Текст книги "Зеленое окно"

Автор книги: Олег Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Нас часто стали видеть втроем: меня, Таню и Витальку. Во дворе уже не кричали: «Русалка, Русалка!»

Только маленький Костик еще досаждал нам. Завидев меня, он садился на корточки где-нибудь поближе к своему подъезду и начинал вопить:

– Тили-тили-тесто, тили-тили-тесто…

Потом он стал кричать это же Витальке, потому что приметил, как Виталька стоял и разговаривал с Таней.

Когда же он увидел нас сразу троих – мы как раз шли в кино, – он по привычке лишь крикнул: «Тили-тили!» – и запнулся. «Жених» уже никак не получался. Это сообразил даже Костик. От растерянности он забыл отбежать к своему подъезду, и тут-то мы его поймали.

– Значит, «тили-тили»? – спросил его Виталька. Костик молчал.

– А если но кумполу? – произнес я и слегка поворошил волосы на его голове.

Костик поморщился. По кумполу он не хотел.

Я, конечно, тоже не хотел воздействовать на Костика таким образом. Но что делать с этим шпингалетом, мы не знали. Отпустить? Он тут же отбежит к подъезду, сядет на корточки и заведет опять свое «тили-тили».

Костик, видимо, почувствовал нашу нерешительность. И если в первый момент он сжался, ожидая справедливого наказания, то теперь нагло посмотрел на нас и сказал:

– Сладили, да?

Мы рассмеялись, а потом Виталька так и спросил:

– Что же с ним делать?

– Может, мороженым накормить? – шепнул я Витальке.

– Зачем?

– Чтобы помалкивал.

– Вот еще! Потом от него не откупишься. Читал я где-то про такого типа.

Положение наше становилось все затруднительнее.

– А к нам в театр Бабу Ягу привезли, – неожиданно проговорила Таня. – Голодная сидит, два дня ничего не ела.

– Вот и хорошо, – подхватил Виталька. – Айда покормим. – И он принялся пристально рассматривать Костика. – Жирку у него не очень, но ведь она голодная?

– Голодная, – подтвердила Таня. – А таких крикунов она особенно любит.

– Баба Яга только в сказках бывает, – неуверенно произнес Костик и попробовал дернуться, но я держал его крепко.

– А нам и привезли ее для сказки, – обрадовалась Таня. – В театре будут сказку ставить. Никак Бабу Ягу не могли найти.

И тут я почувствовал, как задрожал Костик. Мне стало жаль мальчугана.

– Беги, – сказал я и отпустил его. Повторять ему не пришлось. Костика как ветром сдуло.

– Что ж ты? – накинулся на меня Виталька. – Все испортил. Сейчас бы такую хохму разыграли!

– Да он и так больше не будет, – попробовал я оправдаться.

– «Не будет, не будет»! – бубнил Виталька. – Вот посмотришь. Или тебе это нравится?

– Что нравится?

– Как он кричит.

– Ты что, совсем? – разозлился я.

Таня молчала. Но я видел, что и она не на моей стороне. Мне это было неприятно, только я не стал больше оправдываться. Пусть думают, что хотят. И в кино мне тоже расхотелось идти…

– Ладно, – проговорил я, – вы идите, а я погуляю. У меня что-то голова болит.

– Ну что ты, носопыркин, – сказала мне Таня. – До кинотеатра пройдемся, и перестанет. – Она улыбнулась.

– Нет, – заупрямился я, – не перестанет.

Я вовсе не обиделся за «носопыркина»: она несколько раз так говорила, пока я ходил с распухшим носом, и у нее это получалось не зло, а как-то мягко. Мне самому смешно делалось, но все же лучше бы сейчас она назвала меня по имени.

– Хороший фильм, – сказала Таня. – «Мужчина и женщина». Идем.

– Нет.

– Цветной, французский, – добавил Виталька.

– Нет, – покачал я головой.

– Ну как хочешь, – сказал Виталька. – Покеда.

Я думал, что они еще поуговаривают меня, но они повернулись и пошли. Я тоже поплел, только в другую сторону. Я все ждал, что они крикнут мне, и тогда бы я остановился, помедлил немного и пошел бы к ним.

Я задумал: нот сейчас пройду десять шагов, и они крикнут. «Раз, два, три…»

Ну, прибавлю еще восемь. «Раз, два, три…»

И еще пять. Я считал медленно: «Раз… два… три… четыре…»

Не крикнули.

