Текст книги "Прощайте, сожаления! (СИ)"

Автор книги: Олег Мамонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

За него взялись, конечно, неспроста, – согласился Колоткин. – Что-то он недоговаривает, темнит. Наверняка есть за ним серьёзный грешок...

9

На следующий день после увольнения из училища Жилин решил, что поедет на кладбище, к Наталье. Попросит прощения за то, что давно уже у неё не был. Может быть, за это судьба его и наказала: мол, не хотел волей, так неволей поедешь к дорогой жёнушке...

Наталья погибла пять лет назад и очень странно. Её тело нашли в Волге, на следующий день после её исчезновения. Она пропала вечером 15 октября, после того, как по окончании рабочего дня отправилась на встречу со своей подругой Аллой Бобровской, с которой дружила с институтской поры. Женщины посидели в кафе "Бамбук" до девяти часов. Оттуда Наталья позвонила по мобильному телефону своей дочери Ольге, спросила, не может ли та заехать за ней на машине, если, конечно, ещё находится где-то в в городе. Но Ольга была уже у себя дома, в пригородном селе Змиево, где проживала вместе с мужем, сельским священником Дмитрием Шумовым. Затем обе женщины вышли из кафе и направились к ближайшей остановке "Виадук". Там Алла скоро поймала подходящую маршрутку и минут через десять из машины позвонила Ольге, спросила, как у неё дела. Та ответила, что всё ещё дожидается маршрутки.

Что произошло затем, осталось для всех загадкой. Тело Натальи нашли на следующий день в Октябрьском районе Ордатова, вблизи улицы Лебедева, застроенной частными домами, в кустах прибрежного ивняка. Непонятно было, как Наталья попала туда из кафе в Калининском районе, расположенного южнее и ниже по течению Волги. Тогда как проживала она ещё южнее – в Пролетарском районе. Утонула же она, по версии следствия, не возле улицы Лебедева, а где-то выше по течению, которое затем повлекло её тело вниз, пока не зацепило за кусты. Не было ответа и на вопрос о том, как Наталья оказалась в воде. На теле её не обнаружили травм и следов сопротивления, поэтому нельзя было утверждать, что её сбросили с моста или с высокого берега, либо насильно затащили в воду. Медицинские эксперты установили, что смерть наступила из-за асфиксии, то есть удушья, и непосредственной причиной прекращения дыхания было заполнение дыхательных путей водой.

Проще всего было предположить, что Наталья доверчиво села в машину преступника, который предложил подвезти её, а вместо этого завёз на безлюдный берег Волги в северной части города, где ограбил и утопил. Усталая, выпившая, уже немолодая женщина могла впасть в хмельной ступор и покорно подчиниться чужой воле. Однако на шее погибшей обнаружили золотую цепочку. Неужели грабитель не заметил её? Правда, карманы её чёрных джинсов и розовой куртки оказались совершенно пустыми. Но в кафе она была с белой сумочкой, в которой, как хорошо знал Жилин, обычно и держала свою наличность. В воде погибшую нашли без этого аксессуара. Безуспешными были поиски сумочки и на берегу. Не нашли её и на Северном мосту, который также осмотрели на всякий случай, в предположении, что именно с него Наталья упала в воду. Но сумочка могла и просто утонуть.

Однажды, когда Жилин в сотый или тысячный раз обдумывал все обстоятельства гибели Натальи, ему в голову пришла пугающая догадка: а не покончила ли она с собой? Быть может, она специально села в маршрутку, которая привезла её на северную окраину города, с таким расчётом, чтобы тело её нашли в черте города, а не где-то далеко. Там она вышла и направилась на пустынный пляж, медленно зашла в ледяную воду, а когда почувствовала, что тело немеет от холода, быстро подалась вперёд, погрузила голову и сделала несколько коротких, судорожных дыхательных движений, втянув в лёгкие тяжёлую, гибельную, как ртуть, воду тинистого омута. Никакой записки она, конечно, не оставила: незачем дочери думать, что её мать – самоубийца.

