Текст книги "Прощайте, сожаления! (СИ)"

Автор книги: Олег Мамонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ну и как это соотносится с вашей философией? Или вы философ только по должности?

– Сядьте, и я отвечу на ваш вопрос. Я как раз хотел объясниться. Я тоже сяду. Мы оба не здоровы, нам тяжело стоять. Вот, так-то лучше. Вы не задумывались над тем, сколь многим вы ненавистны? Вы ломаете человеческие судьбы запросто, для мимолётного удовольствия или небольшой выгоды, как будто срываете цветы. Вы ведёте себя как хозяин жизни, вокруг которого не равные вам люди, а всего лишь носители определенных полезных вам функций, потому что иных вы не потерпите рядом с собой. Вы шутя разбили жизни многих, в том числе и моей жены...

– Я любил Наталью! – вскричал Чермных. – Вам не понять того, ограниченный вы человек, что можно любить женщину, с которой не связан брачными узами, притом – страстно и нежно!

– Ну да, мы, простые люди, слишком ограниченны для того, чтобы делать деньги и крутить любовь с чужими жёнами, и даже для того, чтобы по-настоящему любить своих собственных! – вымученно, одними губами улыбнулся Жилин. – И только вы, нувориши, знаете во всём толк!

– Если уж хотите правды, то Наталья никогда не была вашей на самом деле. Ей в тягость было жить с вами. Я её даже не соблазнял – она сама потянулась ко мне. Она говорила мне, что вы тоскливый зануда и что она не любит вас. Я подарил ей радость любви... А что касается "нуворишей" и "простых людей", то такой пошлости я от вас не ожидал. Социальный протест – это всё, к чему сводится ваша философия?

– Суть не в социальном протесте, а в восстановлении человеческого достоинства, – уверенно, как хорошо продуманное, сказал Жилин. – Это моё личное, частное дело. Я хочу избавиться от ресентимента, разъедающего мою душу. Потому что ресентимент – удел раба, не способного ничего изменить в этом мире.

– Ресентимент – что это такое? Кто это придумал?

– О ресентименте как о психологическом явлении и философской проблеме писал ещё знаменитый немец Ницше. Но само это слово взято из французского языка, в котором оно обозначает целый спектр чувств обиженного и бессильного человека: досаду, злость, негодование, разочарование, сожаление. Ницше считал, что раб ищет компенсацию за свои страдания в иллюзорном мире. Например, в религии. То есть вознаграждает себя воображаемой местью. Тогда как свободный, сильный человек выражает своё недовольство активным действием.

– И потому вы решили убить меня?

– Да.

– Ха-ха! Один бывший коммунист убьёт другого бывшего коммуниста, следуя философии Ницше!

– Философия лишь даёт идейное обоснование этому. Убью я вас потому, что иначе не умру спокойно. А коммунистами мы были только формально, ради карьеры: я – в качестве преподавателя идеологической дисциплины, вы – как руководитель предприятия. Вы и в советское время принадлежали к числу хозяев жизни, числились в партноменклатуре, для вас рядовой обладатель партбилета вроде меня был не ровня.

– Что ж, пусть будет по-вашему, – в глазах Чермных вспыхнула злая насмешка. – Мне и самому жизнь постыла. Только вы с вашей болезнью всё равно не умрёте спокойно, а помучаетесь изрядно. У меня же, по крайней мере, остались чудесные воспоминания. Вы знаете, что ваша жена – героиня Пушкина? Я думаю о ней словами поэта: "виясь в моих объятиях змеёй, порывом пылких ласк и язвою лобзаний, она торопит миг последних содроганий!"