Только насмешливое «покеда» будто застряло в ушах.

Костик и в самом деле перестал надрываться со своим «тили-тили». Мне, правда, от этого было не легче, потому что с Таней встречался Виталька… А не я.

Они по-прежнему звали меня с собой, только я придумывал разные предлоги, чтобы не пойти. Вот если бы рядом с Таней не было б Витальки, тогда другое дело! И что она в нем нашла? В футбол не лучше других играет. Не силач. Ну что еще? Брюки у него, правда, всегда выглажены. Так это чепуха. А может, он красивый? Не знаю. По-моему, ничего особенного: у него зачес, так и у меня зачес, и у Димана тоже. Разве лишь таскает Виталька в кармане гребенку и зеркальце. Смехота. Словно девчонка какая-то. Но может, как раз это и нравится Тане? Попробуй тут разберись. А еще у Витальки светлые волосы. Может, ей светловолосые нравятся, или, как их там называют, блондины?

Однажды ко мне вдруг подошел Иван Денисович.

– Здравствуй, Эдик. Что-то ты к нам не захаживаешь?

– Здравствуйте, – ответил я, помявшись. – Как-то все некогда.

Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

– А я думал, у вас в каникулы больше времени.

– Времени-то больше, да…

– Что?

– Дела всякие, – проговорил я и покраснел.

– Дела, Эдик, у всех. И никогда они не кончатся. А ты завтра вечером заходи к нам. Таня что-нибудь вкусного к чаю купит.

– Ну что вы! Не нужно, – поспешно проговорил я.

– Что – не нужно?

– Да покупать… Из-за меня.

– Не из-за тебя. У нее завтра день рождения.

– Правда? – вырвалось у меня, и я совсем смутился.

Но Иван Денисович, кажется, ничего не заметил. Он сказал:

– Таня сама хотела тебя пригласить, да ты все где-то скрываешься. Дела у тебя. Вот она и попросила меня это сделать. Придешь?

– Угу, – кивнул я.

– Мы тебя будем ждать. – И он не спеша зашагал к воротам.

А я остался стоять как вкопанный. «Значит, у Тани день рождения и мне нужно будет к ней пойти, – размышлял я. – А может, вовсе и не нужно? Что мне там делать? Но ведь она хочет, чтобы я был. Ну и что ж! Зато я не хочу!.. В самом деле не хочешь?» – спросил я сам себя. Но не ответил, а стал думать, что бы ей подарить. На дне рождения у девчонок я до сих пор не бывал, если не считать той поры, когда ходил в детсад.

Так ничего и не придумав, я решил посоветоваться с мамой. Начал издалека.

– Мам, ты не знаешь, что женщины любят? – спросил я как бы невзначай.

Мама вскинула брови, посмотрела на меня, а потом сказала:

– Женщины любят, чтобы мужчины хорошо вели себя. – Подумав, добавила: – И не только в день Восьмого марта.

– А из подарков?

– Ну, женщины, очень любят цветы. Цветы, конечно, отпадали. Не явлюсь же я к Тане с букетом. Даже представить смешно. Я – и вдруг с букетом. Будто жених какой…

– А еще что? – спросил я.

– О, еще столько всякой всячины, что все невозможно и перечесть! Кому же ты хочешь сделать подарок? Мой день рождения, если ты помнишь, еще не скоро.

Говорить или не говорить? Пожалуй, лучше сказать. Хоть какой-то совет получу. Вообще советы, тем более родительские, я не очень-то люблю. Но тут случай особый. Ведь не с посторонней же тетей советоваться. Ой! Вот лопух! Как раз с посторонней-то и нужно было. Не стала бы расспрашивать. Но теперь ничего не поделаешь. Нужно говорить.

– Да у Тани день рождения, – сказал я небрежно.

– У какой Тани?

– Да тут одна. В пятой квартире живет.

– А-а, это которую вы Русалкой звали? Хорошая девочка. Вежливая такая.

Так и есть – я начинаю краснеть. И откуда мать все знает? Молчит, молчит, а самой, оказывается, все известно.

– Понимаешь, – заговорила опять мама, – я боюсь, что ничем помочь тебе не смогу. Ты сам решай. Только учти: дарить нужно то, что нравится тебе самому. Ну и, разумеется, нужно знать или предполагать вкус человека, которому делаешь подарок… На тебе деньги и учти, что дорогой подарок лучше не делать. Главное – чтобы он ей понравился.