Расспросы Аллы Бобровской не прояснили трагическую историю, однако услышанное от неё не противоречило страшной догадке. Алла о последней встрече с подругой говорила кратко, уклончиво: "Вспоминали молодость..." Жилин хорошо представлял, как чувствительные воспоминания о прошлом, подогретые алкоголем, могли настроить обычно сдержанную Наталью на какой-то горестно-отчаянный поступок. Хотя очень редко, с ней уже случались эмоциональные срывы, со слезами и невнятными упрёками его в чём-то, в каких-то неведомых ему упущениях и грехах.

Мало-помалу он укрепился в мысли о том, что Наталья покончила с собой, и после этого перестал ходить к ней на кладбище, не был там уже года три. Ну а теперь надо было всё-таки сходить в последний раз – проститься перед уже недалёким вечным соединением в одной могиле.

Жилин поехал на кладбище. Там, в зарослях сорных трав, в почти непроходимом нагромождении оград и памятников, он с трудом отыскал слегка покосившуюся гранитную стелу с её портретом. С чёрной, зеркальной поверхности, как бы из своего омута, Наталья смотрела на него умиротворённо, чуть улыбаясь. Он коротко всплакнул и прикоснулся ладонью к холодному камню. И тотчас почувствовал, что её здесь нет, что она где угодно, только не под этим пожухлым ковром из вьюнков, одуванчиков и молочая. С опустошённой душой он пошёл прочь.

Домой он вернулся с чувством мёртвой усталости, с мокрой от пота спиной. Есть ему не хотелось, более того – его мутило при мысли о еде. Но всё-таки он заставил себя немного похлебать старого супа из холодильника. Затем он лёг в постель и сразу провалился в дремоту, в утешительное забытьё.

Наутро, едва проснувшись, он уже знал, что будет делать в этот ещё один отпущенный ему октябрьский день. Он поедет на дачу, посидит там, подышит осенней прохладой, полюбуется багряной листвой, вспомнит прошлое...

На дачу он приехал уже в полдень. Было довольно тепло для октября, но пасмурно и влажно. Трава под плодовыми деревьями, опавшая листва, комья земли – всё было пропитано сыростью. День до странности походил на апрельский, и оттого он вдруг очень живо вспомнил, как приезжал сюда когда-то весной вместе с Натальей. Как приятно было тогда замечать янтарную капель на стволах и ветках и думать о том, что деревья и кусты полны животворящими соками, и предвкушать отрадные труды предстоящего дачного сезона. А сейчас ему горестно и одновременно сладко было думать о том, что до весны он не доживёт и весеннего сада больше не увидит. По старой памяти ему вдруг остро захотелось покопаться в земле, что-то сделать на дачном участке, заброшенном после смерти Натальи.

За лопатой надо было лезть на чердак. Он принёс из неглубокого оврага, по которому проходила граница с соседним участком, спрятанную там за кустами смородины и шиповника деревянную лестницу, приставил её к стене дачного домика и вскарабкался к чердачному окну. Превозмогая слабость и головокружение, он повернул две щеколды, которыми крепилась к стене дома тяжелая ставня, и протолкнул её внутрь сумрачного чердачного пространства, слегка повернув под углом, и затем залез туда сам. Легко отыскав лопату, он хотел уже было спускаться вниз, как вдруг его внимание почему-то привлёк старый коричневый чемодан из фибры, валявшийся на чердаке с незапамятных времён. Кажется, с ним Наталья ещё девочкой ездила вместе с родителями на море и потому хранила эту рухлядь как реликвию своего детства. Что в нём может быть? В другое время едва ли он задался бы таким вопросом, но сегодня, после посещения кладбища, всё, связанное с покойницей, вызывало у него жгучий интерес.

