Текст книги "Прощайте, сожаления! (СИ)"

Автор книги: Олег Мамонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Каморин внимательно, с грустью посмотрел на Александру:

– Что же хорошего было в советском времени? Как ни плохо мне сейчас, а всё-таки я о нём не жалею! Сплошные ложь и жестокость, даже в самые благополучные брежневские годы! Нам, без блата и партбилета, не было хода нигде! Номенклатурное начальство глумилось над нами, как хотело! Я каждый день кожей и нервами чувствовал моральную смерть общества, которая случилась задолго до меня, ещё, быть может, во время гражданской войны. Мы и поныне разлагаемся. Почти все ныне действующие лица сформировались в советское время и восприняли от него нечто тлетворное, некий душевный вывих. Смотри: даже твой кумир господин Надильный, вождь либеральной оппозиции, громко восстающий против власти "жуликов и воров", – сам осуждён за хищение! И ведь поделом!

– Я не соглашусь с тобой насчёт Надильного, – тихо, но твёрдо сказала Александра.

Каморин нахмурился и с досадой махнул рукой:

– Ладно, что спорить напрасно. Я пойду...

Он уже слишком хорошо знал склонность Александры безоглядно и беззаветно влюбляться в сильных самцов. Очевидно, к их числу она относила и предводителя "белоленточных" толп...

Выходя из приёмной, он взглянул на неё и был поражён холодным, безучастным выражением её лица. Её неподвижный взгляд был устремлён в какую-то точку на стене. Она казалась погружённой в какие-то свои мысли, никак с ним не связанные. И хотя уже спустя миг она как будто очнулась и рассеянно кивнула ему на прощанье, он вышел от неё с горьким чувством. Ему пришла в голову мысль о том, что никогда не была она той ласковой, смешливой простушкой, какой он представлял и любил её, что она лишь играла с ним эту роль, а в действительности была всегда очень себе на уме. Наверно, она даже никогда не любила его. Просто в те давно прошедшие дни ей нужен был молодой, пылкий любовник...

14

После ухода Каморина Александра продолжала думать о том, что занимало её мысли с самого утра. Точнее, с десяти часов, когда к ней в приёмную зашла Анжела и сказала, что нашла в бумагах отца её долговую расписку на три миллиона рублей и теперь хочет возврата этой суммы. Между тем все эти три миллиона были затрачены на приобретение и содержание бутика «Апельсин». А тот оказался неприбыльным: выручки от продажи стильной женской одежды едва хватало на аренду, налоги, зарплату продавцов да самой Александре на жизнь, лишь немного более широкую, чем прежде. Откладывать же ей ничего не удавалось.

Она купила готовый бизнес по совету Чермных: мол, "Апельсин" уже хорошо "раскручен" и находится в бойком месте – в торговом центре "Galaxy". Но в действительности дела там, наверно, шли неважно и при предыдущей хозяйке бутика, хитрой старухе Наталье Благолеповой. Иначе зачем та стала бы продавать свой бизнес? Ей, Александре, следовало призадуматься над этим, но она поверила Благолеповой, которая уверяла, что просто устала и хочет уйти на покой. Тогда как правда заключалась, видимо, в том, что торговлю дорогими женскими тряпками подкосил затяжной экономический кризис, вызвавший сокращения рабочих мест и зарплат. И теперь даже продажа "Апельсина" не вернёт вложенных средств. Если Анжела обратится с иском в суд, то опишут и изымут всё, что есть у Александры, кроме её единственной квартиры. Ей не поможет уловка предусмотрительной старухи Благолеповой, которая в своё время юридически оформила бутик в виде ООО "Вектор" с уставным капиталом всего десять тысяч рублей. Ведь кредит Александра брала еще не в качестве владелицы этой "триошки" и потому должна по долгам отвечать не десятью тысячами, а всем своим имуществом!