Побледнев, Жилин нажал курок. Раздался негромкий звук выстрела. То, что ещё миг назад было Сергеем Чермных, сползло с кресла, заклокотав хлынувшей изо рта кровью. На синем паласе вокруг его головы быстро набрякло тёмное пятно. Жилин подошёл ближе, несколько мгновений молча смотрел на поверженного врага, сунул пистолет в карман куртки и вышел из кабинета. Через минуту он уже брёл к автотрассе, думая о том, что всё дальнейшее для него, в сущности, уже не имеет значения, но всё-таки лучше будет, если его не поймают, и что для этого надо уехать не с ближайшей остановки, а со следующей. Еще через полчаса, переходя мост через тинистый, заросший камышом ерик, он швырнул в его мутную воду пистолет и охотничий нож, вдруг осознав: оружие ему больше не понадобится, потому что ни себя самого, ни кого-то ещё он не убьёт.

12

Александра набирала номера телефонов Чермных раза три в течение дня, но только к вечеру встревожилась по-настоящему из-за невозможности услышать его. Почти весь день её от беспокойных мыслей о нём отвлекали люди. Сначала пришёл арендатор с жалобой на холод в офисе, и ей нужно было срочно связываться с сервисной компанией, а там ей говорили что-то про эквитермическое регулирование работы автономной котельной и уговаривали подождать, пока автоматика сама выправит ситуацию, и только через два часа прислали техника. Затем ей донесли, что от одного из охранников пахнет алкоголем, и она сама проверила этот факт, прежде чем сообщила о нём руководителю частного охранного предприятия «Сармат». Наконец явились уборщицы, поспорившие из-за распределения объёма работ своей товарки, ушедшей в отпуск. Лишь освободившись от всех этих неотложных забот, она сообразила, что с Чермных явно что-то случилось. Потому что при любых нормальных обстоятельствах он сам позвонил бы ей, не слыша её так долго. К тому же имелись основания подозревать что-то очень нехорошее: утром он сказал, что не поедет в офис, потому что чувствует себя неважно. Александра поняла, что ей нужно поскорее приехать к нему и выяснить, в чём дело.

В пути её одолевали дурные мысли, которые она тщетно пыталась прогнать. Несвойственная ей водительская опрометчивость выдавала её смятение. Обгоняя попутные "Жигули", она слишком долго оставалась на полосе встречного движения, а когда впереди с пугающей быстротой вырос встречный BMW, судорожно рванула вправо, и её начало заносить. Она резко затормозила и едва не угодила в кювет.

Несмотря на сгустившиеся сумерки, все окна его коттеджа были темны, и душа её заныла в предчувствии беды. Она торопливо поднялась на второй этаж, с замершим сердцем влетела в его кабинет, включила там свет и сначала никого не увидела, отчего на миг ей стало легче, но потом страшная догадка пришла ей в голову. Она приблизилась к его креслу и увидела, что он лежит на полу между столом и окном, на боку, с большим тёмным ореолом крови вокруг его головы на паласе.

Она закричала, с криком выбежала из кабинета и продолжала кричать всё время, пока спускалась по лестнице и бежала к своей машине. Оказавшись внутри своей Kia Rio, готовой рвануться с места, она почувствовала себя в относительной безопасности и сразу позвонила в полицию, затем дождалась прибытия полицейских и дала им показания. Когда ей разрешили уехать, она отправилась не к себе домой, а к Каморину, потому что её страшило ночное бессонное одиночество. С красными от слёз глазами она предстала перед ним на пороге его квартиры.

– Чермных убит, – сказала она в ответ на его немой вопрос, быстро прошла на кухню, там уронила голову на стол и плакала с четверть часа, горько, безутешно, как плачут дети и слабые женщины.

Её горе было искренним. Смерть вторглась в её жизнь, в кои-то веки налаженную и успешную, как что-то абсурдное, страшное, грозящее неисчислимыми бедами. Ей было ужасно жаль Чермных, но ещё больше – саму себя, потому что она понимала, что сейчас вслед за этой смертью рушилось всё её относительное благополучие.

– Что же теперь будет? – спросила она Каморина, когда её слёзы иссякли.

– Да ничего не будет! – сказал он, желая успокоить её. – Всё останется по-прежнему.

– Нет, вся наша жизнь теперь изменится! Как ты не понимаешь этого! Ты думаешь, Анжела продолжит заниматься газетой? Ты знаешь, как Чермных называл дочкин бизнес? Девичьей игрушкой!