Я взял деньги и пошел на улицу. И голове моей все смешалось. Значит, и мне должен нравиться подарок, и ей. Ну, что мне нравится, я знаю. А ей? Может, ей он и вовсе не понравится?

Во дворе было пусто. Лишь возле ворот стоял Костик, что-то строгал и на мотив уже навязшей в ушах «Неаполитанской песенки» напевал:

 
Дорогая моя баб…ка,
Поиграй, ты мне на скрип…ке,
А за это тебе. баб…ка,
Подарю кусочек рыб…ки…
 

– Чего делаешь? – мрачно спросил я.

– Кинжал. – И он снова запел: «Дорогая моя баб…ка…»

– А по шее хочешь?

– За что? – Костик и ухом не повел. – «Поиграй ты мне на скрип…ке…»

– За то, что намусорил. – Я показал на стружки. – А ну собирай быстро!

– Сам собирай, – огрызнулся Костик и, отбежав на солидное расстояние, вновь принялся стругать. – «А за это тебе, баб… ка…»

– Ну погоди мне!

– «Подарю кусочек рыб…ки…»

Черт побери, не бегать же за ним сейчас! Погрозив ему кулаком, я пошел прочь.

Я ходил по магазинам, и положение мое все усложнялось. Мне ничто не нравилось.

В кондитерском магазине я увидел, как коробку с конфетами перевязывали розовой лентой. Навертели, навертели сверху этакий пышный бант, похожий на цветок. Глядеть противно, не то что нести. Я поскорее к выходу.

Ну и мама! Запутала меня совсем. Сказала бы: «Купи ей духи «Красная Москва» или «Купи ей шарфик синено цвета». Раз, два – денежки в кассу, сверток в карман. И полный порядок! А как теперь быть?

Впрочем, мама вначале сказала точно, без дураков: цветы. Только об этом лучше не думать, не терять время попусту.

Но мне все же вспомнился скверик, что был неподалеку от нашего дома. Там только на днях распустились пионы. Белые и розовые. Я-то не знал даже, что они так называются. Просто шел я сквериком, а две девчонки остановились возле клумбы и принялись:

«Ах, пионы!», «Ой, какие красивые!», «Какое загляденье!». Мне тогда от этих слов аж тошно стало.

А может, они и верно красивые? Пожалуй, красивые. А что? Цветы даже футболистам дарят. И футболисты берут, не морщатся. Но идти с букетом?! Нет уж. Это слишком!

После долгих хождений я купил в книжном магазине двухтомник Уэллса. Я, правда, читал у этого писателя только «Человека-невидимку». Но, может, и все остальное интересно?

Я успокоился. Мне подарок нравится. И нести приятно. Это не какая-нибудь коробка с бантом.

 
А за это тебе, баб…ка,
Подарю кусочек рыб…ки… —
 

завертелись в голове бестолковые слова. И никак я их не мог прогнать.

Но, проходя но скверику, я вновь вспомнил про пионы. На ветру они чуть покачивались в мою сторону, словно кивали мне. А у меня в руках были две толстые книжки в черных переплетах. Будет ли им рада Таня? Вот цветам бы таким она обрадовалась. В этом я не сомневался.

Как-то мы прогуливались с Таней и Виталькой, и Таня подошла вдруг к небольшой клумбе Виталька мигом снял с плеча свой фотоаппарат и говорит: «Сфотографировать?» Таня улыбнулась. «Только поближе подойди, – попросила она его, – чтобы цветы крупнее получились».

Вспомнил я это, и тут обожгла меня дерзкая мысль…

Цветы у Тани будут! И их вовсе не нужно будет вручать. Их не нужно нести, пряча букет за спиной. Нужно только… не проспать.

Ночью я встал, тихонько оделся и, прихватив ножницы и тесемку, что были спрятаны у меня под подушкой, вышел на улицу.

Я никогда не ходил по городу ночью. Было немного страшновато: а вдруг кто выскочит, на меня нападет? Я трогал в кармане ножницы и представлял, как буду защищаться ими.

Потом я стал стыдить себя: город-то наш областной, многолюдный, полмиллиона жителей, а я чего-то боюсь. И вдруг возле одного угла я увидел человека. Он стоял, прислонившись к водосточной трубе, и ждал меня. Он смотрел на меня, как питон на кролика, не сводил с меня глаз и не шевелился.