Он открыл чемодан и обомлел, увидев внутри большой рентгеновский снимок черепа и рядом пачку писем, туго стянутую аптечной резинкой. К краю снимка была наклеена полоска бумаги с надписью: "Жилина Н.Е. 25.04.93". Он вспомнил, что в 1993 году Наталья особенно страдала от головных болей, которые мучили её с юности. По всей видимости, невропатолог счёл тогда необходимым провести рентгеновское исследование её головы, от которого и осталась эта рентгенограмма.

Жилин не заметил, как грузно опустился на донышко перевернутого ведра. Дрожащими руками, предчувствуя что-то ошеломительное, он сорвал резинку с пачки писем и начал читать их одно за другим. Все они были отправлены из Воронежа с сентября по декабрь 1985 года, судя по штемпелям на конвертах, и адресованы его жене на Ордатовский главпочтамт до востребования. Каждое послание представляло собой несколько листков малого формата, убористо исписанных незнакомым почерком, мелким и чётким. С азартом следопыта он нетерпеливо вчитался в эти листки – и вдруг его ноги стали ватными, дыхание осеклось. Кто-то писал покойнице Наталье, как любимой женщине! "Жар-птичка", "шалунья" и даже "цветок душистых прерий" – вот так по-восточному витиевато неизвестный негодяй обращался к ней! А она, видимо, поощряла это, раз получала и хранила его письма! И отношения их, видимо, зашли далеко, судя по содержанию посланий, которое можно было выразить несколькими словами: люблю, скучаю без тебя, надеюсь на скорую встречу. Но кто же отправитель?

Все письма были подписаны одинаково: "Твой Сергей". Фамилия автора не встречалась нигде, но кое-какая информация о нём нашлась. Три раза он упоминал о том, что находится в Воронеже в длительной командировке, и называл общих знакомых – сотрудников треста "Ордатовэнергоремонт". Именно там Наталья работала в ту пору экономистом. Вчитавшись, Жилин понял, что Сергей и Наталья были не только любовниками, но и сослуживцами, причём Сергей занимал более высокое служебное положение, чем она. Внезапно Жилина осенила догадка: да это же нынешний хозяин ЗАО "Кредо" Сергей Чермных! В 1985 году он как раз был молодым, недавно назначенным директором треста. Жилин припомнил, что Наталья в те давние годы несколько раз в разговорах о своей работе упоминала директора Чермных.

Следом пришла другая догадка, печальная, шокирующая: не Чермных ли является отцом дочери Ольги, которую Наталья родила в марте 1986 года? Ведь зачата Ольга была в мае или июне 1985 года, когда любовные отношения Чермных и Натальи были, по всей видимости, в самом разгаре. И внешне Ольга, невысокая, плотная, с насмешливыми чёрными глазами, совсем не походила на Жилина, а вот на Чермных – вполне. Даже душевным складом она чем-то напоминала Чермных, насколько Жилин его знал: была жизнерадостной и общительной, что, наверно, подходило для её нынешней роли сельской матушки, супруги настоятеля храма Успения Богородицы в пригородном посёлке Змиево. И ведь всегда, всегда он подозревал неладное, угадывая в Ольге какую-то чужую породу. А теперь всё объяснилось и подтвердилось.

Жилин криво, жалко усмехнулся. В том, что судьба уготовила ему, доживающему последние месяцы, ещё и такой удар, было что-то уж слишком чрезмерное – настолько, что это казалось нарочитым, придуманным, почти театральным эффектом. Он не поверил бы в возможность такого с кем-то другим. Тем не менее это случилось, и именно с ним. И устроила ему это та, кого он всё ещё продолжал любить, – его Наталья. Она действительно любила пошутить, недаром Чермных называл её "шалуньей". Это же именно шутка: череп в старом чемодане, как в гробу. Но это и замогильное признание в том, что она любила другого, от которого и родила. А также в том, что смерть её не была случайной. Но только Наталья, конечно, не рассчитывала на то, что её признание дойдёт до него за несколько месяцев до его собственной смерти. Если бы он не забросил дачу, то старый чемодан привлёк бы его внимание значительно раньше.

