточным трубам. Посыпались десятки советов:

– Держись теперь правой рукой!

– Крепче прижимайся!

– Левую, левую поднимай!

– Хватайся за крюк!

Но желанный голос, который произнес бы: «Осторожнее, Эдик!» – так и не долетел до моих ушей.

Наконец я выбрался на крышу. Она дышала жаром и приятно хрустела под ногами.

– Кидай, кидай! – закричали мне снизу.

Я швырнул мяч, все к нему бросились, подхватили, и тут же матч возобновился.

Слезал я без советов и указаний. А слезать, известное дело, гораздо труднее, чем влезать. Но, видимо, в моих способностях уже никто не сомневался, и спуск мне доверили совершить одному. Возле трубы не было ни души.

Когда же я стал на землю двумя ногами и привел более или менее в порядок брюки и рубашку, матч уже закончился. В углу двора звенели биты: Чикиряй организовал игру в расшибалочку.

– А-а, – сказал Чикиряй, – верхолаз. Стань на кон. По пятачку играем.

Играть мне не хотелось, да и в кармане-то был всего двугривенный.

– Я посмотрю! – сказал я.

Игра была в разгаре. Ребята столпились возле горки монет, позабыв обо всем на свете.

К ящикам у стенки прислонился чей-то велосипед, на его руле болтался Виталькин фотоаппарат, здесь же под колесами велосипеда лежал покинутый всеми футбольный мяч.

Чикиряй, наверное, выигрывал, потому что при каждом ударе биты слышались его восклицания: «Во дает!», «Во колет!», «Ну разбойник!». Когда же Чикиряй бил сам, то лишь покрякивал.

Я равнодушно смотрел, как под ударами бит переворачивались монетки.

Чикиряй вдруг притих. Все реже он бил, вед» больше в азарт входили другие. А Чикиряй стал мазать: ударит и выходит из кона до следующего раза. А возле монеток теснее и теснее сжимался круг ребят.

И тут я заметил, что Чикиряй, когда все склонились над монетками, снял с велосипеда Виталькин аппарат и быстро сунул его за ящики. Встретившись взглядом со мною, он понял, что я все видел. Тогда он прижал палец к губам и выразительно кивнул на ту стенку, где была моя надпись.

Снова Чикиряй стал выигрывать. Опять зазвучали: «Во дает!» и «Ну разбойник!».

Я стоял совершенно подавленный. Я не знал, как мне быть. Сказать Витальке про аппарат – тогда Чикиряй тут же выдаст меня с этой надписью. Не говорить? Да разве я…

– Ну, шустрики-мямлики, ставь по десять копеек! – закричал Чикиряй.

Смельчаков не нашлось: Чикиряй и так здорово всех ободрал. Мальчишки положили биты в карманы.

– Айда в футбол! – предложил Диман и откатил от велосипеда мяч.

Кто-то из ребят взял за руль велосипед.

– Стой, – сказал Виталька. – А мой аппарат?

– Какой?

– Да тут на руле висел.

– Нет никакого аппарата.

Виталька забеспокоился:

– Да я сам вешал.

Все смотрели на велосипед, на то место, где он стоял, пожимали плечами.

«Скажи… скажи… скажи…» – настойчиво забилась в моей голове мысль. Но я попытался унять ее. «А как же надпись?» – спросил я. Но другая мысль вонзилась, как иголка: «Украли аппарат. Ты же сам видел. Молчать будешь, да?»

– А может, ты его дома оставил? – словно сквозь вату донесся до меня голос Чикиряя.

– Я же помню, как вешал…

«Значит, вот что получается, если пишешь «Таня плюс Эдик». Получается трусость… да, трусость… ну нет…»

– Дико извиняюсь, – говорил Чикиряй, – что же, твой аппарат кто-то свистнул, да? Может, ты скажешь, это я сделал? – Он похлопал себя но карманам. – Обыщи! – приказал он Витальке.

– Зачем же! И так видно…

– Нет, ты обыщи! А то еще скажешь, что я вор!

Я почувствовал, что задыхаюсь.

– Ты вор! – выдохнул я, и сразу стало легче.

– Что?! – надвинулся на меня Чикиряй. – А ну повтори!

– Ты вор! – Меня опять охватывало напряжение. Я уже почти ощущал удар Чикиряя на своем лице. – Ты положил его туда, за ящик. – Я показал рукой.

Виталька полез и сразу же нашел аппарат. Я все стоял перед Чикиряем и чувствовал, как дрожат мои пальцы, сжатые в кулак. Чикиряй вдруг расхохотался.

– Ма-ла-ца! – протянул он. – Возьми с полки пирожок с гвоздями. Я-то положил, думал, посмеемся. Виталька небось стал бы землю рыть, а ты… Тьфу!.. Все испортил.

– Врешь, – сказал Виталька.