– Если Анжела закроет газету, я пойду к тебе управляющим! – попробовал отшутиться он.

– Мой бутик она отберёт вместе со всем, что у меня есть, кроме квартиры! Я завела свой бизнес на заёмные деньги, которые Чермных дал под расписку. И она, конечно же, цела и лежит где-то среди его бумаг. Анжела отыщет её и предъявит ко взысканию. А отдать мне нечего, потому что бизнес мой пошёл плохо, да и некогда мне было заниматься им толком...

– Может, и не предъявит... Может, Чермных позаботился об этом...

– Чермных по-настоящему заботился только о своей дочке! А она меня ненавидит! Я чувствовала это всё время, пока работала в вашей газете. Ты помнишь, за каким столом я сидела тогда?

– Как не помнить...

– Я вспоминаю с ужасом, точно кошмар, этот маленький письменный стол из ДСП, покрытый светло-серым ламинатом, без ящиков, шириной всего восемьдесят сантиметров, явно для школьника! Когда она в мой первый рабочий день в "Ордатовских новостях" как будто любезно, без тени насмешки, указала мне это рабочее место, то я надеялась, что это временно. Но я просидела за этим столом пять лет, и ничего иного она мне так и не предложила. За эти пять лет я осознала, насколько она постоянна в своей неприязни. У всех в редакции были нормальные офисные столы, и только мне дали детский. Не сомневаюсь: за все годы моего отсутствия никто за ним не сидел. Ведь так?

– Да.

– И придиралась она ко мне всё время по мелочам, и платила мизер. Я в этом унижении чувствовала женскую расчётливую месть, но только не понимала, за что. За то, что я привлекательнее Анжелы? Но это же единственное моё преимущество – у меня, в отличие от неё, нет ни состояния, ни детей...

– Таких детей, как её сынок, никому не пожелаешь. Я видел его в "Плазе" накануне новоселья компании "Кредо", когда Анжела отрядила туда на помощь сотрудников редакции. Там на всех кричал и ругался матом Чермных-младший, этакий дёрганый студентик невысокого роста, очень гордый тем, что ему поручили руководить перемещением мебели и оргтехники.

– Типичный мальчик-мажор – достойный сын постаревшей девочки-мажорки!

– Анжела не только мажорка, но и стерва! – с жаром заговорил Каморин, радуясь возможности отвлечь Александру от мыслей о покойнике. – Она и меня гнобит, словно что-то вымещает!

– Именно так! Как раз в случае с тобой всё ясно. Помимо стервозности и материального расчёта, у неё имеется и другой мотив для того, чтобы гнобить тебя, – женская месть. Ты же игнорировал её как женщину, относился к ней только как к начальнице. Не так ли? У неё же когда-то могли быть на тебя определённые виды...

– Возможно. Только у неё давно уже есть муж – некий Виктор Шмульский, чиновник областной администрации. И сейчас она, в сущности, уже старая баба.

– Если Анжела старая, то что же я? – впервые за вечер улыбнулась Александра.

– Нет, ты выглядишь совсем неплохо, намного моложе своих лет. А вот я чувствую себя в последнее время совсем развалиной. Очень часто болит голова, которую ушиб однажды, когда меня сбила машина...

– Бедненький! – Александра притянула к себе голову Каморина и поцеловала его в щёку.

Он благодарно, с облегчением закрыл глаза, отдаваясь её ласке, с наслаждением вдыхая запах её волос, такой знакомый, родной и в то же время отчасти новый, может быть, от каких-то неведомых ему дорогих духов. Она гладила его по голове, слегка теребила уши, ерошила волосы, дула в лицо. Всё это вместе соединилось для него в одно чувство нежного щекотания, и с грустью он осознал, что это ласка совсем не страстная, а целомудренная, почти материнская. Видимо, прошлого не вернуть...

Без объяснений, как само собою разумеющееся, они поняли, что лягут порознь. Он уступил ей кровать, а себе постелил на диване.