В довершение всех бед Анжела объявила, что собирается подыскать другого коммерческого директора ООО "Синергия" взамен Александры и предложила ей к Новому году, до которого оставалось два месяца, подготовить дела к передаче будущему преемнику. А между тем сейчас привычные служебные заботы были притягательны для Александры возможностью отвлечься от тягостных мыслей. Ошеломлённая нагромождением несчастий, Александра в разговоре с Анжелой не сдержалась, всплакнула и сквозь плач выдавила из себя вопрос: "Почему вы со мной так?" И получила жёсткий ответ: "Я никогда не прощу тебе смерти отца!" То есть Анжела подозревала, что Сергея Чермных убили из-за неё, Александры! Впрочем, возможно, она просто использует гибель отца как предлог для жестокости по отношению к его любовнице...

Александра снова всплакнула от чувства беспомощности и жалости к себе. Вот чем обернулась для неё любовь Сергея Чермных! Мало того, что он улестил её несбыточной надеждой, так ещё и подставил самым жестоким образом! Она же, постоянно загруженная делами "Плазы" и всем остальным, связанным с Чермных, не могла толком заняться "Апельсином", была слепа и бессильна. Она поручила текущую заботу о бутике бухгалтеру Уваркиной, которая досталась "в наследство" от предыдущей хозяйки, и эта лукавая бестия Уваркина заверила: бизнес не сложен и не требует постоянного хозяйского контроля. Мол, всё налажено: в наличии кассовый аппарат, две примерочные кабины, мебель и остатки товара на шестьсот тысяч, есть наработанные контакты с итальянскими производителями, у которых одежда приобретается напрямую по электронной почте и доставляется через четыре дня, к стоимости закупленного добавляется обычная для бутиков торговая наценка – триста процентов, вполне стабильна и ситуация с арендой: она долгосрочная, по сто тридцать тысяч рублей в месяц.

А теперь под всем вчерашним благополучием Александры, которое ещё недавно казалось вполне прочным, разверзлась бездна! Можно пережить потерю любовника и даже собственого бизнеса, но как лишиться ещё и полюбившейся ей машины Kia Rio, этой своей удобной, надёжной, послушной "лошадки", а вместе с ней – и своего статуса успешной, современной женщины? А между тем в случае банкротства "тачку" должны изъять непременно, потому что ничего иного, пригодного для реализации в погашение долга, у неё не имелось. Её единственное жильё, доставшееся от родителей, забрать не имели права, а товарные остатки и торговое оборудование "Апельсина" могли принести лишь мизерную сумму.

Охваченная горькими думами, она рассеянно вертела в руках круглую печать ООО "Синергия". Завтра этот её атрибут хозяйки-распорядительницы "Плазы" будет передан вместе со всеми делами Анжеле. При помощи печати Александра могла сварганить любой документ от имени генерального директора компании и заверить его подписью Чермных, которую умело копировала. В принципе это было несложно, требовалось только научиться расписываться быстро и уверенно, не отрывая ручки от бумаги. Для чего она каждый раз делала глубокий вдох и, затаив дыхание, сначала выводила крупные, слитные "С" и "Ч", похожие вместе на разомкнутый с обоих концов знак бесконечности, затем, помельче, просто и разборчиво "е", "р" (с "пружинящей" ножкой-завитком) и "м", после чего выполнялось ещё более мелкое и уже неразборчивое "охвостье" подписи, переходящее в необычный росчерк, похожий на очертания остроконечного лезвия ножа, который дважды перечёркивал подпись и замыкал знак бесконечности. В книжке по графологии, попавшейся ей на глаза, она прочитала, что перечёркнутая подпись является признаком напористости и терпеливой усидчивости. Именно эти качества, не слишком, на первый взгляд, сочетающиеся друг с другом, отличали Чермных...