– Я вру?! – Чикиряй скривился. – Это он все врет. Спросите у него, как он стенку разукрасил. «Таня плюс Эдик». Сам выводил, старался, чтоб пожирнее было.

Какая-то непонятная сила кинула меня на Чикиряя. Я залепил ему один раз, но тут же ударом в челюсть был отброшен на ящики. Они загрохотали, посыпались.

Я снова устремился на Чикиряя. Я лез напролом, как танк. Мне нужно было одно: поскорее добраться до его ненавистной рожи. Я смутно видел, как к Чикиряю сразу метнулись Диман и Леха. Я стукнул своего врага еще несколько раз и опять отлетел к ящикам. Теперь уже сильнейший удар пришелся мне но носу. Я открыл глаза, вытер кровь.

Чикиряй, расшвыряв по сторонам Леху и Димана, уходил со двора. Виталька растерянно стоял, держа за ремешок аппарат.

Поднявшись, я пошел к своему подъезду. Под ноги попалась Чикиряева цепочка от брюк. Я наподдал ее – она сверкнула на солнце золотистой змейкой.

Возле самого подъезда меня догнал Виталька.

– Слушай, – сказал он, – ты не думай про надпись. Он же врет, Чикиряй. я знаю…

– Ладно, – отмахнулся я. – Пойду умоюсь. А в самом подъезде и столкнулся с Таней: она спускалась от Верки.

– Хорош, – сказала она. – Посмотри, на что рубашка похожа!

– По трубе лез, – объяснил я.

– При чем тут труба? Ну и выдумщик!

– Правда лез, – сказал я.

– Мы с Верой видели, как вы играли на деньги. А потом ты затеял драку с этим хулиганом. Иди умойся.

– Я и так иду. – И я зашагал дальше.

В этот день из дому я не выходил. Нос мост распух, покажись с таким на улицу – все помрут от смеха.

Хорошо, что родители ушли в гости, а то бы мама разохалась: кто, да за что, да мыслимое ли это дело. Может быть, это дело и не очень-то мыслимое, но раз уж случилось, то никакими расспросами тут не поможешь. Только, наоборот, еще больше настроение испортишь. Как этого не понять?

Я разогрел обед, быстренько поел, а потом достал книжку «Путешествие на «Кон-Тики» и включил радио. Вот-вот должен был начаться репортаж с футбольного матча между тбилисским «Динамо» и московским «Спартаком».

Конечно, можно было отложить книгу и только слушать репортаж, тем более что я болею за «Спартак». Но недавно я узнал, что Юлий Цезарь мог одновременно слушать, читать и говорить.

– Проще простого! – сказал я. – Подумаешь…

– А ты попробуй, – предложили мне.

И вот я решил попробовать. Книга интересная – так мне сказали в библиотеке, матч – и говорить нечего, поэтому нужно было пользоваться случаем.

Книгу я взял в руки вместе с первыми же звуками футбольного марша. Пока играли марш, прочитал почти страницу. Потом Николай Озеров стал говорить: «Внимание! Говорит Москва! Наш микрофон установлен…» Это все тоже вода. Я перевернул страницу. Озеров сообщал, что до конца матча осталось… Ага! Это важно «…двадцать две минуты…» Надо же, в самом конце подключили репортаж! «…А счет матча…» Ну-ка, ну-ка! «…так и не открыт. Ноль – ноль…» – «Мазилы», – подумал я, а сам читаю – еще полстраницы прочитал.

Дело, значит, вот какое. Один ученый плывет но океану на деревянном плоту с попугаем и пятью спутниками. Это действительно интересно. А потом ученый спрашивает какого-то там бородача: «Можете вы объяснить мне, на кой черт мы тут очутились?» Но бородач отвечает: «На кой черт я очутился, вы сами лучше знаете. Это все ваша проклятая идея».

А Озеров что-то там говорит. Нет, я слушаю, конечно, «…и мяч опять прошел рядом со штангой. Удобный был момент, чтобы взять ворота, но атака не всегда заканчивается голом. Напряженная игра! Счет по-прежнему…» Слушаю и читаю. Вот, думаю, мазилы, «…в пользу динамовцев».

Что?… Я подскочил. Когда же забили «штуку»?! Кто? Я ведь все время слушал. Как же так?! Сбегать, что ли, к Витальке? Нет, с таким распухшим носом лучше не выходить. Я еще раз посмотрел в зоркало. Ну и носище!

Посижу-ка дома. Нужно только внимательно слушать. А читать? И читать тоже. Значит, виновата какая-то «проклятая идея».

Ага, прорвался Хусаинов! Обвел одного, второго. Ну бей! Бей же! Эх!.. Котрикадзе ловит мяч. Конечно, такому вратарю в самую «девятку» бить надо. Нет, не везет «Спартаку»!