Я замер. Сердце мое бешено колотилось. В кармане я сжимал ножницы. Бежать было бесполезно: слишком поздно я заметил этого человека. Да и вообще, чего бежать? По-моему, хуже всего ждать удара в спину.

Вот человек шевельнулся, выставил вперед ногу, но не шагнул.

– Ква-а-асу! – изрек он с растяжкой. – Ква-а-асу!

«Пьяный, – подумал я. – Фу ты, черт!»

Я хотел пройти мимо. Но он все повторял: «Квасу!» Вернее, не просто повторял, а умолял. Он держался одной рукой за водосточную трубу, а вторую протягивал ко мне. Всего его шатало, будто кто дергал в разные стороны.

И тут я подумал: «А может, ему плохо, может, человек погибает без воды?…»

Пришлось возвращаться домой. Осторожно открыл дверь, пробрался в кухню. Я хотел было взять стакан, но потом решил, что дядька-то но напьется, должно быть. Взял литровую банку.

Пьяный ждал возле той же трубы. Увидев меня, он закивал головой и протянул опять руку. Говорить он, наверное, уже не мог.

Я дал ему банку, и он сделал два глотка. Только два глотка. А потом вернул банку. Даже «благодарю» сказал. Я-то думал, он высосет всю воду и шарахнет банку о тротуар, только стекла брызнут. А он – «благодарю».

– Пожалуйста, – сказал я. – Может, еще выпьете?

Видно было, что ему стало легче.

– Нет, – покачал он головой, – воду не пью.

– Как – не пьете?! – проговорил я.

Он пошатнулся и сказал:

– Я п-пью все… кроме воды… и к-керосина…

Что ему на это ответить, я не знал.

– Я пойду, – проговорил я и поставил около него банку.

– Адью, – вымолвил он.

Я зашагал дальше, и мне – странное дело – уже не было боязно идти по ночному городу, а даже, наоборот, появлялось какое-то веселое настроение. Почему? Неужели из-за пьяного дядьки? Вот чудеса!..

В скверике было совсем тихо и пустынно. И все же я долго не решался ступить на газон и подойти к клумбе. Кое-где в сквере горели фонари, и на клумбу тоже падал свет, хотя и неяркий.

Я много раз осматривался по сторонам, ходил вокруг да около и никак не мог сделать первый шаг. Все равно как в холодную воду. Мне казалось, что только я начну срезать цветы, как тут же появится сторож или милиционер и схватит меня за шкирку.

В холодную воду нужно бросаться сразу.

Не оглядываясь, я побежал к клумбе. Пионов было много. При слабом освещении они мне понравились. Даже очень. А может, они мне понравились из-за того, что ради них я затеял эту ночную операцию? Где-нибудь в разведке ее бы закодировали: операция «Пион». Там любят красивые названии.

Я достал ножницы, срезал семь или восемь пионов и обвязал букет тесемкой.

Нести букет даже ночью было как-то неудобно. А если встретишь кого? Подумают: вот чудик идет. И еще этот пьяный неподалеку от дома стоит, просит квасу. Как ему про цветы объяснишь?

Но пьяного на том месте не оказалось. Куда-то ушел. Возле водосточной трубы стояла моя банка. Аккуратно стояла. Не разбитая. С водой.

Мне опять стало весело. И уж совсем непонятно для чего, я выдернул из букета один пион и сунул его в банку. И пошел.

Во дворе меня снова охватило беспокойство. Оставался самый важный момент операции: букет нужно было забросить в Танино окно. Второй этаж, третье слева от угла.

Кидаться я умел неплохо. Будь у меня в руке снежок, я б его не то что в окно – в форточку бы забросил. Но в руке-то у меня букет! А промахнусь раза два – получится веник. Да и вообще, если долго кидать, весь дом разбудить.

Я попробовал прикинуть в уме оба случая: первый – если я попадаю в окно, и второй – если не попадаю. В первом случае я бегу в свой подъезд, во втором – бросаюсь ловить букет. Все как будто продумано, все учтено.

Размахнувшись, я с силой метнул букет. По броску я понял, что не попаду, и в какую-то долю секунды был уже под окном, чтобы ловить цветы.

Тут же раздался звон стекла, и я втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас посыплются осколки. Но они не посыпались. Не упал и букет. Лишь тогда я сообразил, что кидал-то в распахнутое окно, значит, я все-таки попал туда… И не только попал, а… Перед глазами как бы мелькнула круглая, пузатенькая ваза, та, что стояла на серванте, а потом удлиненная, овальная, та, что красовалась на столе…

Вспоминать остальные предметы было некогда: нужно было давать деру.