Внезапно ей в голову пришла идея: а что, если воспользоваться своим умением воспроизводить подпись Чермных и оформить на своё имя договор аренды "Плазы"? Всего на десять месяцев, с первого ноября по тридцать первое августа будущего года? И датировать его, допустим, двенадцатым октября – это за одиннадцать дней до гибели Чермных? По закону договор аренды действует и после смерти арендодателя. К тому же Анжела может вступить в наследство не ранее, чем через полгода, так что в ближайшие месяцы в "Плазе" не будет настоящего хозяина. И в любом случае оспорить этот документ, даже нигде не зарегистрированный, будет не так-то просто. Ведь подобные краткосрочные договоры в государственной регистрации не нуждаются. Она это знает точно, потому что готовила для Чермных такие же бумаги. Не обязательно их заверять и у нотариуса – достаточно подписей сторон. Текст может быть самым простым: о том, что Чермных передаёт ей, Александре, "Плазу" в аренду за какую-то небольшую плату, чисто символическую. Допустим, квадратный метр общей площади пойдёт за сто рублей в месяц. Тогда вся сумма её арендного платежа составит триста восемьдесят девять тысяч. При этом нынешние арендаторы, превратившись в субарендаторов, по-прежнему будут платить в среднем из расчёта шестьсот рублей за квадратный метр офисной площади, а все вместе – около полутора миллионов рублей в месяц. Таким образом, разница между арендой и субарендой составит за месяц миллион с гаком и покроет её долг за каких-нибудь три месяца. Конечно, это будет преступление, мошенничество, но нельзя же просто так сдаться и лишиться всего!

Она ещё на самом деле ничего не решила, а лишь затеяла сама с собой игру, представив себя хитрой мошенницей. Чтобы вполне войти в эту роль, требовался важнейший реквизит – поддельный документ. Хорошо, сейчас она его и состряпает! На миг она задумалась: писать ли весь текст от руки или напечатать его на принтере? И сама же усмехнулась над собой: к чему лишние заморочки? Писать своим обычным почерком смысла нет, а воспроизводить в большом тексте почерк покойника слишком сложно и опасно. В принципе даже долговую расписку можно напечатать на принтере, а уж арендный договор – и подавно. Как-то заглянув в интернет, она там нашла разъяснение адвоката для потенциальных жертв мошенников: оказывается, злоумышленнику совсем не обязательно писать от руки весь текст документа – достаточно напечатать его на принтере и только подделать подпись, после чего бремя доказательства в суде того, что это фальшивка, ляжет на ответчика. Тот же адвокат посетовал на то, что правоохранительные органы практически никогда не возбуждают уголовные дела по фактам выявления поддельных долговых расписок и иных документов.

Успокоенная, Александра набрала на компьютере текст арендного договора и, как первоклассница, высунув от напряжения кончик языка, подписала бумагу от имени Сергея Чермных, а затем и от своего собственного. "Автограф" покойника получился ничуть не хуже, чем на тех счетах и актах, которые прежде она оформляла от имени шефа. Но всё-таки больше всего её утешало то, что решение пустить в ход эту бумагу ещё не созрело. Более того, она до конца не верила в то, что ей придётся воспользоваться фальшивкой. Это зависело от Анжелы. Быть может, та всё-таки не посмеет выставить её из "Плазы" до конца недели, как обещала. Если не решится, будет ясно, что и слова о намерении истребовать в ближайшее время три миллиона долга – пустая угроза. В глубине её души теплилась надежда на то, что до суда дело не дойдёт, что Анжела проявит если не милосердие, то хотя бы благоразумие: ведь неосмотрительно загонять в угол даже такое слабое существо, как она, Александра, одинокая и немолодая женщина.

15

Каморин ждал вызова на допрос по делу об убийстве Чермных, поскольку не сомневался в том, что следователь дознается о его былой близости с любовницей убитого. Ведь в редакции «Ордатовских новостей» об этом должны были догадываться многие. При том, что ни он, ни Александра отнюдь не афишировали тогда свои отношения, внутри маленького коллектива утаить их было невозможно. Так что за отсутствием явных улик следствие непременно воспользуется этой зацепкой и «загребёт» его в свою разработку. Он заранее переживал из-за отсутствия у него алиби: почти весь день убийства, пятницу 23 октября, он провёл дома и только вечером ненадолго вышел из дома для того, чтобы купить продуктов в ближайшем магазине. Дневное затворничество случилось из-за спешной работы в ночь на 23 октября над материалом для субботнего номера, который он дописал около восьми часов утра и отправил из дома в редакцию по электронной почте, а затем до вечера отдыхал. Анжела позволяла ему оставаться дома после ночной работы, когда не было новых срочных заданий.