Непонятно только, зачем же ей понадобилось делать такое признание. Хотя разве не естественно желание открыть на прощанье правду человеку, с которым прожито много лет? Тем более, что на судьбе дочери Ольги это уже никак не могло отразиться: она взрослая и замужем. Но как же всё-таки должна была Наталья любить этого проклятого Чермных, чтобы носить в себе всё это столько лет и уже совсем немолодой бабой свести счёты с жизнью!..

Что же теперь ему делать? Хотя разве он обязан что-то делать? Ему же осталось одно – умирать... Но он знал, что должен что-то сделать. Потому что невозможно было просто заслониться от этой новой беды, как-то успокоительно объяснить её себе таким образом, чтобы она выглядела пустяком. Увы, открытие на чердаке разворошило слишком много неприятных воспоминаний, сразу объяснив то, что тревожило его долгие годы. Середина восьмидесятых была трудным временем для его семейных отношений. Наталья была тогда часто взвинчена, устраивала скандалы из-за мелочей, поговаривала о разводе, а раза два – даже о самоубийстве. Она могла с внезапным злым ожесточением заявить, что любви между ними нет, что ему нужен только секс, что и в сексе он скучен, что ей постыла жизнь на копейки. Стоило возразить ей, и она взрывалась, шумно обвиняла его во лжи, припоминала старые обиды, придумывала то, чего вовсе не было. Слово за слово, и через несколько минут оба становились красными, распалёнными, внутренне готовыми к окончательному разрыву. Но самые жестокие, бесповоротные слова так никогда и не были сказаны. Каждый раз что-то останавливало Наталью, и она, с влажными глазами, с бисерными капельками пота на лбу, вдруг осекалась, замолкала. Жилин вскоре тоже остывал, успокаивался, находил простое объяснение происходящему: это у них первый, преходящий кризис в отношениях, вполне естественный после двух лет брака, все молодые семьи переживают подобное... А всё дело, оказывается, было в том, что она любила другого!

Затем Наталья забеременела и после этого сразу успокоилась. Она тогда телесно округлилась, погрузнела, волосы её стали темнее и гуще, а глаза засияли тихой, затаённой радостью. С рождением дочери Наталья вся ушла в заботу о малышке, казалась воплощением неустанной материнской любви. Ольга родилась 2 марта 1986 года. Он вспомнил, как подолгу вглядывался в её крохотное, почти всегда недовольное, заплаканное личико, силясь угадать: на кого же похож младенец? Ольга определённо не напоминала ни Жилина, ни свою мать: была вся в мелких кудряшках, как овечка, с большими глазами чёрными навыкате, как бы всегда недоумённо рассматривающими непонятное и готовыми, чуть что, пролить обильные слёзы, точно она изначально затаила какую-то обиду на всех. Может быть, она в какую-то неизвестную родню, думал он, в какую-нибудь забытую, рано умершую тётку... Или её гены подверглись странной мутации... Теперь же всё встало на свои места: Ольга с первых дней жизни была похожа на Чермных, а ныне, взрослая, напоминала его ещё больше.

Что же делать? Сойти в могилу с чудовищной обидой? Это ужасно! Изгажено всё, что ему было дорого! Как такое вынести? Невозможно! Значит, надо отомстить. Сведение счётов, защита чести – пустые слова. Пусть думают о нём всё, что хотят! Он с радостью покинет этот гнусный мир и захлопнет за собой крышку гроба! Но как дожить эти последние месяцы со жгучей обидой, которая уязвила его душу как ещё одна неизлечимая, мучительная болезнь? Конечно этого он не вытерпит. Он просто убьёт Чермных! Нечего бояться тому, кто уже стоит одной ногой в могиле! К тому же убьёт он, по возможности, умно, чтобы не позорить себя и не ставить под сомнение происхождение Ольги, считающей его своим отцом.