С утра весь дом облетела удивительная весть: ночью у бабки Лукерьи спрыгнула с буфета и разбилась кошка-копилка. Ну ладно бы просто спрыгнула («Каких чудес не бывает на божьем свете!» – утверждала бабка Лукерья), а то ведь кошка взамен себя оставила на буфете цветы. Большой букет цветов. Красные и белые. Самые настоящие.

– Я, – рассказывала бабка, – спервоначалу думала, сон вижу, когда ночью-то все зазвенело. Вот, думаю, какой сон дурной. К чаму бы звон этот окаянный? Свет не зажигаю, ляжу. Кругом все тихо. Перекрестилась, опять уснула. А утром-то проснулась, стала тапок надевать, гляжу – батюшки, на полу черепки и деньги монетками рассыпаны! Глянула на буфет-то, у меня аж тапок из рук: котики нет, а на ейном месте цветы. Ну, думаю, совсем померла. Караул кричать не могу: силы нету. Рот раскрою, как рыба, а голос не идет. Крестным знаменьем осенила себя – полегшало. Вот ведь какая напасть вышла. И к чаму бы такое?…

Лукерье кто верил, кто не верил. Большинство, конечно, не верило. А вот к чему «такое», объяснить никто не мог.

Никто, кроме меня.

Будь «такое» не букетом, а чем-то иным, я бы, пожалуй, признался бабке, сказал бы, что сорвалась рука и что кидал я не в ее окно, а в соседнее. Но «такое» было букетом, поэтому я промолчал.

На день рождения к Тане я шел со странным настроением. Мне хотелось ее увидеть, но я не знал, как она меня встретит и что скажет.

Возле двери, вместо того чтобы позвонить, я задумался. Стоит ли вообще мне идти? Вдруг она обо всем догадалась? «А, – скажет, – букетошвы-рятель! Привет тебе от бабки Лукерьи». И захлопнет дверь!

Пока я размышлял, подошел Виталька. В руке у него был маленький сверточек.

– Что, – спросил он, – не открывают? Может, дома нет.

– Звонок что-то не работает.

– Ну-ка, – сказал Виталька и нажал на кнопку.

Дзынь! – зазвенел звонок.

– Видишь, – заявил Виталька, – у меня все заработает. – И он поправил темный галстучек.

Я никогда раньше не видел Витальку в галстуке. А тут нате, вырядился! Проборчик, как на картинке в парикмахерской… Может, и мне нужно было попросить галстук у отца? Но тут же мне стало стыдно за свою минутную слабость. Что я, совсем, что ли, спятил?

Дверь открылась.

– А, мальчики! – У порога стояла Таня. – Входите, входите.

На ней было новое платье с крупными черными горошинами.

– Поздравляю тебя, – выпалил Виталька. – Желаю творческих успехов на сцене. – И он сунул ей свой сверточек.

– Поздравляю, – сказал я. – Желаю успехов… – И тут запнулся. Что сказать? Виталька, конечно, все дома продумал. А я? Ну и дурак! Каких же успехов? Если про сцену, значит, повторить, как попугай. Нет уж. Тогда каких? В учебе?? Не годится. Сейчас лето началось, зачем вспоминать про учебу? Нужно скорее хоть что-то сказать. Совсем неловко получается. Но что? – …Больших успехов в личной жизни, – бухнул я и покраснел.

– Спасибо. Проходите, ребята, в комнату.

В комнате, где уже был накрыт стол, сидели на диване Иван Денисович и Верка Рященцева.

– Здравствуйте! – поднялся нам навстречу Иван Денисович. – Молодцы, что не опоздали. Теперь, кажется, все собрались. Да, Таня?

– Да, сейчас будем садиться.

И только тут я увидел, что все еще держу в левой руке две здоровенные книжищи Уэллса.

– Куда положить? – спросил я Таню.

– Уэллс, – прочитала она, склонив голову. – Это мне?

– Ага, – сказал я и протянул ей обе книги. – Здесь про человека-невидимку и еще всякая фантастика.

– Спасибо, – сказала Таня. – Я как раз хотела о нем прочитать. – И она унесла мои книги.

Потом она развернула Виталькин сверток.

– Духи!

– Покажи, – попросила Вера. – Ой, «Красная Москва»! – Она поднесла пузырек к носу. – А какой запах! – И протянула мне, как будто я просил ее. – На, посмотри.