И всё-таки он вздрогнул, когда утром девятого ноября к нему подошла коммерческий директор Инна Стефанович и негромко, печально сказала:

– Дмитрий Сергеевич, вас к телефону...

Каморин пробормотал "спасибо" и направился к телефону на столе коммерческого директора, совершенно уверенный в том, что будет говорить со следователем. Хотя печалиться Стефанович могла, в принципе, и в связи с ожиданиями скорой кончины "Ордатовских новостей", предчувствие не обмануло его.

– Это Каморин Дмитрий Сергеевич? – спросил в трубке властный мужской голос.

– Да.

– Прошу вас зайти в отдел полиции по Октябрьскому району к следователю Бурило. То есть ко мне. В надежде на сотрудничество обращаюсь неформально, без повестки. Сегодня можете?

– Могу. Ближе к вечеру. Нужно ещё статью сдать...

– Ну и прекрасно. Жду.

Следователь Бурило оказался капитаном юстиции ещё довольно молодым, с густой, тёмной шевелюрой, но уже грузным, налитым той крепостью переспелой мужской плоти, которая через год-другой обречена закиснуть и обрюзгнуть. Ничто не дрогнуло на его лице, когда Каморин вошёл в его кабинет, оглашаемый звуками радио. Он лишь бросил на посетителя настороженный, чуть тоскливый взгляд основательно замотанного служаки. Но когда Каморин назвал себя, лицо следователя изменилось. Он указал на стул напротив своего стола и принялся разглядывать посетителя с живым любопытством. Каморину показалось даже, что в глазах следователя зажглись злые искорки. Смущённый, почти испуганный, журналист подумал о том, что Бурило, наверно, уже многое о нём известно.

– Знаете ли вы об ответственности за дачу ложных показаний? – насмешливо, слегка нараспев начал Бурило, как говорят заики, желающие скрыть свой недостаток. – Это равнозначно укрывательству преступления и наказуемо по статье триста седьмой Уголовного кодекса...

Каморин кивнул и с удивлением отдал себе отчёт в том, что следователь и не подумал выключить или хотя бы приглушить репродуктор, из которого продолжало вещать "Радио России".

– Где вы были днём 23 октября?

– Отдыхал дома, потому что в ночь на 23 октября писал срочный материал для газеты, который утром отправил в редакцию по электронной почте.

– А почему вы так хорошо помните спустя полмесяца о том, что делали именно 23 октября?

– Потому что в этот день был убит Чермных.

– Вы ожидали, что вас будут спрашивать о том, что вы делали тогда?

Каморин вдруг почувствовал что ему стало трудно соображать. В его уши бубнил голос диктора из репродуктора, следователь сверлил взглядом, кровь горячо прилила к голове... Он с трудом отыскал и выдавил из себя ответ:

– Я не исключал этого.

– Не объясните ли, почему?

Каморин осознал, что звуки радио мешают ему думать и что это, наверно, и нужно следователю. Едва ворочая коснеющим языком и плохо слыша себя, как если бы голос его звучал откуда-то из-под спуда, он сказал:

– У меня прежде были близкие отношения с Александрой Петиной.

Бурило наморщил нос и спросил ещё насмешливее:

– Не соблаговолите ли пояснить для малосведущего человека, как это может быть связано с убийством Чермных?

– Александра в последнее время играла важную роль в его жизни...

– То есть она была для него не только коммерческим директором?

– Возможно.

– Стало быть, вы допускаете в этом деле мотив мести?