Вопрос был решён принципиально, и Жилин слегка успокоился. Как именно он осуществит своё намерение – об этом он ещё подумает. Сейчас его заботило другое: нужно было найти философское обоснование для своего замысла. Это он делал всегда, принимая важные решения. Посвятив жизнь преподаванию философии, он хотел чувствовать себя философом во всём. Каким же будет это обоснование? Он сразу сообразил, где надо искать: конечно же, у Ницше, в философии которого "жизнь" и "воля" – центральные понятия. Поскольку речь идёт о том, чтобы забрать чужую жизнь, прощаясь с собственной, и через этот акт воли восстановить своё поруганное достоинство мужа и отца. Сформулировав профессиональную задачу, он очень быстро нашёл её решение: он будет руководствоваться ницшеанской идеей ресентимента!

Жилин постарался вспомнить всё, что он знал об этой идее. Ницше полагал, что ресентимент является чувством, свойственным рабам, которые не способны что-то изменить в своей жизни и в окружающем их мире. То есть речь идёт о зависти, сожалении и бессильной злобе проигравшего – все эти чувства покрываются понятием "ресентимент". Это страдательная реакция слабого и обиженного. Таким образом, чтобы не чувствовать себя слабаком и рабом, надо совершить акт мщения.

Схватив пачку писем, Жилин поднялся с перевёрнутого ведра и заспешил вон с чердака, к планшету, который всегда был в его сумке, чтобы перечитать Ницше. Текст книги "К генеалогии морали" легко отыскался в интернете. Довольно быстро нашлись и те места в нём, которые сейчас были наиболее интересны для Жилина. С учащённо забившимся сердцем он читал: "Восстание рабов в морали начинается с того, что ressentiment сам становится творческим и порождает ценности: ressentiment таких существ, которые не способны к действительной реакции, реакции, выразившейся бы в поступке, и которые вознаграждают себя воображаемой местью. В то время, как всякая преимущественная мораль произрастает из торжествующего самоутверждения, мораль рабов с самого начала говорит Нет "внешнему", "иному", "несобственному": это Нет и оказывается её творческим деянием". И ещё это: "Сам ressentiment благородного человека, коль скоро он овладевает им, осуществляется и исчерпывается в немедленной реакции; оттого он не отравляет; с другой стороны, его, как правило, и вовсе не бывает там, где он неизбежен у всех слабых и немощных".

Но особенно отвечало чувствам Жилина то, что было сказано о ресентименте в энциклопедии "История философия", цитата из которой тоже нашлась в интернете: это "психологическое самоотравление, проявляющееся в злопамятности и мстительности, ненависти, злобе, зависти. Если сильным человеком овладевает ресентимент, то он исчерпывается в немедленной реакции, оттого он никого не отравляет".

"Да, то, что я сейчас испытываю, – ненависть, горечь, обида, сожаления, – это на самом деле разъедает, отравляет мою душу, от этого надо избавиться непременно, и потому мой девиз на последние дни я определяю так: "Прощайте, сожаления!" – подумал Жилин. Он поджёг спичкой пачку писем, швырнул её на землю и понаблюдал за тем, как один за другим вспыхивали и обращались в пепел бумажные листы. Затем он затоптал последние искры догоревшего огня, вышел за калитку, бросил последний взгляд на дачу и пошёл прочь, зная, что уже никогда сюда не вернётся.