13

Люди смотрели на Анжелу Чермных с удивлением: эта маленькая нервная женщина перенесла смерть отца как будто совсем спокойно, без слёз и иных явных признаков депрессии. Впрочем, все думали, что она, конечно, плакала, но только наедине, невидимо для всех, будучи натурой гордой и скрытной. На самом деле и наедине Анжела не плакала и сама удивлялась этому. Ведь было же в её детстве горячее чувство своего нерасторжимого единства с большим, сильным человеком – её отцом, от которого так хорошо пахло мужским одеколоном «Эдгар» и чем-то другим, тоже приятным. Она помнила, что не удержалась от слёз, когда однажды провожала его в длительную командировку: ей казалось, что она теряет его навсегда, а вместе с ним – самую дорогую часть своей души. Теперь же воспоминание о прежнем чувстве к отцу ещё сохранялось в её душе, но уже как нечто ушедшее, навсегда отделённое от неё. Так, наверно, калеки чувствуют свои ампутированные конечности. То ли слишком многое сгорело в ней двадцать лет назад в психиатрическом стационаре, в который она угодила с подростковой депрессией, то ли просто с возрастом она очерствела душевно. Она давно заметила, что между нею и окружающим возникла некая невидимая, но непреодолимая преграда, не позволяющая ей воспринимать мир со всей былой полнотой чувств. Например, она помнила с детства, как пахнет только что выпавший, рыхлый снег, но вот уже много лет не могла снова пережить своё детское впечатление, когда брала в руки снежные хлопья: вместо прежнего восхитительного запаха морозной свежести она чувствовала только неприятную холодную сырость...

Гибель отца сделала Анжелу более собранной и жёсткой. Каморин почувствовал это уже через неделю после трагического события, в пятницу тридцатого октября. Анжела вызвала его к себе в кабинет, позвонив ему по внутреннему редакционному телефону, и при этом обозначила тему предстоящего разговора уклончиво: "Надо кое о чём поговорить".

Оказавшись в кабинете Анжелы, Каморин всмотрелся в неё с жадным любопытством: сейчас впервые после гибели Сергея Чермных он мог наблюдать её вблизи. В чёрном траурном платье, с лицом без косметики, потемневшим, осунувшимся, Анжела казалась постаревшей. Не глядя на него, она махнула рукой на стул возле её стола, позволяя присесть. Затем, продолжая смотреть не на него, а в свои бумаги на столе, сказала тихо, как будто совсем спокойно:

– Газета живёт за счет рекламы, а её из-за кризиса почти не стало, поэтому я буду вынуждена оптимизировать штат сотрудников. То есть кого-то уволить, а кого-то перевести на полставки. Тем, кто останется на полном окладе, придётся работать особенно напряжённо, в том числе по субботам и воскресеньям, а иной раз – и по ночам. Такой режим работы вводится с сегодняшнего дня. Вот вам срочное задание: сходить сегодня к половине пятого на пресс-конференцию Чиркова, исполняющего обязанности главы администрации Ордатова, и подготовить материал к утру понедельника, чтобы мы могли сразу разместить его на своём сайте. Чирков – кандидат на должность сити-менеджера, депутаты гордумы должны определиться со своим выбором в ближайшие дни. Как говорится, дорога ложка к обеду.

Каморин оторопел, не нашёл слов для ответа и молча вышел из кабинета Анжелы. Он почувствовал, как в левой части его головы возникла та самая давящая боль, которая беспокоила его уже без малого двадцать лет, усиливаясь после всякой серьёзной рабочей нагрузки или нервотрёпки. Когда она особенно возрастала, возникало страшное чувство, что в голове может что-то лопнуть. Это началось с тех пор, как его сбила машина. Бампер ударил его по левой ноге, сломав голень, и отбросил на несколько метров. От удара головой об асфальт он потерял сознание... В последнее время он чувствовал себя неважно и именно в предстоящие выходные собирался расслабиться и хорошо отдохнуть. А теперь вместо отдыха его вынуждают браться за сверхурочную работу под угрозой перевода на полставки или сокращения...