Хотя голова его уже раскалывалась от боли, Каморин поразился безумию ситуации: он сам объясняет следователю причину, по которой мог бы убить Чермных. Как выбраться из этой ловушки? Помолчав, медленно, с трудом подбирая слова, он ответил:

– Допускать можете вы, а я заявляю, что у меня такого мотива не было и я не убивал Чермных.

– Хорошо. А может ли кто-то подтвердить, что вы весь день 23 октября провели дома?

– Нет, потому что я живу один и никто ко мне не приходил.

– То есть у вас нет ни жены, ни любовницы, ни детей?

– Нет.

– В вашем возрасте это довольно странно...

Следователь сделал долгую паузу, как бы давая время Каморину проникнуться значением этих слов и осознать, насколько на самом деле он подозрительный, не внушающий никакого доверия человек.

– Вот что, – как бы делая вывод, сказал наконец Бурило. – Сегодня мы на этом закончим. Я кратко записал ваши показания, подпишите на каждой странице. И затем можете быть свободны.

Каморин вышел из отдела полиции с чувством недовольства собой, недоумевая: что побудило его выбалтывать про свою давнюю связь с Александрой? Желание понравиться следователю своей искренностью, рождённое атавистическим страхом перед всеведущим правоохранительным ведомством? Или это была просто попытка поскорее отделаться, признав то, о чём Бурило уже наверняка знал? Но тот, конечно, теперь будет с ещё большим усердием заниматься Камориным и не отстанет до тех пор, пока не сварганит в отношении кого-то, ну хотя бы него, кстати подвернувшегося журналиста, обвинительное заключение. В интересах Каморина, чтобы следователь нашёл настоящего убийцу. Не помочь ли ему в этом? Как? Отчего не съездить в Змиево и не попытаться что-то узнать о супруге настоятеля тамошнего храма отца Игоря – наследнице Чермных?

На следующий день, просидев в редакции только до обеденного перерыва, Каморин поехал в Змиево. Отпрашиваться у Анжелы он посчитал излишним, потому что заданий у него в этот день всё равно не было, а в экстренном случае она всегда могла позвонить ему на мобильный. Он сел в пригородный автобус. Получасовой путь лежал сначала мимо заброшенного завода и кладбища, затем по обе стороны дороги показались нарядные, затейливые коттеджи с коваными воротами, башенками и оранжереями – дачи "новых русских". Далее начался старый дачный массив, который незаметно перешёл в посёлок Змиево, вытянувшийся вдоль автотрассы, что вела в северные районы области. По окраинам Змиево было застроено обычными сельскими домами, но ближе к центру громоздилась кучка панельных пятиэтажек, благодаря которым бывшее село и получило, наверно, гордое звание посёлка. В полукилометре от этого наследия советской эпохи над почти совсем уже облетевшими тополями возвышалось нечто совершенно неожиданное и нездешнее на фоне заурядного посёлочка, во истину не от мира сего – каменный, огромный пятикупольный храм с колокольней. Каморину до сих пор доводилось лишь проезжать мимо Змиево по автотрассе и всякий раз он удивлялся контрасту между привычной, серой обыденностью и величавым памятником прошлого. Храм производил сильное впечатление и в советские годы, несмотря на то, что стоял тогда "обезглавленный", без нынешних голубых куполов. Казалось непонятным: как старое село Змиево, которое никак не могло быть больше нынешнего посёлка, породило столь внушительное сооружение?

Каморин шёл к храму тихой улицей, с любопытством посматривая по сторонам. Возле пятиэтажек он заметил, что в их двор забрела корова и добывала себе что-то из металлического бака для мусора, сунув туда морду. Он достал смартфон и зачем-то сфотографировал эту сценку, точно нарочно придуманную для того, чтобы подчеркнуть нелепость и уродство быта в сельских панельных многоэтажках. Хотя когда-то, подумал он, этим жильём восхищались: как же, агрогород, смычка города и деревни!

