Текст книги "Забери меня в рай"

Автор книги: Олег Нехаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Что ещё?!

– Некоторых жильцов нет дома или не открывают, и мы не можем… Не можем…

– Что ты мямлишь как…

– Листовки изъять не можем.

– Ну так взламывайте! Или этому тоже учить вас надо?

– Разрешите выполнять!

– Давай…

По шторам снова мелькнула тень, и затем послышался приглушённый разговор из машины:

– Как она всех замотала эта Новогорская! Ты, Семёныч, не видел её? – второй голос звучал невнятно и невозможно было разобрать ответа. – Завтра тебе специально покажу эту девственницу дробонутую… Закобенила она уже всех… Говорит: «Хочу, чтобы в этой стране жили как в Америке»… Да предлагали ей! Не хочет стерва уезжать ни в какую! Представляешь, она Дименкова спрашивает: «Шнурки, которыми дела перевязываете, вы их… – Нет, правда, так и говорит. – Вы их с расстрелянных диссидентов снимаете?» – и из машины раздался громкий циничный гогот. – Ага! И бантики ещё будем повязывать…

– Я пойду чайник поставлю, – прошептал Вадим. – А ты раздевайся. Не парься в своей болонье.

– Подожди, – строго остановила его Лера и ещё ближе подошла к окну.

– …А следователю она, ты не поверишь… Она ему оценки по русскому языку ставит… – отчётливо донёсся голос из машины. – Не-е-е… Она, когда протокол подписывает, пишет: «С моих слов записано верно, но с пятью грамматическими ошибками». После чего ставит тройку или двойку и расписывается. Дура, блин! – и вновь из машины послышался хамоватый гогот.

В щель между шторами было видно, как из машины полетел «метеоритиком» окурок и тут же раздался снова неприятный скрип закрываемого стекла. И вновь стало тихо.

– Это они про меня…– пристально посмотрев на Вадима, еле слышно сказала Лера.

– Что «про тебя»? – не понял он.

– Фамилия моя – Новогорская, – недовольно буркнула она.

– Твоя? – спросил поражённый Чарышев. – И это вот всё из-за… – и он показал рукой сначала на окно, а потом на Леру. – И… И у тебя, правда, два высших образования?

– Правда. И ещё два тюремных срока и одна психушка с диагнозом «вялотекущая шизофрения».

– У те-бя… За что?

– Наверное, за то, что думаю не так, как им хочется… – неспешно начала говорить Лера. – А мне вот хочется, чтобы строй их говёный рухнул в этой стране. Чтобы больше они не издевались над людьми в психушках. Чтобы…

– Над тобой тоже? – сочувственно спросил Чарышев.

Лера кивнула:

– Только у них это называется лечением. Самое безобидное, когда тебя пичкают трифтазином без корректора, – она стала говорить нервно, быстро и прерывисто. – Это такие таблеточки жёлтенькие. Хочешь спать и не можешь заснуть. Стоишь и не можешь стоять. Начинаешь читать и тут же ничего не можешь вспомнить из прочитанного. А потом наступает жуткая депрессия. Когда тебе всё-всё безразлично… Всё-всё, – её глаза расширились, рот задрожал, и она негодующе выкрикнула. – Фашистский режим! Хуже фашистов!

– Ты только ерунды не пори! – впервые в полный голос возразил Чарышев. – У меня в войну отец сидел в фашистском лагере… И чудом жив остался. А дядька из Ростова в нескольких километрах погиб от нашего дома… А мать в оккупации, когда ещё совсем девчонкой была, так настрадалась и натерпелась от немцев…

– Слушай, заткни ты этот свой квасной патриотизм знаешь куда?! – неожиданно резко выпалила Новогорская, ненавидяще глядя на Чарышева. – Прикрываетесь им каждый раз, как банным листом. А правда в том, что эти ветераны твои… Что заслужили, то и получили! Потому что вели себя как быдло при Сталине!