Он окинул взглядом сотрудников: знают ли они о предстоящих переменах? Инна Стефанович, сорокалетняя блёклая дама на должности коммерческого директора с профессиональной медоточивой речью и неприятным запахом изо рта, посмотрела на него внимательным взглядом, продолжая о чём-то говорить по телефону. Она, конечно, уже была осведомлена обо всём, как и верстальщица Вера Макошина, полная, хитрая баба, которая теперь таращилась на него откровенно, не скрывая любопытства. Но вопросов ему не задал никто. В редакции "Ордатовских новостей" всякие разговоры, касающиеся отношений сотрудников с начальством, были под негласным, но общеизвестным, абсолютным табу как тягчайшее нарушение корпоративной этики. Даже о том, кто сколько получает, что в обычном коллективе ни для кого не является особой тайной, сотрудники редакции могли только догадываться, потому что официальную, "белую" часть зарплаты им выдавала бухгалтерша каждому по отдельному расходному ордеру, а неофициальную – сама редакторша Анжела Чермных в конверте.

Каморин вернулся за свой стол и только тогда сообразил, что Анжела ведёт дело к закрытию газеты, а к сокращениям прибегает затем, чтобы не обрывать издание слишком резко, не выполнив всех связанных с ним обязательств. Например, перед рекламодателями и подписчиками, хотя число тех и других ничтожно. Газета никогда не была особенно успешным коммерческим проектом, а сейчас, после странной смерти Чермных, стала для Анжелы совсем в тягость. Она, ясное дело, теперь хочет уйти с печатного рынка и спрятаться ото всех, чтобы не напоминать публике о случившейся трагедии и в уединении пережить своё горе, а затем сосредоточиться на управлении "Плазой". Скорее всего, "Ордатовские новости" будут закрыты к Новому году или вскоре после этой даты.

Каморин вдруг почувствовал, что ему ужасно душно. В панике он огляделся вокруг: может быть, вышли из строя агрегаты офисной вентиляции? Из своего стеклянного отсека он мог видеть всё обширное помещение редакции, разделённое на такие же, как у него, стеклянные отсеки, кроме кабинета редактора, скрытого непрозрачной перегородкой. За стёклами сотрудники что-то делали, о чём-то говорили, тихие и спокойные, как рыбки в аквариуме. Значит, недостаток воздуха ощутил только он, и связано это, конечно же, с его проблемами с давлением.

Он распахнул настежь дверь своего стеклянного отсека и снова сел за стол. Свежего воздуха это ощутимо не прибавило, но слышнее стали голоса сотрудников. Говорила, впрочем, в основном Анжела, которая вышла из-за своей перегородки и стояла перед столом коммерческого директора Инны Стефанович:

– Вы недостаточно смотрите за Татьяной. Она в этом месяце ещё не заключила ни одного договора и занимается неизвестно чем. Я видела сегодня, как она что-то разглядывала на своём планшете!

Молоденькая, лишь недавно принятая Татьяна Карташова, в белой блузке, с круглым полудетским лицом, на котором проступили красные пятна, стояла тут же, возле стола Стефанович, и что-то лепетала в своё оправдание.

– Вот что я решила, – продолжала Анжела, не слушая Карташову и не давая вставить слова Стефанович. – Пусть Татьяна занимается планшетом дома. Она получает расчёт с сегодняшнего дня как не прошедшая испытальный срок. А что касается записи в трудовой, то это как она сама пожелает. Хотя вам, конечно, не нужна такая трудовая! Как нам не нужны такие работники, как вы! Здесь вам не детский сад!

"Да оставь же ты её наконец в покое!" – думал Каморин с досадой и стыдом за Анжелу.