Храм по мере приближения к нему казался всё внушительнее, тёмный силуэт его пяти куполов, собранных в гроздь, с как бы отставленным в сторону веретеном колокольни всё резче и тяжелее выделялся на фоне бледного неба. Миновав калитку в ограде, Каморин увидел, что церковный двор был тесно застроен: помимо различных служебных построек там стоял большой одноэтажный дом, в котором, видимо, жил священник. А где же сам он? Не спросить ли об этом работника, который штукатурил стену одной из построек, стоя на шатких строительных лесах на высоте пяти или шести метров? Однако тот не расслышал или не пожелал вступать в разговор, но лишь досадливо махнул рукой и продолжал мастерком зачерпывать из ведра штукатурный раствор, шлёпать им по стене и старательно размазывать, разглаживать. Ветер развевал его длинные чёрные волосы. Каморин попробовал войти в храм, постучать в дом, но тщетно: всё было заперто, никто не открывал. Тогда он стал ходить по двору, по дорожкам, выложенным из красного кирпича и обсаженным хризантемами, любуясь изящной деревянной часовенкой в северном русском стиле и дожидаясь внимания к себе. Наконец работник спустился с лесов и, хромая, подошёл к незваному гостю.

– Что вам нужно?

Удивлённый, Каморин разглядывал странного человека в чёрной робе, заляпанной раствором, с длинными чёрными, тронутыми сединой волосами, выбившимися из-под мягкой чёрной шапочки-скуфейки, с аккуратной бородкой и настороженным взглядом. "Да это же и есть священник!" – догадался он. И всё-таки, недоумевая и желая полной ясности, ответил вопросом на вопрос:

– Вы отец Игорь?

Священник молча кивнул.

– Я журналист, работаю в газете "Ордатовские новости", которую издавал предприниматель Сергей Чермных. Недавно он умер. В его завещании упомянута ваша супруга Ольга Шумова. Мы готовим номер, посвящённый памяти Сергея Борисовича, и хотели бы попросить госпожу Шумову поделиться воспоминаниями о покойном.

– Мне Ольга о предпринимателе Чермных никогда не говорила. Хотя я знал её с юности, мы вместе учились. Она уехала в город, скоро должна вернуться. Пройдёмте пока в дом.

Они поднялись на крыльцо, миновали тёмный тамбур и оказались в прихожей.

– Располагайтесь здесь, – отец Игорь указал на длинную деревянную скамью с точёными ножками, резными подлокотниками и такой же спинкой напротив настенного зеркала и низенького комода.

С удивлением Каморин понял, что в жилые комнаты его не пригласят и что раздеваться не стоит: в прихожей, обшитой лакированным тёсом, было прохладно. Отец Игорь ушёл внутрь дома и минут через десять вернулся уже переодетый, в чёрном костюме без галстука, тёмной рубашке и чёрных войлочных ботинках. "Экий нелюбезный хозяин!" – с внезапной неприязнью подумал о нём Каморин. Вместе с тем он заметил, что сейчас, без скуфейки, с длинными, волнистыми волосами, свободно падавшими на плечи, с лицом моложавым, почти без морщин, священник был внешне довольно хорош собою. Впрочем, было в его облике нечто хрупкое, уязвимое, а сумрачный взгляд выдавал некие душевные борения.

– Вы хорошо знали покойного? – спросил отец Игорь, присаживаясь на скамью рядом с Камориным.

– Нет. Газетой всегда занималась его дочь. Его же сферы деятельности были другие: энергетика и строительство.

– Эх, мне бы сюда бригаду строителей хоть на неделю!

– Да, строители вам точно нужны. Не дело для батюшки самому подниматься на леса. Тем более, с хромой ногой. После перелома, наверно?

– Нет, у меня в детстве был церебральный паралич.

– И тем не менее вы рискуете подниматься на высоту?

– Ничего, Господь помогает. Я и на купола поднимался...