– Это при чём… Это не имеет… – взволнованно заговорил Чарышев, размахивая руками. – Это абсолютно здесь ни при чём… Ты не понимаешь… При чём здесь…

– При том, что психология у вас у всех рабская! – истерично выкрикнула Новогорская. – Народ недоразвитый! Всё позволяете с собой делать! Холопы! Быдло! Идиоты клинические! И ты – типичный потомок этих выродков…

– А зачем же ты тогда этому народу «недоразвитому» листовки в почтовые ящики распихиваешь, если сама не веришь в него?! – возмущённо закричал Чарышев, машинально включая в комнате свет. – И я тебе ещё помогал… Дурак! Ой, дурак… Если бы я знал…

– Слушай, иди ты в задницу со своими этими знаниями!

– Сама иди! Раскомандовалась тут!

– Вот он, выходит, какой, наш Вадечка, – мальчик пристойненький, правильный, – со слащавой издёвкой произнесла она, горделиво подняв голову. И тут же заорала во всю глотку. – Только не знает этот Вадечка, что даже в тюрьме для таких вот слизняков трусливых, как ты, место отведено только возле параши! Понял?! – и Новогорская, оттолкнув Чарышева с прохода, будто ошпаренная выбежала из квартиры.

Чарышев, сражённый происшедшим, стоял посреди комнаты.

Дверь подъезда хлопнула так, будто раздался оружейный выстрел. Он вздрогнул и, услышав донёсшийся со двора крик, подошёл к окну и резко отдёрнул штору.

– Ну что, чекисты сраные! – стоя перед машинами, провокационно орала Новогорская. – Лакеи партийные! Вы хоть что-нибудь способны по-человечески сделать?! – и она, схватив небольшой камень, неумело бросила его в сторону «Волги», из которой уже выскакивали гэбисты.

Первым к ней подбежал коренастый человек и резко потащил её за рукав. Новогорская отмахнулась. Затем гордо вскинула голову и, глядя на окна дома, крикнула:

– Я требую освобождения всех политзаклю… – в этот момент коренастый резко грубо схватил её за воротник. Новогорская попыталась освободиться, но тут же осела от подсечки сзади. С её головы свалилась шапочка, а из слетевших очков выскочило и запрыгало по асфальту толстое стёклышко.

Руки ей скрутили молниеносно два других сотрудника. Когда Леру волокли мимо окна, Чарышев увидел блеснувшие в её глазах слёзы. Всхлипывала она как-то по-детски. Будто не от боли. А от обиды. Как маленькая девочка, у которой только что улетел подаренный ей воздушный шарик.

С верхнего этажа вновь донёсся пьяненький голос мужичка:

– Ну, козлы… Вы мне спать дадите? Ур-р-р-оды! Ур-р-роды гремучие!

Вадим, не помня себя, выбежал на улицу и чуть было не попал под колеса отъезжавшей «Волги». Машина, не притормаживая, въехала под арку и скрылась из виду.

На асфальте лежало, поблёскивая, стёклышко от Лериных очков. Было тихо. Ночной воздух приятно наполнялся запахом терпкой свежести распускавшихся почек ясеня. Наступала весна.

Чарышев в эту ночь долго не мог заснуть. Он почему-то вспомнил, что никогда от своих родителей не слышал, чтобы они говорили добрые слова о власти. О той самой власти, о которой в газетах всё время писали, что она «истинно народная». А в последние годы мать, приходя из магазина, всё чаще и чаще недовольно повторяла: «Даже при Сталине цены снижали!»

Ему было обидно, что жили они всё время в скудности. Но когда наступали выборы, родители обязательно шли голосовать в ближайший клуб. И всегда голосовали за существующую власть. И точно так же жили и поступали все остальные. Может, это и есть рабская психология? – спрашивал себя Чарышев.

А рано утром его разбудил грозный голос бабы Фаи:

– Вадька, стервец! – и она без стука вошла в его комнату совсем непричёсанная, в мятой ночной сорочке. – Ты что же меня хочешь на старости лет в тюрьму посадить?! Не ожидала от тебя такой… Такой мерзости!

Не выспавшийся Чарышев, ничего не понимая, смотрел на неё удивлёнными глазами.

– Ну-ка, читай! – и она всучила ему пачку листовок. – В сортир сейчас пошла… И вот это там за бачком было засунуто.

Вадим, поняв, что это те самые злополучные листовки, привстав с кровати, стал читать с дрожью в голосе:

– Идут бараны

И бьют в барабаны.