Через минуту Карташова, шмыгая носом, торопливо собирала с соседнего стола свои вещи и складывала их в полиэтиленовый пакет. Каморин покосился на её маленький, почти подростковый лифчик, заметный под белой блузкой, и почувствовал щемящую жалость к ней и себе самому. "Выгоняют нас обоих, её – быстро и откровенно, придравшись к пустяку, меня – медленнее, слегка завуалированно", – подумал он.

Ему стало тоскливо. Он с трудом досидел до половины четвёртого часа, когда нужно было идти на пресс-конференцию Чиркова. По пути в мэрию он постарался припомнить всё, что знал о сложившейся там ситуации. На днях был смещён первый сити-менеджер Ордатова Подковин, лишь год назад назначенный на эту должность депутатами Ордатовской гордумы после затянувшейся "войны" региональной и муниципальной исполнительной власти и отстранения губернатором мэра-популиста Лемзякова под предлогом неисполнения последним своих обязанностей. По всей видимости, Подковин допустил какие-то промахи и не оправдал ожидания, поэтому его "ушли". Чтобы снова не ошибиться с выбором, депутаты решили не торопиться и собраться на своё очередное заседание, на котором должно было прозвучать имя нового сити-менеджера, через две недели. На переходный период исполняющим обязанности главы администрации города был назначен Чирков – заместитель Подковина.

Чирков возник словно ниоткуда: до сих пор широкая публика ничего о нём не знала. Но в местных аппаратных кругах он имел репутацию блестящего молодого человека, хотя уже разменял пятый десяток. Он был вечным замом, успев сменить множество организаций, в каждой из которых трудился лишь около года. А став наконец первым лицом городской администрации, не захотел, естественно, оказаться лишь "калифом на час" и потому решил публично заявить о себе как подходящем кандидате на должность сити-менеджера.

По прибытии в приёмную Чиркова, Каморин увидел там только одну свою коллегу – Ксению Потуданскую из "Вечернего Ордатова", пятидесятилетнюю, обрюзгшую, с крашеными рыжими локонами. Он понял, что кандидат в градоначальники решил сделать себе политическую рекламу, судя по выбору изданий, "скромненько, но со вкусом". Обе газеты считались в городе солидными СМИ. Первая – за свой формат А2, как у советской "Правды", и добродетельно-скучное содержание, вторая, больше похожее на таблоид, – за свою сохранившуюся с советских времён репутацию издания, интересного простым горожанам.

Встречу с корреспондентами Чирков назначил на половину пятого часа, но пригласил их в свой кабинет только в начале шестого. Приветствуя гостей, из-за стола поднялся слегка утомлённый, но всё же казавшийся моложе своих сорока с небольшим лет ещё довольно стройный шатен с густой шевелюрой и спокойным, глубоким взглядом карих глаз. В его облике удивляли странные признаки женственности: красивые губы, похожие на лук Амура, нежная кожа полноватого лица, уже наметившийся двойной подбородок...

Когда корреспонденты сели на указанные места, Чирков остался стоять и сразу начал проговаривать то, что хотел увидеть напечатанным. Он говорил как вполне искушённый оратор, без бумажки, непрерывно минут сорок, не позволяя задать ни один вопрос, увлечённо, пространно и сумбурно, перескакивая с одной темы на другую. Его речь на обычном чиновничьем сленге лилась гладко, без запинки, красивый голос с плавными модуляциями был звучен и убедителен. Но Каморин с упавшим сердцем понял, что практически ничего из этого монолога нельзя воспроизвести в газете дословно: едва ли не каждая фраза была построена неправильно и выражала мысль не совсем ясно или не полностью, всё нужно было домысливать, дополняя и развивая недомолвки, соединяя разбросанные беспорядочно обрывки идей. Приняв же во внимание большой объём озвученной информации, Каморин сообразил, что на это задание ему потребуется столько времени, что дай бог успеть за выходные.

Сразу после пресс-конференции он позвонил Анжеле на мобильный телефон, посчитав своим долгом сообщить о чрезвычайной трудоёмкости данного ему задания. Нельзя ли сдать материал во вторник? Ведь работать без выходных очень тяжело, особенно в его немолодом возрасте... Не видя её, он понял, что она презрительно сощурилась, только по звуку её голоса:

– Имейте в виду, что вы не являетесь незаменимым сотрудником! Чао!