10

То, что он пропал, Чермных понял только после встречи с журналистами, по возвращении в свой кабинет. До этого момента у него недоставало ни времени, ни желания чётко осознать происходящее. Он постоянно жил в лихорадке забот, а в последние месяцы, с началом проверок его бизнеса, – в особенности. Хотя мысль о неминуемой катастрофе давно брезжила в его сознании, всегда являлось убежище от этого кошмара в виде какого-то насущного дела, не терпящего отлагательства. Но вот теперь, после унизительной для него встречи с пятёркой равнодушных журналистов, из которых никто, конечно же, кроме жалкого Каморина, писать о нём не будет, провал был слишком очевиден. В этом убеждали и следы настоящего погрома, которые он видел сейчас в своём офисе: опустошённые ящики столов и полки шкафов, раскиданные там и сям папки и бумаги, следы грязных ног на паласах. А он, будучи уже на краю гибели, хватался за соломинку – за продажных писак с пустыми глазами!

Если бы огненная надпись "мене, текел, фарес" появилась сейчас на стене его кабинета, перспектива предстоящего краха не стала бы для него более несомненной. Уже имелось явное указание на то, что дознаватели "копают" не наобум, а преимущественно в одном определённом направлении, причём именно том самом, которое грозило ему верной уголовной статьёй. Их интересовали в первую очередь сделки ЗАО "Кредо" с ООО "Спецторг".

Почему ещё в 2013 году, когда ЗАО "Кредо" выиграло конкурс на реконструкцию мемориала воинам Великой Отечественной войны, ему не пришла в голову спасительная догадка о том, что в этом деле необходима сугубая осторожность? А ведь он прекрасно знал, что расходы заказчика реконструкции – областного комитета по культуре – будут проверяться и перепроверяться! Тем не менее он приказал бухгалтерии показать в документах стоимость гранитных плит для облицовки мемориала, закупленных у ООО "Спецторга", на три миллиона рублей дороже действительной.

Чермных помнил, что думал тогда, взвешивая "за" и "против" рискованной аферы. О том, что на рынке гранитные плиты стоят значительно дороже, а хозяин "Спецторга" уступил их ему дёшево по дружбе, как оптовому покупателю, в расчёте на будущие выгодные контракты. И что он, в свою очередь, выступает, в сущности, в качестве продавца, реализуещего плиты заказчику, и потому вполне естественно для него включить свою торговую наценку в цену подряда. То есть всего лишь показать этот товар по его реальной рыночной цене, а не по той специальной, по которой его удалось купить. К тому же речь идёт о сумме не слишком значительной – о какой-то сотне тысяч долларов. Которую наверняка никто и не заметит. Он же на эту сотню тысяч, своего рода личную премию, совершил путешествие на Мальдивы, о чём мечтал с детства.

Теперь же выяснялось, что правоохранители обнаружили его уловку. Что, впрочем, и не составляло особого труда: им всего-то надо было провести встречную проверку в ООО "Спецторг". И сделать это они, по всей видимости, уже успели. А раз так, то узнали, что гранитные плиты для мемориала стоили по счетам-фактурам ООО "Спецторг" чуть более миллиона рублей, тогда как по смете ЗАО "Кредо" – четыре с лишним миллиона. И эта разница в три миллиона означала, как запаздало осознал Чермных, хищение в особо крупных размерах, за что предусмотрено наказание в виде лишения на срок до десяти лет, в соответствии со статьёй 159 Уголовного кодекса!

Не оставалось сомнений в том, что он, Чермных, уже прочно сидит у дознавателей на крючке, раз они обнаружили особый интерес к его сделкам с ООО "Спецторг". И если они пока не предъявили ему обвинения по конкретному эпизоду с гранитными плитами в 2013 году, а изымают всю документацию за целый ряд лет, то явно лишь из желания захватить широким бреднем как можно больше подобных эпизодов. Хотя для того, чтобы "похоронить" его, уже выявленного более чем достаточно!

Мысленно проговорив слово "похоронить", он вздрогнул. Привычное, затёртое выражение вдруг поразило его страшной догадкой о том, что в данном случае оно может обрести свой первоначальный, буквальный смысл. Ведь с его гипертонией ему не выдержать не только десяти лет в колонии, но и месяца в следственном изоляторе! Его тонометр, таблетки, бессолевая диета и надёжно укрытая от всех спальня с одиноким ложем – это же непременные условия его существования, спасительная скорлупа, без которой он так же беззащитен, как голый моллюск! Для него совершенно немыслимо оказаться в переполненной, прокуренной камере вместе со многими уголовниками! Это верная смерть, притом унизительная и мучительная! Уж лучше покинуть этот мир добровольно!