Шкуру на них дают

Сами бараны…

Чарышев неожиданно просветлел и стал обрадовано объяснять:

– Так это Брехт! Фаина Яковлевна! За это не посадят!

– Немец, что ли? – недоверчиво, но с непонятной надеждой спросила баба Фая.

– Ну да! Но он как бы… хороший немец…

– О, господи! Хрен редьки не слаще… Ты дальше читай! Крендель-мендель!

Чарышев опасливо и неуверенно продолжил:

– Мясник зовёт… – он приостановился, пытаясь подобрать нужный ритм.

– Мясник зовёт.

За ним бараны сдуру

Топочут слепо, за звеном звено,

И те, с кого давно на бойне сняли шкуру,

Идут в строю с живыми заодно…

Последние строки были отделены от основного текста, и Чарышев дочитывал их с недобрым предчувствием. Вначале было крупно выведено плакатным пером: «70 лет Октября = 40 лет террора + 30 лет застоя». Ниже: «Хватит быть безмозглым стадом!» Дальше: «Да здравствует Первое мая!»

– Ну что? Крендель-мендель! – мрачно посмотрела на побелевшего Вадима баба Фая. – Какого ещё ты Брехта-хрехта мне тут приплетёшь? А?!

– Я ничего не знал об этом, – растерянно стал оправдываться Чарышев. – Честное слово!

– Не знал, говоришь? А ты думаешь, я вчера ничего не слышала?! Слышала! И видела… Деваху эту больше не приводи! А вот это всё, – указала она на листовки, – сожги! Прямо сейчас! И ещё здесь вот, у себя, всё хорошенько-прехорошенько пересмотри! – сказала она, выходя из комнаты. – Всё пересмотри!

Чарышев сел на кровать и со злостью ударил рукой по одеялу: «Паскуда какая! Хоть бы предупредила!»

– Вадька! – вновь бесцеремонно распахнула дверь баба Фая. – У меня тетрадка есенинская вот. Та самая, любовница его, оставила. Ну про которую я тебе рассказывала. Как думаешь, может, её тоже выбросить? Вдруг антисоветчина какая-нибудь? Послушай, вот…

Баба Фая села на стул. Надела очки. Вновь встала. Прикрыла дверь и начала листать тетрадку в зелёной коленкоровой обложке:

– Это он письмо какой-то дамочке пишет… Вот, слушай: «…Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжёлую эпоху умерщвления личности… Ведь идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал… Тесно в нём живому…» И дата стоит – 1920 год. Ох и голодуха тогда в Москве была, не дай бог, Вадька! Я всё как сейчас помню… И тиф, и холеру. Видела Кремль разрушенный. Это по нему большевики из орудий стреляли. Вот там, где сейчас ТАСС, тоже снарядом дом разворотило. И у нас здесь каждую ночь трупы на Бронной собирали. Но это уже когда Ленин «красный террор» объявил. Грузовик тогда с откинутым бортом по вечерам ездил. А на нём пулемёт стоял и палил по случайным прохожим… Та-та-та, как швейная машинка строчил. Наш дворник, татарин… Я как сейчас помню. Он утром убитых собирал почему-то в белом фартуке. И вот здесь под аркой складывал. Жуткое время было, Вадька.

Баба Фая посмотрела на Чарышева, ожидая его реакции. Но он сидел как в воду опущенный.

Они оба вздрогнули от раздавшегося зудения дверного звонка. И несколько секунд сидели в оцепенении.

– Кого в такую рань-то принесло?! – перепугано спросила баба Фая. – Ты спрячь это всё, Вадька! От греха подальше, – дрожащим голосом, лихорадочно указывая на пачку листовок, сказала она и положила есенинскую тетрадку ему на колени. – И это! – и с трудом передвигая ноги, пошла открывать дверь.

Вадим засуетился, но, услышав в коридоре знакомые голоса Ритки и Лёньки, сразу успокоился.

– Вадя, свои! Баламуты от родни приехали, – громко крикнула баба Фая.

– Мы вам пирог черёмуховый привезли! – радостно сообщила Рита.

– Вадь, они нам пирог привезли, слышишь?! Ты черёмуховый любишь?! – задорно спросила баба Фая.