Я взял коробочку с духами, посмотрел, понюхал.

– Здорово, – сказал, – пахнут.

Сказал я это просто так, чтобы не обидеть девчонок. По-моему, одеколон лучше пахнет, сильнее. Я смотрел на коробочку, и мне казалось, что это та самая, которую я чуть было не купил в одном магазине. Даже царапинка слева на крышке та же. Запомнил я потому, что никак все не мог решиться – покупать их или нет? А потом подумал: ну их к аллаху! Что Танька, взрослая, что ли, такими духами душиться! Виталька еще после засмеет. И вот пожалуйста! Те же самые духи. Цирк!

Я улыбнулся и взглянул на Витальку. Он отвел глаза. Мне тогда захотелось поддразнить его.

– Виталька, – позвал я.

– Чего?

– Ты молоток, Виталька. Такие духи достал. Разбираешься.

Виталька не знал, что сказать. Он отошел к книжным полкам, стал рассматривать корешки книг. А я торжествовал. Я решил выдать ему за все.

– Наверное, в очереди долго стоял, а?

– Да нет, – промямлил Виталька, – не долго.

Я видел, что он готов был провалиться сквозь землю. По жалость во мне даже не шевельнулась.

– Ой! – Я выронил из рук пузырек. Девчонки вскрикнули, но я тут же у самого пола успел поймать его. Этот фокус у меня был давно отработан. Даже мама моя сохраняла спокойствие, когда я при гостях вот так же «ронял» ее любимую чашку. «Ловкость рук, – пояснял я изумленным гостям и нагло спрашивал: – Повторить?» Все говорили; «Нет, нет, разве можно, что за баловство!»

Сейчас тоже все были испуганы. Виталька поправлял галстук, жалко улыбаясь. Он, кажется, понял, что я их разыгрывал.

– Положи, Эдька, – сказала Верка. – Какое чудо, что поймал. А я-то думала, ну, всё…

Я поставил духи на подоконник.

– Подумаешь, чудо, – попытался как ни в чем не бывало сказать Виталька. – Вот у Лукерьи, говорят, было чудо? Это да!

Меня бросило в жар. Неужели знает?

– А что у Лукерьи? – спросила Верка.

– Не знаешь?

– Нет.

– И я не знаю, – сказала Таня.

– А я уж и подавно, – вставил Иван Денисович.

Оказалось, что Верка пекла большущий пирог с яблоками (это был ее подарок), а Таня и Иван Денисович тоже были очень заняты, вот и прошла мимо них сегодняшняя новость.

Виталька начал рассказывать про бабку Лукерью, а я все ждал, когда же эта история коснется меня. Он рассказывал смешно, изображал в лицах и бабку, и тех, кто ее слушал. Все смеялись, а я так же, как только что Виталька, жалко улыбался. Я знал, что удар вот-вот будет нанесен. Отличный удар. Под дых. «Вот сейчас, – думал я, – сейчас…»

Когда Виталька стал заканчивать свой рассказ, я вдруг почувствовал, что мне ничто не грозит. Нет, он ничего не знал про меня. Ничего! Он бы не так расписал этот случай. Он бы намекнул кое на что и кое на кого. А тут, я видел, вес камушки летели в бабкин огород!

– Господи, – уморительно повторял Виталька. – К чаму бы это… Ума не приложу. Никак, конец света наступает. О Господи!

Виталька разошелся вовсю. Он захотел и нас присоединить к неожиданно получившейся игре.

– К чаму бы такое, родненькая, скажи? – обратился к Верке.

Верка подумала, подумала – засмеялась.

– К дождичку в четверг, – сказала она.

Виталька подошел к Тане.

– А ты, имянинница, скажи ты.

– У нее день рождения, – вмешалась Верка. – Отстань ты от нее.

– Скажи, имянинница, – напирая на букву «я», повторил Виталька.

– Поживем – увидим, – уклончиво ответила Таня.

А Виталька уже взял меня за руку:

– Можат, ты, мил человек, знаешь, к чаму?

Меня как током дернуло. «Вот когда он отыграется. Дождался случая».

– К чаму? – настаивал Виталька.

– Пусти. – Я вырвал руку.

– Нет, мил человек, скажи, к чаму?

И опять вдруг мне стало легче. «Ну конечно, не знает. Он не так бы себя вел, не так». Мне тоже сделалось весело.