Оба помолчали. Каморин подумал, что в словах отца Игоря гордыни, может быть, не меньше, чем веры. Иначе откуда столько уверенности в том, что случайно, без попущения свыше, с ним не стрясётся никакой беды? Одно дело – книжное знание того, что "и волос с головы не упадёт без воли Отца вашего", и совсем другое – лезть хромому, с нетвёрдой поступью и неловкими конечностями на головокружительную высоту. Не ищет ли этот человек святости?

– Наверно, прихожане оценили ваше усердие? – не без подвоха спросил Каморин.

– Нет, ежедневно на службах бывает человек двадцать, не больше. И это всё те старухи, которые ходили бы сюда к любому священнику. У них это, можно сказать, врождённое: ведь в здешней церкви молились их матери, бабки и иные предки.

– Но всё-таки храм восстановили. Я помню, в советские годы он был без куполов...

– В советские годы здесь был склад. И долго местные власти не хотели отдавать это здание, пока я не написал Горбачёву...

Оба ещё помолчали.

– Вы всю жизнь работаете журналистом? – спросил отец Игорь.

– Раньше я работал в музее. По образованию я историк. Наверно, скоро мне придётся снова менять работу: наша газета живёт за счёт заказов на рекламу, а их становится всё меньше...

– Тогда для вас может оказаться полезной такая информация: из районной газеты "Оржицкая новь" недавно ушли сразу три сотрудницы. Их переманил претендент на пост главы района, который начал выпускать собственную газетку. А я тоже учился на историческом факультете. До семинарии.

– Интересный случился у вас поворот судьбы...

– Всё произошло естественно, само собой. С моей болезнью я с самого раннего детства был на грани "быть или не быть", так что поневоле задумывался над вечными вопросами и искал поддержки в вере. Духовное, душевное привлекало всегда. К примеру, как все молодые, я пережил увлечение эстрадной музыкой, но любил только немногих исполнителей, в песнях которых чувствовал высокий мир души. В советское время в массовой культуре не было духовности, но зато была душевность. "Песняры", Ободзинский, "Голубые гитары" пели о дружбе, о любви к Родине. Теперь духовность не привнесена, а душевность исчезла...

– Наверно, родители привили вам веру?

– Меня воспитывала мать, чей заработок составлял всего девяносто рублей. Мы жили в более чем скромных условиях. Мать прививать мне веру не стремилась, потому что слишком сложным стало бы существование молодого человека, вздумавшего в те годы открыто посещать церковь.

– Как же вы пришли к вере и решили стать священником?

Уже задав этот вопрос, Каморин смутился. Ему пришла в голову мысль: вправе ли он спрашивать о том, что верующие называют "рождением свыше" и что является для собеседника, может быть, самым дорогим, сокровенным духовным опытом?

– Вы, наверно, хороший журналист, если способны так настойчиво вести расспросы, – слегка усмехнулся отец Игорь. – Дать же вам исчерпывающий ответ я не могу. Это так же трудно, как сказать, за что ты полюбил человека. Ты любишь его вопреки тому, что о нём говорят. Тебе твердят: он тебе не пара, а ты повторяешь в душе: всё равно я люблю. Это произошло уже незадолго до окончания педагогического института, на последнем курсе. Господь выдернул меня из прежней жизни. Я попал в Троице-Сергиеву лавру.

– То есть в семинарию при лавре?

– Да. А спустя четыре года уже как молодой, только что рукоположенный священник я прибыл в Змиево, к разорённым руинам. Напутствуя меня, владыка сказал: "Верни и отстрой храм". И для меня начались дни и годы постоянных забот об этом.

– Что же движет вами? Желание благоустроить и украсить храм и тем самым сделать его более привлекательным для прихожан?

– Красота не равнозначна духовности. Не думаю, что эстетические чувства кого-то приведут к вере. Всё дело в послушании. Православные говорят: "Послушание паче молитвы, а подвиг выше послушания".

– Понятно: "послушание" – это строгое выполнение своих обязанностей, своего долга. А что такое "подвиг"?