– Люблю! Очень люблю!!! – словно оглашённый закричал Вадим. И с этим криком он почувствовал такое облегчение, будто враз освободился от сдавливавшего напряжения прошедшей ночи. Полегчало сразу так, как будто вовсе ничего и не было. И он, свернув листовки трубочкой, с силой бросил их в стоявшую на столе огромную керамическую кружку.

Чёрно-зелёные чернила

По Тверскому бульвару они любили гулять весной: однокурсники Юрка Прокушев, Сашка Коренной и Вадим Чарышев. Молодые. Красивые. Немножко шебуршные. И беззаботные. Их дружбе завидовали многие.

В этот раз майский вечер выдался особенно располагающим. Было тепло. Солнечно. Деревья прихорошились первой зеленью. Слегка пахло прелыми листьями и свежевскопанной землёй.

Вместе с весной для них наступило ещё и время соблазнительной студенческой свободы. Позади остался последний семестр. Впереди – госэкзамены и защита диплома. Время нервное. Напряжённое. Но занятия посещать уже было не нужно, и поэтому появилось будоражащее ощущение безграничной самостоятельности.

Они шли медленно. Заглядывались на девушек. И девушки заглядывались на них.

– Цветочки! Цветочки! – послышался бодрый голос с аллеи. Они переглянулись, заулыбались и энергично ускорили шаг.

– Ой! Какие хлопцы бравые, да разудалые! – завидев парней, задорно встретила их знакомая бабулька, постоянно торговавшая здесь цветами. – Здорово, студентики!

– Привет, бабуся-ягуся! Как дела?! – озорно спросил её Юрка.

– Как сажа бела! У Ярёмки – густо, а у меня – пусто! Не берут! – раздосадовано всплеснула она руками и показала на два ведёрка с тюльпанами и нарциссами. – Вот, хлопчики, и двух десятков сегодня ещё не продала. Во как! Народ совсем обниш-ш-шал… А вам-то хоть стипендию платють?!

– Платят, – ответил Сашка.

– А людя́м вот жить не на что. Подходят ко мне и жалятся, – поморщилась бабка, вытирая рукой нос. – Да я и сама вижу… При Брежневе часа за четыре при хорошей погоде-то два ведра запросто распродавала. А сейчас при Горбаче этом… Бывает, что и весь день стою… – она недовольно махнула рукой. – Вчера вот и половины не сторговала… В этом годе даже подснежники плохо брали… – тут она заметила неторопливо идущую по бульвару импозантную парочку, встрепенулась и стала вкрадчиво зазывать:

– Цветочки! Цветочки, мои хорошие. Подходите. Барышне букетик подарите!

Но, не увидев никакой реакции на её зазывание, бабулька, переваливаясь с ноги на ногу, сама пошла навстречу этой паре, держа цветы в вытянутой руке. Мужчина растерянно приостановился. А женщина, дёрнув его, будто коня за уздечку, недовольно буркнула:

– Ты чё? Сдурел, что ли?! Пошли!

Бабулька раздосадовано вернулась на своё место и сказала:

– Вот такая торговля нынче, хлопцы! Одни убытки, – и нагнувшись, начала засовывать тюльпаны обратно в ведёрко. Но тут же распрямилась и с бесшабашной лихостью воскликнула. – А-а-а! Берите! – и вручила парням по цветочку. – Мамзелям своим подарите и меня добрым словом помяните!

Парни ещё немножко прогулялись, а затем, не найдя свободной лавочки, присели отдохнуть на парапет фонтана за памятником Пушкину. Они сидели чинно, держа в руке по тюльпану. Люди проходили, смотрели на них и улыбались.

– Тебя вчера профессор Вильегорский искал, – сказал, зевая, Юрка, обращаясь к Вадиму. – Хвалил… Говорил: «Ах, какой способный студент! Прям способный-расспособный…» Нашёл он тебя?

Чарышев отрицательно покрутил головой.