А до ближайших островов осталось три тысячи пятьсот миль. Попугай зачем-то хочет вцепиться в судовой журнал…

Мяч вбросили. Он у Нодия. Нодия хотел передать Метревели, но неточно пробил. Мяч у спартаковцев. Молоток Нодия. Продолжай в том же духе – кувалдой станешь…

Хусаинов уже в штрафной у тбилисцев. Ловкий финт! Обошел защитника… Навстречу ему еще двое. По успевают… Он бьет параллельно воротам. И набежавший Логофет головой направляет мяч в сетку. Ура! Счет «один-один». До конца матча две минуты.

Ну что ж! И такой счет достижение. Правда, впереди трудные встречи с «Торпедо» и ЦСКА. Не наклепали бы «Спартачку». Вот и финальный свисток. «Один-один». Порядочек!

Я читаю дальше: «Странно, – сказала жена, – но на том берегу острова никогда не бывает бурунов». Позвольте, какая жена? На илоту были только мужчины. И остров откуда-то взялся. А ведь читал все подряд, ни строки не пропустил. Придется все перечитывать.

Нет, Далеко мне до Цезаря. Он же еще одновременно и говорил. Я представил себе: Цезарь сидит и читает, а приближенный, ну хотя бы Кассий, о чем-то ему докладывает, но в это же время Цезарь отдает какие-то распоряжения другому своему приближенному – Бруту. Да, в самом деле был великий человек. А Кассию и Бруту потом завидно стало, вот они его и убили. Страшная вещь – зависть. Я, правда, и сам завидую Ольману: ничего не учит, а только пятерки хватает. Осенью в седьмой класс пойдем. Неужели он и в седьмом так сможет?

За окном вдруг стало быстро темнеть. Я выбрался на подоконник, и тут как раз по черному небу полоснула молния. Па какой-то миг она ослепила меня. А потом ударил гром. Он трахнул где-то над самой крышей, и мне показалось, что дом наш дрогнул.

Сделалось немного жутко и радостно. У меня всегда так, когда идет гроза. Я люблю и гром, и молнию, и шелестящую песню дождя. Только хорошо, если дождь ненадолго.

Опять сверкнула молния. Огромная. В полнеба.

А вот и дождь. Я уже слышу его. Он идет ко мне по крышам. Приближается, приближается…

Нахлынул.

«Дождик, дождик, пуще!..»

Улица сразу обезлюдела. Стены домов потемнели. По мостовой понеслись потоки.

Я смотрел на дождь, и мне было очень хороню. Как будто он и с меня смывал что-то лишнее, что-то давящее.

И вдруг мне захотелось выскочить туда, на дождь. Так захотелось, что я спрыгнул с подоконника, на ходу скинул рубашку и ботинки и бросился к двери.

Дождь был теплый. Вернее, его первые удары все же были неожиданными и холодными. Но это лишь вначале. А потом он стал теплым.

Я пробежал до ворот и обратно.

У стены, где была моя надпись, я остановился. На мокрой, потемневшей стене надпись выделялась не так сильно. Я провел пальцем по букве «Т» и увидел, что она стирается. Тогда я стал тереть сильнее, и буква почти совсем пропала. Под ногами я подобрал кусочек стекла, с его помощью работа пошла куда быстрее. Я соскоблил всю надпись, постоял еще немного под дождем и вернулся домой.

Переодевшись, я снова сел на подоконник. Дождь кончался.

Он уже не колотил яростно, а, израсходован, видимо, все свои силы, продолжал накрапывать так лишь, из упрямства.

По проводам бежали капли. Они наталкивались одна на другую, бежали, срывались вниз, но их место занимали новые – и бежали, бежали, чтобы столкнуться и также упасть на землю.

Когда зажглись огни, улицы еще были мокры. Огни отражались на мостовых и тротуарах. Это было очень красиво. Я люблю, когда вечером блестят улицы.

И уже совсем поздно, когда пришли родители и отругали меня за распухший нос (сказал, что бежал по лестнице и споткнулся), раздался вдруг звонок. Я открыл дверь и увидел Витальку.

– Заходи.

– Нет, лучше ты выйди, – сказал он тихо и поманил меня рукой.

Прикрыв дверь, я вышел на лестничную площадку.

– Ты что?

– Знаешь, – зашептал Виталька, – я ходил в гастроном, уже после дождя, и встретил там Ру… Таньку. Нам за маслом вместе пришлось стоять. – Он помолчал.

– Ну и что? – спросил я, тоже подождав.

– Так я ей, знаешь, рассказал, что ты с Чикиряем из-за нее дрался.

«А она что?» – хотел я спросить, но утерпел.

– Вначале не поверила, – продолжал Виталька, – а потом говорит: «Молодец какой! Так, – говорит, – можешь ему и передать». Ну ладно, я побегу. Пока. – И он ушел.

Вернувшись, я взялся было за «Кон-Тики». Но не читалось. Я думал о Тане. Может, я зря стер надпись? Может, «Таня + Эдик» все-таки что-то значит?