Отдать за избавление от смерти бизнес, "Плазу"? Но что же после этого у него останется? Почти ничего: чуть больше полусотни "лимонов" – той символической суммы, которую ему сунут под видом платежа за "Плазу". Ведь он практически полностью вложил всё нажитое в этот чёртов офисный центр...

Без стука открылась дверь, на пороге появилась Александра и внимательно всмотрелась в него. Он встретил взгляд её серых глаз, чуть прищуренных по обыкновению, и не смог, как всегда, понять, что же она чувствует и думает на самом деле. Он знал, что этот прищур мог означать, в зависимости от обстоятельств, самые разные её настроения: требовательность, внимательность, томную мечтательность, высокомерие и пренебрежение. Спустя миг её взгляд смягчился, и на её лице проступило выражение сострадания. Он понял, что она рассмотрела в нём что-то очень жалкое, требующее немедленного проявления участия.

– Скажи наконец, в чём именно тебя могут обвинить, – сказала она негромко. – Может быть, вместе что-то придумаем...

– Ничего ты не придумаешь, – ответил он сухо, едва сдерживая раздражение. – Но если хочешь знать, изволь: в том, что завысил на три миллиона стоимость материалов, использованных для выполнения государственного контракта. И хуже всего то, что это были не просто кирпичи, а гранитные плиты для облицовки памятника павшим воинам. То есть налицо любимое всеми журналистами явление, именуемое "жареным фактом". За это могут не просто посадить, а публично, на всю страну, предать поношению в средствах массовой информации – форменной гражданской казни.

– Как же тебя угораздило так вляпаться?

– Вот уж не знаю. Автоматически как-то получилось. Понимаешь, мы же все, предприниматели, привыкли не уважать государство, в особенности чиновников с их крючкотворством и препонами, привыкли искать лазейки, обходные пути для своего бизнеса и получения прибыли. Это стремление обойти официальные запреты есть, в сущности, проявление свободомыслия. Недаром уже многие российские либералы попались на экономических махинациях и были осуждены за мошенничество или взяточничество. Мошенником признан и сам великий борец с коррупцией господин Надильный, что не мешает ему продолжать свою борьбу. Дело в том, что все мы, "новые русские" в экономике и политике, привыкли показывать государству фигу, хотя бы в кармане.

– Хороша привычка!

– Хороша или нет, она приросла к нам. Привычка – вторая натура. Ну а потом надо быть просто блаженным, чтобы оставаться честным там, где преступления совершают все. Ты думаешь, что в Ордатове есть вполне порядочные люди? Да их бы давно сожрали вместе с потрохами! Разве случайно на открытии "Плазы" чиновники болтали о бизнес-инкубаторе? До меня только теперь дошло: они уже знали, что меня будут принуждать отдать "Плазу", и рассчитывали недорого приобрести её для бюджета, при этом и себе прикарманить что-то за счёт разницы цен! Потому что ростовская фирма, которая желает купить "Плазу" за пятьдесят миллионов, – подставная! "Плазу" тотчас перепродадут региону миллионов этак за сто пятьдесят, а сто миллионов разницы чиновники и посредники разделят между собой. И никто никогда не поставит под сомнение сделку, благодаря которой Ордатов получит наконец бизнес-инкубатор! Всё будет шито-крыто! И произойдёт всё это лишь из-за того, что продавец уступил мне гранитные плиты дёшево, по дружбе, а я в смете указал их настоящую, рыночную цену. Только и всего.

– А теперь из-за этого "только и всего" ты отдашь бизнес или сядешь!