– Жалко… Он, кстати, после Учёного совета приходил. А на нём итоги конкурса подводили, – сообщил Юрка. – Но я у Таньчи спрашивал, она говорит, что протокол ещё не печатала. А интересно бы было узнать… Ты-то, похоже, точно будешь среди этих, кто в Америку поедет… Говорят: хорошую работу написал. Эх, Вадька! – и он с завистью посмотрел на него. – Это же потом вся жизнь по-другому пойдёт! Вся жизнь…

В этот момент проходивший мимо дед в старенькой выцветшей шляпе остановился, с интересом посмотрел на них и стал беззубо смеяться. Затем он насмешливо изобразил человека, держащего в руке цветок. Поклонился. Снял добродушно шляпу. Помахал ею. И побрёл дальше.

– Слушай, мы с этими тюльпанами здесь как три идиота со свечками сидим, – раздражённо сказал Сашка.

– Точно, – согласился Вадим. – Куда их только деть теперь?! Не ходить же с ними вот так целый день?

– Ну вы, мужики, даёте! – энергично удивился Юрка. – Куда деть? Куда деть?! – передразнил он Вадима и восторженно воскликнул. – Подарить! И все девки наши!

– На! Держи! – обрадовано протянул ему цветок Вадим.

– А самому слабо?! – с издёвкой спросил Юрка.

– Ничего не слабо…

– Ну так иди и подари!

– Кому? – как-то перепугано спросил Вадим.

– Да кому угодно. Вон, видишь, какая краля сидит, – показал он рукой куда-то в сторону. – Хочешь, я к ней сейчас подойду и приглашу её в кино. Пять минут и будет моя, – и он громко похлопал ладонью по парапету.

– Ох и трепло ты! – покачал головой Сашка, возмущаясь Юркиной бравадностью. – Вечно ты из себя что-то строишь.

Прокушев, прищурившись, пренебрежительно посмотрел на Коренного, с которым у него постоянно возникали препирательства. Тот всё время упрекал его в московском снобизме и верхоглядстве. Юрка в долгу не оставался. Обзывал его деревенским увальнем. Он и правда был похож на него. При этом совсем не стыдился своей провинциальности. И очень гордился тем, что умеет говорить правду прямо в глаза.

– Ну вот скажи, на фига тебе так трепаться?! Да ещё перед своими! – недоумевал Сашка, глядя на Прокушева. – Раз, и твоя сразу! Ага… В кино и я могу пригласить. А уж дальше…

– В кино, конечно, можно пригласить… – робко подтвердил Вадим.

– И ты пригласишь?! – с издёвкой спросил Юрка. – Любую из этих. Ну только так, чтобы пошла с тобой…

– Приглашу.

– Ты?!

– Я.

– Спорим?! – азартно закричал Юрка.

– Спорим!

– На бутылку коньяка! Кто не сумеет пригласить, тот и покупает. Пять звёздочек. Идёт?!

– Согласен! – поддержал Сашка и пожал Юркину руку.

– А я, вообще-то, коньяк не употребляю! – недовольно возразил Вадим.

– А тебе об этом и беспокоиться даже не нужно! – засмеялся Юрка. – Ты его покупать готовься, а не пить!

– Это ещё почему? – с вызовом спросил Чарышев.

– А потому что ты у нас… Ты даже с девками из нашей группы до сих пор как монах общаешься. А уж чтобы здесь…

– Ничего я не… – засмущался Вадим. – Просто мне никто не нравится.

– Ага. Сдрейфил, значит?! Вот я об этом тебе и говорил… – с чувством превосходства начал напирать на него Юрка. И удивлённо увидел, как Вадим спокойно положил свою руку поверх их. Затем взял в зубы тюльпан. И резко ударил ладонью сверху.

– Всё! – сказал Сашка. – Договор дороже денег. Иди! – и указал на Вадима.

– Почему это я?

– Потому что первый сидишь, – похлопал его по плечу Юрка и тут же пошёл на попятную. – Ну, ладно, ладно. Если хочешь – давай тянуть жребий, – и он небрежно достал из кармана куртки блокнотик и перьевую ручку.

– Ну всё! – скривился Сашка. – Сейчас опять очередной выпендрёж начнётся! – И он тут же, подражая цирковому конферансье, громко выкрикнул. – Уважаемая публика! Сейчас вы увидите незабываемое представление! Всем нам известный Юрчик Прокушев будет демонстрировать свой знаменитый «Паркер»…

– Ну и буду… – невозмутимо отреагировал Юрка. – Я и не скрываю, что люблю качественные вещи. В отличие от некоторых лаптёжников… Между прочим, Пушкин об этом сказал очень определённо: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Возражения есть? – он язвительно хихикнул и приложил руку к уху. – Ась? Не слышу?!