Когда она отключилась, он пробормотал: "Стерва!" Впрочем, иного от неё он и не ждал. Как и она, конечно, не ждала от него иной реакции, кроме покорности. Она же знала образ его мыслей: невозможно отказывать, когда связан служебными отношениями и от тебя требуют чего-то в интересах дела...

Как лояльный сотрудник он в выходные выполнил срочную работу. Хотя чего это ему стоило! Уже сформированные куски текста приходилось переделывать снова и снова, потому что проклятый Чирков возвращался к одним и тем же вопросам по нескольку раз. Многое, произнесённое им невнятной скороговоркой, приходилось уточнять, наводя справки в интернете. И постоянно нужно было подгонять себя из боязни не успеть. А в понедельник, когда от работы его уже тошнило и он чувствовал себя очумевшим от безвылазного сидения дома наедине с ноутбуком, Анжела, как ни в чём не бывало, дала ему очередное срочное задание: пойти к двенадцати дня на презентацию новой гостиницы "Холидей-Инн" и уже к вечеру прислать по электронной почте готовый репортаж. Когда же он попросил отгулов за работу в выходные, она ответила насмешливо, что он их получит "потом", а сейчас много спешной работы... И в итоге до конца недели он вынужден был работать с тем же крайним напряжением, превозмогая всё возраставшую боль в голове и отчётливое предчувствие того, что даром ему это не сойдёт.

Наедине с собой он в те ужасные дни ещё много раз обзывал её стервой, чтобы как-то, вопреки своей бессильной растерянности, выплеснуть возмущение. Потому что какой же ещё был у него выбор, кроме покорности? Не сам ли он виноват в том, что оказался в жалком положении? Разве только сейчас Анжела стала стервой? Разве не сам он помог ей стать такой, позволив ей увериться в том, что стервозность – это гарантия успеха, во всяком случае, в обращении с ним? Он слишком долго закрывал глаза на то, что зарплата у него мизерная, всего тринадцать тысяч, меньше, чем у продавщицы продовольственного магазина, ха-ха! Что из этой суммы официальный заработок, который будет учитываться при начислении пенсии, – всего восемь тысяч, остальное "в конверте". Что без уважения к возрасту его нагружают срочной работой и посылают в дальние, трудные поездки.

Он знал, почему Анжела так обращается с ним. Она давно поняла: сам он из её редакции никуда не уйдёт, даже не попытается это сделать, а будет до конца держаться за свою работу ради того куска, который она соблаговолит ему кинуть, и даже не заикнётся о прибавке. Она же вполне раскусила его, постигла не вполне понятную ему самому странную смесь робости и гордыни в его душе. Именно эти чувства не позволяли ему искать что-то лучшее, когда он был моложе. Хотя сам он тогда объяснял себе это объективными причинами – отсутствием журналистского образования и опыта работы в настоящей газете. Он представлял себе, как редактора будут спрашивать его о том, что он окончил, и не смогут скрыть разочарование, услышав ответ. Ведь в редакциях мало-мальски солидных газет, в особенности тех, которые получают бюджетные деньги хотя бы в виде заказов и грантов, стремятся иметь в штате специалистов. Коими там считаются дипломированные журналисты или, на худой конец, филологи. А теперь, на шестом десятке, ему тем более некуда податься, поскольку он так и не сделал себе журналистского имени (что в "Ордатовких новостях" было невозможно в принципе) и уже слишком стар для успешной карьеры на новом месте.

В пятницу ужасной авральной недели, после очередного брифинга, уже около пяти часов, он решил в этот день уже не возвращаться на работу, а заглянуть в "Плазу", благо она была рядом. Ему захотелось поделиться своим горем с Александрой. Охранник на входе пропустил его без лишних вопросов, как только увидел его удостоверение корреспондента "Ордатовских новостей". Связь "Плазы" с этой газетой ни для кого в офисном центре не была тайной хотя бы потому, что тут же, в вестибюле, штабелем лежали для всех проходящих газетные номера. Он поднялся на третий этаж и осторожно приоткрыл дверь приёмной ООО "Синергия". Александра сидела на своём обычном месте нахохлившаяся, печальная, вся в чёрном.