– Может, ещё что-то придумаю. Не стой тут над душой, дай подумать.

Александра понуро вышла из кабинета, а Чермных продолжал думать о том, что ещё накануне забрезжило в его сознании, – о том, что за телефонным собеседником стоял заместитель председателя областного суда Гомазков, чьё имя уже называли в связи с несколькими попытками отъёма бизнеса у местных предпринимателей. То были, в сущности, только слухи, но весьма достоверные и даже успевшие просочиться в СМИ, точнее в столичную "Либеральную газету", но не повлёкшие для Гомазкова никаких последствий. Хотя писали о нём вещи поистине ужасные.

Чермных напряг память, припоминая то, что он читал о Гомазкове. Как ни странно, вспомнилось многое. Если верить "Либеральной газете", Гомазков со времени работы председателем районного суда в пригородном Оржицком районе жёстко контролировал там ситуацию. Вплоть до того, что обеспечил незаконную передачу в собственность своим людям земель под проектируемые объекты регионального значения – объездную дорогу вокруг Ордатова и полигон твердых бытовых отходов. И теперь эти земли бюджет должен был выкупать за многие миллионы. А бывшего главу администрации Оржицкого района Дубакина, который собирался оспорить передачу "золотых" участков людям Гомазкова, тот через суд не допустил к выборам в районную думу, отменив его регистрацию в качестве кандидата под тем предлогом, что "не представляется возможным достоверно установить" итоги голосования собрания избирателей, выдвигавших кандидатуру Дубакина. Хотя два члена территориальной избирательной комиссии в суде заявили, что на собрании присутствовали и что выдвижение Дубакина прошло по всем правилам.

Ещё более круто обошёлся Гомазков с двумя оржицкими фермерами. У одного он отнял через суд две тысячи гектаров земли, а другому, пообещав помощь в межевании и регистрации права собственности на землю, навязал в компаньоны своего шурина Хнырова. Когда фермер собрал первый урожай, к нему приехали бандиты и потребовали в пользу судьи три с половиной миллионов рублей за аренду земли на том основании, что "фактически эта земля Гомазкова". Фермер отказался, и его избили до полусмерти, после чего против него возбудили уголовное дело и арестовали. Уже в следственном изоляторе, после четырёх инсультов, бедняга согласился...

Ссылаясь на служебную записку начальника службы экономической безопасности областного управления ФСБ Буржинского, корреспондент утверждал, что многие фермеры Оржицкого района испытали "наезды" команды Гомазкова и что немало жалоб на действия тех же лиц поступило также от предпринимателей Ордатова. Роль Гомазкова как организатора вымогательств подтверждалась данными прослушки его телефона, которыми располагал Буржинский. Из них следовало, что Гомазков лично давал бандитам указания о том, когда и как "прессануть" фермеров. Однако Гомазков оказался "непотопляемым": он сохранил свою должность, тогда как Буржинского перевели на Дальний Восток.

Чермных знал, на чём зиждилась безнаказанность мафиози в судейской мантии, – прежде всего на его способности обеспечить принятие судебных решений, нужных вышестоящей власти. В противном случае едва ли Гомазков удержался бы на своём посту, несмотря на умение совершать сомнительные дела руками многих зависимых от него людей, включая бандитов, судей и полицейских. Команда Гомазкова вполне убедительно продемонстрировала свою лояльность губернатору в историях с отрешением от должности двух мэров Ордатова. Эти бурные события произошли с интервалом в несколько лет, и сценарии их были схожи, как и сами их главные действующие лица, Евдокимов и Лемзяков: оба статные красавцы-блондины в возрасте чуть старше тридцати лет на момент их избрания на общегородских выборах. Насчёт их внешности один местный блогер пошутил в том смысле, что избиратели Ордатова, в большинстве своем дамы, два раза подряд проголосовали сердцем, выбрав в градоначальники молодых людей, подходящих на роли героев-любовников.