– Мели Емеля, твоя неделя, – пробормотал Сашка и тут же стал смеяться и издевательски «ахать», потому что Юркина попытка пронумеровать листочки ни к чему не привела. Ручка не писала.

– Да-а-а… А с виду как настоящий. Только цена твоему «ква-а-ркеру» – три копейки, – съязвил Коренной, видя, как Юрка начал энергично трясти ручку, и на листочках появились две огромные чёрно-зелёные кляксы. Сашка тут же вновь вошёл в образ конферансье и сочувственно объявил. – Уважаемая публика, к величайшему сожалению, наше представление отменяется по техническим причинам…

– Ничего не отменяется! Это просто чернила наши дрянные. А «Паркер» настоящий, английский. Вот уже и пишет, – аккуратно выводя на листочках цифры, спокойно пояснил Юрка. – Всё! Тяните, – и он потряс в ладонях сложенные бумажки.

Вадиму выпал первый номер. Он нехотя поднялся. Огляделся. Вздохнул. И решительно пошёл к дальней лавочке, на которой сидела девушка, читавшая книгу. Но, не дойдя до неё всего лишь несколько шагов, остановился и нервно стал поглядывать на часы.

– Нет, наш Вадька никогда не женится! – с довольной улыбкой произнёс Юрка. – Самый старый в группе, а ведёт себя как пацан сопливый…

– А помнишь… Помнишь, как его в колхозном коровнике Лидка прижала? – смеясь, спросил Сашка. – Ну когда мы на картошку ездили…

– Это та, которая… Оглобля вот та, конопатая?!

– Ну! – и они вместе начали безудержно хохотать.

Прихрамывающий бородач в чёрном появился перед ними неожиданно. Так неожиданно, что у них у обоих мгновенно перехватило дыхание. Их смех оборвался, и они перепугано уставились на этого странного человека, не зная, что от него ожидать.

– А вы, в общем-то, правы: неизведанное всегда пугает… – медленно заговорил бородач вкрадчивым, утробным голосом. – Но только я одного никогда не мог понять: почему Время за всё заставляет расплачиваться жизнью? Почему у него всегда одна цена и для горя, и для радости? Разве это справедливо?! – и он пристально посмотрел на каждого из них.

– Слушай, иди отсюда! – недовольно махнул на него рукой Сашка.

– Вот-вот! Ещё говорят, что Время лечит… – продолжил вкрадчиво говорить бородач. – Нет! Время не лечит. Оно всегда грабит и обворовывает нас. И в конце концов забирает всю жизнь без остатка. А что же оно даёт нам взамен?! Взамен оно всегда одалживает только смерть… И ничего другого… Вот и сейчас вам уже немножко одолжило… Так в чём же тогда заключается высший смысл жизни?! Выходит, в том, чтобы обмануть Время… Кстати, который там час?

Сашка глянул на свои новенькие электронные часы и удивлённо вскинул брови. Цифры в окошке дисплея беспорядочно замельтешили и тут же исчезли.

– Сломались, наверное, – сказал с насмешливым злорадством бородач. – Но посмотрите: ничего вокруг не изменилось. Может, потому что вы следили за тем, чего нет. Так часто бывает… Люди всё время размышляют о чём-то несущественном, например о том: что же было раньше – яйцо или курица?

– Ты что, проповеди нам собрался здесь читать? – злобно спросил Сашка и негодующе замахал на него рукой. – Шуруй в свою секту и там агитируй!

– И никто не хочет спросить себя, – будто разговаривая сам с собой, продолжил бородач, – о более важном: что же появилось в самом начале – добро или зло? И вот ещё что странно: почему-то никто из людей не занимает заранее очередь в ад? Очень беспечная, скажу я вам, самонадеянность…

– Они же на гарантии ещё! – удручённо воскликнул Сашка, энергично тряся часы, и не увидев перед собой странного прохожего, растерянно спросил. – А куда он так быстро делся?

– Кто? – непонимающе посмотрел на него Юрка.

– Ну бородатый этот, шизанутый, что про время спрашивал?