– Добрый вечер, – сказал он негромко.

Александра подняла к нему своё потемневшее лицо с лиловыми кругами под глазами и ответила с горькой усмешкой:

– Да уж вечер лучше некуда...

– Если я не вовремя... – испугался он.

– Ничего, садись, поговорим.

– Похоже на то, что Анжела решила газету постепенно придушить, выдавливая сотрудников одного за другим. Меня поставила в совершенно невыносимые условия, заставляет работать без выходных, днём и ночью. Прошлые выходные я просидел не разгибаясь над срочным материалом, затем вместо отгулов был всю неделю завален работой, а сейчас был на брифинге, отписаться по которому должен к полудню понедельника. Это значит, что опять придётся работать в выходные. Я уже чувствую, как моя обычная боль в левой части головы уплотнилась, превратилась в постоянное ощущение чего-то инородного, давящего. Это уже мешает мне работать. Я на пороге какой-то катастрофы.

– А-а, помню: ты говоришь о последствиях той травмы, когда тебя сбила машина... Ты никакие таблетки принимать не пробовал?

– Я давно уже начал принимать, когда усиливается головная боль, кавинтон и ноотропил – это средства для улучшения мозгового кровообращения. Но сейчас они уже не помогают.

– Тогда сходи к врачу. Но вообще-то тебе надо менять работу. На твоей нынешней ситуация безнадёжная. Анжеле газета сейчас точно ни к чему. Если она вас всех ещё на разогнала, то лишь потому, наверно, что не хочет лишнего шума. Да ещё, может быть, собирается сэкономить на выходных пособиях. Расчёт, видимо, на то, что люди тяжело работать за гроши не захотят и сами уйдут. Но тебе она могла бы пообещать что-нибудь в "Плазе". Хотя бы на время. Должность какого-нибудь супервайзера – в награду за долгую службу. Только если ты рассчитываешь в этом на меня, то напрасно. Я и сама здесь только до конца недели. Сегодня Анжела велела мне сдавать дела.

– По телефону?

– Нет, сама сюда пожаловала. И я удивилась тому, как она стала нехороша: ещё суше, темнее лицом, суровее взглядом, нос с горбинкой кажется ещё более заострившимся, волосы окрашены зачем-то в чёрный цвет... А в чёрном траурном платье она выглядит совсем пугающе, этакой халдейской ведьмой.

– Она как-то объяснила твоё увольнение?

– Какие нужны объяснения при наших-то отношениях? Она пыталась уязвить меня побольнее. Заявила, что нашла мою долговую расписку и теперь требует вернуть три миллиона. Да ещё прибавила, что Чермных ничего мне не оставил, что он завещал почти всё своё имущество ей, а десять миллионов – некой Ольге Шумовой, проживающей в пригородном посёлке Змиево. Я погуглила и узнала, что эта Шумова – жена тамошнего священника. Уж не знаю, какое отношение она имеет к Чермных...

– Что ты теперь будешь делать?

– Уж не знаю. Буду как-то барахтаться. Трёх миллионов мне не набрать даже в случае продажи единственной квартиры. Не понимаю, как Чермных мог меня так подставить. Мне казалось, что он любил меня...

– Наверно, он просто не представлял, какова Анжела на самом деле и как она поведёт себя. Обычное родительское ослепление...

– А в общем, наша ситуация – твоя и моя – очень унизительна. Мы похожи на слуг из старинного водевиля, которые обсуждают своего господина за его спиной, радуются или печалятся по поводу того, что им что-то упало или, наоборот, не досталось с барского стола. А ведь у нас советское воспитание и высшее образование. Как быстро жизнь меняет людей!