– Это несение тягот, скорбей и болезней с благодарностью Богу. У меня православное отношение к болезни. Её нельзя сравнивать с крестом, несомым на Голгофу. Для меня она как благодать, награда. За неё с человека снимается какая-то часть бремени ответственности. Вот, скажем, я не могу положить много земных поклонов, и за это с меня Господь не спросит. Важно лишь, как человек относится к своему недугу, благодарит ли Бога. И это вовсе не так трудно. Тертуллиан сказал: "Душа по природе своей христианка". А душевная природа диктует поведение. Во все времена доброе, благодарное отношение ко всему окружающему нас было моральной нормой.

– Мне кажется, вы отличный священник.

– Не знаю. Прихожанам виднее. А я, со своей стороны, позволю себе высказать моё мнение о вас: у вас есть неподдельный интерес к людям и способность сопереживания – эти качества, на мой взгляд, необходимы настоящему журналисту. В Оржицах такой нужен. Не забывайте о нашей районной газете, оставшейся без сотрудников. Если ваша газета закрывается, то вам, возможно, есть смысл заглянуть в нашу "районку".

– Спасибо, подумаю. И знаете, что? Пожалуй, я не буду больше дожидаться вашу супругу, а то мне уже неловко. Вам пора, наверно, готовиться к вечерней службе, а я время у вас отнимаю. Зайду в другой день.

– Ну как хотите. Может, есть желание посмотреть храм?

– Не откажусь.

Они вместе вышли из дома. Каморин обратил внимание на то, как старательно отец Игорь закрыл дверь на два запора, отлучаясь лишь на краткое время. Во дворе уже начали сгущаться сумерки. Прямо над ними тёмной, таинственной громадой высился храм, его купола таяли, растворялись в вечернем, пасмурном небе, на котором уже зажглись редкие звёзды. Священник открыл тяжёлую церковную дверь, вошёл внутрь, повернул рубильник, и с высоты главного купола засияли огни огромного паникадила. Каморин бегло осмотрел храм и пришёл в восхищение. Хотя не было ничего необычного в том, что он увидел здесь: строгие лики святых на иконах, стены, светившиеся свежей белизной, готовые под роспись, нарядный пол, выложенный двухцветной плиткой. Но он знал, что всё это создано энергией его спутника – невысокого, болезненного человека с необычной судьбой.

– Этот храм кажется древним, но в действительности он довольно новый, построили его в начале двадцатого века, перед самой первой мировой войной, – сказал отец Игорь с улыбкой, как бы желая из скромности избежать похвал себе и результату своих трудов. – Притом в так называемом русско-византийском стиле, который считается эклектическим, то есть искусственно сочетающим разнородные элементы. На этом основании в советское время здание сочли не имеющим архитектурной ценности и не церемонились с ним...

– Насколько я знаю, в то время, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, вообще много строили храмов...

– Да, потому что быстро росло население. И ещё потому что хотели укрепить духовные устои общества, которые начали расшатываться. Но это, как мы знаем, не помогло. Элита общества, самые просвещённые его представители отвернулись от православия. Пользовалось успехом всё, что угодно, – теософия, спиритизм, учение Маркса, – только не отеческая вера. И сейчас положение не лучше. Большинство именующих себя православными посещает храмы лишь на Пасху и Рождество.

Каморин почувствовал в словах священника скрытый упрёк в свой адрес и попытался оправдаться не только за себя, но и за всех подобных себе "невоцерковленных" людей:

– Понимаете, вера – это как дальний горизонт, который в повседневной городской жизни не виден. Чтобы увидеть восход или закат, горожанин должен подняться на высоту или выехать за город. Но всё-таки он знает, что солнце встаёт из-за линии горизонта и уходит за неё. И потому, когда понадобится, найдёт стороны света и отыщет направление своего пути. Точно так же и вера: в повседневности она как бы забывается, но на самом деле постоянно тлеет в душе и разгорается, оживает в самые трудные, ответственные часы, определяя наиболее важные решения. Мне приятно думать, что есть храмы, в которые можно прийти, чтобы прикоснуться к вечному...