– Да ну его! Ты, вон, погляди! Гляди! – сказал Юрка, толкая в бок Сашку. – Подошёл всё-таки, – и он показал рукой в сторону лавочки на другой стороне сквера.

Видно было, как Вадим мялся и что-то говорил. Но девушка отвечала кратко, не отрываясь от книги, и всё время смущённо пожимала плечами. Затем она посмотрела на него, и Вадим тут же поплёлся обратно.

– Цветок! – крикнул со злорадством Юрка. – Цветок забыл подарить, чучело!

Вадим, будто услышав, вернулся и галантно преподнёс тюльпан. Девушка улыбнулась. Он кивнул и тут же быстро зашагал к фонтану.

– Ну что? Облом? – встретил его Юрка.

– Да просто некогда ей, – сказал, волнуясь, Вадим. – А зовут её Настя. Кстати, тоже, как и мы, студентка… Только на вечернем учится. Сама из Крыма. Живёт у тётки где-то возле Лыткарино. Очень даже нормальная девчонка…

– Хороша Маша, да не наша! – грубовато прервал его Юрка, присматриваясь к девушке, стоявшей возле фонтана. – Учись, Вадька! И далеко ходить не надо. Вон видишь ту чувырлу расфуфыренную? А теперь смотри и запоминай.

Юрка уверенно подошёл к выбранной «жертве», но приготовленная улыбка стала медленно сползать с его лица. Рядом с девушкой, возле парапета, стояли одна на другой две большие клетчатые «челночные» сумки, которые она придерживала рукой. Юрка сразу понял, что о походе с ней в кино можно было не заикаться. И моментально решил переиграть ситуацию, присмотрев стоявшую невдалеке высокую, ярко накрашенную, длинноногую деваху, с белёсым безжизненным лицом, которая курила длинную коричневую дамскую сигарету.

– Девушка, вы такая красивая. Такая… Такая утончённая… – начал, подойдя к ней, заискивающе рассыпать комплименты Юрка.

– Ага, – грубо и манерно прервала его деваха, с истомным вздохом. – Только никому не нужная.

– Ну что вы… Вы – изумительная…

– Слушай, я тебе тут не жучка какая-нибудь, понял?! Ты эти свои ля-ля-тополя иди лучше мочалкам каким-нибудь малолетним впаривай, – и она, склонившись к нему, что-то грубо шепнула. В нос Юрке шибанул мерзейший запах плохеньких духов и перегара.

– Чего ты сказала?! – скривился он.

– Того… Как будто я не вижу по твоей харе, что ты хочешь! – неспешно посматривая по сторонам, сказала она, выдыхая сигаретный дым. – И хата, чувачочек, твоя.

– Да я в кино… Я тебя в кино хотел… – растерянно залепетал Юрка.

Деваха оценивающе на него посмотрела, затянулась сигаретой, и сказала:

– Слушай, иди ты знаешь куда… – и, увидев, как он вожделенно рассматривает её грудь, брезгливо отстранилась и грубо шикнула. – Я тебе сказала: гуляй, чмо болотное!

– Сама ты… – только и смог еле слышно сказать поникший Юрка.

Он огляделся, но возле фонтана не было больше ни одной свободной девушки. Уже отойдя, озлобленно швырнул цветок на землю, махнул рукой и грубо выругался.

– Наш ловелас, кажется, потерпел сокрушительное поражение, – прокомментировал увиденное Вадим.

– Это тебе не с нашими девками, – без всякого сочувствия встретил Юрку Сашка. – А то привык: Юрочка-Юрочка, лапушка-лапушка…

– Да пошла она… Дубина стоеросовая! – озлобленно выругался Юрка, присаживаясь на парапет.

– Наш Дон Жуан расстроился, – невозмутимо сказал Вадим.

– Да ты бы её видел! – всё не унимался Юрка. – Чувырла задрипанная! – и, глянув на цветок в руках Сашки, раздражённо выпалил. – А ты чего расселся? Самый умный, да?!