– К чаму? – не отставал Виталька.

– К киселю, – попробовал я свалять «дурочку».

– Нет, к пирогу, – запрыгала Верка.

«Уж молчала бы, Ряха. Расхвасталась своим пирогом», – подумал я.

Виталька шагнул к Ивану Денисовичу.

– Батюшка, можат, ты знаешь, к чаму б чудо такое вышло?

Иван Денисович тоже посмеялся, а потом сказал:

– Нет, Лукерья, чуда-то никакого.

– Как же так нет? – удивился Виталька.

– Да очень просто. Сами цветы не могли свалиться на буфет.

Тут все удивились. Лукерьины россказни никто всерьез не принимал, а Иван Денисович еще что-то объяснить пытается.

Виталька позабыл, что он Лукерья, и первый начал спорить.

– Цветов вообще не было, Иван Денисович.

– Нет, были, – сказал я. – Лукерья в комнату жильцов приводила, показывала. – Я чувство вал себя в полной безопасности, и мне даже интересно было слушать начавшийся спор.

Но в это время прозвенел звонок. Таня пошла открывать и вернулась с телеграммой.

– Вот, – сказала она и прочитала: «Поздравляем, целуем, обнимаем. Мама и папа».

– А где они? – спросил Виталька.

– В Сибири. Они у меня геологи. Сейчас в экспедиции.

– Здорово, сказал я. – Вот, наверное, путешествуют!

– О, еще сколько! – И вдруг Таня всплеснула руками: – Ребята, что вам сейчас подарю!.. – Она весело взглянула на деда и выбежала в коридор.

Вернулась она с небольшим мотком. Но не показала, что в нем лежит.

– Запускайте руки. Ну, кто смелый?

– Пустите меня, пустите меня! – закричала Верка, подпрыгивая на месте.

Она сунула руку в мешок и, взвизгнув, тут же выдернула.

– Ой, что-то колючее! Покажи…

– Неужели нет смелых? – сказала Таня. Мы с Виталькой кинулись к метку, и в руках у нас оказалось по большущей круглой шишке.

– Это кедровые, – пояснила Таня, – с орехами. Вера, возьми и ты. Не бойся. Она не кусается.

Шишка мне понравилась. Она была раскрыта, во все стороны торчали как бы скрюченные пальцы с когтями, а в щелках под этими пальцами виднелись орешки.

– Откуда такие шишки? – спросил и.

– Папа прислал с одним геологом.

Я посмотрел на шишку и представил себе, как она внесла на кедре где-то далеко-далеко, в безлюдной тайге. Может, рядом с ней на ветке кедра пряталась громадная дикая кошка – рысь. Шишка видела, как пробирается по лесу медведь. А может, и он залезал на этот кедр.

– Люблю путешествия, – сказал я ни с того ни с сего.

– Правда? – спросил Виталька.

– Ага. – Я не заметил вовремя подвоха.

– В книжках? – уточнил Виталька.

– Да нет… – замялся я и тут же понял, что сейчас Виталька спросит, где я бывал.

А я был только раз у тетки в Рязани и в Ялту ездил с родителями. Вот и все. Правда, в пионерском лагере у нас были походы. И мне очень понравилось топать с рюкзаком, разводить костры и печь картошку. Но Виталька ведь засмеет, если те походы назовешь путешествиями.

– А мы всегда уезжали на субботу и воскресенье, – выручила меня Таня.

– Кто это «мы»? – спросил Виталька.

– Папа, мама и я. Брали с собой палатку, иногда байдарку сборную и уезжали.

– Куда? – спросил я.

– В разные места. Недалеко, километров за пятьдесят, за семьдесят. У нас всегда карта была.

И оказалось, что все любят путешествовать – и Виталька, и Верка, и Иван Денисович сказал, что в молодости много походил по России.

– А давайте, – сказал я, – как-нибудь соберемся и махнем в поход.

– Идея! – воскликнул Виталька.

Все зашумели: правильно, мол, как хорошо.

– Еще бы байдарки сборные достать, – произнес я.

– Гигант мысли, – отозвался Виталька.

Ну для чего ему нужно все портить? Или же сегодня мы так настроены один против другого? Вычитал где-то: «Гигант мысли!»

– Говорун-говорунок, – сказал я, – подлижи пойди творог.

– Я бы пошел, да ты уже все вылизал.

Не Иван бы Денисович, я б, конечно, не стерпел.