– Да я, мужики, согласен… Как вы, так и я… Ну в общем… на коньяк все вместе сложимся… Я давно уже решил: жену выбирать себе буду в своём Тертычеве. Там у нас все друг друга с рождения знают. Не ошибёшься. А здесь – на лотерею похоже… Я хочу, как батя. Выбрал один раз и на всю жизнь…

– Давай-давай, иди, – подтолкнул его недовольно Юрка. – Не сачкуй. Как батя, он хочет…

– Да пожалуйста! – податливо согласился Сашка и, заметив, идущих навстречу двух весёлых девушек, сходу протянул им цветок. Те сначала отпрянули. А потом, увидев добродушное лицо Сашки, одновременно потянулись за тюльпаном. И от этого действия начали заливисто смеяться. И Сашка смеялся. Но затем они неожиданно защебетали между собой на… иностранном языке. А потом одна из девушек, та, что была в цветастой кепке, что-то ему сказала.

Сашка стоял с вытаращенными глазами. Он никогда ещё не общался с иностранцами, для него они были как инопланетяне:

– Что?! Не… Не… Не понимаю… – заикаясь, затараторил, смущаясь, Сашка, жестикулируя руками перед заграничными хохотушками. – Я ничего… Совсем ничего не понимаю…

– Ветэр, кароший? – улыбчиво спросила у него девушка.

– Ветер? Н-е-е. Ветра нет, – почему-то восторженно и с серьёзным видом стал пояснять Сашка, тряся руками. – А-а-а?! Вечер? – вдруг сообразил он. – Вечер хороший. Очень хороший! Такой прекрасный… Такой чудесный вечер… Мы рады вас видеть в Советском…

– Гласност. Перрэстрока. Горбочёф, – старательно выговаривая слова, произнесла хохотушка в кепке.

– Да! Перестройка! У нас…

– Admirablement! – громко произнесла другая девушка, показно нюхая тюльпан. – Merci! – и они обе сделали элегантный реверанс. – Au revoir!

– Санька, ты рот-то закрой уже! – съязвил Юрка, видя, как тот неотрывно провожает восхищённым взглядом уходящих француженок.

– Видел, какие! А-а-а?! – сказал Сашка, продолжая мечтательно смотреть им вслед.

– Ну всё… – покачал головой Юрка и прыснул со смеху. – Тертычевские доярки больше у него уже не котируются.

Но Сашка был вне себя от восторга:

– А чё они мне сказали?! А?!

– Сказали: до свидания, русский дурачок!

– Не-е-е. Они хорошие.

– Конечно! Для Тертычева… Ничего. Для Тертычева о-го-го! Ещё как сгодятся. Они титьки у коров будут по-французски дёргать! Туда-сюда! Туда-сюда! – продолжал ёрничать Юрка, энергично двигая руками.

– Ладно, мужики, – неожиданно подал голос Вадим. – У меня предложение: покупаем пиво и едем ко мне.

– Вот это да! – обрадовался Сашка. – Наконец-то. А то слинял из общаги и ни разу даже в гости не позвал. У тебя там хоть комната отдельная?

– Отдельная. Отдельная! Поехали.

Когда парни подошли к подземному переходу, сзади послышался робкий голос:

– Вадим?!

Они все вместе обернулись и увидели позади маленькую, хрупенькую, прекрасную девушку, бережно державшую в руках тюльпан и книжку.

– Вадим, я согласна, если, конечно, вы не передумали, – смущаясь, сказала она.

– Это Настя, – представил её Вадим и тут же подошёл к ней. – Ну что, мужики? Мы пошли.

– Куда? – одновременно спросили удивлённые Юрка с Сашкой.

– В кино.

– А мы?! – растерянно спросил Сашка.

– Так, а вы вроде в магазин торопились… – сказал весь сияющий Вадим. – «Елисеевский» вот здесь, рядом. За углом. Смотрите только не перепутайте, – и показал им пятерню. – Пять звёздочек! Другой, мужики, я не употребляю. Даже и не надейтесь!

Поражённые Юрка с Сашкой сначала неотрывно смотрели, как они уходят. Потом, ухмыляясь, стали смотреть друг на друга.

– Ветэр, кароший? – подражая француженкам, удручённо спросил Сашка.

– Офигеннейший! – расстроено ответил Юрка. И тут же со злостью добавил. – Ну и тихоня… Кто этих баб поймёт, как они выбирают?! А?! – и он раздосадовано всплеснул руками.