– Петухи, – сказал Иван Денисович, – давайте-ка садиться за стол.

Веркин пирог, я должен признаться, действительно был красив. От него вкусно пахло, по краям он был подрумянен, а в серединке разместились не то какие-то вензеля, не то узоры, присыпанные сахарной пудрой. Пирог походил на старинный герб. Я подумал, что Верке будет жаль смотреть, как начнут его резать.

Но Верка сама протянула мне нож.

– Поработай на пользу общества, – сказала она.

– Подожди, – остановил меня Иван Денисович.

С книжной полки он взял небольшую коробочку. Из нее вынул коротенькие свечки с острыми наконечниками внизу. Он воткнул в пирог четырнадцать свечек, и мы принялись зажигать их.

Потом мы немного посидели при свете свечей и выпили за Таню по рюмке кагора. Иван Денисович сказал:

– Чуть-чуть можно ради такого случая. Никогда я не думал, что так приятно сидеть за столом перед вздрагивающими огоньками. Я вообще люблю смотреть на огонь. Маленьким меня как-то привозили в деревню. В памяти остались русская печь, ухваты, чугунки. От печи я не отходил. Хозяйка вначале боялась, что я буду кидать туда щепки. Но потом успокоилась, поняла, что мне нужно было только смотреть на огонь. А смотреть я мог часами. Он был живой, он был непонятный, он грел.

Пока горели свечки, я как-то даже не слушал, о чем говорили за столом. Я лишь видел мерцающие желтоватые огоньки. И в глазах у ребят тоже светились эти огоньки. Особенно у Тани. Это потому, что она сидела напротив меня и ее мне лучше было видно.

Казалось, что мы находимся в замке или во дворце, да и сами мы какие-то необыкновенные, может, волшебники, и сейчас будем колдовать.

Но вот включили свет, свечи задули, все стало обыкновенным – комната, стол, мы.

Мы пили чай, ели пирог, хвалили Верку (я-то не хвалил), а Верка сидела важная и довольная и говорила, что нет, мол, пирог не очень удался, чуть подсох, а вот в следующий раз… Тьфу ты! Даже есть расхотелось. Ну что она со своим пирогом носится! Пирог как пирог, съедобный – и ладно.

– Эдик, что же ты не берешь пирога? – спросил Иван Денисович. – Не хочешь? Бери яблоки, конфеты… И даму свою угощай. – Он посмотрел на Верку, которая сидела рядом со мной.

От таких слов меня даже скособочило. Это Ряха-то дама?! Да еще моя?! Пусть сама берет, если лопать хочет. Руки есть.

А Виталька, смотрю, взял коробку с конфетами, протянул ее Тане. Она выбрала одну конфетку и улыбнулась.

– Спасибо!

– Пожалуйста. – Он поправил галстучек.

Верка вдруг тоже поставила передо мною вазу с яблоками:

– Бери, Эдик, не стесняйся.

Я тогда схватил самое большое яблоко. Сказал:

– Кто стесняется? – и начал его так грызть, что в ушах затрещало. Уж очень мне не хотелось походить на аккуратненького, гладенького Витальку.

Наверное, я ел яблоко слишком свирепо, потому что Верка сказала:

– У тебя, Эдик, плохое настроение. Сейчас мы тебя развеселим. – И спросила Таню: – У вас есть пластинки?

– Есть хорошая коллекция Шаляпина, – сказал Иван Денисович.

– Я сейчас приду, – вскочила Верка и убежала.

Вернулась она с пластинками.

– Вот. Будем танцевать. – И она включила проигрыватель.

Через минуту она отплясывала шейк. У нее хорошо получалось. Лихо. Она притопывала, подскакивала – только платье возле колен дергалось то в одну, то в другую сторону.

– Где так научилась? – спросил я, когда Верка, раскрасневшаяся и возбужденная, села рядом со мною на диван.

– В лагере… еще прошлым летом. – Она сразу не могла отдышаться, – У нас все вожатые… ил музыкального училища были… Такие пляски устраивали!..

А потом вышли на середину комнаты Таня и Виталька. Затем опять отплясывала одна Верка. Но чаще всего они танцевали втроем.

Таня не так ловко притопывала, хотя все же у нее получалось здорово. «В порядке», – отметил я про себя. Зато Виталька танцевал неважно, движения у него были скованные, а лицо – вот смех-то! – лицо было таким серьезным и сосредоточенным, будто он в уме решал и никак не мог решить задачку по алгебре.